Онлайн чтение книги Победил Александр Луговой
Глава восьмая. РЕДАКЦИОННАЯ ЛЕТУЧКА

Редакционная летучка, как всегда, начиналась в двенадцать часов. Александр волновался. Как-никак задание у него было ответственное, он немало потрудился над своей корреспонденцией, и его интересовал результат. Корреспонденцию он сдал за день до того, накануне в редакции не был, а сейчас пришел к самой летучке и не успел узнать, какое у кого мнение. Но, в общем, он был настроен оптимистически. Оптимизм слетел с него очень быстро, как только очередь дошла до его материала. Лузгин не любил тянуть — он всегда шел прямо к цели.

— Теперь перейдем к материалу товарища Лугового «Фигаро здесь, Фигаро там». Материал все читали? Ну раз все читали, прошу высказываться.

Первым слово взял Елисеич: человек добрый по природе, он хотел придать обсуждению возможно более мягкий тон.

— Видишь ли, старик, — начал он, грызя, как обычно, грязный карандаш и поглядывая на Александра, — ты тут немного сплоховал. Ведь я тебе советовал: зайди, поговори со всеми там, взгляни, что к чему. А ты разок съездил... Маловато это, маловато. Ну, вот что он собой представляет, этот Лукавый? Или Трюфин?.. Ты понимаешь, старик, ты не корреспонденцию написал, а, как бы это выразиться, путевые заметки. Вот как тебя кто встретил, так ты каждого и описал. Даже над вахтером посмеялся, а он, может, образец на своем посту, хотя и не дюже грамотный. Глубже надо влезать, старик, глубже. Тогда тот, кто хорош, иногда плохим окажется, а плохой — хорошим. А главное, что их всех определяет, — это то, за что они борются, понимаешь, старик? Идеи их, принципы, мечты. Ну, в общем, вот это все там...

Как всегда, скомкав конец, Елисеич сел.

Юрка Соловьев, хоть и остряк, когда хотел, мог быть весьма серьезным и притом не очень стеснялся в выражениях.

— Ты, Луговой, шляпа — заявил он под неодобрительное бормотание Елисеича. — И пижон. Именно пижон! «Фигаро здесь, Фигаро там» назвал свою бодягу. Мол, Лукавый этот один вынужден все делать. А Фигаро-то ты сам и есть. Утром — здесь, днем — на фабрике, вечером — опять здесь. Тут с одним поговорил, там с другим. Взмахнул, видите ли, кисточкой, полоснул бритвочкой, влил водички — и пожалуйте, корреспонденция готова, и товарищ Луговой-Фигаро несет свой материал в редакцию в полной уверенности, что родился новый Дорошевич. А сам не понимает, что это не материал, а акробатический этюд. Все поставлено с ног на голову. Взял бездельника, лодыря и сделал из него мученика, а из Трюфина, этого честного парня, — тирана средневекового. Это уж не акробатический этюд, а иллюзионный номер...

Соловьев, обильно иллюстрируя свое выступление несколько неожиданными образами, разобрал корреспонденцию и, закончив это выступление словами: «Так что пижон ты, Луговой, пижон», — сел.

Выступали и другие. Последним слово взял Лузгин. Он говорил сухо, деловито, короткими фразами:

— Товарищ Луговой, вы уже поняли, материал не удался. В чем его недостатки, тоже ясно. Здесь об этом говорили исчерпывающе. Важно другое — почему не удался. У вас еще мало опыта. Вы могли ошибиться. Но могли и не ошибиться. Какова ситуация? Один, Лукавый, относится к спорту как хозяйчик — участвует в кроссах, добывает победу, значит, имеет право на привилегии. А другой, Трюфин, считает, что, если ты спортсмен, да еще лучший, с тебя больше и спрос...

— И я так считаю!.. — не выдержав, закричал Александр.

Лузгин остановил его движением руки.

— Возможно. Дайте закончить. Так вот. Один, Лукавый, считает, что спортом нужно заниматься ради спорта. Выжал гирю больше всех — и все. Для того и тренировался. А другой, Трюфин, считает, что спорт — средство, чтоб лучше работать. Понимаете, Луговой, не цель, а средство. А вы как считаете?

Лузгин повернулся к Александру и посмотрел ему прямо в глаза. Александр молчал. Он не ожидал вопроса. Выждав минуту, Лузгин заговорил снова:

— Вот видите. При освещении того или иного вопроса важно отношение самого автора. Подумайте о своем отношении к тому вопросу, который мы сейчас разбираем. Между прочим, это пригодится вам не только для данного случая. — И, меняя тон, Лузгин закончил: — Думаю, товарищи, что сегодняшний разбор был полезен всем. Луговой — пока еще практикант, не страшно, если он совершил ошибку в редакционной работе. Исправимо. Важно, чтобы он не ошибался в жизни. Там исправлять куда трудней... Летучка закончена.

Шелестя бумагами и грохоча стульями, все разошлись. Александр некоторое время сидел, боясь поднять глаза. Ему казалось, что все сотрудники редакции стоят вокруг тесным кольцом и смеются над ним. (Он еще не знал, что на летучках и не так разносят в пух и прах неудачные материалы, что кричат, ссорятся и ядовито ругают друг друга, а потом как ни в чем не бывало дружно садятся за работу.)

Наконец Александр вскочил, быстро надел плащ и с горящими ушами выбежал из редакции.

Легкий дождь освежил его.

Ну их к черту! Завтра же попросит декана направить его практикантом в другой журнал. Нет, сюда ходить он больше не намерен! Просто завидуют, увидели, что молодой, да способный. А они заплесневели в своем журнале и боятся любого конкурента. Тоже мне гении!

Он был так расстроен, что даже не позвонил Люсе. Еще бы! Хотел прийти к ней рассказать, как прошло обсуждение материала, как его хвалили... А теперь? Не мог же он, черт возьми, пересказывать ей, как оценили его произведение в редакции. «Луговой-Фигаро»! Подлец этот Соловьев!

Но лгать Люсе Александр не смог бы. И он предпочел не звонить. Люся, злясь и волнуясь, напрасно прождала его звонка и ушла к подруге.

В силе влияния спортивной печати на спортивные достижения, о котором так много говорили в редакции, Александр убедился через два дня, на первенстве университета.

Добыть здесь первое место казалось ему делом несложным. Кроме Виктора Орлова, других мастеров не было, а тот, посланный газетой, где проходил практику, на задание, в соревнованиях не участвовал. Но подавленное настроение не покидало Александра, и он чуть не проиграл первую же встречу. Иван Васильевич испытующе поглядел на своего ученика, но, верный своей привычке, ничего не спросил. Придет время, Александр сам все расскажет. Все же опытному тренеру было ясно, что причина слабого выступления кроется в настроении Александра. Александр вообще относился к категории спортсменов крайне эмоциональных. На его настроении отражались все его удачи и неудачи, а настроение неизбежно мешало или, наоборот, способствовало хорошим выступлениям.

В какой-то степени это свойственно всем спортсменам — одним больше, другим меньше. Но для Александра играло особенно большую роль. Иван Васильевич боролся с этим различными хитроумными способами. Но все же неизмеримо легче развивать в ученике силу, гибкость, быстроту, обучить техническому приему, чем переделать его психологию.

Во всяком случае, Иван Васильевич знал твердо: пока что Александр не умел еще в достаточной степени владеть собой, и перед решающими соревнованиями ему требовалось для удачного выступления хорошее настроение.

Сейчас такого настроения не было, и это сразу же отразилось на ходе борьбы. А ведь противник-то был не из самых сильных.

Сначала Иван Васильевич решил, что Александр, как всегда, поссорился с Люсей. И он без колебаний в тот же вечер позвонил ей домой. Предлог для звонка он придумал не новый.

— Здравствуй, Люся. Иван Васильевич говорит. Не ждала звонка? Я вот Александра нашего разыскиваю. Он часом не у тебя?

— Нет, Иван Васильевич, он уже два дня не был. — Люся говорила, не скрывая огорчения.

Иван Васильевич подышал в трубку.

— У него соревнования, он у нас тут целые дни сидит. Вот только сегодня вечером куда-то делся — и как раз сейчас мне нужен. А что, и не звонит?

— И не звонит...

— Поссорились?

— Да нет, — казалось, Люся сама не понимала, что произошло. — Я же знала, что у него соревнования, — и, поскольку Иван Васильевич молчал, пояснила: — Не буду же я с ним ссориться, когда у него соревнования. Правда?

Иван Васильевич рассмеялся.

— На время олимпийских ристалищ смолкает звон оружия? У вас ссоры по расписанию? На квартал планируете или на полугодие?

Люся не смеялась, ей было очень грустно. Но от звонка Ивана Васильевича, его спокойного голоса, его смеха стало как-то теплей.

— Вы знаете, Иван Васильевич, сама не понимаю. Должен был прийти тогда прямо из редакции, рассказать, как прошло обсуждение корреспонденции его. И не пришел. Может, ему там поправок надавали — работает. Ну хоть бы позвонил, что ли...

Но Ивану Васильевичу все было ясно. Поговорив, пошутив еще немного, он попрощался.

Через минуту он звонил Лузгину.

Говорили они долго. На следующий день Иван Васильевич сначала ничего не сказал Александру. Он внимательно следил за его выступлением. Александр боролся вяло, одну схватку еле выиграл, одну проиграл. Он проиграл ее глупо, случайно, попавшись на элементарный и не очень уж здорово проведенный прием. Попался только потому, что мысли его были рассеянны, что не сосредоточился целиком в ту секунду на схватке.

Переодевшись, он снова вышел в зал и, усевшись рядом с Иваном Васильевичем, в унылом молчании стал наблюдать за продолжением состязаний.

Сидели долго. Иван Васильевич бормотал что-то себе под нос по ходу происходящего на ковре. Проигрыш Александра он никак не комментировал.

Но, когда наступил короткий перерыв, он неожиданно повернулся к виновато молчавшему Александру и сказал:

— Везучий ты все-таки. Куда ни кинь, все тебе удается!

Александр некоторое время ошеломленно смотрел на своего тренера. Сказанное им настолько не вязалось с его мыслями, да и, как он считал, с действительностью, что вначале он просто не знал, что сказать.

А Иван Васильевич, широко улыбнувшись и хлопнув его по плечу, уже опять углубился в свой блокнот.

Наконец Александр, изобразив на лице горькую усмешку, произнес:

— Именно «везучий», Иван Васильевич! Это самое подходящее слово. Везет так, что дальше некуда.

Иван Васильевич еще минут пять продолжал писать в блокноте, потом заговорил:

— Есть, брат, куда, есть. По всем статьям далеко ушел, но есть еще куда идти. Еще дальше.

— Ну в чем мне везет? — уже искренне возмутился Александр, которому казалось сейчас, что никого нет несчастней его. Но Иван Васильевич продолжал, не обращая внимания на вопрос:

— Только вот нехорошо ты себя иногда ведешь. Если все у тебя здорово — значит, старые друзья уже не нужны. Можно их забыть и не вспоминать...

— Кого забыть? Как!..

— Сегодня Люсе перестал звонить, — не слушая, говорил свое Иван Васильевич, — завтра меня, старика, за борт выкинешь, потом...

Но тут Александр не выдержал.

— А что мне ей звонить! Что звонить! В жилетку ей плакаться? Как в редакции с грязью смешали, как здесь каждому новичку проигрываю? Так прикажете? Нет уж!

Иван Васильевич повернулся к Александру и стал его разглядывать с таким удивлением, словно видел впервые.

— Ну ты, брат, зазнался! Просто зазнался. «С грязью смешали»! По-твоему, деловое обсуждение редакционных корреспонденции — это называется смешивать с грязью? По-твоему, участвовать в соревнованиях, где бьются девять перворазрядников (а трое из них, прямо скажу, без пяти минут мастера), это проигрывать новичкам? Нет, ты совсем уже зазнался. А раз такое дело, тебе уж и Люся не нужна, подавай ему уж не знаю кого!

— Да что вы, ей-богу, Иван Васильевич, вы же не были на обсуждении и не знаете...

— А Лузгин, твой главный редактор, был? Он знает? — перебил Иван Васильевич.

— Ну, Лузгин знает, конечно... Он... — Александр растерялся.

— Так вот, я с Лузгиным вчера час, наверное, по телефону разговаривал. Аж трубка задымилась. Он столько про тебя хорошего наговорил, что мне пришлось ему глаза раскрыть. И «перспективный», и «очень способный», и «язык отличный», и то, и се. И как это ты так умеешь людям очки втирать? А? — Иван Васильевич удивленно развел руками.

Александр даже встал от волнения. Лицо у него горело.

— Иван Васильевич, вы что, шутите? Нет, серьезно! Вы говорили с ним? Ну правда, что он сказал?

— Что, что! Я же толкую тебе. Хвалил. А насчет корреспонденции — не удалась, говорит, потому, что сам на этот вопрос не так смотрит. Ну и перенес свой неверный взгляд на освещение событий. Вот так, говорит. Ошибся. Так это еще сколько раз будет, говорит, ошибаться, уж такая работа. Это можно. Ошибаться в смысле. Но до опубликования. Вот опубликовывать с ошибками — этого нельзя. А так, говорит, он молодец. Потому я с него строго и спрашиваю. Я, говорит, ему сейчас новое труднейшее задание готовлю.

Иван Васильевич замолчал, устремив взгляд на ковер.

Александр не мог сдержать радостной улыбки. Он стоял перед своим тренером и улыбался во весь рот. «Какой у меня, наверное, глупый вид», — думал он. Но сдержать бурной радости не мог. Значит, это просто эпизод! Просто обычный рабочий момент! Не провал, не катастрофа! Никто не смеется над ним, никто не считает бездарностью. Действительно! А он, как идиот, уже повесил нос. «Все кончено, все плохо...» Почему он сразу не пришел к Ивану Васильевичу? Дурак! Ой, дурак! И потом... Как мог он проиграть эту схватку!

Теперь это казалось Александру непостижимым. Он словно заново выходил на ковер. Да, он должен был за две минуты бросить противника. Поймать его на болевой прием. Удержать. Задавить! А он проиграл... Александр посмотрел на Ивана Васильевича. Но тот, не отводя глаз от ковра, продолжал говорить:

— Как журналисту везет. А как спортсмену?.. Я очень полагаюсь на тебя. Ты должен войти на первенстве города в призовую тройку. Это точно. Если б не твой кисейный характер — чуть тронешь, ты и лапки кверху, — ты бы чемпионом страны мог стать. Но для этого надо всегда держать себя в руках, независимо от того, нравится твой материал главному редактору или нет, справедливо тебе поставили тройку по философии или нет, поздоровалась Люся с неизвестным тебе доселе красивым брюнетом или нет. Кстати, о Люсе... Вот уж кому не повезло с женихом, так это точно!..

— Иван Васильевич! Иван Васильевич! — Александр, продолжая сиять, умоляюще поднял руки. — Я дурак, болван, негодяй, все понял!

— Ну зачем уж сразу так. Выбирай что-нибудь одно. Я бы посоветовал... — Иван Васильевич нахмурил лоб, сделав вид, что погружен в глубокое раздумье.

— Мчусь к ней. Прямо сейчас!

Александр вскочил и действительно помчался с трибун, перепрыгивая ступеньки.

Через несколько минут Люся слышала в трубке его запыхавшийся голос:

— Люська!.. Это я!.. Я болван!.. Можно сейчас приду?.. Я все объясню... Я сейчас...

А через полчаса, запыхавшийся еще больше, он звонил в Люсину дверь.

Дверь, разумеется, открыла Нина Павловна.

— Здравствуйте, Алик! Куда вы пропадали? Мы с Люсей так волновались...

— Здравствуйте, Нина Павловна. Дела разные, соревнования... — оправдывался Александр, с надеждой поглядывая в сторону Люсиной комнаты.

Но Люся не спешила прийти на помощь. Наконец она появилась.

— Люсенька, Алик пришел. — Нина Павловна сообщила эту новость так, словно в квартиру спустился сам апостол Петр. — Я как раз говорила ему, что мы с тобой страшно волновались, пока не позвонил Иван Васильевич...

Люся метнула на мать испепеляющий взгляд, под которым Нина Павловна поспешно ретировалась.

Когда Александр вошел в комнату, Люся отвернулась, выдавила из себя ценой огромных усилий зевок и равнодушно спросила:

— Ну, что нового? Как делишки?

Но Александр был слишком радужно настроен, чтобы его можно было провести столь наивными хитростями. Он подбежал к Люсе, обнял за талию и поднял на вытянутых руках.

— Перестань! Немедленно прекрати! Слышишь! — От Люсиного равнодушия не осталось и следа. Раскрасневшись от гнева, она отчаянно отбивалась. Александр осторожно опустил ее на пол. Поправляя платье, она возмущенно говорила:

— Явился! Повелитель! Соизволил снизойти! Все должны его терпеливо ждать, а когда он является, бросаться ему на шею! Зачем пришел? Вон иди к маме чай пить... с клубничным вареньем. Она заждалась тебя. А у меня есть дела поважней. На тренировку опаздываю.

— Ерунда! — Уже ничто не могло омрачить хорошего настроения Александра. — Сейчас возьмем такси! Я тебя провожу. А после тренировки пойдем в «Аэлиту». Ладно? Люська, я прошу тебя... Ну, пожалуйста.

— Нет, вы смотрите! — Люся широко открыла глаза. — Ты что, выиграл швейную машину по лотерее и взял деньгами? Миллионер...

— Идем, идем, — торопил Александр, — я тебе все расскажу доро́гой. Пошли скорей...

Они промчались мимо Нины Павловны, скатились по лестнице, перебежав Арбат, сели у диетического магазина в такси.

— Люська, я идиот, я феноменальный идиот!.. — казнил себя Александр.

— Какой новый факт подтвердил... — начала было иронизировать Люся, но он не слушал:

— Понимаешь, меня там разнесли на летучке в пух и прах. «Ничего не понял, виноватого вознес, правого низверг, все не удалось!» И пошли, и пошли. А я так расстроился, что не мог к тебе прийти. Как подумал, что ты начнешь расспрашивать, а я должен буду тебе все это рассказывать... Да еще эти соревнования неудачно сложились. А сегодня Иван Васильевич мне рассказал, что говорил с Лузгиным, тот хвалил меня, сказал, ошибки у каждого бывают. Словом, я, знаешь, как доволен сейчас!

Он попытался было поцеловать Люсю, но опоздал. Такси приближалось к «Крыльям Советов», где шли тренировки.

— Люська, я посижу посмотрю, ладно? А потом пойдем в «Аэлиту». Прошу тебя.

— Ладно, миллионер. Пойдем. Будешь расплачиваться за свое негодное поведение...

Люся заторопилась к раздевалке, а Александр, весело насвистывая, направился в зал.

Девушки уже были в сборе, и Елена Ивановна, в своей неизменной розовой кофте и синих брюках, нетерпеливо поглядывала на часы. На Александра никто не обратил внимания: все уже давно привыкли, что он приходит посмотреть, как тренируется «его» Люся.

Александр с высоты своего мужественного вида спорта слегка презирал художественную гимнастику.

Но самих «художниц» отнюдь не презирал.

Ему нравились эти великолепные девушки с идеальными телами, красивыми лицами. Нравились их поразительная гибкость, легкость движений, изящество поз.

Они все были прекрасны, все достойны восхищения, но, разумеется, все тускнели, когда в зале появлялась Люся. Удивительно стройная в обтягивающем ее чудесную фигуру васильковом купальнике, она излучала особое очарование и красоту. Так по крайней мере казалось Александру. И упражнения она выполняла красивей и лучше всех. На соревнованиях он шумно возмущался любыми оценками, которые судьи ставили Люсе. Он всегда считал их заниженными. Раньше он даже свистел в два пальца, пока Люся не устроила ему сцену, обвиняя в том, что он ее компрометирует.

Девушки выстроились ровной шеренгой. Они все были красивы, но, право же, нужно было быть слепым, чтобы не видеть, насколько Люся красивей всех.

Елена Ивановна что-то говорила, прохаживаясь вдоль шеренги.

Потом хлопнула в ладоши — тренировка началась.

Александр на этот раз беспрестанно поглядывал на часы. Ему хотелось поскорее остаться со своей подругой вдвоем — излить переполнявшую его бурную радость, еще раз передать разговор Ивана Васильевича с Лузгиным, погадать, какое это новое задание готовит ему главный редактор.

Тренировка кончилась не очень поздно. Пошли к станции метро «Динамо», сопровождаемые вкусным запахом, которым окутывала весь квартал бисквитная фабрика «Большевик».

— Это ужасно, — жаловалась Люся. — Ты подумай, дома мама со своими печеньями, здесь каждый раз, как иду на тренировку, тортами весь район пропах. А мне нельзя. А я люблю...

— Ничего, — утешал ее Александр, — ведь это лучше, чем если б на «Большевике» делали, например, горчицу или, допустим, маринованный лук. Ты бы тогда обливалась слезами после каждой тренировки, я бы считал, что тебя все обижают, и, применяя приемы самбо, напал на Елену Ивановну, Меня бы судили и приговорили к пожизненной каторге на фабрике маринованного лука...

Он продолжал фантазировать до самой «Аэлиты». Но ни в какую «Аэлиту» они, конечно, не попали. Длинная очередь протянулась к дверям, уныло нахохлившись под холодным осенним дождем. Ожидавшие с тоской поглядывали на освещенные окна, откуда доносилась веселая музыка.

Постояли в нерешительности.

Однако Александр не собирался так легко сдаваться. Он придумал пойти на пятнадцатый этаж, в кафе «Огни Москвы».

— Там наверняка есть места, — уверял он, — ты не представляешь, до чего это труднодоступное кафе. Во-первых, никто не знает, где вход, во-вторых, лифт забирает пассажиров два раза в день, не чаще. Утром — туда, вечером — обратно. И берет он по два человека — кабину даже перегородили, чтобы меньше влезало.

Зато, добравшись наверх, в кафе, где действительно посетителей оказалось немного, они почувствовали себя почти на седьмом небе. Тихо звучала музыка, за окном шел дождь, а здесь было тепло, уютно. Им подали салат, горячий кофе, пирожные («Эх, была не была!» — сказала Люся); мандарины, мороженое.

Может быть, с точки зрения классических гастрономических традиций, такой ужин и выглядел довольно странно, но он их устраивал, а это было главным.

Александр все рассказал Люсе, да еще в юмористическом тоне. Теперь ему самому обсуждение его корреспонденции казалось веселым эпизодом. А потому он был несколько удивлен, когда Люся вдруг отнеслась к этому весьма серьезно. Увлеченный рассказом, он не заметил торжества, светившегося в Люсиных глазах. Не успел Александр умолкнуть, как Люся взорвалась:

— А! Так кто ж был прав? Нет, ты скажи, кто был прав? Кто тебе говорил, что кругом ошибаешься, что с твоим отношением к спорту ты рано или поздно сядешь в галошу? Я говорила!

— Но...

— Нет не «но»! Ты считаешь, что чемпион должен быть вроде эталона мер и весов, храниться за семью замками на бархатном ложе. А того не понимаешь, что все его достижения нужны для другого. Вот этот Трюфин, он понял. А ты — как тот Лукавый. Два сапога пара. Неудивительно, что ты его вознес. Кого возносил-то? Себя! Вот кого!

— Да никого-я не возносил. Что ты придумываешь, — слабо оборонялся Александр. — Вечно какие-то выводы делаешь...

— Я правильные выводы делаю. И ты это отлично знаешь. Так что нечего. И жалко, что тебе там, на вашей летучке, мало наподдали! — Люся перевела дыхание. — Но теперь-то, я надеюсь, ты осознал, продумал пересмотрел, проникся?..

— Ладно, Люська, хватит! — Александра ничто не могло лишить хорошего настроения. А как ты думаешь, что это за новое задание, о котором Лузгин говорил Ивану Васильевичу?

Но Люся слишком долго ждала момента и не собиралась щадить Александра.

— Новое задание? Я уверена, что тебе поручат передовицу на тему «Спорт ради спорта — буржуазный лозунг» или провести дискуссию «Я тружусь ради медали» или «Медаль — цель жизни»...

— Да брось, Люська...

— Могут еще поручить научно-методическую статью «Самбо как элемент тренировки спринтера. Руководство по убеганию от хулиганов».

— Люська, ну я серьезно...

В конце концов она все же сжалилась над Александром. Они долго и с удовольствием обсуждали возможные варианты предстоящего задания, и Александр поклялся Люсе, что, выполнив его, никуда не сдаст материала, пока не покажет ей и Ивану Васильевичу. Потом перешли к вопросу о том, почему Александр проигрывает на таком ерундовом соревнований, как первенство университета, когда ему предстоит сражаться на первенстве столицы. Слегка поссорились, обсуждая шансы Виктора Орлова — «этого пижона на ковре» (Александр), «волевого спортсмена, для него тренировки все» (Люся); отдали дань восхищения Ивану Васильевичу; со всех сторон рассмотрели упражнение, которое Люся готовила, предполагая выступить с ним вскоре на городском первенстве вузов.

Словом, было о чем поговорить. Когда все темы были окончательно исчерпаны, заговорили о своих отношениях. А эту тему исчерпать было невозможно.

Домой шли пешком. Дождь перестал. В Москве-реке извивались прибрежные огни, над бассейном «Москва» поднимались, несмотря на поздний час, обычные клубы пара.

Они шли тихими переулками. Вот австрийское посольство, датское, особняк патриарха всея Руси Алексия...

Они любили эти глухие переулки старой, уходящей в прошлое Москвы. Может быть, именно потому, что сами были так молоды, а молодость всегда любит старину, если может любоваться ею со стороны, если эта старина лежала некогда у истоков молодости.

Сырой ветер носил по переулкам желтые прилипчивые листья. Листья приставали к стенам домов, к заборам, иногда несмело ложились на плечи и тут же слетали, устремляясь в свой беспорядочный путь.

Эти листья почему-то всегда вызывали у Александра чувство сладкой тоски. Глядя на них, он начинал мечтать о путешествиях, о чужих краях, о дальних ветрах и звездах. Ему хотелось подобно этим листьям куда-то унестись. Ему хотелось стоять на какой-нибудь ходящей ходуном палубе, распахнув грудь сырому, соленому ветру, слышать тревожный вой маяковых сирен, колокол, низкий бас пароходных гудков...

Ему хотелось, чтоб в тугих струях тропического ливня причудливо плясали сигнальные огни, чтоб блестели штормовки на спинах товарищей... Но сейчас вокруг блестели сырые тротуары, сырой асфальт, по которому изредка, разбрызгивая лужи, проезжали машины.

Так дошли до Люсиного дома. Постояли.

Наконец Люся взбежала по лестнице. Хлопнула дверь. Александр подождал у входа на почту, пока зажжется в Люсином окне свет. Потом дошел до остановки троллейбуса и, умиротворенный, спокойный, счастливый, поехал домой. Завтра предстоял последний день соревнований. Можно было еще кое-что исправить.