Онлайн чтение книги «Попаданец» на престоле
Глава 5

Холодное месиво под ногами, состоящее из снеговой каши пополам с конским навозом, вылетало из-под растоптанных сапог на таких же товарищей по несчастью, идущих в строю рядом. И чавкало в такт:

– Ду-рак, ду-рак, ду-рак…

А кто же еще, как не он? Как назвать человека, человеком с недавних пор не считающимся? Бывшие… так их всех две недели назад окрестил командир батальона, званием всего лишь прапорщик, но называемый исключительно по имени-отчеству. Александр Павлович был краток и немногословен, перед строем он сказал лишь одно:

– Мы все бывшие. Выхода два – умереть с честью… – Тут сделал паузу. – Или без нее. Желающие сделать это могут начать прямо сейчас.

Тогда еще никто не понимал, для чего унтер-офицеры из «постоянного», как их назвали, состава выдали каждому по крепкому шелковому шнурку. Осознание пришло на следующее утро, когда после марша в семьдесят верст сразу шестеро были найдены повесившимися. Второй выход – вот он. Александр Павлович запретил снимать удавленников – они так и остались покачиваться на ветру в безвестной деревушке, определенной батальону на ночлег. Остались, а под ноги им были брошены обломки их собственных когда-то шпаг. Отчего их не сломали еще при лишении дворянского звания? То неизвестно, разве что государь Павел Петрович всегда слыл бережливым и экономным даже в мелочах?

А могли ли унтер-офицеры воспрепятствовать самоубийствам, продолжившимся и в последующие ночи? Наверное, могли. Но не сделали этого.

– Привал! Привал, господа штраф-баталлионцы! – донеслась из головы колонны долгожданная команда.

Отдых. Значит, позади остались пройденные с утра версты, и впереди ждет горячий обед из новомодных изобретений господина Кулибина – походных кухонь, поставленных на сани. Пышущие жаром и дымом луженные изнутри железные бочки не позволили протянуть ноги в пути от бескормицы, исправно снабжая пищей, но они же и заставляли выдерживать непомерную скорость марша – не приведи Господь оттепель, и тогда… Что будет тогда – представлять не хочется. Никому.

Александр сидел на брошенной в снег охапке соломы и вяло ковырял деревянной ложкой в котелке, вылавливая из постных, несмотря на пасхальную неделю, щей кусочки осетровых молок. На жалобы штраф-баталлионцев о невозможности справить даже Светлое Христово Воскресение назначенный в батальон священник, похожий на недоброй памяти Емельку Пугачева, только ухмыльнулся и изрек:

– Поститься да разговляться живым положено, мертвые вообще ничего не едят, мы же – посредине.

Как он сам сюда попал, батюшка не рассказывал, но увидев, как однажды на привале успокаивал штрафников, за неимением оружия затеявших дуэлирование на кулаках, можно было догадаться. Уж больно ловко орудовал выскользнувшим из рукава кистенем, что наводило на некоторые мысли, в основном грустные. Покалечить, правда, никого не покалечил. Вот и сейчас коршуном кружит… миротворец.

– Васька, скоро там?

– Сей момент, Ва…

– Смотри у меня! – опальный великий князь погрозил кулаком нерасторопному, как показалось, денщику и вновь погрузился в раздумья, лишавшие аппетита.

И зачем отец все это устроил? К чему бешеная гонка, после которой из двадцати двух генералов в живых осталось только шестеро? Кто недавно сам попрекал за погубленный цвет армии? И не проще ли было просто казнить заговорщиков, не подвергая излишним мукам? И для чего в тянущемся позади обозе везут шпаги? Ну, насчет последнего высказано недвусмысленно, но вот на остальные вопросы ответов просто нет.

– Кофей готов, Ваше Высочество! – добровольно отправившийся с Александром денщик продолжал упорно титуловать, как и прежде, опуская, однако, запрещенное «Императорское».

– Спасибо, братец, – с благодарным наклоном головы принял дымящуюся кружку.

Поднес к лицу. Запах дома и запах былой свободы. Кофе – это единственное послабление, которое себе позволил прапорщик Романов, отказываясь от остальных.

– Портянки вот еще сухие. – Солдат достал из-за пазухи сверток. – Тяжко ведь…

– А тебе?

– Ништо, Ваше Высочество, – и засмущался своей браваде. – На плацу потруднее было, а тут… Налегке, опять же – харчи добротные, мундир вот теплый.

В доказательство он попытался расстегнуть воротник кафтана, цветом и кроем напоминающего крестьянский армяк, но с пуговицами – хотел показать, что даже жарко.

– Не хвались, у меня такой же.

– Виноват, Ваше Высочество!

Угу, виноват он… чего уж виноватиться, если весь Петербург был повергнут в изумление и ужас новым обмундированием? Из-за него, кстати, и задержались, отыгрывая теперь упущенное время. Нет, не из-за изумления – ждали, пока построят мундиры на четыре сотни человек. А потом вывели всех на Сенатскую площадь…

И у многих из собравшихся на невиданный позор сжималось сердце за горькую участь отца или брата, многие губы шептали проклятия злому тирану, по иронии или ехидству приурочившему оглашение приговора к мартовским идам. Да, шептали… недолго шептали – тем же приговором семьи штрафников выводились в мещанское состояние и определялись к государственным работам. Каким? То Господь ведает. И только нацеленные пушки да штуцеры Багратионовых егерей удержали осужденных на месте, о чем большинство сегодня жалело.

Александр в раздражении бросил кружку и встал.

– Останься здесь, – приказал вскинувшемуся было следом денщику, а сам пошел к дороге, где строгие унтеры уже строили в колонну своих подопечных.

Шел, оглядывая хмурые серые лица, заросшие многодневной щетиной. Видел с трудом расправляемые спины бывших блестящих полковников и генералов, нетвердые шаги недавних сенаторов… Внимание привлек знакомый по прошлой жизни худощавый молодой человек, почти ровесник, при попытке подняться с земли кусающий губы.

– Вам дурно, Александр Андреевич?

Тот вскинулся, прижав руку к груди, и в отрицании покачал головой:

– Все в порядке, Ваше Высочество.

– Но я же вижу!

– Пустое, не стоящее вашего внимания минутное недомогание. Оно уже прошло.

– Не спорьте с командиром! – оглянулся в поисках кого-либо из «постоянного состава». Или все-таки охранников? – Унтер, поди сюда!

– Я, Ваше Высочество! – тот вытянулся, одним глазом преданно поедая Александра, а вторым продолжая следить за построением.

– Рядового… – покатал на языке непривычное слово. – Рядового Тучкова до вечера разместить при походной кухне.

– Никак не положено! – Вояка оставил бравый вид и сменил его суровостью. – Приказом государя Павла Петровича предписано…

– Я знаю, что там предписано!

Унтер-офицер тем временем достал из кармана бумагу и процитировал дословно:

– Гнать засранцев маршем, а тако же в хвост и в гриву, со всею пролетарскою беспощадностию, исключения делая токмо преискуснейшим стрелкам винтовальным, дабы избежать последующего дрожания телесного.

– Сие ко мне не относится, – слабо улыбнулся бывший гвардейский полковник. – Когда брата пришли арестовывать, я по их подпоручику с семи шагов промахнулся. Не беспокойтесь, Ваше Высочество, сил для ходьбы еще достаточно.

– И все же…

– Не стоит забот, право слово. Дойду.

– Погодите! – внезапно оживился унтер. – А не был ли тот подпоручик невысокого росту, поперек себя шире, с редкими зубами да рыжий?

– Не разглядывал, но вроде бы похож, – ответил Тучков.

– Да что же вы сразу-то не сказали, ваше благородие?

– О чем?

– Так ведь эта гнида… ой, простите, подпоручик Семеновского полка Артур Виллимович Кацман, сука остзейская, празднуя чудесное избавление от смерти, изволили напиться допьяна и утонуть поутру в проруби на Мойке. Радость-то какая, ваше благородие! – и тут же, перейдя на крик, проорал в сторону обоза: – Митроха, темная твоя душа, подай сани господину рядовому!

День в дороге тянулся неимоверно долго, но когда колонна наконец-то остановилась на ночлег в забытой даже чертом чухонской деревушке, снедаемый любопытством Александр Павлович поспешил найти бывшего полковника. Заинтригованный совершенно, он обнаружил штрафника в преинтереснейшей ситуации – за столом, с кружкой чего-то подозрительно пахнущего, в окружении унтеров, с раскрасневшейся физиономией.

– Смирна-а-а! – рявкнул заметивший высокое начальство егерь, заставив в очередной раз поморщиться.

Зачем изображать показное рвение, если исполняешь приказы командира батальона только тогда, когда они не расходятся с неведомым, но изложенным на бумаге предписанием? Заглянуть бы в него хоть одним глазком… Нет, лишь виновато разводят руками, но при случае обязательно цитируют краткие выдержки. И что же в двух третях, что еще не услышано?

«Какое трогательное единение с народом! – с небольшой завистью подумал Александр, приветливо улыбаясь. – Вполне себе гармония, предмет мечтаний господина Руссо».

– Ваше Высочество, тут… – смутившийся Тучков не договорил.

– Полно вам, Александр Андреевич, лучше к столу пригласите.

Пригласили, подвинулись, втайне гордясь, что не погнушался. Да что втайне, на лицах написано – запомним и детям передадим! И тут же сунули в руку глиняную кружку, которую сиятельный прапорщик опрокинул единым духом. И застыл, тщетно силясь вздохнуть.

– Это что, из рыбьей чешуи делают? – спросил хрипло и сам удивился внезапно севшему голосу.

– Чудной народец эти чухонцы, – откликнулся сидевший рядом егерь и заботливо подвинул деревянное блюдо. – Закусите, Ваше Высочество.

Александр не отвечал, чувствуя мерзкий вкус во рту, зажегшийся огонь в желудке и невиданное умиление в душе. Ощутил себя плотью от плоти земли русской, частичкой соли ее и… и… и псом поганым, предавшим и продавшим родного отца. Забылись и мама-немка, бабушка-немка, еще одна бабушка – тоже немка, дедушка… вот тут лучше считать наполовину немцем, не то ведь и досчитаться можно! И осталась навеянная дрянной чухонской водкой обыкновенная русская тоска… А может, и не обыкновенная…

– Закусочки вот, – продолжал беспокоиться сосед. – Знатная закусочка!

Лукавил, усатый черт! В сравнении с ужином штрафников стол унтеров выглядел неожиданно бедно – гороховая каша с салом, сухари, сало уже без каши, несколько крупных луковиц, пара дюжин печеных яиц в глубокой миске. Зато есть пузатый кувшин. Сменяли на харчи?

Заметив недоумение, егерь скользнул взглядом по отгораживающей угол занавеске, за которой угадывалось какое-то шевеление.

– Мальцы там голодные, Ваше Высочество. Вот мы и немного…

Пестрая от заплат тряпка колыхнулась, открыв худую чумазую мордочку.

– Поди-ка сюда, – позвал Александр, нашаривая в кармане серебряную полтину. – Держи.

– Не понимают они по-нашему.

Но мальчуган лет шести оказался сообразительным – подбежал, выхватил монету и тут же юркнул обратно под всеобщий одобрительный смех.

– Вот, а ты говорил – не поймет.

– Чужое брать – тут сообразительности не надобно, – унтер вздохнул. – А медью лучше бы было… отберут ведь.

– Кто?

– Управляющий ихний и отберет.

– Да как он посмеет?!

– Недоимки, Ваше Высочество.

Александр стукнул кулаком по столу, хотел что-то сказать… и промолчал, потянувшись к кувшину.

Утром командир батальона проснуться не смог, поднялся только к обеду, мучимый головной болью, стыдом за беспомощное состояние и провалами в памяти. Сунувшийся с помощью Василий был обруган нещадно с посулом драния батогами на ближайшем привале.

– Так уже, Ваше Высочество, привал.

Александр представил вопли, которые могли бы производиться денщиком при экзекуции, вздрогнул и вяло отмахнулся:

– Батоги отменяю. Но все равно поди прочь.

Обнаружившийся на тех же санях Тучков облизал сухие губы и посоветовал, осторожно выговаривая слова:

– Петр Великий опохмеляться не запрещал.

– Точно ли так?

– Прямого указа не издавал, конечно. Грозен был государь, ничего не скажу, но ведь не зверь же какой?

– Вы определенно в этом уверены, Александр Андреевич?

– Поправление здоровья командира не может не послужить ко благу Отечества. Васька, чарки где, ирод?

И впрямь попустило. Прапорщик в скором времени смог оглядеться, не опасаясь подступающей дурноты и не борясь с головокружением. Колонна только что остановилась, и штрафники уже толпились у кухонь, подставляя котелки походным кашеварам. В желудке громко квакнуло, и уловивший намек Василий тут же выставил командирскую долю, до того заботливо укрываемую под лежащим в санях бараньим тулупом.

– Опять щи?

– С головизной, Ваше Высочество. Да оттаявшие кулебяки к ним.

– Прочь с глаз моих, аспид! А котелок оставь.

Покончивший со своими щами и уже уничтожающий перловую кашу Тучков скромно заметил:

– Ну не померанцами же нас угощать. А тут весьма дешево и сытно – бережет государь Павел Петрович штрафной батальон.

– Бережет? – изумился Александр и опустил ложку. – А как назвать вот это вот… э-э-э… смертоубийство?

Бывший полковник пожал плечами:

– Закалкой?

– Объяснитесь.

– Ну… мне, во всяком случае, наше сегодняшнее положение напоминает изготовление клинка – бьют, мнут, бросают в воду…

– Но умершие по дороге? Но покончившие с собой? Да, я приказал сломать их шпаги и так бросить… но понять и принять не могу.

– Отжигают примеси, Ваше Высочество. Уходит окалина, остается булат. И мы, мнится, острие того клинка.

– Вы так говорите, Александр Андреевич, будто одобряете… vous comprenez?

– Oui mais… Но отчего бы быть недовольну? Отечеству понадобилась моя жизнь? Что же, я готов отдать ее там, где оно находит нужным.

– Помилуйте, полковник…

– Бывший полковник.

– Вот именно! Вас не заботит то, что вместо Отечества приказ исходит от безумного императора? Да, он мой отец, но ведь безумен же, согласитесь?

– Не более нас с вами, Ваше Высочество. – Тонкие губы Тучкова чуть дрогнули в улыбке. – Ужели скорбный умом смог бы организовать то, чему мы свидетели сейчас? Нет, не наш батальон, хотя и его тоже.

– Не вижу причин вашего энтузиазма, Александр Андреевич. Не изволите просветить? И отчего в таком случае вы оказались здесь, среди осужденных заговорщиков?

– Судьба, – усмехнулся штрафник. – По чести сказать, я и о заговоре не знал совершенно, а за оружие взялся, лишь защищая старшего брата.

– Убит?

– Николай только ранен и оставлен до излечения в Петропавловской крепости. Но вернемся к вопросу, Ваше Высочество. Единственно сначала постарайтесь ответить на мой… Мог ли безумец так своевременно собрать врагов своих воедино, причем именно самых нужных врагов, вынудить их к выступлению в самый удобный для себя момент и нанести решительный удар? И заметьте, наиболее жестоко пострадали лица, живущие торговлей с Англией. Или указ о конфискации имущества просто так появился, действием воспаленного мозга? Нет, уверяю вас, там миллионы, а они случайностям не поддаются. И не удивлюсь, если окажется, что планы императора далеко превосходят мое скромное воображение.

– Вы думаете, Александр Андреевич…

– Несомненно! Единственным выстрелом государь Павел Петрович убивает даже не двух, а кабы не меньше десятка зайцев. Некоторое поправление финансов за счет реквизиций, это раз. Вторым можно считать уничтожение всяческой оппозиции – любой голос против будет подавлен жесточайше, не вызывая при этом удивления. А какой щелчок по носу надменным англичанам? А и не щелчок – бомба, брошенная в крюйт-камеру каждого корабля, британского, разумеется. Сколь долго продержится их флот без поставок русского леса, мачт, пеньки, железа, воску? То-то и оно! А милейший граф Пален, по слухам, ведающий контрабандой в нарушение блокады, убит…

– Случайность.

– Да? Случайность, подкрепленная пулями и штыками гвардейцев полковника Бенкендорфа? Согласен, тогда еще прапорщика… Но не намекает ли неожиданный взлет сего юноши о действиях, заранее с императором оговоренных и выполненных с чрезвычайной скрупулезностью? Хорош же случай – именно в ночь, назначенную заговорщиками, в Михайловском замке ни с того ни с сего оказывается совершенно непредусмотренная рота Семеновского полка.

– И та повторная присяга вечером…

– …Служила лишь предостережением вам, Ваше Высочество. От излишне резких и необдуманных действий. Иначе не объяснить, разве что…

– Что?

– Нет, пустое… мне не в силах угадать мысль гения, каковым несомненно ваш батюшка является. Может быть, просто пожалел?

Бывший наследник престола зябко поежился. Это что, смерть взмахнула своей косой и остановила ее? Или мрачное орудие пролетело над головой, лишь слегка затронув и обдав могильным холодом? Слепец! Нет, это он сам слепец и безумец, если умудрился проглядеть такое. А все бабка Екатерина… старая блудливая сучка… Сама померла и еще внуков решила на тот свет прихватить? Ее выкормыши все и затеяли…

– Продолжайте, Александр Андреевич. Извините, задумался. Вы можете предположить нашу дальнейшую участь?

– А что в ней неясного? Выжившим – слава, погибшим – прощение. Погибшим в бою, разумеется, а не как нынешний бумагомарака.

– Кто?

– Вам не докладывали? Ах да, о чем это я… Нынче ночью повесился известный сочинитель Радищев. И представьте себе, Ваше Высочество, жердь, к которой был привязан шнурок, оказалась осиновой. Воистину кесарю – кесарево, а Иудушке – иудино.

– Не любите сочинителей?

– Ну почему же? И самого порой на вирши тянет, не без греха, однако. Но не его ли трудами, грязным пасквилем, оплаченным из известно чьего кошелька, оказались смущены многие юные умы, в сей колонне пребывающие? Верно говорю – накипь уходит.

– Вы жестоки, Александр Андреевич.

– Рационален, Ваше Высочество, не более того. Нас ждут впереди сражения, и я не хотел бы иметь за спиною подобных… подобных… Да, подобных! Умереть не боюсь, но от руки подлеца было бы обидно. Но, слава Господу, – Тучков перекрестился, и Александр последовал его примеру. – Слава Господу, государь побеспокоился об этом. И еще, эти вот шнурки… Согласитесь, что господам вольтерьянцам и вольнодумцам трудно будет объявить самоубийц павшими в борьбе с ненавистной им тиранией. Нет, Ваше Высочество, план императора настолько безупречен, что поневоле склоняешь голову перед его величием.

Бывший полковник замолчал, предавшись ожесточенному почесыванию, и командир невольно поддался подобной заразительной слабости – все же ночевки в деревнях и на мызах не могли пройти бесследно.

– Ничего, – успокоил Тучков, заметив движения прапорщика. – Придет и в сии места цивилизованность. А в Ревеле бани есть?

– Должны быть.

– Потерпим еще два перехода, Ваше Высочество?

– Потерпим, Александр Андреевич, pourquoi бы не чаво?

– Простите?

– Чаво, говорю…

И оба рассмеялись удачной шутке.