Онлайн чтение книги Последний вздох памяти
Глава вторая. Квантовые шумящие гадюки и частичные воспоминания

Каждый день я иду, пошатываясь, по «чуждой местности», где «все вокруг ново и незнакомо», по территории, разделенной пересечениями моего прошлого, настоящего и будущего «я». В прошлом, почти до шестидесяти лет, я воспринимала мою хорошую память как должное, как остальные преимущества, с которыми я родилась: принадлежность к среднему классу, крепкое здоровье, привилегии белой в ЮАР и США. В моменты рефлексии я испытывала виноватую благодарность за эти подарки, но в повседневной жизни я о них даже не задумывалась. Они просто были частью меня.

В настоящем, когда краткосрочная память стала подводить меня, я часто оказываюсь озадачена тем, почему, где и кто я: что за цель вытащила меня из кровати и отправила пристально смотреть на дверь гаража? В каком я магазине? Кто такой этот человек, которого я зову «я», который чувствует себя таким потерянным в мире, кажется, внезапно слетевшим со своей оси?

Моя растерянность в настоящем дотягивается до прошлого. Если в конце каждого дня мы с Питером садимся у телевизора с бокалом вина, переплетая руки, и в очередной раз спорим о том, досмотрели ли мы фильм вчера вечером (я клянусь, что нет, а Питер так же убежден, что досмотрели: он напоминает мне концовку, и я признаю, что он прав), то какой настоящей ценностью обладают мои живые воспоминания тридцатилетней давности о семнадцатой годовщине нашей свадьбы (Питер остался дома с Ньютоном, а я находилась в отеле в городе Вернал, Юта, где мы с подругами Кэти и Энн присматривали за нашими дочерями-школьницами во время поездки на штатские соревнования Олимпиады разума, в которых на следующее утро они победили)? А что насчет цветной правдоподобности сцен шестидесятилетней давности из моего детства о жизни на семейной ферме Стенекампов в Южной Африке?

Когда мне было четыре, мы переехали из Кейптауна в Трансвааль. Поначалу наша семья остановилась в старом доме бабушки и дедушки. Если учитывать моего отца, теперь на одной ферме жили трое из пяти детей старших Стенекампов, и вскоре должна была присоединиться четвертая, тетя, возвращающаяся из Англии. Наши тети, дяди и их семьи – в том числе девять двоюродных братьев и сестер, от младенцев до четырехлетних малышей – жили в пешей доступности или в нескольких минутах езды. К тому времени, когда мне было семь, мои родители выстроили свой собственный дом на участке фермы, унаследованном моим отцом, площадью примерно в сотню имперских акров, или моргенов (что с голландского переводится как «утро»). Морген – кусок земли, который может вспахать один человек с волом в утренние часы, равен примерно трем четвертям поля для игры в американский футбол[10]Южноафриканский морген равен примерно 0,86 га. – Прим. ред. . Некоторые части наших ста моргенов распахивались и засевались в предыдущие годы, но, согласно истории области, на этой земле никогда раньше не жили белые поселенцы. Если кто-то из бафокенгов, говорящих на языке тсвана местных жителей округа Сварткоппис (Черные Холмы), – и жил на нашей земле, когда Стенекампы завели здесь ферму, то мне об этом неизвестно.

Время бафокенгов – древняя история, вариацию которой, с точки зрения белых, я узнаю позже в школе. В 1838 г. наши предки Стенекампы, которые жили в Капской колонии со времен заселения голландцами ЮАР в 1652 г., присоединились к другим фуртреккерам, или «ушедшим первыми», которые были сыты по горло британским правлением, под чье владычество колония перешла от голландцев в 1806 г. во время Наполеоновских войн. Британское правительство гораздо более сочувственно, чем голландцы, относилось к туземным племенам из внутренней части страны, которые с севера совершали набеги на земли голландских фермеров. Более того, новое правительство вело переговоры в Европе об освобождении рабов фермеров без согласия владельцев.

Мои предки-фуртреккеры присоединились к группе других недовольных фермеров, которые нагрузили запряженные волами повозки и отправились на север, вместе с сотнями других семей, на Великий трек, или Великое переселение, в дикую глубь страны. По пути они сражались с туземцами за землю и право прохода, используя технически превосходящее оружие: ружья против ассагаев[11]Ассагай (ассегай) – традиционное копье южноафриканских племен. – Прим. ред. , палиц и кольев. Одной из родственниц со стороны моей бабушки было шесть лет, когда воины сото, предки трансваальских бафокенгов, напали на лагерь ее отряда у реки Бушман 17 февраля 1838 г. Она спряталась в камыше на болотистом берегу реки и оттуда наблюдала, как ее родителей, братьев и сестер забивали до смерти палицами и копьями. Согласно семейной легенде и фотографии женщины в шляпке с мрачным лицом, она восприняла свою травму как знак отличия – она выжила. Это обязало ее никогда не улыбаться с момента нападения и до самой смерти. Помимо этой причуды ее считали «нормальной». Она продолжила трек со своим дядей и его семьей; вместе они преодолели страшные вершины Драконовых гор, перешли вброд реку Вааль, по которой проходила граница британских владений, и поселились в округе Рюстенбург, где все еще жили бафокенги; но в тот период были голодные времена, и те радушно встретили пришлых, надеясь получить у них работу. Стенекампы-фуртреккеры назвали свою ферму Бестеркаль, «Загон для скота». Ферма, которую мой дед приобрел в 30-х гг., а отец унаследовал в 50-х, находилась в двадцати шести милях от первой усадьбы фуртреккеров.

Наш новый дом был таким же типичным для 1956 г., как первая постройка на Бестеркале – мазанка из тростника – для 1840-х. Наш дом представлял собой флигель в форме буквы «Г», который после возведения «настоящего» дома должен был стать кладовой. Крыша была покрыта гофрированным железом, пол бетонный. По настоянию моей матери в нашем доме сделали потолок и поставили большие окна, в противовес обычным для кладовых смотровым окошкам. Только к лучшему, потому что моему отцу счастье так и не улыбнулось, и строительство нашего дома не продвинулось дальше фундамента, котлован для которого был вырыт и залит вскоре после окончания работ над кладовой. По крайней мере, пейзажи вокруг нашего временного дома были впечатляющими: с любой точки территория просматривалась вплоть до горизонта, который на севере и востоке был обозначен низкими горными грядами под названием Черные холмы, а на юге и западе – хребтом Магалисберг; горы скобками окружали наш дом. Вдохновленная этим потрясающим видом, моя мать назвала нашу ферму «Die Kraaines», Воронье Гнездо.

Как тогда было принято в тех случаях, когда патриарх делил землю между детьми, вместе с участком мой отец «унаследовал» двух чернокожих рабочих, чьи семьи Стенекампы нанимали несколько поколений. Ау Исак и Ау Налд были обычными слугами по контракту. И хотя Ау (Ou) в их именах означает «Старший» и обычно является уважительной формой обращения, мы, белые люди, часто относились к ним неуважительно. Например, я помню, как одна из наших теток, раздраженная тем, что Ау Налд никак не реагировал на выкрикиваемые ею приказы – а он был глухим и стоял к ней спиной, – вылила на его спину мыльную воду из жбана, над которым стирала.

Я лишь отдаленно могу представить, как моя мать, соцработник, занимавшаяся «небелыми», и мой отец, инженер охлаждения горнодобывающего оборудования, учившийся в политически либеральном (то есть выступающем против расовой дискриминации) Витватерсрандском университете, переживали грубую фермерскую версию апартеида, установленного правительством в 1949 г. Честно говоря, ежедневные тревоги моих родителей скорее были вызваны неуверенностью в том, что они смогут вернуть огромный кредит, полученный в Земельном банке для оплаты всего: от оборудования до первой годовой зарплаты рабочим. Однако большие мечты моего отца, должно быть, помогли ему продержаться, как я могу судить по множеству его восторженных разговоров с братом, который покинул ради фермы карьеру в машиностроении, о модернизации выращивания табака и пшеницы с помощью научного мышления, метода и исследований.

Я думаю, фермерство было тяжелее для моей матери, которая с юности посвятила себя тому, чтобы оставить позади выматывающую сельскую жизнь, которую она знала слишком хорошо, так как выросла на овцеферме в Калахари. К тому же ей приходилось спорить с женщинами Стенекампов, и ее ровесницами, и женами моих дедушек, которые глядели на нее свысока, как на чужачку со странными представлениями обо всем: от воспитания детей до подачи на стол сырой свеклы. И, наконец, бытовые условия были хуже: в Кейптауне у нас было электричество, а на ферме – свечи, лампады и угольная печь для нагрева воды (кухонная плита, к счастью, работала на природном газе).

У моей матери тоже были мечты: она рассматривала ферму, как холст для выражения своего творческого духа. Как только мы переехали, она посадила иву на заднем дворе нашего дома, и бугенвиллею[12]Бугенвиˊллея – род растений семейства Никтагиновые (Ночецветные). – Прим. ред. у безупречно белой стены рядом с входной дверью. Гостей, подъезжающих к нам по грунтовой дороге, встречал цветник и краешек газона. Прямо за нашей другой «входной дверью», которая вела в длинный коридор и к нашим спальням, мать повесила на стену джутовый мешок из-под пшеничных зерен и вдохновляла нас прикреплять к нему растения, цветы, высушенные тельца насекомых и скелеты мышей на всеобщее обозрение. В отсутствие свежих цветов для главной комнаты, которая совмещала в себе гостиную и столовую, она создала установку размером с моего четырехлетнего брата из высушенных ветвей, стручков, степных растений и других понравившихся ей найденных вещей. Она воодушевляла нас следовать ее примеру и составлять творения для наших спален.

Мы с братьями и сестрами не замечали политических, финансовых и технологических трудностей, с которыми столкнулись наши родители, и приняли новую жизнь с удовольствием. Наши двоюродные братья и сестры были уже сложившейся группой сверстников. Их игры, вроде строительства домов из палок, катания по поросшей травой стене плотины в картонной коробке и разорения птичьих гнезд, казались более захватывающими, чем скучные прятки, в которые мы играли с соседскими детьми в Кейптауне на убогих городских задворках.

К тому времени, когда мы переехали в Воронье Гнездо, нас было четверо: пятилетняя Лана и я, тогда семи лет, и два брата – Класи, четыре года, и Карел, почти два. Братья жили в одной комнате, а мы, сестры, – в другой. Еще один брат и еще одна сестра появились несколько лет спустя, и тоже поселились с нами, сохранив разделение по полам. Когда мне было пятнадцать, к нам приехал мой друг из Йоханнесбурга, и он тоже ночевал с мальчиками.

Когда Карел был еще малышом, трое старших отправлялись на, как мы считали, страшные приключения; сделать это было легко благодаря недостатку надзора взрослых в те дни. Вскоре Карел чуть-чуть подрос и тоже стал постоянным участником наших экспедиций. Среди наших подвигов было обнаружение пещеры на скалистом выступе в двух милях от дома, в которую мы спустились на принесенных из дома веревках, и где, после разочаровывающе непродолжительного спуска, мы натолкнулись на кости шакала, от которых все еще не отлипло несколько кусочков меха. На том же скалистом уступе наша шестилетняя кузина Катринджи однажды случайно засунула руку в осиный улей, который выглядел как маленький китайский фонарик. Ее искусали, она потеряла равновесие на скальной поверхности, пролетела шесть футов до земли и сломала руку – после такой череды событий восьмилетняя Лана и шестилетний Класи, быстрые бегуны, понеслись домой за помощью, а десятилетняя я взялась ухаживать за пострадавшей. До прибытия помощи я уложила голову Катринджи на свои колени, шептала ей на ухо все утешения, которые только могла подобрать, и выжимала сок из апельсина на ее губы, предполагая, что его сладость предотвратит потерю сознания.

«Вишенкой на торте» наших приключений было, если судить по частоте пересказов, убийство тридцати девяти смертельно опасных шумящих гадюк. Шумящая гадюка – ядовитый вид змей, распространенный почти по всему африканскому континенту. Ее яд вызывает быстрое отмирание клеток, что приводит к чрезвычайно сильным болям и отеку, а затем к стремительно распространяющемуся некрозу и в промежутке от двадцати до двадцати четырех часов после укуса – к смерти. Сегодня человека, укушенного шумящей гадюкой, можно вылечить с помощью противоядия, если ввести его в течение нескольких часов после укуса. Без антидота, который до сих пор не очень широко доступен в малонаселенных районах, жертва с большой вероятностью умирает в течение суток. Даже люди, получившие противоядие, часто теряют одну или даже несколько конечностей из-за гангрены – в зависимости от оперативности лечения, количества впрыснутого яда и места укуса.

Мы начали изучать змей сразу, как переехали в старый дом бабушки и дедушки. Всякий раз, когда кто-то из членов семьи или рабочих фермы убивал змею, у нас проходило изучение развороченных останков. Свернувшаяся в клубок змея, которую моя тетя нашла загорающей на заднем крыльце – черная мамба (чешуя у нее коричневая, а свое название она получила от черного цвета полости рта). Тощая змейка, которая застала врасплох моего кузена Хендрика, свесившись над его головой с ветки, пока мы лезли по смоковнице, и которую убил граблями садовник моей бабушки, – зеленая «boomslang», или древесная змея (они тоже бывали коричневыми). Блестящая медной чешуей змея, которая поднимала свое тело в высоту ведра, стоящего у цистерны с водой, и расправляла кожу за головой в капюшон – кобра. Единственная змея, которую мы видели живой, называлась «molslang», кротовый уж, и так как она не была ядовитой, нам даже разрешили погладить ее черные блестящие чешуйки и крючковатую голову.

Мы никогда не видели змею, которую я лучше всего запомнила еще с тех времен, когда мы все жили в старом доме. Как-то утром один из рабочих моего дедушки пришел в дом со своей маленькой дочкой за помощью. За день до этого ее укусила шумящая гадюка. Несмотря на «мути сангомы», народную медицину врачевателя, предплечье и кисть девочки распухли до неузнаваемости. Это выглядело ужасно больно, но она даже не плакала. Ее глаза были широко открыты, но она не пыталась отогнать мух, сосавших пузырящуюся на уголках ее рта слюну. Мой дедушка повез ее к врачу, но она так и не вернулась. Она умерла еще до того, как врач смог отправить ее в больницу для чернокожих в Бритсе.

В следующие дни кто-нибудь из взрослых приказывал нам надевать обувь перед выходом из дома. Затем следовало предупреждение быть настороже из-за гадюк. Мой отец выдал нам такое драматичное разъяснение, что на следующий день я чуть не осталась дома от страха. «Гадюки повсюду, – говорил он голосом, которым обычно рассказывал страшилки, – но они ленивые, и не станут охотиться на вас. Так что ваша задача – не наступить на них и не спугнуть. Их сложно разглядеть – они смешиваются с тенями под деревьями. Смотрите в оба, не пропустите блеск змеиной кожи. Если гадюка заметит вас первой, а она может вас унюхать, высунув язык, то вы распознаете ее по тому, как она сожмется буквой S и поднимет голову вот досюда, – он начертил в воздухе завиток и провел пальцем линию прямо над моей коленкой. – Вы услышите, как она всасывает воздух, чтобы раздуть голову, а потом с шипением выпустит его, – мой отец надул щеки, копируя раздутую голову змеи, и изобразил шипение, разбрызгивая слюну. – Если такое произойдет, бегите домой как можно скорее и позовите меня, маму или другого взрослого, чтобы мы ее убили».

День или два после поучительного представления моего отца я, как и обычно после каждого знакомства с новой змеей, надевала обувь, когда мы уходили дальше «werf», расчищенного двора прямо у дома. Я внимательно рассматривала землю в поисках блеска чешуи. По крайней мере, пока не натыкалась на сорняк, чьи листья сворачивались, если их лизнуть, или на спелый плод марулы на достаточно низкой для меня ветке. Однако в тот день, когда свершилось достойное Книги рекордов Гиннесса убийство шумящих гадюк, у меня на уме были совсем не змеи. Наше величайшее змеиное приключение настигло нас случайно.

Мне было одиннадцать, и я вот-вот должна была уехать в школу-пансион. Старшему из моих братьев, Класи, было семь, и мы гуляли с ним по «veld», полю, в двухстах ярдах от дома, пробуя ходули, которые мы сделали этим утром, пригвоздив жестяные банки из-под повидла к толстым палкам, и тут в дырке, размером с пенал, в четырехфутовой куче камней мы заметили торчащий участок змеиной кожи. Мы смогли рассмотреть отблеск черных «шевронов» на серовато-коричневом фоне.

Заметив змею, мы с Класи не стали тратить время в попытках распознать вид. Мы спрыгнули с наших ходуль и бросились домой, на всем пути призывая криками нашего отца и Ау Исака. Когда мы прибежали домой, то поняли, что папа еще не вернулся с табачных полей. Но мама была дома, и вместе с ней мы поспешили обратно к куче камней, чтобы взглянуть на змею.

Убедившись, что змея настоящая и действительно огромная, мама взяла дело в свои руки. Она наказала нам дальше следить за змеей, которая даже не двинулась с тех пор, как мы увидели ее впервые, а сама пошла домой разыскать Ау Исака, чтобы тот взял лопату с киркой и сторожил змею вместе с нами, пока мама сходит за старшим братом отца, дядей Кутом, у которого был пистолет. Несмотря на растущую толпу зрителей, змея не переменила позы. В конце концов явился дядя Кут и распознал в змее шумящую гадюку. Его жена, тетя Винки, которая пришла вместе с ним за острыми ощущениями, не хотела смотреть на змею, но не удержалась от короткого взгляда сквозь пальцы. «Из нее вышла бы прекрасная сумочка», – сказала она. К тому времени к нам подошел папа. Когда все зрители кучей отошли на какой-то широкий плоский камень за пределами радиуса поражения пули, дядя Кут выстрелил.

В ту же секунду, когда пуля проникла в змею, ее кожа разорвалась, и наружу вылезла, казалось, сотня змеиных детенышей длиною в фут; они пробирались вниз по камням и на вытоптанную траву вокруг кучи. Земля была усеяна извивающимися, корчащимися, малюсенькими шумящими гадюками. Присоединяясь к живым, куски убитой пулей гадюки все еще вились и скручивались. Мы были фермерами, привыкшими к убийству животных, так что большинство из нас принялись за дело. Все, за исключением тети Винки, моей матери (которая была беременна Бошоффом) и меня (я убивала живых существ и раньше, но решила, что мне это не по нраву, или же я просто испугалась?), схватили палки, большие камни или одно из сельскохозяйственных орудий Ау Исака и начали убивать змеенышей. Люди с палками поднимали их с травы и кидали на плоские камни, и те, у кого были камни, кирки или лопаты колотили змеенышей или рубили до смерти. Над смехом, визгом и воплями убийц и над жестким взрывным шарканьем инструментов о камень, стоявшие в стороне криком предупреждали об осторожности, так как даже новорожденные шумящие гадюки достаточно ядовиты, чтобы убить взрослого человека.

Когда змеиная бойня у кучи камней завершилась, мы выложили в ряд останки матери-змеи и мертвых змеенышей. Поле боя было усеяно змеиными кусочками. Мы выложили их на земле так, чтобы примерно получилась длина целой гадюки. После реконструкции мы насчитали тридцать восемь змеенышей. У мамы получилось тридцать девять. Ни у кого не было фотоаппарата, кроме дяди Крисьяна, который работал в своей авторемонтной мастерской с автозаправкой, и потому не мог запечатлеть сцену. К вечеру от змей ничего не осталось. Ау Исак отнес мать-змею на сушилки табака, чтобы поджарить, а недостойных стать ужином детенышей сжег, так что не сохранилось ни кожи, ни костей.

Однако история живет, и на данный момент вошла в предания четвертого поколения нашего клана, который теперь живет без наших родителей, но разросся до сорока человек, пополнившись мужьями, женами, детьми и внуками шестерых братьев и сестер. Наши с Питером дети и их двоюродные братья и сестры утверждают, что число змей растет с каждым пересказом истории. Но те из нас, кто были там , сходятся на числе «тридцать девять», даже если тогда мы приняли какие-то части змей за целую особь.

«Fluit, fluit, my storie is uit». Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец.

* * *

Полевые заметки о деменции

24.08.2011

Я не смогла связать два движения нашего крана в ванной, чтобы пустить холодную воду: вверх и в сторону. Вместо этого я принесла холодную воду из кухни в пластиковом тазу.

16.05.2012

В «La Frontera» я не смогла распознать глиняную пивную кружку, которую официант поставил передо мной. Я знала, что это пивная кружка, но не смогла воспринять тот факт, что она была перевернута вверх дном. Я видела ее так, будто она стояла правильно, но на ней была плотная стеклянная крышка, которую я пыталась снять. Я спросила Питера, как же ее снять, и он перевернул кружку стеклянной крышкой вниз. Тогда я поняла. Мы были с друзьями.

24.05.2012

Здесь, в Доме отдыха в Национальном парке Зайон, у меня были проблемы с чтением инструкции для кухонной плиты. Я хотела переключить на режим для чайника, а вместо этого выбрала режим для сковороды с маслом. К счастью, Ньютон увидел это и предотвратил бедствие.

* * *

После увольнения в августе 2011 г. мне понадобилось почти шесть месяцев, прежде чем я почувствовала себя готовой к тому, чего так хотела всю карьеру: подготовить к публикации почти законченный роман и завершить второй, в который я уже вложила годы времени и сбора информации. Но последние годы работы в Отделении гендерных исследований породили во мне страх, что я не смогу отредактировать трехсотстраничный роман и дописать другой; на работе писательство иссушало мою умственную энергию до такой степени, что у меня не оставалось сил на семью или домашнюю жизнь.

Почти каждая сторона моей университетской работы включала в себя необходимость писать. Электронные письма по программе, служебные циркуляры, отчеты о заседаниях, рекомендательные и другие официальные письма были вполне терпимы вплоть до моего увольнения – эти документы были короткими и составлялись по плану. Но длинные, требующие тщательного сбора данных документы, которые я так любила составлять раньше, стали для меня очень-очень трудными. Волею судеб в последний год работы в университете моей главной ответственностью была как раз такая письменная работа: составление документа о принципах и процедурах новой должности в рамках нашей программы. Документ нужно было написать официально-деловым стилем и языком университетского Руководства по принципам и процедурам; он должен был включать отсылки к действующим правилам университета и быть согласован с целями и деятельностью различных колледжей и отделений, с которыми мы совместно назначали преподавательский состав. В этом Руководстве сотни страниц, а моя краткосрочная память уже едва функционировала, и мне пришлось бороться с тем, что простое переключение страницы на экране стирало из моей памяти все представление о вопросе, который я разбираю. Поэтому перед переключением страницы я от руки записывала необходимую мне информацию. После того как я переписывала ответ на компьютер, я вновь делала то же самое, только наоборот: записывала ключевые слова, чтобы знать, что мне делать с информацией, когда я вернусь на окно с черновиком. И это продолжалось и продолжалось большую часть академического года. Работа стала отнимать у меня чрезмерно много времени и нервов.

После одного-двух месяцев размышлений над моими писательскими проектами я решила не редактировать текущую книгу, пока не обрету лучшее понимание, не будут ли основанное на исследовании писательство и редактура в личных интересах менее провоцировать тревогу, чем составление документов на работе. Вместо этого я начала писать эссе об изменениях, с которыми я столкнулась в результате захватившей меня деменции. Хотя я узнала кое-что о деменции перед постановкой диагноза, у меня было недостаточно знаний о мозге и о том, как он работает, чтобы написать такое эссе, которое бы мне понравилось: частью личное, а частью основанное на исследовании. Я должна была заняться собственным просвещением. К тому времени я восстанавливалась после вызванного работой стресса и истощения уже полгода. Мне казалось, что стоило хотя бы попробовать узнать, будет ли моя голова работать лучше, чем раньше.

Работала. Отдых после увольнения и то, что предмет новой работы я выбрала сама и была ей увлечена, породили мою большую сосредоточенность, хотя я все еще не могла обойтись без составления трудоемких заметок. Страницы множились, будто в замедленной съемке, но их число росло. Когда первое эссе было завершено, я принялась за второе. По причинам, которые я тогда не вполне понимала, этот проект становился все более важным для меня. Спустя четыре года я теперь думаю о нем, как о Последнем рубеже Герды.

После завершения четырех глав – в книге, которую вы читаете, главы расположены не в порядке первоначального написания – мои неожиданные успехи сами по себе превратились в загадку. Оборачиваясь на проделанную работу, я спрашивала себя: «Как так получилось, что я все еще могу писать? Может, я симулирую деменцию?» Унизительные ситуации из моей повседневной жизни, которые я записывала в дневник, а также затрудняющие беседу лакуны в моей речи – классические признаки ранней деменции, так что несоответствие между ними и моей сохранившейся способностью писать тоже будет частью этой истории. Я хотела понять почему. Вот мой отчет, результаты моего самостоятельно назначенного и самостоятельно спланированного вводного курса в неврологию.

Есть ли возможность для больных деменцией, потерявших свою независимость в повседневной жизнедеятельности, сохранить глубоко закрепленные структуры знаний и/или интеллектуальные навыки?

Этот отчет состоит из пяти разделов: 1) исследование памяти и ее соотношения с «истиной»; 2) расследование правдивости очевидцев «Рассказа о тридцати девяти шумящих гадюках»; 3) почему я все еще могу писать, и есть ли другие страдающие деменцией, которые точно так же утратили способности в одной области своей жизни, но сохранили в другой?; 4) постсобытийный комментарий от двух свидетелей бойни змей и одного слушателя; 5) постпостсобытийный комментарий от двух свидетелей бойни змей старшего поколения и одного на тот момент нерожденного слушателя.

* * *

Часть 1. Что такое память и как она соотносится с «истиной»?

Источники исследования: рецензированные статьи из доступных в Интернете журналов по нейронауке, научно-популярные журналы и собственные наблюдения.

Результаты. Когда мы произносим слово «память», то обычно подразумеваем долговременную память. Однако события, сохраненные в долговременной памяти, уже прошли два более ранних этапа создания воспоминаний: первый этап, сенсорный, в который входят фиксация впечатления и сохранение его в кратковременной памяти на такой срок, чтобы решить, полезна ли информация или мимолетна; второй этап – перебор всех ассоциаций, связанных с впечатлением, которые ранее были сохранены в долговременную память, объединение этих ассоциаций и нового впечатления в обновленный информационный пакет, проверка ценности обновленного блока и, если он проходит тест на обоснованность, сохранение его в тех разделах мозга, которые доступны для долговременной памяти, или памяти, которая сохраняется на много лет или на всю жизнь.

Как подсказывает название, кратковременная память ненадолго задерживается в этом мире. Соответственно, пространство мозга, доступное для ее хранения, ограниченно: достаточное для того, чтобы сохранить только от четырех до шести блоков информации на 20–30 секунд. Продолжительность жизни воспоминания может быть продлена, если восприятие можно разбить на блоки, и вы повторяете эти блоки в своей голове – как, например, номер телефона – и таким образом перезапускаете секундомер кратковременной памяти. Но не каждое восприятие можно легко разбить на блоки. Даже самое обычное восприятие включает в себя огромное количество информации: когнитивные представления, вроде концепций или предыдущего опыта; сенсорные данные, такие как визуальная картинка, звуки, прикосновения, запах или их сочетание; и эмоции, варьирующиеся от отвращения до гордости, стыда или счастья. Вся эта сложная информация будет потеряна спустя полминуты, если впечатление окажется недостаточно важным для дополнительного внимания.

В наибольшей степени поражена деменцией именно та часть моей кратковременной памяти, которая называется рабочей памятью: она отвечает за способность удерживать небольшое количество информации в моей голове и использовать ее. Этим утром я оделась и подобрала к наряду серьги с розовыми стразами. Я надевала их, глядясь в зеркало. Поднявшись в ванную на другом этаже, чтобы нанести макияж, я заметила, что потеряла одну из сережек. В ее поисках я спустилась по ступеням и прошла весь путь обратно в спальню. Она лежала на полке шкафа рядом с зеркалом, вместе с крылатым гвоздиком, который закрепляет ее за ухом. Я надела первую сережку, мое внимание сместилось, и про вторую я забыла. Точно так же, если я выношу мусор посреди готовки, то спустя минуту могу оказаться на заднем дворе, поливая цветы, пока вода в кастрюле с брокколи выкипает. Я превратилась из многозадачного и целеустремленного человека в того, кто плавает в неведении от задачи к задаче, иногда забывая, что хотел достать молока для кофе, сделав всего один шаг к холодильнику. Когда я не могу вспомнить, чем занималась, то резко останавливаюсь, заламывая руки, как леди Макбет, и вопрошаю себя: «Что же я собиралась сделать?»

Долго- и кратковременная память использует одни и те же хранилища, разбросанные по всему мозгу. Когнитивная информация, то есть слова, концепции и числа, хранится в сером веществе лобной доли, области, которая отвечает за так называемые высшие функции мозга. Изображения, звуки и прикосновения тоже располагаются в лобной доле. А вот запахи хранятся в обонятельной луковице, которая расположена в ключевой части аппарата головного мозга, ответственного за преобразование кратковременной памяти в средне- и долговременную, – в лимбической системе .

Лимбическая система

Важнейшая роль силы эмоций в формировании воспоминаний – недавнее открытие, сделанное в последнее десятилетие благодаря таким новым инструментам нейронауки, как функциональная магнитно-резонансная томография (фМРТ), позволяющая в реальном времени следить за мозгом, пока он находится в процессе создания или перебора воспоминаний. Открытие, что без эмоций не может быть воспоминаний, – «радикальный разрыв с традиционной точкой зрения, согласно которой эмоции противоположны рассудку». Это понимание привело к сдвигу парадигмы в современной науке о мозге: «Мы просто не можем понять мысль без понимания эмоции».

Чтобы углубить свое понимание, я продолжила исследование, чтобы разузнать, что происходит на уровне моих нейронов – клеток мозга, спинного хребта и нервов, ответственных за передачу нейроимпульсов. Что не так с тем, как откладываются, призываются из мозга и пересохраняются мои воспоминания? Кое-какие интересные наблюдения были получены в ходе исследований расстройств, которые в некотором смысле противоположны забыванию. При посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР) больной не может вести нормальную жизнь из-за неспособности забыть ужасное событие. Как и в случае с процессом забвения, объяснение связано с клеточным строительным материалом мозга.

Работа электрических цепочек, поддерживающих создание, использование и изменение долговременной памяти, напоминает линию электропередачи на широкой равнине. «Провода» состоят из нейронов, чувствительных друг к другу, так что, когда загорается один, все остальные вспыхивают в тот же момент. Эти нейроны оснащены деталями, которые облегчают «передачу их электрического возбуждения». Если лимбическая система решает, что воспоминание обладает ценностью, она выпрыскивает гормоны, которые активируют ДНК вдоль заряженной цепочки нейронов, чтобы запустить создание строительных белковых блоков. Эти блоки физически укрепляют связи между нейронами, преобразуя себя в дополнительные рецепторы или нейромедиаторы, таким образом усиливая способность мозга сохранить воспоминание надолго.

После того как путь для долговременной памяти выстроен, нет гарантий, что воспоминание выживет. Если его постоянно не поддерживать, оно может оказаться всего лишь в средневременной памяти. Так как обычные белки нейронов начинают разрушаться всего лишь в течение двух недель после формирования, то «любое воспоминание из долговременной памяти всегда находится на грани исчезновения». Непрекращающийся процесс восстановления разрушающихся нейронов известен как реконсолидация .

Психиатры годами используют принцип, согласно которому цепочки памяти должны быть реконсолидированы, чтобы помочь людям оставить позади травматическое прошлое. Путем проб и ошибок они обнаружили группу препаратов, которые успешно снижают накал ужасных воспоминаний, таким образом позволяя выстроиться большему количеству новых цепочек через внушение или технику позитивного подкрепления. Успешно вылеченные пациенты помнят о травматическом опыте, но не испытывают в связи с ним страха, ярости или других негативных эмоций.

Исследования на основе МРТ показали, что у группы препаратов, успешных в лечении травматических расстройств, есть общая черта – способность провоцировать производство фермента, протеинкиназу C типа «дзета», который блокирует путь строительных белков в те области, где хранятся эмоции, пока больной переживает травматический опыт. Это значит, что те части старой цепочки, которые отвечают за усиление чувств, не заменяются и воспоминание угасает.

Открытие того, что «воспоминания не формируются и не сохраняются в первозданной форме», как ранее предполагали нейробиологи, а скорее «формируются и потом перестраиваются каждый раз, когда к ним обращаются», имеет далеко идущие последствия: каждый раз, когда мы думаем о прошлом, «мы осторожно изменяем его клеточное представление в мозге, изменяя его основные нейронные схемы». То есть воспоминание меняется каждый раз, когда мы к нему обращаемся.

Эти открытия переворачивают представление о памяти (все еще), распространенное среди большинства людей, а именно о том, что память «работает как видеокамера, в точности записывая то, что мы видим и слышим так, чтобы мы могли все пересмотреть и исследовать позже». Они поднимают вопросы, ответы на которые могут иметь серьезные последствия. Учитывая наше новое понимание воспоминаний, может ли наша правовая система дальше так уверенно опираться на правдивость показаний свидетелей? А если ближе к делу, правдиво ли мое воспоминание о шумящих гадюках, в точности которого я готова поклясться?

* * *

Часть 2.

Расследование правдивости «Рассказа о тридцати девяти шумящих гадюках».

Источники информации: интервью двух свидетелей и одного слушателя истории змеиной бойни, взятое по электронной почте.

Результаты. Так как не сохранилось ни фотографий, ни писем членов семьи о происшествии с шумящими гадюками, я попросила моих родственников, которые либо были свидетелями, либо слышали пересказ истории на протяжении всей жизни, проверить мою версию событий.

Наша беседа началась 23 сентября 2013 года по электронной почте, на следующий день после моего шестьдесят четвертого дня рождения. В нее были включены все мои братья и сестры, которым теперь было по пятьдесят-шестьдесят лет. Я начала с пересказа истории в таком виде, как я ее помню, с учетом того, что мы могли посчитать некоторые половинки змей как целые. Я запросила на африкаанс, чтобы «те, кто уже родился, мог ходить и присутствовал на змеиной бойне» отправили мне свои варианты истории. Я завершила письмо сообщением о концептуальной схеме, которую сформулировал средний из моих братьев в связи с этой историей во время телефонного обсуждения моего маленького проекта: «Карел придумал хорошее название для истории, содержащей столь много противоречивых фактов – «Квантовые шумящие гадюки». Пожалуйста, бросьте свой квант в мешочек из змеиной кожи».

Ответы приходили стремительно.

Класи, 27.09.2013:

Если мы тогда посчитали половинки, то получилось бы, что целых змей – 19½. Нет, там было 39 детенышей. Твое описание камней, на которых застрелили змею, кажется мне странным. Самый большой камень был пробурен и взорван динамитом – как и зачем, я не знаю.

Карел, 27.09.2013:

Я подозреваю, что Герда смешивает две истории о змеях, объединяет дробные воспоминания в единое: в этом случае смешивается история о шумящих гадюках и о «makkopa», черной мамбе.

По-настоящему, как сошлись мы с Класи, было так: он, я и, кажется, Дуард или Вилли мочились на кучу каменных обломков, когда раздался крик «slaaaaaang», и мы безумно и совершенно позорно кинулись через заросли сумаха и унаби на стене плотины, чтобы рассказать о змее тому, кого мы в то время считали ответственным взрослым. Дядя Кут пришел первый, но, к сожалению, без оружия. Как обычно в его характере, он был абсолютно спокоен, что так отличает его от младшего брата[13]Моего отца, Бошоффа Стенекампа., и следил за змеей, пока несли ружье двенадцатого калибра от, мне кажется, Мартиенса Барнарда или другого соседа дальше по дороге. В пересказах говорили, что дядя Кут окуривал змею дымом из трубки: предположительно, чтобы усыпить ее внимание, дабы она дождалась своей кончины.

С этого момента мои воспоминания в общих чертах совпадают с воспоминаниями Герды.

Класи, 27.09.2013:

Да, я помню историю так, как рассказывает Карел. Не помню лопаты и Исака. Это случилось когда-то в другой раз? Если бы с нами был Дуард, его отец обязательно бы явился с кучей оружия.

Карел:

Просто честный человек не может отрицать подробное воспоминание другого, для этого требуется человек тактичный и великодушный. Физические доказательства истории о гадюках были уничтожены в печи для сушки табака почти пятьдесят лет назад, остались только эти хрупкие палимпсесты[14]Палимпсест – рукопись или рисунок, сделанные поверх старого (истертого временем или же специально соскобленного) текста или изображения. – Прим. ред. , которые мы зовем воспоминаниями.

Эта история слегка затрагивает мое самолюбие, но я подумываю начать сомневаться в моем собственном воспоминании, хотя бы ради научного интереса.

Я составлю подробную карту событий с пометками и пришлю вам.

Вместе с картой Карел прислал нарисованную им лично схему с припиской, объясняющей, что «[она] показывает больше деталей о моих воспоминаниях о бойне». Он назвал картинку «Carel se Slagveld» или «Поле боя Карела» (талант художника не был обязателен для успеха Карела в карьере продавца компьютеров ☺).

Рисунок 1. Карел выслал гугл-карту, а Класи прислал свою, созданную в Excel и озаглавленную «Ферма, как я помню».

Ниже я расположила их друг под другом.

Рисунок 2. Созданная в Excel карта Класи. Я перевернула карту Класи по горизонтали и по вертикали, чтобы ориентация совпадала с картой Карела, из-за этого изначальные названия расположены вверх ногами и справа налево.

Рисунок 3. Поле боя Карела.

Бошофф (который еще не родился на момент случая со змеями), 27.09.2013:

Это все стало историей, и именно поэтому я знаю лучше всех. У меня совсем нет воспоминаний об этом случае, но я часто слышал пересказы от различных свидетелей. Соответственно, мое преимущество в том, что мои личные наблюдения не влияют на объективность воспоминаний остальных.

Змей было тридцать девять. Папа сам застрелил змею-мать своим пистолетом двадцать второго калибра.

«История – это уверенность, которая рождается на том этапе, когда несовершенства памяти накладываются на нехватку документальных свидетельств»[15]Перевод Е. Петровой., – Джулиан Барнс, «Предчувствие конца».

Герда, 27.09.2013:

Бошофф, я счастлива, что твоя объективная история вручила огнестрельное оружие в руки папы, пусть это и короткоствол. Ведь какой еще может быть история, как не патриархальной?

Карел, 01.10.2013, тема письма «Laaste skoot na die pofadder», или «Последний выстрел в шумящую гадюку наугад»:

Класи, твоя карта меня впечатлила. Единственная проблема – запруда была не круглой, а квадратной, как показывает голубая линия [на моей карте].

Осталось две вещи, прежде чем я уйду со своими нетронутыми и неприступными воспоминаниями о шумящих гадюках: 1) вопрос для Класи: кто был там, когда змею заметили впервые? 2) я проведу инспекцию территории на месте. Твоя подвержена Аспергеру[16]Несколько моих родственников страдают расстройствами аутического спектра, но, к счастью, на высокофункциональном его конце. Некоторые из нас провели самодиагностику, а некоторым диагноз поставлен в психиатрических больницах..

Герда, 01.10.2013:

Карел, ценность твоей проверки местности увеличится во столько раз, скольких братьев и сестер ты возьмешь с собой (вот обязательный смайлик: ☺). Какой смысл оказаться правым, если некому будет сказать: «Я же говорил»?

Класи, когда я мысленно сопоставляю свою карту с твоей, они точно совпадают. Неужели мы согласились хоть по какому-то вопросу в этой вселенной? Карел, на твоей карте поле бойни слишком далеко от дома. Думаю, у нас два голоса против одного!

С другой стороны, мое воспоминание удивительно похоже на твой набросок поля боя, Карел. Так что получается пятьдесят на пятьдесят. Однако там точно не было двадцати зрителей. Там была вся наша семья, дядя Кут, тетя Винки, Ау Исак, но не было чернокожих детишек. Невидимость чернокожих при апартеиде могла исказить мои воспоминания в этом плане.

Заключение. По мере того как разговор продолжался, на память каждого так повлияли воспоминания других, что мы почти пришли к соглашению о ключевых событиях происшествия: примерном расположении поля бойни, появлении живых змеиных детенышей, числе змей, использовании огнестрельного оружия и найденных на месте подручных инструментов для убийства детенышей. Пусть мы и сохранили некоторые первоначальные впечатления, с которыми приступили к спору, но никто не считает, что другие нагло врут.

Опыт нашей семьи в сравнении личных воспоминаний согласуется с моей находкой о том, что мозг обновляет «правду» каждый раз, когда вы ее пересказываете. В отношении утверждения мемуаристки о том, что ее история правдива, я могу только заключить, что самое сильное заявление, которое она может сделать об истории из ее прошлого, особенно для той, у которой нет свидетелей, – повествование правдиво «по воспоминаниям и утверждениям рассказчика»[17]Предупреждение радиошоу «Мотылек» ( The Moth Radio Hour, подкаст, созданный писателем Джорджем Доузом Грином. – Прим. пер. ) перед еженедельным эфиром, в котором гости рассказывают истории из своей жизни, – отрепетированные, но без заранее заготовленного текста..

* * *

Часть 3.

Почему я все еще могу писать, и есть ли другие страдающие деменцией, которые точно так же утратили способности в одной области своей жизни, но сохранили в другой?

Источники информации: статьи по нейробиологии из рецензируемых журналов, научно-популярные журналы, интервью со специалистами из сферы здравоохранения и личные наблюдения.

Результаты. Я не единственный человек, который вроде как «симулирует»! Например, моя подруга-психолог рассказала о бывшем профессоре философии из ее альма-матер, который больше не может самостоятельно мыться, одеваться или есть, но ведет философские дискуссии по всем канонам с навещающими его коллегами. Горстка рецензированных неврологических исследований также сообщает о «неожиданном сохранении когнитивных функций у людей с деменцией». Например, в неврологическом журнале «Brain» ученые Джулия Хейлстоун и Рохани Омар рассказывают о случае шестидесятичетырехлетнего клавесиниста-любителя с деменцией, вызванной не болезнью Альцгеймера, который «практически не понимал устную и письменную речь», «был немым» и не осознавал назначение «таких предметов, как штопор или камертон», но тем не менее демонстрировал способности, «необходимые для игры на [его] инструменте», «зрительно-перцептивные способности для чтения партитуры» и «когнитивные функции, участвующие в истолковании нотных знаков», что подтверждается его исполнением «технически сложных, структурно богатых композиций в выразительной манере».

Во время поисков сообщений об опыте переживания деменции я наткнулась на бестселлер Дэвида Шенка об Альцгеймере, «Забывание». Во время своего исследования Шенк обнаружил Морриса Фриделла, профессора социологии, диагностированного в пятьдесят девять лет, чьи последние годы преподавания, четыре года до диагноза, ужасающе похожи на мои: «…Ему стало трудно вспомнить, что обсуждали студенты на занятии. Позже он не мог вспомнить, о чем говорил с матерью буквально только что. В кабинете нейропсихолога он не смог рассказать о фильме, который видел лишь вчера вечером. Врачи провели обычные тесты. Он набрал высший балл по краткой шкале оценки психического статуса [тест, который проводится в кабинете врача: в него входит определение способности пациента ориентироваться во времени, способности повторить три не связанных между собой слова сразу за врачом, способности дать названия объектам, читать и следовать инструкциям]. А вот на сканировании мозга он справился не так хорошо…»

После года переписки Шенк лично встретился с Фиделлом на конференции по болезни Альцгеймера в Нью-Йоркском университете, на которой Фиделл выступил с презентацией «Потенциал реабилитации при болезни Альцгеймера». На следующий день, во время обеда с Шенком, Фиделл объяснил, что для него реабилитация больше не означает «интенсивное восстановление, через которое проходят пациенты, перенесшие операцию на колене или бедре», но скорее «сведение к минимуму и сокращение потери когнитивных способностей путем адаптации». Его метод заключается в следующем: выполнить чрезвычайно простую задачу «просто для того, чтобы обрести уверенность в себе», а затем, благодаря этой уверенности, принять вызов и «найти новое, более простое решение проблем».

После обеда Фиделл спросил Шенка, «общались ли они вообще раньше».

Итак, получается, что иногда деменция протекает следующим образом: человек, который потратил целую жизнь на шлифовку определенных структур знаний и интеллектуальных навыков, может сохранить к ним доступ даже после потери независимости в повседневной деятельности. Я хочу верить, что таковым будет и мой случай. Но, честно говоря, пишу я все медленнее и писать все тяжелее: на шесть глав, которые я уже завершила, помимо этой (которая, видимо, станет последней), ушли три с половиной года множества восьмичасовых рабочих дней, стопки заметок, бесконечные сверки со словарем, куча действий «скопировать и вставить», чтобы сообразить, как вообще можно сформулировать что-то осмысленное, и жестокая (но сделанная с любовью) редактура моих друзей-писателей – Шена Кристенсона и Кирстин Скотт.

Деменция может протекать и так: человек, который потратил целую жизнь на шлифовку определенных структур знаний и интеллектуальных навыков, другими словами, хорошо образованный человек, некоторое время может использовать «более развитую способность мыслить» для компенсации заболевания на ранних стадиях. Однако, как выяснила журналистка «Mail Online» Дженни Хоуп, исследование медицинского колледжа Альберта Эйнштейна Иешива-университета показало, что как только деменция у выпускников университета становится очевидной, «деградация их памяти проходит на пятьдесят процентов быстрее, чем у людей с минимальным образованием».

Мой отец: Твое образование – то, на что всегда можно положиться.

Моя мать: Мечтать легко, но гусь яиц не отложит.

Эйнштейн: Чем быстрее вы движетесь, тем короче вы кажетесь.

Донья Кихота: В конце концов от вечного сидения в четырех стенах, бессонных ночей и непрерывного чтения она совсем рехнулась.

* * *

Часть 4.

Постсобытийный комментарий от двух свидетелей бойни змей и одного слушателя.

Герда, 01.10.2013:

Бошофф, новая цитата Джулиана Барнса, которую ты передал через Далин, действительно метафорически срывает покровы с комбинирования «фактов» и приукрашивания памяти: «И чем дальше, тем меньше остается вокруг людей, которые могли бы оспорить нашу версию, напомнить, что наша жизнь – вовсе даже не жизнь, а просто история, рассказанная о жизни»[18]Перевод Е. Петровой..

Всерьез мой скептицизм в отношении религии начался, когда я впервые прочитала библейскую экзегетику, в которой даются датировки составления различных писаний Библии, и обнаружила, что все книги отстоят от произошедших событий на срок от как минимум 60–70 лет до нескольких столетий. Так что, как насчет истории о змее из Исхода:

7:10. И бросил Аарон жезл свой пред фараоном… и он сделался змеем.

7:11. И призвал фараон мудрецов и чародеев; и эти волхвы Египетские сделали то же своими чарами:

7:12. Каждый из них бросил свой жезл, и они сделались змеями, но жезл Ааронов поглотил их жезлы.

Карел, после изучения твоей карты я осознала, что за ночь ты становился все более и более умным, а твоя память все более и более хорошей. Твоя история о змее теперь затмила версии всех остальных. В отличие от фараона, который ожесточил свое сердце перед проявлением мощи Господа, я верю, что наш Карел-Моисей разведет воды Стеркструма[19]Стеркструм – река в Южной Африке, приток реки Крокодайл, которая, в свою очередь, является притоком реки Лимпопо. – Прим. ред. , когда мы все присоединимся к нему для исследования на местности (в. о. с. ☺).

Карел, 01.10.2013:

Я в «noppies» (доволен как слон) из-за «всплывшей Истины» и с нетерпением жду нашего коллективного засвидетельствования воспоминания у алтаря змеи.

* * *

Часть 5.

Постпостсобытийный комментарий от двух свидетелей бойни змей старшего поколения и одного на тот момент нерожденного слушателя.

Класи, 8 лет.

Карел, 6 лет[20]Моя школьная подруга Эрна Шутте, теперь Бубер-де-Вильерс-Шутте, сделала наброски двух старших из моих братьев, когда гостила на ферме..

Бошофф в возрасте 30–40 лет, автопортрет[21]Автопортрет Бошоффа, Бетман, 2000..

Герда, 02.09.2014, заголовок письма «Die pofadder het weer uit die dode opgestaan», или «Шумящая гадюка вновь восстала из мертвых»:

Работаю над книгой. Только что задокументированная история – МОЯ правда, так как если говорить о старшинстве, я скорее всего помню лучше, ведь память сильно связана со словами, а я в одиннадцать знала гораздо больше слов, чем вы, Класи и Карел, в семь и пять.

Да здравствует шумящая гадюка!

Конец исследовательского отчета.

* * *

Часть 6.

Кода к исследовательскому отчету.

Письмо Герды к семье в Америке, 09.10.2014:

Мой любимый брат Класи умер сегодня в возрасте шестидесяти лет, спустя две недели после того, как у него диагностировали неходжкинскую лимфому. Его дочь Вида позвонила нам в три утра по нашему времени, чтобы рассказать об этом. Он умер в окружении жены, дочерей, падчериц и внуков. Терция и Мики тоже были с ним, тоже позвонили нам. Он умер на кушетке в гостиной, на которой провел последние дни своей жизни, а дети лазали по нему в те промежутки, когда морфин притуплял боль.

Класи, мой большой братик, я любила тебя с тех пор, когда ты был моим маленьким братиком, и люблю тебя сейчас.

Класи и Герда в ЮАР, 2002.

* * *

Мне кажется, разногласия между свидетелями убийства тридцати девяти шумящих гадюк подходят под современную неврологическую модель памяти: каждый раз, когда вы вспоминаете что-то устно или письменно или даже просто думаете об этом, воспоминание изменяется и реконсолидируется. Однако другие мои попытки проверить правдивость историй, запечатленных в моем дневнике, прошли не так успешно.

Пример: друг, который теперь, к счастью, еще более хороший друг, был «ошеломлен, в ужасе, если честно» моим пересказом истории его каминг-аута, которую я услышала десятилетия назад. Когда я изучила вопрос, оказалось, что я спутала его историю с рассказом другого человека, из-за чего в моей версии он получился гораздо более неосведомленным в вопросе своей сексуальной ориентации.

Пример: больше чем за год до постановки диагноза я случайно отдала куклу из времен детства моих детей дочери моего сына Ньютона и его жены Шерил, Алие. Я была уверена, что анатомически правильная кукла младенца-мальчика, названная Босси в честь моего отца, была куплена для Ньютона, когда он родился, чтобы у него была парная к такой же, как у Мариссы, анатомически правильной кукле младенца-девочки. Я была «ошеломлена, в ужасе, если честно», когда дети поправили меня: обе куклы принадлежали Мариссе. Более того, Босси был не просто куклой, а скорее подарком новорожденного Ньютона его сестре. Ей отдали Босси, когда она впервые пришла навестить Ньютона в больницу, чтобы, как учила книга о воспитании, у нее был свой ребенок и она не чувствовала себя покинутой из-за маленького брата[22]Надежды, которые мы возлагали на действенность этого жеста в предотвращении соперничества брата и сестры, оказались, как ни удивительно, пустыми.. Как я могла забыть событие, которое так тщательно планировалось? На фотографии этого момента видно, что я даже положила Босси рядом с Ньютоном в колыбель на колесиках, в которой медсестра привезла его из детской, где за ним наблюдали. Более того, это произошло всего тридцать пять лет назад или чуть раньше. Что это означает для моих воспоминаний о событиях, которые происходили пятьдесят-шестьдесят лет назад? Чтобы исправить мой промах с куклой, я робко объяснила Алие, что Ума (Ouma), как меня называют внуки, ошиблась, и попросила вернуть опрометчиво подаренную куклу. К счастью, все обошлось, потому что Алия решила, что куклы-мальчики неинтересные, ведь у них некрасивая одежда.

Если моя память коротка, как та приснопамятная отсеченная рука[23]Имеется в виду поговорка «давать руку на отсечение». – Прим. пер. , то как я могу ручаться за правдивость моих историй? Правда в том, что не могу. Мало утешает, что согласно ведущим нейробиологам, никто – даже самая честная писательница, у которой к тому же подробно задокументировано прошлое – не может поклясться, что ее рассказ повествует о «том, что происходило на самом деле». Как бы то ни было, я обладаю меньшей уверенностью, чем, как я полагаю, большинство других мемуаристов – и небезосновательно, – утверждая, что мои воспоминания обладают статусом «происходившего на самом деле». Моя угасающая память – факт, который, признаю я его или нет, проникает в каждую рассказанную мной историю.

Как описывает переводчик «Дона Кихота» семнадцатого века ложь этого персонажа Сервантеса, так и моя ложь «не из того рода, которую обычно плетут в литературе лжецы с хорошо развитым воображением; как Фальстаф, она напоминает отца, который породил ее; это простая, уютная, пухлая ложь; если кратко, прямолинейная ложь».

Если вы знаете, что передадите все неверно, зачем тогда писать в формате мемуаров, в жанре, авторы которого всегда находятся под угрозой заполучить обвинения в «искажении» правды, домысливании или даже – Опра упаси – абсолютной выдумке?

Я пишу мемуары из эгоистичных побуждений: это способ, доступный мне и более предпочтительный, чем игры для тренировки памяти в «Lumosity»[24]«Lumosity» – онлайн-программа, включающая игры на развитие памяти, внимания, скорости мышления и т. п. – Прим. ред. , наполнить мое сужающееся «Я» моими бывшими «Я».

Я пишу, чтобы вспомнить, чтобы на какое-то время вселиться в мое более раннее «Я», сущность, которую я опишу, позаимствовав у Карела портрет его первого «Я» из стихотворения «Heimat» («Родина»): «взращенное среди прямых посадок табака… / где земля была густой, богатой, влажной и черной». В отличие от вредоносного змея Библии, Змея с большой буквы «З» из моего детства – не причина изгнания из рая, а скорее средство возвращения в чудесную страну, в которой распускалась моя душа, пока «увядший урожай, моры и холодные зимы» не «сговорились разбить мечты моего отца». Как только мой разум «возжелал / острова сокровищ», я обследовала мир за кольцом наших гор и жадно превращала его в свой, хватала время обеими руками и прижимала к сердцу.

Я пишу, чтобы признаться, из своего старушечьего гнезда на вершине «чуждой местности», в которой я старею, где «все вокруг ново и незнакомо», пишу из исповедальни на высоте птичьего полета без решетчатых перегородок и занавесок, открытой миру – я пишу, чтобы признаться: чем больше мир вокруг запутывает меня, тем радостней сбежать на этот лоскуток земли, «густой, богатой, влажной и черной», где все мои желания «все еще скованы горами, и если они блуждают, то только чтобы созерцать красоту небес, ступеней, по которым душу ведут в ее первое обиталище».

Я пишу, чтобы усвоить Закон Природы, указ, не поддающийся человеческому пониманию или памяти, правду, которую я почувствовала, будучи ребенком, наблюдая, как бессчетная извивающаяся жизнь превращается в тридцать девять неподвижных столбиков смерти, правду, которую я, будучи молодой девушкой, усвоила умом, изучая квантовую физику, правду, которую я должна теперь объять моей побитой судьбой душой: стрела времени указывает только в одном направлении – вперед.

Я пишу, чтобы принять мое место в круговороте поколений. Мое тело, мой мозг, мои клетки – они все подвержены второму закону термодинамики: энтропия, или беспорядок, моей замкнутой системы всегда будет повышаться, пока ее части более не смогут сцепиться и вновь превратятся в элементы, которые их породили.

« Густую, богатую, влажную и черную [землю]».

Иными словами, я пишу, чтобы не умереть от Правды.