В засуху колодец пересыхал, но задолго до того Тони уже откачивал всю воду до капли в дюжину баков из дешевого рифленого железа. Длинные трубы отводили воду от баков к лозам и время от времени питали их достаточным количеством живительной влаги, чтобы продержаться до того мгновения, когда однажды вдруг ноябрьским днем с небес падет зима, нахлынут дожди и вся земля начнет издавать единый впитывающий звук. Дуранте уже приходилось прежде слышать здесь этот звук, но никогда не видел он этих мест в разгар долгой засухи.

Ветряк представлялся Дуранте священной реликвией, а двадцать полномерных просмоленных баков были истинным благословением для глаза. Но тотчас же он почувствовал, как на теле проступил обильный пот. Ибо недвижный воздух лощины был горяч и тих, словно суп в миске. Красноватый суп. Лозы были припудрены тонким слоем красноватой пыли. На взгляд они казались унылыми и мертвыми, потому что виноград был собран, новое вино получено, и листья свисали теперь растрепанными прядями.

Дуранте проехал к квадратному домику из сырцового кирпича и через ворота прямо во дворик-патио. С трех сторон его скрывали цветущие заросли. Дуранте не знал, как называется это растение, чьи большие белые цветы с золотым сердечком разливали в воздухе сладкий аромат. Дуранте ненавидел сладость. Она еще больше разжигала жажду.

Он бросил поводья своего мула и вошел внутрь. В прихожей, которая вела на кухню, стояли два кувшина из пористого камня, очень старые на вид, и влага, испаряясь сквозь поры, охлаждала содержимое. В левом кувшине хранилась вода, в правом — вино. Рядом с каждым на гвозде висело по жестяному ковшу. Дуранте откинул крышку левого сосуда и, погрузив ковш внутрь, почувствовал, как ласковая прохлада охватила пальцы.

— Эй, Тони! — позвал он, но из пересохшего горла вместо крика вырвался лишь стон. Он отпил воды и позвал снова, отчетливее:

— Тони!

Издалека откликнулся звоном голос.

Осушая второй кувшин, Дуракте ощутил солонцовый запах пыли от своей одежды. Ему почудилось, будто от одежды, от тела исходит жар, подобно световым волнам, и поглощается прохладной тенью дома. Послышался стук деревянной ноги Тони, и Дуранте ухмыльнулся; потом Тони вошел, раскачиваясь от хромоты, что помогало ему уравнять неживой вес искусственной ноги. Смуглое лицо сверкало от пота, словно на нем застыл луч света.

Ах, Дик! — воскликнул он. — Добрый старый Дик!.. Давненько же тебя не было!.. Вот бы порадовалась Джулия! Вот бы порадовалась!

Она здесь? — спросил Дуранте, резко вскидывая голову от черпака, из которого капала вода.

Она в Ногалесе, — ответил Тони. — Здесь так жарко. Я и сказал: «Поезжай-ка в Ногалес, Джулия, там ветер не забывает подуть». Она поплакала, но я заставил ее уехать.

Поплакала? — переспросил Дуранте.

Джулия… Она славная девчонка, — сказал Тони.

Точно. Еще бы не славная. — Дуранте поспешно поднес ковш к губам, но не сразу смог отпить, улыбка мешала. Потом сказал:

Не вольешь ли ты немного воды в этого мула, а, Тони?

Тони ушел, гулко стуча своей деревянной ногой по деревянному полу и мягко'— по пыльному дворику. В углу патио Дуранте обнаружил гамак. Он устроился в нем, разглядывая, как краски заката обагрили пыльную дымку пустыни до самого зенита.

Вода впитывалась во все мельчайшие клеточки его тела; но пришел голод и вслед — громыхание сковородок на кухне и приветливый голос Тони:

Что пожелаешь, Дик? У меня есть свинина. Нет, свинина не пойдет. Я сготовлю тебе добрых мексиканских бобов. Поострее. Ага, я же знаю старину Дика. У меня хватит доброго вина для тебя, Дик. И тортильяс. Даже Джулия не умеет делать тортильяс так, как я… А как насчет нежного молодого кролика?

Который весь нашпигован свинцом? — заворчал Дуранте.

— Нет, нет! Я бью их из винтовки.

— Ты бьешь кроликов из винтовки? — повторил Дуранте с внезапным интересом.

Это мое единственное ружье, — сказал Тони. — Едва завижу хоть одного — и он готов… На деревянной ноге далеко не ускачешь… Мне приходится бить сразу. Ясно? На рассвете они подходят к самому дому и хлопают ушами. Я бью их в голову.

Вот как, в голову? — Дуранте обмяк нахмурившись. И утер лицо сверху вниз.

Потом Тони вынес еду во дворик и стал расставлять на деревянном столике; лампа, висевшая на стене, охватывала стол смутным полукругом света. Усевшись, они принялись за еду. Тони причесался, прежде чем выйти к столу. Волосы были смочены водой и зализаны назад на круглом черепе. Путник в пустыне с радостью отдал бы пять долларов за ту воду, что пошла на прическу Тони.

Все было славно. Тони умел готовить. И умел держать бокал наполненным.

Это старое вино. Вино моего отца. Одиннадцать лет выдержки, — говорил Тони. — Посмотри его на свет. Видишь этот коричневатый оттенок? Это признак мягкости, которым время метит доброе вино, так часто говаривал он.

Как умер твой отец? — спросил Дуранте.

Тони поднял руку, словно вслушиваясь или подчеркивая важную мысль:

Его убила пустыня. Я нашел его мула. Он тоже был мертвый. Дыра во фляге… Отец находился всего в пяти милях отсюда, когда стервятники указали мне, где искать его.

Пять миль? Всего час… Боже! — промолвил Дуранте. Глаза его расширились. — Значит, вот так упал на месте и умер?

— Нет, — отвечал Тони. — Когда умирают от жажды, умирают всегда одинаково… Сначала рвут на себе рубаху, потом белье. Это чтобы было прохладней. А тем временем солнце, подобравшись, поджаривает кожу… А потом начинают думать о разном… что кругом вода и нужно только пару раз копнуть. И начинают копать. Пыль забивается в нос. Потом начинают кричать. Ломают ногти, разгребая песок, до костей стирая кончики пальцев… — Он залпом осушил стакан.

Откуда ты знаешь, что кричат? Ты же не видел умирающих от жажды.

У них такой вид, когда их находишь. Выпей еще вина. Пустыне не добраться сюда. Отец научил меня держать пустыню в руках. Ведь мы хорошо живем здесь, а?

Да-а, — протянул Дуранте, расстегивая ворот рубахи. — Куда уж лучше.

После этого он крепко проспал в гамаке до того мгновения, когда его разбудил звук выстрела, и он увидел в небе краски рассвета. Небо было так похоже на огромную круглую чашу, что на какой-то миг почудилось, будто он находится там, наверху, и всматривается вниз, на дно.

Поднявшись, он увидел, как Тони приближается с кроликом в одной руке и с ружьем в другой.

— Видал? Завтрак сам пришел, — рассмеялся Тони.

Дуранте внимательно рассматривал кролика. Тот был нежный и жирный, застрелен в голову точно между глаз. Дуранте почувствовал такой холод в спине, что, умываясь к завтраку дольше обычного, подумал, что кровь у него застыла на весь день вперед.

К тому же предстоял отличный завтрак: оладьи, тушеный кролик с зеленым перцем и кварта крепкого кофе. Еще до того, как они поели, солнце пробилось через восточное окно и стало прижаривать.

Дай-ка взглянуть на твое ружье, Тони, — попросил Дуранте.

Взгляни на мое ружье, только смотри не спугни охотничье счастье, что скрывается в нем, — улыбнулся Тони. И принес пятнадцатизарядный винчестер.

Полон до краев?

Я всегда заряжаю его полностью, как только возвращаюсь домой.

Выйдем наружу, Тони, — велел Дуранте.

Они вышли из дому. Солнце превратило мигом пот Дуранте в кипящий пар, а затем стало палить кожу с такой силой, точно одежда была прозрачной.

Тони, мне приходится поступать с тобой дьявольски подло, — проговорил Дуранте. — Стой так, чтобы я тебя видел. Не подходи ближе… Теперь слушай. Сегодня позднее здесь появится шериф; он меня ищет. Он вместе со своими людьми наберет воды из твоих баков. Потом пойдет по моему следу через пустыню. Понял?

Пойдет, если обнаружит здесь воду. Но он не найдет здесь воды.

Что ты натворил, бедный Дик? Послушай-ка… Я бы мог спрятать тебя в старом винном погребе, где никто…

— Шерифу не найти здесь воды. Мы сделаем так… Он вскинул ружье к плечу, прицелился, выстрелил. Пуля ударила в основание ближайшего бака, войдя через дно. Темный мокрый полукруг стал расти у края железной стенки.

Тони упал на колени.

Нет! Нет, Дик. Добрый Дик! — восклицал он. — Смотри — виноградник! Он погибнет. Он станет старым мертвым деревом. Дик…

Заткнись, — сказал Дуранте. — Теперь, когда я начал, мне вроде даже понравилось.

Тони рухнул ничком, обхватив уши руками. Дуранте просверлил пулями каждый из баков, один за другим. Потом оперся на ружье.

— Возьми мою флягу и наполни водой из кувшина, — приказал он. — Поспеши, Тони!

Тони поднялся. Взяв флягу, он оглянулся, но не на баки, из которых вода хлестала с такой силой, что стал слышен звук впитывающей земли; он оглянулся на ряды виноградных лоз. Потом пошел в дом.

Дуранте оседлал мула, переложил ружье в левую руку и вынул из кобуры тяжелый кольт. Тони приплелся назад с опущенной головой. Дуранте следил за ним, не отводя револьвера, но тот передал флягу, не поднимая глаз.

— Беда твоя, Тони, — проговорил Дуранте, — в том, что ты желтокожий. Я бы голыми руками раскидал стаю диких кошек, попытайся они проделать со мной то, что

я сделал с тобой. А ты сидишь и не пикнешь.

Тони будто не слышал. Он протянул руки к лозам:

— О господи, неужели ты дашь им всем погибнуть?

Дуранте пожал плечами. Встряхнул флягу — убедиться, что она заполнена. Налито было так много, что жидкость даже не издавала характерного плеска. Тогда он повернул мула и пришпорил его, пустив рысью.

В полумиле от домика он бросил разряженный винчестер на землю. Нет смысла отягощать себя лишним весом, а Тони на своей деревяшке вряд ли доковыляет сюда.

Еще через милю Дуранте оглянулся и увидел, как маленькая фигурка Тони поднимает ружье из пыли, а потом пристально всматривается вслед гостю. Дуранте припомнил маленькую дырочку в голове у кролика. Где бы он ни был отныне, его тропа не выведет больше к винограднику в пустыне. Но тут же, представив себе прибытие к домику Тони разгоряченного шерифа с погоней, Дуранте от души расхохотался.

Шериф и его люди могли, конечно, запастись, как следует вином, но без воды человеку нечего надеяться пересечь пустыню, даже на муле или лошади. Дуранте похлопал по округлой поверхности наполненной фляги. Он бы сделал первый глоток уже сейчас, но приятно отложить удовольствие до того времени, когда желание возрастет. Он поднял взгляд на тропу. По краям ока была едва обозначена отдельными костями, но расстояние соединяло их вдали в непрерывную меловую цепь, протянутую по странному капризу через пустыню Апаче и утыкающуюся в синее прохладное марево гор. Наутро он уже будет там.

Из балки выпрыгнул койот и побежал прочь, словно комок серой пыли на ветру. Его язык свешивался из уголка пасти, как маленький красный коврик; и внезапно Дуранте ощутил, что все внутри пересохло до предела. Он раскупорил и поднес флягу к лицу. Она издавала слегка острый запах; скорее всего, мешковина, покрывавшая ее, состарилась. А потом он опрокинул в рот большую дозу тепловатой влаги. И проглотил прежде, чем чувства предупредили об опасности.

Там было вино!

Прежде всего он посмотрел на горы. Они были столь же спокойно-синими, столь же далекими, как и в тот час, когда он выехал утром. Двадцать четыре часа не с водой, а с вином!

«Я заслужил это. Доверился ему, попросив наполнить флягу… Заслужил. Проклятье!»

Сверхчеловеческим усилием он подавил ужас, рвавшийся в душу. Он не притронется к фляге до полудня. Потом сделает один небольшой глоток. Выдюжит.

Время шло. Взглянув на часы, он обнаружил, что еще только десять. А он-то думал, уже скоро полдень! Он раскупорил вино и отпил порядочно, а затыкая пробку, почувствовал, будто ему хочется воды больше прежнего. Он встряхнул содержимое фляги та была уже ужасающе легкой.

Один раз он даже повернул мула, решившись на обратный путь, но слишком ясно виделась ему головка кролика, пробитая точно между глаз. Виноградник, ряды старых, скрученных, корявых маленьких стволов с облезшей корой… Каждая из лоз была для Тони живой душой. А он, Дуранте, обрек их всех на смерть! Вновь он повернул к синим горам. Сердце в груди сжалось от ужаса. Это, конечно, от страха стал язык прилипать к переду нёба, а не от вдыхаемого воздуха, сухого, смертоносного.

День близился к концу. К горлу подкатывала тошнота, чередуясь с резкими болями. Опустив глаза, он увидел на сапогах кровь — значит, пришпоривал мула, пока из боков не полилась кровь. Тот шел, странно спотыкаясь, словно детская лошадка со сломанной качалкой; и Дуранте обнаружил, что давно уже держит его в галопе. Он остановил мула. Тот стоял, широко расставив ноги. Голова поникла и болталась. Наклонившись с седла, он увидел, что рот мула широко открыт.

«Он падет. Падет… Ну и дурак же я…» Мул сдох только к наступлению ночи. Дуранте бросил все, кроме револьвера. Его он тащил больше часа, а потом бросил тоже. Слабели колени. Взглянув на звезды, он лишь на миг увидел их ясными и белыми, а потом они закружились, превратившись в красные кружочки и каракули.

Он прилег. Закрыв глаза, ждал, пока перестанет бить дрожь, но она не прекращалась. И каждый вдох во тьме казался глотком черной пыли.





Он поднялся и пошел, спотыкаясь. Временами он ловил себя на том, что бежит.

Прежде чем умереть от жажды, сходят с ума. Он помнил об этом. Язык сильно распух. Прежде чем он задушит, нужно проколоть его ножом; тогда кровь подсобит ему: ее можно глотать. Но тут ему вспомнилось, что кровь солона на вкус.

Однажды в детстве, когда он скакал с отцом через перевал, они увидели внизу сапфирное горное озеро, сто тысяч миллионов тонн воды, холодной, как снег…

Взглянув на небо, он не увидел звезд, и это страшно испугало его. Никогда еще не бывало в пустыне такой темной ночи. Это глаза сдают, он слепнет, а когда настанет утро, не сможет разглядеть гор, станет бродить по кругу, пока не свалится и не умрет.

Ни звезд, ни ветра, воздух неподвижен, как стоячая вода, а он — осадок на дне…

Схватившись за ворот, он разорвал рубаху, и она повисла двумя лохмотьями с бедер.

Было так плохо видно, что оставалось только брести, спотыкаясь на камнях. Звезд не было на небе. Он ослеп: надежды у него не больше чем у крысы, сидящей в колодце. Ах, да ведь эти дьяволы-итальяшки умеют класть в вино яд, чтоб лишить человека всех чувств или любого из них; и Тони, конечно, решил ослепить Дуранте.

Ему послышался плеск воды. То было шуршание мягкого зыбучего песка, по которому он ступал, такого мягкого, что можно разрыть его голыми руками…

Позже, много часов спустя, со слепого неба стал накрапывать дождь. Сначала это был шепот, потом нежное бормотание, подобное приглушенному разговору, но после, перед рассветом, ливень взревел, словно топот десяти тысяч мчащихся кобылиц. Даже сквозь этот ревущий потоп большие птицы с голыми головами и красными ободранными шеями безошибочно слетелись к одной точке посреди пустыни Апаче.










Читать далее

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть