Онлайн чтение книги Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами
ГЛАВА IX

Для начала бортник решил произвести неизгладимое впечатление на своих невежественных зрителей, прибегнув к надлежащему количеству мистических действий и заклинаний. Это удалось ему как нельзя лучше, так как еще мальчишкой он на досуге частенько разыгрывал подобные сцены. Попавшие в Америку немцы и их потомки, в целом, люди не очень высокообразованные и хранят большую часть древних суеверий, доставшихся им от тевтонских предковnote 64… от тевтонских предков. — Тевтоны — одно из древних германских племен, славившееся своей воинственностью; из полузабытья это племенное название вновь появилось во время немецкого завоевания Прибалтики — по древнему племени был назван духовно-рыцарский Тевтонский орден. Позднее охотно называли себя «тевтонами» кичливые прусские военные, так что племенной этноним стал еще и символом прусского «Натиска на Восток» («Drang nach Osten»).. Бортник, по крови чистый англичанин, родился в штате, где обитало множество немцев и их потомков; общаясь с ними, он получил некоторые понятия о черной магии, которые сейчас ему очень пригодились. Свою роль во всем, что касалось мрачного выражения лица, диковинных гримас и невразумительного бормотанья, Бурдон исполнил великолепно, и не прошли они еще и половины пути до намеченного места, как наш великий маг, или «колдун», полностью завладел воображением всех дикарей, за исключением, быть может, уже упомянутых двух или трех вождей. Тут произошел случай, который покажет вам, с какой готовностью неразвитый ум помогает сам себя обмануть. Этот случай помог бортнику упрочить свою колдовскую репутацию.

Как мы помним, местечко, где индейцы почуяли запах виски, находилось на склоне холма, там, где пролилось содержимое первой бочки. Костер все еще полыхал на этом месте, а возле него по-прежнему слонялся Волчий Глаз, упиваясь, хотя бы в переносном смысле, ароматом, столь приятным его сердцу. Но бортник знал, что еще больше поразит дикарей, если приведет их на новое место, которое нельзя было обнаружить ни по каким признакам и где запах виски был, вероятно, куда забористей, чем на склоне холма. Поэтому он не пошел к костру, а двинулся в обход подножия холма, на достаточном расстоянии, чтобы было видно, куда ступать, при отблеске огня, однако достаточно слабом, чтобы таинственная тень скрывала черты его лица. Но когда он поравнялся с источником запаха, открытым дикарями, они наперебой стали убеждать его, жестами и криками, что надо идти туда; дело дошло даже до прямых утверждений, что он не знает, куда идет. На весь этот шум наш «колдун» не обращал внимания; он твердой стопой и величественной походкой двигался к тому месту у подножия холма, где, как ему было известно, пролилось содержимое второй бочки и где он с полным основанием надеялся найти достаточно виски для осуществления своего замысла. Вначале это упорство разозлило дикарей, уверенных, что он сбился с дороги; но Воронье Перо, главный из вождей, немногими словами положил конец препирательствам. Через несколько минут Бурдон остановился поблизости от места, к которому направлялся. Запах виски здесь был так силен, что восхищенный шепот, в предвкушении грядущих удовольствий, пронесся в толпе дикарей.

— Пусть теперь молодые воины разожгут костер для меня, — торжественно провозгласил бортник. — Но не такой костер, как на склоне, а колдовской костер. Я чую Источник Виски, и мне нужен колдовской огонь, чтобы его увидеть.

С десяток молодых людей бросились собирать хворост; в одну минуту порядочная куча была нагромождена на плоском камне футах в двадцати от того места, где, как знал Бурдон, разбилась полная бочка. Когда он счел кучу хвороста достаточно внушительной, то сказал Вороньему Перу, что пора поджечь его головней от первого костра.

— Конечно, это будет не колдовской огонь, для колдовского огня нужны колдовские спички, — заметил он, — но мне нужен огонь, чтобы рассмотреть землю на этом месте. Бросайте сюда головню, братья; пусть огонь горит ярко.

Приказание бортника было выполнено, и весь склон у подножья холма, где разбилась полная бочка, озарился ярким огнем.

— Пусть все потаватоми отступят подальше, — добавил Бурдон серьезно, — воин может потерять жизнь, если выйдет вперед слишком быстро, — а если останется жив, то получит ревматизм, который никто не вылечит, а это хуже смерти. Когда настанет час, я дам моим краснокожим братьям знак приблизиться.

Сопровождая свои слова соответствующей жестикуляцией, бортник сумел расположить всех своих умолкших, но возбужденных слушателей по другую сторону костра, оставшись в одиночестве у места, где предполагалось искать таинственный источник. Покончив с приготовлениями, Бурдон тихим шагом, без сопровождающих пошел к тому месту, где пролилось виски. Здесь его встретил такой сильный запах, что он убедился — часть содержимого бочки уцелела. При ближайшем рассмотрении он заметил, что в нескольких мелких впадинах на плоской скале, о которую разбилась бочка, осталось порядочно драгоценной жидкости; вполне достаточно для поддержания его колдовской славы.

Все это время бортник не переставал ломать голову над планами бегства. Он не сомневался, что какое-то время, при благоприятном стечении обстоятельств, ему удастся обманывать врагов; но утро, как известно, вечера мудренее, и он опасался, что ночной отдых и возможность поразмыслить откроют индейцам глаза. Особенные опасения ему внушал Воронье Перо; и Бурдон предвидел свою ужасную участь, если индейцы догадаются о том, что он их провел. Стоя поодаль, он наклонился к лужице виски и бросил взгляд в темноту, окутывающую северный склон холма, прикидывая, есть ли у него реальная возможность скрыться. Все потаватоми стояли по другую сторону костра, и совсем близко были густые заросли, так что вряд ли винтовка успела бы сделать свое черное дело, пока беглец не скрылся из виду. На секунду мысль воспользоваться случаем показалась Бурдону такой соблазнительной, что он даже сделал несколько шагов в направлении кустов, позабыв про свои заклинания и утратив осторожность; но тут, бросив опасливый взгляд через плечо, он заметил, что Воронье Перо и двое его ближайших советников исподтишка готовятся стрелять в случае, если он бросится наутек. Это мгновенно переменило планы бортника, и он заново осознал и свое критическое положение, и насущную необходимость для человека в таком положении соблюдать осторожность.

Бурдон сделал вид, что его внимание целиком поглощено осмотром скалы, на которой он стоял и откуда должна была забить ключом желанная влага; но мысли его были по-прежнему заняты поисками возможностей спасения. Наклоняясь то над одной, то над другой лужицей и соображая, как дальше изображать свое «колдовство», бортник понял, что едва не совершил роковую ошибку. Недостаточно было удрать самому; было почти столь же важно увести каноэ: если каноэ останется у потаватоми, то не одно лишь его имущество, но и прелестная Марджери, и Гершом с женой попадут в руки дикарей; если же бортник завладеет каноэ, широкая гладь Каламазу станет почти непреодолимой преградой, и это позволит белым ускользнуть. Эти соображения коренным образом изменили замыслы Бурдона, и он больше не помышлял о зарослях и о бегстве в глубь полуострова. В то же время, не пренебрегая возможностью утвердить свое влияние на умы суеверных лесных жителей, которых ему предстояло обмануть своим искусством, он обдумывал действия, столь важные для его ближайшего будущего. Мысли его возвратились к каноэ, и он составил план, который поможет ему вновь завладеть своим суденышком. Оказавшись на борту, он предполагал одним мощным толчком загнать каноэ в заросли риса, где он окажется в относительной безопасности от пуль дикарей. А если бы удалось провести каноэ на другую сторону узкого пояса зарослей, он был бы спасен!

Составив в уме план действий, Бурдон сделал знак Вороньему Перу подойти поближе, разрешив и остальным приблизиться к тому месту, где он стоял. Бортник прихватил с собой из каноэ более толстую часть сделанного из тростника удилища, которую использовал вместо волшебного посоха. Удилище было внушительной толщины, а длиной около восьми футов. Этим посохом он указывал на различные предметы, и посох вскоре пригодился ему, чтобы незаметно для любопытствующих зрителей сделать кое-какие мелкие, сослужившие ему в дальнейшем неоценимую службу, изменения в рельефе почвы.

— Открой-ка пошире уши, Воронье Перо, и ты тоже, Гром; да и все вы, молодые воины, — торжественно заговорил бортник, проявляя завидное самообладание. — Откройте уши пошире. Великий Дух даровал краснокожему чутье, острый нюх — не чует ли Гром что-нибудь необыкновенное?

— Точно — чует виски — говорят, тут «Склад Виски» — ясно, тут запах виски.

— А остальные вожди потаватоми и воины тоже чуют запах виски?

— Должно быть, так — почему нет, а? Нос есть — может чуять виски очень хорошо, говорю тебе.

— И правильно, что все они чуют виски, потому что вскоре из этого камня забьет источник виски. Поначалу будет тонкая струйка, а уж потом хватит на всех. Великий Маниту знает, что его дети жаждут; он послал своим краснокожим детям белого колдуна, чтобы тот нашел для них источник. Взгляните на этот камень — он совсем сухой, даже роса его не увлажнила. Видите, он сделан как деревянная миска, чтобы в него лилась струя виски. Пусть Воронье Перо понюхает — и ты понюхай,

Гром, — пусть все молодые воины понюхают камень и убедятся, что там ничего нет.

После этих слов, произнесенных торжественным, низким голосом и с подобающими случаю размахиваниями посохом, индейцы все разом сгрудились возле небольшой впадины, похожей на корытце, на которую указал им бортник, чтобы не только посмотреть, но и принюхаться. Большинство опустилось на колени, и все дружно ткнулись носами в землю как можно ближе к «корытцу». Даже величавый и подозрительный Воронье Перо не удержался и склонился к земле вместе со всеми. Этой минуты Бурдон и ждал, чтобы привести в действие свой план.

Правда, исполнить задуманное ему едва не помешал мгновенный импульс, который чуть не толкнул его вновь на попытку к бегству. В ту минуту, когда все дикари стояли на четвереньках, стараясь дотянуться носами до вожделенного углубления, и ни о чем больше не помышляли, бортнику, который мог бы потягаться в резвости с пумой американских лесов, подумалось, что, рванись он со всех ног в сторону каноэ — и он мог бы удрать без дальнейших фокусов. Если бы дело было только в резвости, доступной человеку, быть может, это был бы самый разумный выход; но в ту же минуту бортник сообразил, что никакой бегун не обгонит пулю, посланную вдогонку. Расстояние превышало сто футов, и бежать пришлось бы у всех на виду, в ярком свете двух костров, так как Волчий Глаз все еще подбрасывал хворост в свой костер, все еще стоя на страже, словно опасаясь, что драгоценная влага, которая вот-вот может пробиться из ароматного места, пропадет, если он покинет свой пост. К счастью, этот опасный план Бурдон отверг почти в ту же минуту, как он возник, и сосредоточил все свое внимание на осуществлении первоначального замысла.

Как мы уже говорили, бортник то и дело размахивал своим посохом. Когда дикари, позабыв обо всем, жадно принюхивались к пустому углублению в камне, он легким движением коснулся земляной перемычки, сдерживавшей жидкость в самой большой луже, открывая ей извилистый, но надежный путь, по которому она могла просочиться по склону и заструиться прямо в каменное корытце!

Чудо свершилось! Жидкость можно было не только учуять, но и увидеть воочию! Но Гром, не доверяя своим двум чувствам, решил проверить вновь открытый источник и на вкус — он принялся лакать жидкость, как это делают собаки.

— Маниту не прячет свое лицо от потаватоми! — воскликнул потрясенный дикарь, вскакивая на ноги. — Это «огненная вода», та самая, какую нам бледнолицые дают за меха!

Остальные последовали его примеру, и все разразились удивленными и радостными криками, наперебой обмениваясь впечатлениями и восторгами. Такого великого колдовства не видывали не только их соплеменники, но, безусловно, и все жители этих мест; может быть, лишь одно колдовство из ста сравнялось бы с ним по силе. Ведь нет ничего приятнее, чем виски, а оно тут было — конечно, не в изобилии, но зато отменного качества, в чем кое-кто успел убедиться, и текло прямо из земли, прибывая с каждой секундой! Это последнее чудо Бурдон сотворил, расширив сток из верхней лужицы, так что по канавке заструился более заметный ручеек.

Настала минута для решительных действий. Бортник знал, что драгоценный поток скоро иссякнет и что, если он не предпримет решительных шагов, пока не рассеялось влияние его чар, может статься, ему и вовсе не дадут возможности действовать. В ту минуту даже Воронье Перо был ошеломлен увиденным; но мудрый вождь мог разгадать трюк, и его обида только усугубила бы месть, ожидавшую бортника.

Вовсю размахивая своим посохом и касаясь им разных мест на склоне, бортник старался отвлечь внимание дикарей от лужи виски, а тем временем нашел в кармане на ощупь кусочек канифоли, оставшийся от запаса, который был ему нужен для смычка скрипки: да, среди прочих предметов наш герой владел и скрипкой, звуками которой утешался в своем одиноком житье-бытье среди дубров. Он посыпал смолы на уголь костра, и она вспыхнула, плюясь искрами: однако для настоящего «волшебного огня» ее было маловато.

— У меня в каноэ есть запас, — сказал он, обращаясь к толмачу. — Пока я схожу за ним, пусть краснокожие братья остаются на месте, а то все колдовство белого человека пропадет. И пусть не вздумают подходить к источнику. Пожалуй, лучше будет, если вожди уведут своих молодых воинов подальше, хотя бы вон под то дерево; там они не нарушат колдовские чары.

Бортник указал на дерево, стоящее как раз на пути к лодке, чтобы не возбуждать подозрений, хотя выбрал он именно его потому, что оттуда каноэ не было видно — его скрывала неровность рельефа. Воронье Перо отвел своих воинов на указанную позицию, где они и стояли в суровом и настороженном молчании.

Бурдон тем временем не прерывал колдовских заклинаний; медленно подвигаясь в сторону каноэ, он размахивал посохом и продолжал завывать и молоть несусветную чепуху. Миновав дерево, наш герой почувствовал, не поворачивая головы, что несколько вождей пошли за ним следом — против этого он не посмел возразить, хотя и порядком огорчился. Не останавливаясь, но и не прибавляя под влиянием этого удручающего обстоятельства шагу, молодой человек шел вперед как ни в чем не бывало; раз или два он взмахнул посохом позади себя, проверяя, удастся ли зацепить кого-нибудь из свиты. Однако Воронье Перо с товарищами остановились как раз перед холмиком, скрывавшим каноэ, и позволили «колдуну» идти дальше без эскорта. Бурдон убедился в этом, три раза повернувшись на месте и одновременно поднимая посох к небу.

Самый напряженный момент настал, когда бортник подошел к лодке. Оглядываться еще раз он не хотел, чтобы вожди не разгадали его намерений и, как только он оттолкнется от берега, не обстреляли бы из винтовок. Однако времени терять было нельзя: стоит ему задержаться, как дикари непременно подойдут — если не из подозрительности, то хотя бы из любопытства. Поэтому бортник без промедления вошел в каноэ, продолжая размахивать посохом и бормотать заклинания. Нужно было сразу же пройти на корму лодчонки, чтобы своим весом освободить поднявшийся нос, а также получить возможность обернуться и еще раз посмотреть на индейцев. Риск был настолько велик и наш герой так разволновался, что до последней минуты не проверил, как обстоят дела в каноэ. Однако, обернувшись, он увидел, что двое вождей подошли совсем близко — ярдов на двадцать. Но они не держали винтовки «на изготовку», а опирались на них небрежно, словно не собираясь в ближайшее время пускать оружие в ход. Долго такое положение не могло сохраняться, и Бурдон собрался с духом, решаясь на последний шаг. Но что это — осмотревшись, он не нашел ни одного из трех весел, оставленных в каноэ! Можно не сомневаться, коварные индейцы воспользовались возможностью утащить и спрятать эти насущные средства передвижения.

В ту минуту, когда бортник заметил потерю, сердце у него ушло в пятки, и сам он упал на сиденье на корме, словно вдруг все его тело налилось свинцом. Затем в нем вспыхнула дерзкая отвага, и он с мужеством отчаяния уперся посохом в дно и мощным толчком вывел каноэ кормой вперед навстречу ветру. Несмотря на внезапность и молниеносность движения вожди, не спускавшие настороженных глаз с лодки, вскинули винтовки едва ли не в ту же секунду. Не успело каноэ отойти от берега, как прогремели два выстрела. Выстрелы послужили сигналом к началу военных действий, и слитный вопль толпы, ринувшейся к берегу, подтвердил, что все индейцы поняли теперь: с ними сыграли злую шутку.

Хотя вожди, оказавшиеся поблизости, не растерялись, действовали они недостаточно быстро — лодка двигалась быстрее. Расстояние между кормой лодки и зарослями риса было столь незначительно, что единственный отчаянный толчок позволил бортнику скрыться в густых зарослях прежде, чем свинцовые посланцы настигли его. Заранее предвидя, что в него будут стрелять, и зная, что дикари будут целиться, видя нос каноэ, Бурдон перегнулся через борт и, захватив руками несколько стеблей, принялся продвигать свое легкое суденышко сквозь заросли, перехватывая «рука за рукой», как говорят моряки. Вероятнее всего, это уловка и спасла ему жизнь. Низко нагнувшись, он услышал два выстрела, и обе пули просвистели у него за спиной. Но к этому времени каноэ целиком скрылось в гуще стеблей.

Когда описываешь подобные минуты, понимаешь, что слову не угнаться за ходом событий. Не прошло и двадцати секунд с того момента, когда Бурдон оттолкнул лодку от берега, как он уже снова оказался на чистой воде, с подветренной стороны. Здесь врагам было уже невозможно разглядеть его — не только за преградой из зарослей риса, но и под покровом ночной темноты: свет от костров не достигал так далеко. Когда каноэ вышло из зарослей риса, ветер, все еще довольно свежий, набросился на легкое суденышко, норовя не только отогнать его обратно к берегу, но и развернуть бортом, чтобы сделать своей игрушкой. «Посох» бортника уже не доставал до дна. Тогда он попытался грести им, как веслом, но убедился, что для этой цели тот непригоден. Единственное, чего ему удалось добиться, — это направлять каноэ вдоль кромки зарослей риса, пока оно не подошло к месту, где заросли подступали значительно ближе к середине реки. Войдя в этот лесок из стеблей дикого риса, он смог отвести каноэ подальше от северного берега, цепляясь за стебли, хотя это давалось ему с трудом, из-за густоты зарослей.

Индейцы тоже времени не теряли. Пока лодка не нырнула под прикрытие новых зарослей, она была в каких-нибудь пятидесяти ярдах от берега, и все вопли, приказы и завыванья звучали, казалось, прямо над ухом бортника. Вскоре послышались и всплески, говорившие о том, что беглеца преследуют вплавь. Дикари знали, что у бортника нет весел и что ветер дует ему навстречу, так что их попытку догнать бывшего пленника нельзя было назвать безнадежной. Полдюжины сильных молодых воинов легко одолеют одного человека, да еще запутавшегося в чаще рисовых стеблей. Бортник хорошо понимал это и, заслышав плеск воды, принялся с удвоенной энергией проталкивать каноэ подальше от опасного места. Но суденышко двигалось очень медленно, и вскоре беглец понял, что обязан своим спасением не скорости, с которой продвигался, а лишь тому, что преследователи не знали, где его искать.

Несмотря на все усилия беглеца и на преимущество, выигранное на старте, Бурдон чувствовал, что пловцы уже в сотне футов от него, слыша их голоса с наружной стороны зарослей, где он затаился. Он перестал продвигать каноэ вперед, боясь, что его услышат, хотя мог надеяться, что шум ветра и шорох стеблей заглушат тот легкий шум, который производил он сам. Плеск и голоса пловцов подвигались все ближе, и бортник наконец взял в руки винтовку, решившись убить первого же дикаря, который к нему приблизится; этим он надеялся также устрашить остальных. Тут ему впервые пришло в голову, что приклад винтовки может заменить весло, и он решил пустить его в ход, как только избавится от врагов, которые почти окружили лодку, и выберется из зарослей.

Как раз в ту минуту, когда Бурдон решил, что настал решающий момент и ему придется оборвать чью-то человеческую жизнь, с берега послышался громкий крик, вскоре подхваченный пловцами. Наш герой прислушивался с таким напряжением, что слух его, кажется, обострился до боли. Плеск и голоса пловцов удалились, и послышался звук, напоминающий стук весла, случайно задевшего о борт каноэ. Неужели это чиппева пустился на поиски? А может быть, он сам оставил потаватоми одну из лодок, по недосмотру? Последнее было маловероятно, ведь он несколько раз пересчитал маленький флот индейцев и был уверен, что отогнал его на тот берег реки в полном составе. Однако стук весла повторился; тогда бортник подумал, что Быстрокрылый Голубь вновь отправился на охоту за скальпами.

Хотя эта догадка была крайне неприятной для Бурдона, погоня за чужим каноэ дала ему возможность еще немного продвинуть свое суденышко, пробираясь все глубже и глубже в чаще дикого риса, который заходил далеко в русло реки, но двигаться дальше в сплошной стене стеблей становилось невозможно. Наконец, утомленный напряженной работой и не зная, где он находится, наш герой остановился и стал прислушиваться, пытаясь по звукам понять, что ему делать.

Возможно, чувствуя, что своей перекличкой они помогают беглецу, дикари замолкли. Бортник прекрасно понимал, что его преследователи знают, что он не сможет плыть против ветра, и будут просто двигаться вдоль берега, как и он сам, ожидая, пока ветер, рано или поздно, подгонит лодку к берегу. Поэтому он изо всех сил старался держать свое суденышко поближе к наружному краю зарослей, и, судя по долетавшим до него порывам ветра, это у него более или менее получалось. Но он все еще остерегался индейцев: многие из них вполне могли отважиться проплыть к середине реки не только ради того, чтобы поймать его, но чтобы не запутаться в зарослях. Пловцу удавалось продвигаться лишь по естественным протокам, недостатка в которых не было, и только там он был в полной безопасности. Более того, бортник решил выждать, пока преследователям надоест ждать и они от него отстанут.

Бурдон решил было, что ему удалось и вправду отвязаться от преследователей, когда услышал прямо с наветренной стороны голоса, сопровождаемые плеском воды, как будто несколько человек пробирались к нему, раздвигая стебли риса. Он схватил винтовку, предоставив каноэ плыть потихоньку по ветру, который проникал сквозь завесу стеблей. Пловцы упорно пробивались сквозь заросли; но было ясно, что они заняты своим делом, а не поисками беглеца. Внезапно из-за стеблей с шорохом высунулось каноэ, подгоняемое ветром с кормы и двумя пловцами, уцепившимися за борта с обеих сторон.

Никто из них не заметил бортника — тот, что был ближе, смотрел в другую сторону; но сам бортник их прекрасно видел. Он крайне удивился тому, что каноэ удалось захватить без всякого шума и борьбы, и наклонился вперед, чтобы лучше видеть; когда же нос неизвестного каноэ почти поравнялся с ним, он увидел, что на дне его неподвижно лежит Марджери. Кровь застыла у него в жилах; на первый взгляд ему показалось, что прекрасная молодая девушка убита и оскальпирована; но нельзя было терять ни секунды, и он легким прыжком перескочил в другое каноэ, держа в руках винтовку. Когда ноги его коснулись дна каноэ Гершома, он услышал нежный девичий голос, окликнувший его по имени, и понял, что Марджери жива и здорова. Однако ему было недосуг расспрашивать ее; он бросился на нос каноэ и сильными ударами по пальцам заставил дикарей отпустить борта. Затем, перехватывая стебли растений, он быстро отвел легкую лодочку снова к наветренной стороне. Все это произошло буквально в одно мгновение — дикарей и каноэ разделяло уже футов двадцать, — быстрее, чем мы успели об этом рассказать.

— Бурдон, вы не ранены? — спросила Марджери дрожащим от волнения голосом.

— Невредим, дорогая Марджери, — а вы, мое сокровище?

— Они поймали мое каноэ, и я едва не умерла со страху; но они только потащили его к берегу.

— Слава Богу! У вас в каноэ есть весла?

— Несколько штук — одно у вас под ногами, Бурдон, — а вот у меня и второе.

— Тогда давайте отыщем мое каноэ и выберемся из зарослей. Если найдется мое каноэ, мы будем в безопасности — дикарям не на чем будет переправиться через реку. Смотрите в оба, Марджери, ищите в зарослях вторую лодку.

Поиски оказались недолгими, но стоили многих волнений. Наконец Марджери заметила потерянное каноэ, когда оно проплывало мимо, и бортник его тут же поймал. За несколько минут Бурдону удалось вывести оба суденышка на чистую воду; теперь, когда у него были весла, не представляло большого труда грести против ветра. Конечно, читателю нетрудно себе представить, как наш герой через несколько минут принялся расспрашивать свою спутницу о ее приключениях. Марджери и сама охотно поведала о них. Долгое отсутствие Бурдона ее встревожило, и она, воспользовавшись тем, что Быстрокрылый прилег отдохнуть, выгрузила все из каноэ брата и отправилась на поиски пропавшего. Разумеется, Марджери — несмотря на то что была совершенно чужда какой бы то ни было грубости, как и подобает истинно американской девушке, — прекрасно умела управляться с берестяным каноэ. За последние годы новые привычки и образ жизни позволили ей овладеть этим нехитрым искусством; а так как здесь важна не сила, а сноровка, она без труда могла отплыть куда ей заблагорассудится. При свете двух костров, заменивших ей бакены, Марджери стала свидетельницей и магических фокусов бортника, и его бегства. Увидев, что ему удалось бежать, она тут же решила присоединиться к нему; и как раз в тот момент, когда, забыв об осторожности, она подогнала каноэ к наружной кромке зарослей риса, за борта суденышка ухватились двое пловцов. Как только они увидели, что захватили «скво», они не потрудились даже влезть в каноэ — операция весьма сложная, когда речь идет о каноэ из коры, притом без груза, — а просто поволокли плененное судно к берегу, гребя свободной рукой.

— Я никогда не забуду о вашей доброте, Марджери, — сказал Бурдон с горячей благодарностью, выслушав ее короткий рассказ, простодушный и безыскусный. — Нет такого мужчины, который забыл бы о великодушии молодой женщины, рисковавшей ради него.

— Надеюсь, вы не считаете, что я поступила дурно, Бурдон? Я буду огорчена, если вы обо мне плохо подумаете!

— Дурно, милая Марджери? Но сейчас нам не до того. Давайте-ка выбираться из ловушки, а когда мы будем в безопасности, я вам честно скажу, что я думаю об этом, да и о вас самой. А брат ваш не спал, милая Марджери, когда вы уходили?

— Мне кажется, он спал — когда выпьет, он спит долго и крепко. Но теперь ему будет нечего выпить, пока мы не доберемся до поселений.

— Разве что он откроет Источник Виски, — ответил бортник, весело смеясь.

Молодой человек поведал своей удивленной спутнице историю с черной магией и заклинаниями, которые она наблюдала издали. Сердце Бурдона после всех испытаний и побега пело от радости и становилось все невесомее по мере того, как разворачивался его рассказ. Прелестная Марджери тоже была в прекрасном настроении и не мешала ему радоваться. Когда бортник пересказывал все свои уловки и попытки ускользнуть от дикарей, в особенности же когда он подробно поведал, как заставил виски течь из дикого камня, девушка, разделяя его веселье, залилась мелодичным, звонким смехом, наполнившим лодку драгоценным грузом.