Онлайн чтение книги Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами
ГЛАВА II

Далее следовало выяснить, на каком именно дереве пчелы нашли себе пристанище. Бурдон быстро собрал свои охотничьи принадлежности и вскоре уже шагал легкой, упругой походкой к намеченному месту в лесу, а все остальные шли за ним следом. Расстояние было не больше полумили, и путники, привычные к пешим переходам, преодолели его без труда. Через несколько минут они были в лесу, и бортник приступил к поискам заветного дерева. Это было завершение сложного процесса, и Бен не только был отлично снаряжен необходимыми орудиями, но и умел мастерски подмечать мельчайшие приметы, указывающие на близость улья.

Человек неопытный мог бы тысячу раз пройти мимо этого места в лесу, так и не приметив никаких признаков присутствия хотя бы одной-единственной пчелки. Пчелы вообще летают слишком высоко, чтобы их было легко заметить с земли, хотя опытный глаз видит их на расстояниях поистине поразительных. Но у Бена было и еще нечто полезное, кроме собственных глаз. Он знал, что дерево, скрывающее улей, должно быть дуплистым, а подобным деревьям обычно присущи и внешние признаки внутреннего повреждения. Затем, пчелы обычно предпочитают деревья определенных пород, причем инстинкт подсказывает маленьким труженицам, как выбрать себе дом, который не угрожает погубить все плоды их трудов, свалившись прежде времени наземь. Обо всех этих особенностях знали и пчелы, и их преследователь, так что Бен знал, что и где надо искать.

Среди инструментов, необходимых в его ремесле, Бен запасся небольшой подзорной трубой, размерами не больше тех, которые используются в театре, но более сильной, что как нельзя лучше отвечало его требованиям. Бену недолго пришлось искать дерево, в котором мог помещаться улей; это был полусгнивший вяз, а вскоре с помощью подзорной трубы он разглядел и пчел, кружившихся среди сухих сучьев на высоте не менее семидесяти футов. Приглядевшись, он быстро нашел и отверстие от упавшего сука, в которое, как было видно в трубу, влетали друг за другом одни пчелы, в то время как навстречу им вылетали сотни других. Больше доказательств не требовалось; и Бен, отложив все свои орудия, кроме топора, приготовился валить дерево.

— Незнакомец, — сказал Гершом, как только Бурдон нанес первый удар, — а не уступишь ли ты мне эту работку? Я не прочь войти в долю при дележе меда и готов честно заработать, что мне причитается. Меня вскормили с топора да с ножа, эта пища мне по зубам, мне только подавай, что рубить да тесать, хоть острым топором, хоть точеным ножом, хоть в Новой Англии, хоть на краю света.

— Можешь попытать удачи, если хочешь, — ответил Бен, отдавая ему топор. — Я и сам могу повалить дерево не хуже тебя, но не так уж люблю эту работу, чтобы держаться за нее мертвой хваткой.

— Ну-у-у, а я скажу, что эта работенка мне по сердцу, — отвечал Гершом, пробуя большим пальцем острие топора — хорошо ли заточен, а затем несколько раз взмахнув, чтобы прикинуть «размах» топорища. — Топорик у тебя не очень-то хорош, незнакомец, топорище не больно размашисто, на мой вкус; да ладно, как-никак быть этому вязу на земле, хоть бы и десять миллионов пчел налетели на меня за мои труды.

Как оказалось, Уоринг не зря бахвалился. Он был во многих отношениях человеком никчемным, но топором владел отменно, что и доказал, молниеносно врубившись в ствол толстенного вяза. Он спросил у Бена, куда «положить» дерево, и когда оно с грохотом свалилось, то легло точно на указанное место. Внезапное падение давно обжитого жилища произвело среди пчел превеликое смятение. Их супостат и не догадывался, что они обитали здесь очень долго и ожидавшая его добыча была самой богатой за все время, что он занимался своим ремеслом. Что касается насекомых, то они клубились тучами в гудящем воздухе, так что незваные гости сочли за благо отойти в сторонку, чтобы раздраженные и оскорбленные пчелы не выместили на них свою неутолимую злобу. Знай они свою силу, это удалось бы насекомым без особого труда, потому что никакие ухищрения не помогут человеку отбиться от нападения этих безобидных на вид мелких тварей, когда ему нечем укрыться, а свирепые маленькие герои шутить не собираются. На этот раз, однако, грабители избежали подобной участи. Улей обрушился так неожиданно, что недавние его жители были глубоко поражены и смирились со своей судьбой, как люди смиряются с ураганами и землетрясениями. Через полчаса большая часть пчел уже собралась на другом дереве, по соседству, где, видимо, они и держали своего рода пчелиный совет о планах на будущее.

Индейцев больше заворожило мастерство Бурдона, которое помогло найти улей, сам же Бен, как и Гершом, радовался скорее обилию добычи. Когда дерево разрубили на куски и расщепили, оказалось, что в его вместительных дуплах собран сладкий урожай многих лет, и Бен прикинул, что на его долю приходится более трехсот фунтовnote 21Фунт — англо-американская мера веса, равная 453, 6 грамма. отличного меда — с сотами, конечно, — после того что он выделит часть индейцам и требуемую долю Гершому. Трое его спутников, однако, не могли унести помногу, так как в их распоряжении не было никаких транспортных средств, кроме собственных спин.

В этот вечер мед решили не собирать. Они и без того припозднились, и Трутень — поистине, это прозвище совершенно не подходило молодому деятельному охотнику, — но Трутень, если звать его привычным прозвищем, предложил незнакомцам воспользоваться его гостеприимством, пообещав наутро проводить их в путь из своей хижины с добрым грузом меда в котомках.

— Поговаривают, что надвигаются тревожные времена; — продолжал он с простодушной серьезностью, предложив сперва гостям разделить свою скромную трапезу, — мне бы хотелось узнать, что творится в мире. Признаюсь, от Склада Виски я не надеюсь узнать что-то важное; а вот если у Быстрокрылого Голубя нет с собой вести, которая заставит всех нас насторожить уши, значит, я сильно ошибаюсь.

Индейцы высказали свое согласие короткими восклицаниями; но Гершом, разумеется, не мог пропустить возможности высказаться. Пока они шли следом за бортником к его хижине, или шэнти, он болтал с присущей ему непринужденностью. Но, прежде чем сообщить содержание его реплик, мы на минуту отвлечемся и сами скажем несколько слов по поводу термина «шэнти». Теперь им широко пользуются на всей территории Соединенных Штатов, и обозначает он хижину, сооруженную наспех и для временного пользования. По капризу разговорной речи, это слово чаще относится к более постоянным жилищам, ибо человеку свойственно применять привычные названия к привычным предметам. Происхождение слова требует некоторых расследований. Термин, несомненно, родился на Западе — возможно, на Северо-Западе, — и самое подходящее объяснение его происхождения, какое нам приходилось слышать, это предположение, что шэнти, как мы произносим это слово — просто искаженное «chiente», что, по-видимому, у канадских французов означало «собачья конура». Настоящее французское слово, как нам кажется, звучит как «chenie», но, как бы то ни было, кажется вполне возможным вариантом, хотя основано это на неточных слухах. Подчас такие грубые аналогии приводят к любопытным открытиям, хотя в общественном мнении они никак не связаны с ученостью. Мы, со своей стороны, не имеем ни малейшего сомнения в том, что прозвище «янки», которое нынче у всех на устах, но происхождение которого ставит в тупик всех ученых филологов, — не что иное, как слегка искаженное слово «янгиз»note 22… «янки»… не что иное, как… «янгиз»… — В Оксфордском словаре английского языка происхождение слова «янки» указано как «неустановленное». Появилось оно в конце XVII века, и тогда им обозначали уроженца или жителя Новой Англии; позднее этим словом стали обозначать жителей всех северных штатов вообще, хотя в Европе под ним почти сразу стали понимать всех белых американцев. Относительно происхождения слова выдвинуто три наиболее вероятных версии: 1) слово заимствовано из языка индейцев чироков, где «eankke» обозначает труса или раба. Именно это словечко будто бы употребляли жители Виргинии по отношению к обитателям Новой Англии, которые не участвовали в войне с чироками (так, скажем, считал британский офицер Томас Энбери, участник Войны за независимость и автор книги «Мои путешествия»); 2) Уильям Гордон в своей «Истории Американской войны» утверждал, что «янки» было излюбленным словечком некоего фермера из Массачусетса Джонатана Хастингса, у которого оно означало «превосходный», «отличный»; 3) наконец, в словаре объясняется, что слово «Yankees», или «Yengees», — искаженное индейцами слово «English» (во мн. числе — «англичане»)., которым прозвали англичан племена, впервые столкнувшиеся с ними. Это наши собственные догадки, не подтвержденные никакими авторитетами; но они настолько правдоподобны, что не нуждаются в доказательствахnote 23Некоторое время спустя после того, как это было написано, автор узнал, что он не первый предположил подобное происхождение слова «янки». Мы пришли к этому заключению совершенно самостоятельно и давно опубликовали его; но более чем вероятно, что такое решение напрашивалось само собой и могло прийти в голову нескольким людям, занятым этим долго дискутируемым вопросом..

«Chiente», или шэнти, Бурдона стояла на самом берегу Каламазу, в необычайно красивой рощице из небольших дубов. Место Бен выбрал с отменным вкусом, хотя больше всего на его решение, по-видимому, повлияла близость родника с отличной водой. Более того, он должен был оставаться вблизи реки, так как все его большие переходы совершались водным путем, наиудобнейшим как для перевозки его орудий, мебели и прочих пожиток, так и запасов меда. Знаменитое каноэ из коры укрывалось в небольшом заливе, в стороне от быстрого течения, и было надежно причалено и носом и кормой, чтобы борта не побились о что-нибудь более твердое, чем кора, из которой они были сделаны.

Жилье строилось с расчетом на определенную прочность. Этого требовало, как Бен узнал на собственном опыте, стремление обезопасить себя от двух видов непрошеных гостей — людей и медведей. По правде сказать, первых нашему бортнику было почти нечего опасаться. В те места люди забредали редко. Северные области славного полуострова Мичиган довольно низменны и заболочены или чересчур труднопроходимы и глухи, чтобы привлечь диких охотников, в чьем распоряжении были многочисленные прогалины и прерии, которые в те времена простирались далеко на юг и на запад. Кроме берегов, или побережий, на северной половине полуострова редко куда ступала нога человека. Однако с южной половиной дело обстояло иначе: прогалины, поляны и множество рек и ручейков привлекали диких охотников почти так же, как и цивилизованных людей.

Тем не менее громадные стада бизонов (или буйволов, как их ошибочно называли), о которых мы читаем в книгах, не часто встречались за пределами необозримых прерий к западу от Миссисипи. Именно там были любимые охотничьи угодья краснокожих; там собирались они во множестве, хотя их количество по отношению к занимаемой ими площади было всегда крайне мало. В те дни, однако, не столь уж далекие по времени, но удаленные по множеству перемен и событий, чиппева, оттава и потаватоми, родственные племена, все еще обитали на самом полуострове Мичиган и встречались значительными группами по берегам реки Сент-Джозефnote 24Сент-Джозеф — река, которая, сливаясь с Сент-Мэрис, образует реку. и в прилегающих областях, носивших то же название; эти места почти заслуживают выспреннее название райского сада Америки. Бурдон знал многих туземных воинов и заслужил среди них большое уважение; хотя с теми, кого случай свел с ним на этот раз, ему не доводилось встречаться. В общем, он практически не страдал от урона, который ему причиняли краснокожие охотники, дивившиеся его ремеслу и одобрявшие его характер; но некоторые потери и даже дурное обращение он претерпел от ряда изгоев из индейских племен, а также от белых бродяг, которые изредка набредали на его жилище. На этот раз Бурдона куда больше беспокоило то, что его жилье стало известно Гершому Уорингу, соотечественнику и даже в некотором смысле собрату-христианину, чем то, что о нем узнали чиппева и потаватоми.

Медведи постоянно донимали бортника и были очень опасны. Обычно вооруженному человеку — а Трутень редко выходил без своей верной винтовки — редко приходится опасаться простого бурого американского медведя. Это животное, крупное и особенно могучее в матером возрасте, чаще всего не решается напасть на человека, и ничто, кроме голода или необходимости защитить свое потомство, не может вынудить медведя нарушить устоявшиеся обычаи. Но мед он обожает до страсти. Он не только готов пуститься на все медвежьи уловки, чтобы добраться до лакомства, но и чует мед издалека. Как-то раз семейство косолапых забралось в шэнти Бена, построенную без должной прочности, и разграбило все, вплоть до последнего кусочка сот. Это бедствие едва не разорило бортника, тогда еще новичка в своей профессии; с тех самых пор он и стал строить свою маленькую крепость так, чтобы она устояла и против клыков, и против когтей. Для владеющего топором человека, в распоряжении которого было множество молодых сосен, дело это было не особенно трудным, что и подтверждало нынешнее обиталище нашего героя.

Здесь, в Медовом замке, как называл свою шэнти сам Бурдон, он жил уже второй сезон. Название это было переводом французского «Chateau au Miel», названия, которым в шутку наградил его спутник Бена, француз, который помог ему прошлым летом пройти вверх по Каламазу и пробыл здесь достаточно долго, чтобы принять участие в постройке жилья. Домик занимал всего лишь двенадцать квадратных футовnote 25Квадратный фут — англо-американская мера площади, равная 929 кв. см, или 0, 09 кв. м. по внутреннему периметру стен и чуть меньше четырнадцати — по наружному. Он был, по традиции, сложен из сосновых бревен, а для пущей надежности покрыт крышей из отесанных стволов, которые были так ловко пригнаны один к другому, что не пропускали дождя. Это необычное укрытие было необходимо ради сохранности меда, потому что медведи разобрали бы обычную крышу из коры с ловкостью двуногих грабителей, лишь бы добраться до богатых запасов, которые наш бортник вскоре скопил под своей крышей. Единственное окно было загорожено стеклом, которое Бурдон привез с собой в каноэ; и, хотя это была одна створка, состоящая из шести небольших окошечек и открывавшаяся на петлях, она была еще и укреплена снаружи солидными брусьями из дуба, надежно прибитыми к бревнам. Дверь была сделана из трех слоев дубовых досок, крепко сбитых между собой, и держалась на прочных железных петлях, которые было невозможно выбить из рамы. Наружный запор состоял из пары прочных скоб, куска цепи, на которой держат быков, и на редкость тяжелого висячего замка. С этим запором справиться без лома, да и то в опытных руках, также было невозможно. Изнутри безопасность хозяина, когда он был дома, обеспечивали три дубовых засова.

— Вижу, ты не пожалел сил, чтобы уберечь свой драгоценный мед, незнакомец, — заметил Гершом, когда Бурдон отомкнул замок и снял цепь, — сразу видать, что он тебе всего дороже! Мы-то, у нас в низовьях, вовсе не так осторожны: Долли и Цветик и дверь-то на засов не запирают, когда я сплю на свежем воздухе, а это значит — почти через ночь, теперь, когда лето установилось.

— А где это «у нас в низовьях», осмелюсь спросить? — поинтересовался Бурдон, держа дверь полуоткрытой и повернув лицо к собеседнику в ожидании ответа.

— Да там, у нас, на «Складе Виски», как прозвали наш дом разные бродяги да лодочники.

— Где же находится этот «Склад Виски»? — спросил Бен не без настойчивости.

— Ну уж про это-то каждый должен знать, сдается мне — виски тянет не хуже перцового пластыря. «Склад Виски» — это дом, где я живу; можно сказать, что это имя я всюду ношу с собой. Теперь я живу в устье Каламазу, значит, и «Склад Виски» там, в низовьях.

— Теперь я понял, в чем дело, — сказал Бурдон, и его красивые губы сложились в презрительную улыбку. — Ты и виски — закадычные друзья и всегда неразлучны друг с другом. Когда я шел вверх по реке — а было это в последнюю неделю апреля, — я что-то не заметил ничего похожего на виски и никакого склада в низовьях.

— Случись тебе пройти мимо недельки на две позже, ты бы нашел и то и другое. Передвижной склад — не то что постоянный торговый склад, по моему разумению: один найдешь без труда, а второй еще поискать надо.

— Прошу тебя, скажи, кто такие Долли и Цветик; надеюсь, этот цветик не благоухает виски?

— Да что ты — только не она! Да она чайной ложки в жизни не выпила, как я ее ни уговаривал, что виски еще ни одному смертному не повредило! Она старается изо всех сил убедить меня, что мне оно вредно, — но тут она ошибается, всякому видно, стоит взглянуть на меня.

Бен взглянул на него и, по правде говоря, сделал неутешительные выводы.

— А почему ты зовешь ее Цветиком — за красоту или за молодость? — спросил бортник.

— У девчонки хватает и того и другого. Долли — моя жена, а Цветик — сестренка. Настоящее ей имя — Марджери Уоринг, да только все ее кличут Цветиком, и я привык, следом за остальными.

Весьма возможно, что Бурдон потерял значительную долю интереса к этому цветку прерий, как только узнал, в сколь близком родстве она находится со Складом Виски. Уж очень непривлекательным существом казался Гершом, и слишком многое выдавало, что прозвище свое он получил недаром — как впоследствии выяснилось, это прозвище было дано авантюристами Дальнего Запада и ему самому, и его жилищу, где бы оно ни находилось, хотя человеку приличному и непьющему и вообразить было трудно, что у этого человека есть какая бы то ни было собственность. Как бы то ни было, бортник вошел в хижину, куда за ним без особых церемоний последовали и трое гостей.

Интерьер шэнти, если применить это изысканное, хотя и не совсем подходящее слово, поражал необычайной чистотой, которой трудно было ожидать от жилища одинокого холостяка, да еще в такой глуши. Мед в аккуратных, ладно сбитых бочоночках располагался возле одной из стен, с таким расчетом, чтобы, занимая как можно меньше места, способствовать украшению комнаты, а не уродовать ее. Бочонки Трутень изготовил своими руками, достаточно изучив ремесло, чтобы справиться с этим делом. Материала в лесу предостаточно, а куча бочарных клепок под соседним деревом показывала, что он собирается продолжать свою работу.

В одном из углов хижины были свалены три хорошо выделанные медвежьи шкуры, и все они были сняты с поверженных врагов всего лишь за последние два месяца. Еще три шкуры были распялены на шестах неподалеку от хижины, высыхая после обработки. Добыча этих животных входила в ремесло охотника на пчел, и трофеи его были достаточно многочисленны. На куче шкур в углу он и спал.

В хижине стоял очень грубо сколоченный стол — доска на четырех ножках; обстановку дополняли лавка-две и довольно вместительный сундук. Правда, на стенах были развешаны разные предметы домашнего обихода; а в углу стояли три винтовки, не меньше, не считая щегольской двустволки, или охотничьего ружья. Этот арсенал наш герой собрал во время своих странствий и сохранил не только из любви к оружию, но и по необходимости и ради безопасности. Припасов к оружию на виду было совсем немного: на колышках висели три или четыре рога с порохом да пара патронных сумок; но у Бена имелось потайное хранилище и для боеприпасов, и для запасной винтовки, расположенное в естественном укрытии на достаточном расстоянии от шэнти, с целью уберечь их от участи самой крепости и прочего имущества, если они подвергнутся разграблению.

Пища вся готовилась на свежем воздухе. Бурдон не пожалел усилий, чтобы процесс этот выглядел как можно более комфортным. У него была небольшая печь, достаточно удобный очаг и нечто вроде склада продуктов под рукой; это хозяйство было расположено вблизи родника, под сенью великолепного вяза. В складе он держал бочонок с мукой, бочоночек с солью, запас вяленого или копченого мяса, а также полбочонка солонины — продукта, высоко ценимого жителями леса, привычными к жизни тогдашних поселков. Каноэ из коры, на котором были доставлены все эти припасы, оказалось достаточно вместительным, а груз лишь придавал остойчивости верткому суденышку; на обратном пути, надеялся бортник, ту же службу, вместо поименованных выше продуктов, которые будут съедены или пойдут на обмен, сослужит ему груз меда.

Быть может, слово «обмен» вызовет у читателя улыбку и он спросит: где же в лесу сыщутся партнеры для подобных операций? Обширные озера и бесчисленные речки, которыми изобилуют те места, достаточно удаленные от обычных обитаний цивилизованного человека, тем не менее представляли удобные пути сообщения, которые предприимчивый дух торговли не мог оставить без внимания. Во-первых, индейцы были всегда готовы обменять шкуры и выделанные кожи на порох, свинец, винтовки, одеяла, а также, к несчастью, и на «огненную воду». Кроме того, белые люди, добравшиеся до этих глухих мест, были готовы «обменять», «махнуться» и «сбыть» винтовки, часы и любую оставшуюся при них собственность, едва ли не включая в этот список и собственную жену с детишками в придачу.

Однако мы совершили бы большую несправедливость по отношению к Бурдону, если бы каким бы то ни было образом причислили его к породе «торгашей». Бортником он сделался не ради прибыли, а из любви к первозданной природе и к приключениям. Конечно, его ремесло оказалось прибыльным, иначе он не стал бы им заниматься; да только многие люди — нет, большинство людей даже его скромного общественного положения — посчитали бы, что доходы достаются ему слишком дорогой ценой отказа от общения с себе подобными. Но Бен Жужжало любил свою лесную жизнь с ее одиночеством, лишениями, спокойствием, которое частенько сменялось весьма острыми ощущениями; и, самое главное, он ценил ту самостоятельность и независимость, которые были необходимым условием его успеха и довольства. Пока еще ни одна женщина не попробовала на нем силу своего обаяния, так что его страсть к уединению и к необычным, но, несомненно, неотразимо манящим радостям лесной жизни с каждым днем возрастала и все больше овладевала его душой. Теперь он редко общался даже с индейскими племенами, обитавшими поблизости от мест, где он промышлял; он часто ускользал и от встреч, в том числе и дружеских, с белыми, которые, как и он сам, пытались найти лучшую долю на берегах внутренних морей, в туманной дали которых в те времена почти не встречались белые крылья парусов. В этом смысле Боден был прямой противоположностью Уорингу, который, несмотря на бродячий образ жизни в глухом пограничье, был заядлым болтуном.

Среди обитателей пограничья законами гостеприимства пренебрегают редко. Городской житель может потерять, под давлением общества, естественную склонность сажать за свой стол всякого, кто войдет в дом; но известны лишь редчайшие случаи, когда обитатели пограничных областей оказывались негостеприимными. Они могут предложить не слишком много, но это немногое никогда не утаивают, ни из осторожности, ни из скупости. Под влиянием этого чувства, которое мы можем назвать и привычкой, Бен принялся выкладывать на стол все припасы, какие были у него заготовлены. Трапеза, которую он вскоре пригласил разделить своих гостей, состояла из порядочного куска холодной вареной свинины, которую Бен, по счастью, приготовил еще вчера, кусков жареной медвежатины и постной холодной оленины и остатков подстреленной накануне на Каламазу утки, с хлебом, солью и двумя или тремя луковицами, что было довольно неожиданно в такой глуши. Последнее блюдо Гершом принял с удовольствием, да и Бен отдал ему честь; индейцы же пренебрегли им с холодным безразличием. Десерт состоял из хлеба и меда, которого все наелись вволю.

За ужином хозяин и гости почти не нарушали молчания, а затем все вышли из хижины выкурить трубки на свежем воздухе, в холодке, под дубами рощицы, где стояла шэнти. Беседа завязалась, давая каждому возможность узнать кое-что о характере и намерениях собеседников.

—  Ты — потаватоми, а ты — оджибвей, — сказал Бурдон, любезно подавая обоим гостям их трубки, только что набитые его собственным табаком, — насколько я понимаю, вы близкие родственники, хотя племена ваши называются по-разному.

— Народ — оджибвей, — ответил старший индеец, поднимая вверх палец, чтобы обратить общее внимание на свои слова.

— Племя — потаватоми, — подхватил Гонец тем же поучительным тоном.

— Табак хорош, — добавил старший, показывая, что он доволен оказанным ему вниманием.

— А выпить у тебя найдется? — спросил Склад Виски, который превыше всего ставил «огненную воду».

— Вон там родник, — невозмутимо отвечал Бурдон, — а на дереве висит ковшик.

Гершом скорчил недовольную гримасу и не тронулся с места.

— Не ходят ли какие-нибудь слухи среди ваших племен? — спросил бортник, выдержав приличную паузу, чтобы его не заподозрили в проявлении женского любопытства.

Большой Лось некоторое время пускал клубы дыма в полном молчании, пользуясь случаем подчеркнуть собственное достоинство. Затем он вынул изо рта трубку, стряхнул пепел, слегка придавил пальцем тлеющий табак, сделал одну-две затяжки, чтобы вновь раскурить трубку, и спокойно ответил:

— Спроси мой юный брат — он Гонец — он знай.

Но Быстрокрылый Голубь проявил не больше желания сообщать новости, чем потаватоми. Он курил с невозмутимым достоинством, а бортник терпеливо дожидался минуты, когда младший из его гостей соблаговолит заговорить. Этой минуты пришлось подождать, хотя наконец и она настала. Почти пять минут спустя после произнесенных Большим Лосем слов оджибвей, или чиппева, также вынул изо рта трубку и, вежливо обратившись к хозяину дома, произнес, подчеркивая значение каждого слова:

— Плохое лето скоро пришел. Бледнолицые зовут молодых воинов, выкапывают боевой топор.

— Об этом и я кое-что слышал, — отвечал Бурдон с невеселым видом, — и опасался, что до этого дойдет.

— Мой брат тоже выкапывал топор, а? — спросил Быстрокрылый.

— Зачем? Я живу здесь один и не настолько глуп, чтобы ввязываться в драку.

— Нет племени — ни оджибвей, ни потаватоми, а?

— Племя у меня есть, как и у всякого, чиппева, но я не думаю, что могу понадобиться своим, пока я здесь. Если англичане начнут войну с американцами, то уж не здесь, в глуши, а далеко, на Великом Соленом озере или на его берегах.

— Не знай — никогда не знай, пока не увидел. Английские воины в Канаде — много.

— Это возможно; но американских воинов тут маловато. Здесь места глухие, и тут не найдется солдат, готовых перерезать друг другу глотки.

— А про него что думаешь? — спросил Быстрокрылый, бросая взгляд на Гершома, который потерял терпение и отошел к роднику, собираясь выпить с водой часть небольшого запаса виски, который он прихватил с собой из дому. — Скальпnote 26Скальп (англ) — кожа на черепе. Снятие скальпа, по свидетельствам очевидцев, происходило следующим образом: левой рукой индеец хватал пучок волос вокруг макушки и в то же время правой делал кольцевой надрез кожи в этом месте. С головы снимали кусок кожи размером с ладонь, захватывая, таким образом, то место, где волосы расходятся в стороны (чтобы с одной головы нельзя было снять несколько скальпов). Интересно, что европейские френологи именно в этом месте располагают центр чувства собственного достоинства. Вопреки распространенному мнению, скальпы вовсе не являлись символом мужества. В определенных случаях скальпы разрешалось снимать и женщинам Многие индейские племена вообще не знали этого кровавого обычая. очень хорош?

— Не хуже других, я полагаю, — но мы с ним соплеменники и не можем поднимать томагавкnote 27Томагавк — оружие североамериканских индейцев; первоначально так называлась изогнутая деревянная палица с шарообразным навершием, однако впоследствии название перешло на завозившиеся европейцами железные топорики, которые насаживались на длинные рукоятки. друг на друга.

— Не думаю так. Он много янки, много.

Бурдон улыбнулся догадливости Быстрокрылого, хотя его сильно беспокоил скрытый смысл разговора.

— В этом ты прав, — ответил он, — но ведь и я тоже янки, не меньше, чем он.

— Нет — так не говори, — возразил чиппева, — никогда не говори это. Англичанин, не янки. Он совсем не как ты.

— Конечно, мы с ним не похожи в некоторых отношениях, ты прав, но все же мы с ним соотечественники, как бы то ни было. Мой Великий Отец живет в Вашингтоне, и его — тоже.

Чиппева казался разочарованным; казалось, он огорчился не на шутку, потому что бесхитростное и мужественное гостеприимство Бурдона расположило его к дружбе, а не к враждебности, то же, что Бурдон сказал, ставило его в ряды противника индейца. Возможно, тот из самых добрых побуждений завел разговор на эту тему, чтобы дать гостеприимному хозяину некоторое понятие о том, как обстоят дела в этой части света.

— Много англичан в лесу, — сказал он значительно. — Янки еще не пришли.

— Говори начистоту, чиппева! — воскликнул Бурдон. — Я всего лишь мирный охотник на пчел, сам видишь, и мне не нужен ничей скальп и ничей мед, кроме моего собственного. Будет война между Америкой и Канадой или нет?

— Кто говорит «да», кто говорит «нет», — уклончиво ответил Быстрокрылый. — Я сам — не знаю. Сам иди, скорей смотри. Много пояс из Монреаль у краснокожих; много винтовки; пороху много тоже.

— Я слышал об этом, когда шел вверх по озерам, — ответил Бен. — Повстречался со старым знакомым, торговцем из Канады, добрым другом, хотя, по правилам, ему положено быть моим врагом, и он дал мне понять, что лето не обойдется без стычек. И все же в Макиноnote 28Макино — современный город Макино-Сити на берегу пролива МакиноАйленд, соединяющего озеро Мичиган с озером Гурон. (Мичиллимакинак) все словно спали мертвым сном, когда я проходил мимо!

— Очень скоро проснутся. Воины Канады бери форт.

— Если бы я так думал, чиппева, я бы, ни минуты не медля, бросился их предупредить.

— Нет — подумай лучше.

— Бросился бы, говорю тебе, даже если бы пришлось умереть в тот же час!

— Думай хорошо — не будь такой глупый, говорю тебе.

— А я тебе говорю, Быстрокрылый, что помчался бы туда, даже если бы весь народ оджибвеев преградил мне дорогу. Я американец и готов стоять за свой народ, что бы нас ни ждало.

— Думал, ты мирный охотник на пчел, сейчас так говорил.

К этому времени Бурдон слегка поостыл и понял, что допустил оплошность. Он достаточно знал историю прошлых лет и был прекрасно осведомлен о том, что в любой период истории Америки ни англичане, ни французы, пока они владели этим континентом, никогда не стеснялись прибегать к помощи индейцев в своих конфликтах. Это чистая правда — обе высокоцивилизованные и, можно справедливо добавить, гуманные нации (бесспорно, каждая из них имеет на это определение полное право, в сравнении с остальным человечеством, и каждая, если принять ее собственное мнение на этот счет, стоит в авангарде цивилизации) тем не менее, невзирая на столь высокие притязания, в американских войнах прибегали к томагавку, ножу для снятия скальпов и факелу. Никакие самовосхваления не в силах стереть пятен крови. Даже и до сих пор, стоит собраться тучам на политическом горизонте отношений Англии и Америки, как это тут же отражается на поведении индейцев в прериях. Пульс, бьющийся там, дает точное представление о состоянии, в котором находятся обе стороны. Каждому известно, что дикари, встав на тропу войны, истребляют всех поголовно, невзирая на пол и возраст; что притолока двери пограничной хижины обагрена кровью младенца, головку которого об нее размозжили; и что чаще всего под курящимися развалинами сожженных хижин тлеют и останки их хозяев. Но что в том? Брут по-прежнему «достойный человек»note 29Брут по-прежнему «достойный человек»… — неполная цитата из трагедии Вильяма Шекспира «Юлий Цезарь»: «А Брут весьма достойный человек» (речь Марка Антония; акт III, сцена 2; перев. Мих. Зенкевича)., а американец, среди бесчисленных грехов которого нет подобного греха, заклеймен своими современниками как полуварвар! Настанет время, когда беспристрастный художник напишет свою картину для всеобщего обозрения; и счастливы будут некоторые из собравшихся вокруг мольберта, если их репутация не пострадает и они не увидят собственных черт на полотне.

Именно чувство, пробужденное особенностями подобной войны, питает тайную неприязнь, горящую в груди западного американца к стране его предков. Он никогда не читал «Таймс»note 30«Таймс» — крупнейшая английская ежедневная газета консервативного направления, основанная в 1785 году., и ему наплевать на мистификации «Куортерли ревью»;note 31«Куортерли ревъю» — ежеквартальный лондонский литературно-политический журнал, основанный в 1809 году. но он помнит, где его мать упала с разбитой головой и где пытали его отца или брата; о да, он знает, чьи происки привели к этим чудовищным деяниям. Человек светский спо-собен понять, что подобные злодейства могут быть совершены при полном неведении белых зачинщиков войны, но страдалец, знающий лишь свою провинциальную глушь, в таких тонкостях не разбирается и в своем гневе поносит всех одинаково и осыпает проклятиями всех, кто носит ненавистное имя. Страшное дело — пробудить гнев целой нации, зажечь в сердцах жажду мести; но опасность трижды возрастает, когда этот разгневанный народ обладает энергией, возможностями, отвагой и предприимчивостью американцев. Еще недавно над нами открыто насмехались только за то, что при всей полноте сознания своей силы и своих прав некоторые законники допускали выражения, далеко превышающие прямые свидетельства мощи нации, и это — вполне справедливо, быть может, — позволило обвинить их в бахвальстве. Однако эти насмешки вскоре останутся в прошлом. Происходящее в Мексикеnote 32Происходящее в Мексике… — Речь идет о войне США и Мексики в 1846 — 1848 годах, в результате поражения в которой мексиканцы потеряли чуть ли не половину своей территории., хотя это и слабое отражение того, что могло бы произойти, если бы конфликт развился в другом направлении, навсегда закрыло рты насмешников. Они увидят перед собой не мальчика, но мужа, и следующее поколение даже не посмеется, как нынешнее, над угрозами поработить эту республику; в полном сознании своей силы они отнесутся ко всем подобным похвальбам, если найдутся незадачливые политиканы, которые их воскресят, с молчаливым безразличием.

Итак, Бурдон отлично знал, что один из вернейших признаков надвигающейся войны между Англией и Америкой — настроение Дальнего Запада. Если индейцы заволновались, значит, некая сила за сценой заставила их выйти на тропу войны. Быстрокрылого Голубя он хорошо знал по слухам; в поведении этого человека было нечто, пробудившее в нем самые неприятные опасения, и ему очень хотелось выведать у него все, что удастся, не выдавая при этом, насколько возможно, собственных чувств.

— Не думаю, что англичане решатся напасть на Макино, — заметил Бен после долгого молчания и продолжительного пыхтенья трубкой, что позволило ему принять вид непроницаемый и безразличный.

— Его взяли, я сказал, — многозначительно повторил Быстрокрылый.

— Что взяли, чиппева?

— Его — Макино — взяли форт — взяли солдат — взяли остров. Я знаю, я там был.

Да, это была потрясающая новость, ничего не скажешь! Сам командующий гарнизоном не был бы поражен более, когда ему неожиданно приказали сдаваться словно выросшие из под земли враги, чем поразился Бурдон, услышав эту весть. По западным масштабам, Мичиллимакинак был вторым Гибралтаром, хотя на самом деле это был довольно слабый опорный пункт, охраняемый только ротой солдат. Тем не менее, по привычке, авантюристы в этих местах почитали гарнизон непобедимым, и его падение, даже в масштабах всей страны, равнялось потере целой провинции. Теперь известно, что, предваряя выступление американцев, белые, числом до трех сотен, в сопровождении вдвое превосходящих сил индейцев, в том числе воинов почти всех местных племен, напали на гарнизон врасплох 17 июля и заставили сдаться младшего офицера с полусотней солдат. Это молниеносное, чисто военное нападение англичан окончательно отрезало гарнизон, находившийся в Чикаго, в верховьях озера Мичиган, и оставило его в полной изоляции в тогдашней далекой и глухой провинции. На Верхних озерах было три больших поселения американцев, и вот две из этих твердынь пали буквально в одночасье!