Онлайн чтение книги Простая история
X

Софьин выигрыш в лотерею реализовался на столе в виде вкусной еды и выпивки. Она выиграла довольно скромную сумму, но, судя по количеству съестного и бутылок, никто бы этого не подумал.

Ицхок Гильденхорн встал, поднял бокал, произнес тост за здоровье гостей и двух семей, которым предстояло породниться, предложил выпить также за здоровье собственной супруги, чьи пироги с мясной начинкой, скрытой под хрустящей корочкой, могли служить идеальным символом любви Гиршла, которая до поры до времени скрывалась от посторонних глаз. За Гильденхорном взял слово Курц. Начав свою речь цитатой из Шиллера и закончив ее цитатой из Гейне, он подчеркнул, что все поэты единогласно признавали любовь юных сердец наиболее достойной темой для поэтического произведения.

— Поэтому, — сказал он в заключение, — я прошу вас встать и выпить за прекрасную молодую пару, которая вносит здесь сегодня вечером свой вклад в великую поэзию.

Лейбуш Чертковер снова наполнил свой бокал и обратился к Курцу со словами:

— На тот случай, если ты спросишь, почему я сижу, объясняю. В Библии сказано: «Не стой на пути у великих!»

Мотши Шайнбард, постучав костылем об пол, воскликнул:

— Послушайте, как здорово умеет шутить старый сук!

Гиршл, сидя среди них, задавал себе вопрос, что он здесь делает? Ошеломленный и подавленный, он пытался понять, что с ним случилось. Но его мысли перепрыгивали с одного предмета на другой, пока не вспомнилась ему история о человеке, который, оказавшись на свадебном пиру, вдруг заметил, что невеста и жених сделаны из соломы, гости — тролли и все в доме заколдовано. Он решил, пока не поздно, сбежать и прихватить с собой обручальное кольцо. Как только он взял кольцо, невеста протянула ему пальчик для него. Тролли покатились со смеху, и сам от тоже захохотал. Будущая жена схватила его за фалды фрака, и он стал ее вечным пленником.

Цирл, уловив взгляд своего сына, провела рукой по лбу. Она хотела дать ему понять, чтобы он перестал хмуриться. Гиршл, однако, отказался понять ее намек. Мать улыбнулась, как бы заявляя: «Ну что ж, хочешь упрямиться, пусть будет так».

Когда гости наелись так, что больше не могли проглотить ни кусочка, они запели шуточную песню на мотив старых пасхальных песнопений. Мине показалось странным, что люди могут так хохотать над словами, не имеющими смысла. Ее отцу пришлось не по душе, что молодежь настолько отошла от обычаев предков: сидят за столом с непокрытыми головами, осмеливаются делать пасхальную службу предметом шуток. Но при виде того, что новая родня нисколько не шокирована и веселится от души, он успокоился. Ведь Борух-Меир был богобоязненным евреем, который никогда не позволил бы себе смеяться там, где смеяться не следует.

Борух-Меир обнял сына и весь сиял от радости. То, что Гиршл сидит рядом с Миной, а сам он и Цирл сидят рядом с Цимлихами, что на столе много вкусной еды, с удовольствием поглощаемой присутствующими, наполнило его благодарностью к сыну. До самого последнего времени он серьезно опасался, что затеянные им переговоры о приданом окажутся напрасными, что свадьба не состоится.

А Цирл не сводила глаз с Боруха-Меира. Другие женщины, вероятно, не позволяли бы себе на помолвке сына смотреть только на своего мужа. Но и Борух-Меир не был обыкновенным мужем! В свои 47 лет он оставался молод и телом, и душой. Цирл была под стать ему. Ей нельзя было дать ее 48 лет. Лицо ее казалось умытым свежей дождевой водой, а глаза — очищенными свежим белком. Как могли мы до сих пор ничего не сказать о глазах Цирл? Их у нее была всего пара, но сила, заключавшаяся в ее взгляде, была очень велика, особенно сейчас, когда она не сводила глаз с Боруха-Меира. В то же время она держала в поле зрения Мину, к которой прониклась особой симпатией за то, что та согласилась стать ее невесткой, спасая тем самым Гиршла от Блюмы.

«Подумать только, — размышлял Гиршл, — я всегда был убежден, что никакие свахи не поймают меня в свои сети. Вот я и попался! Как я теперь смогу разговаривать с Блюмой, как взгляну ей в лицо? О, если бы ускользнуть сейчас домой, закрыть лицо руками и прислушиваться к ее шагам в соседней комнате!» Конечно, ее уже там нет, но когда Гиршл думал о ней, ему казалось, что она все еще живет в их доме.

Веселье между тем становилось все более шумным. Борух-Меир уже послал в свою лавку за миндальной настойкой и изюмным вином. Пьющие пили, непьющие ели. Уже мало кто мог вспомнить, что явилось причиной этого пира.

Гимпл Курц, разглядывая свой стакан, сказал Софье:

— Знаете, я не возражал бы против того, чтобы мой стаканчик был побольше.

— Дело поправимое, — возразила Софья. — Надо чаще его наполнять. К чему вам больший стакан?

Курц кивнул, как будто его вера в человеческий разум была восстановлена, и подтвердил:

— Действительно, Софья, к чему?

— Дело в том, — вмешался Лейбуш Чертковер, — что, если бы у него была посуда побольше, ее можно было бы использовать как банную шайку.

— Шайка у меня уже есть, — заявил Курц. — Единственное, что мне еще нужно, — это березовый веник!

Мотши Шайнбард постучал костылем об пол и сказал:

— Береги бороду, Лейбуш,

— Отпусти собственную, — отреагировал Лейбуш, хватаясь за подбородок, — чего тебе от моей понадобилось?

— Сделать из нее банный веник.

— Пусть твой костыль сгниет в аду, Мотши, если Гимплиных усов не хватит на десять мужиков его комплекции.

— Мой костыль тут ни при чем, — сказал Мотши. — Черт найдет ему лучшее применение. С помощью моего костыля он раскочегарит адское пламя для таких святош, как ты.

— Выпьем, господа! Пьем до дна! — воскликнул Гильденхорн, щелкая пальцем по стоявшему перед ним графину с вином.

— За твое здоровье, Гимпи! — поднял свой бокал Лейбуш.

— И за твое, Лейбуш! — откликнулся Курц. — Да позволено нам будет…

— …испить райское вино, не пролив ни капли, — закончил Лейбуш.

— Аминь, во имя всех евреев, — сказал Айзи Геллер.

— Аминь и еще раз аминь! — поддержал его Мотши Шайнбард.

— За ваше здоровье, — обратился Курц к Гедалье.

— Да позволено нам будет…

— …чтобы, — подхватил Лейбуш.

— …чтобы Господь смилостивился над нами, грешными!

— …и над нашим дорогим Гиршлом! — закончил Гильденхорн.

— Гиршл, налей себе вина, — предложил жениху Лейбуш.

…«Что делать? — думал Гиршл. — Надо терпеть до конца. Вероятно, брат моей матери был не совсем сумасшедшим, когда сбежал в лес. Возможно, он сделал это сознательно, находясь в здравом уме!»

Балобан осмотрел Гиршла с головы до ног и заявил:

— Я читаю ваши мысли, господин Гурвиц. Я читаю каждую вашу мысль. Вы у меня как на ладони.

Гиршл покраснел.

— Знаю, — продолжал Балобан, — что день, когда вы признались в своей любви, — самый счастливый в вашей жизни. Я испытывал то же самое, когда сделал предложение моей покойной жене. И так каждый из нас! Но говорю вам, это еще ничто по сравнению с тем, что вы испытаете в день свадьбы. Посмотрите, как он краснеет. Это сама невинность! Я за невинность! Она так же идет молодому человеку, как… как… к сожалению, не могу подобрать хорошее сравнение. Но зачем искать сравнения, когда у нас есть готовые клише? Невинность идет молодому человеку, как подвенечное платье невесте! Поэтому я утверждаю, что самое главное — это день свадьбы, а не день помолвки. Поверьте мне, господа, все наши сегодняшние тосты — всего лишь репетиция. Так выпьем за тот день, когда господин Гурвиц и мадемуазель Цимлих будут стоять вдвоем под свадебным балдахином!

Балобан нежно смотрел на Гиршла. Подумать только, этот галантный человек, умеющий читать чужие мысли, — тот самый человек, который бросил ему сигарету, как нищему. Но такова природа: когда мы поступаем так, как всем того хочется, даже наши мысли становятся интересны другим. Если же происходящее не устраивает их, они не уделят нам ни минуты своего драгоценного времени.

— За здоровье жениха! — Множество рук тянулось к Гиршлу.

Ему пришлось пожимать все эти руки и благодарить каждого за поздравление. Бокалы звенели, в комнате становилось все жарче. Цирл, раскрасневшись после обеда, улыбалась Берте, а Берта улыбалась ей.

Борух-Меир, в который раз наполнив свой бокал, предложил:

— А теперь выпьем за здоровье невесты!

— Вот это правильно! — одобрил Курц.

— Пусть у меня рука отсохнет, если я не хотел давно уже поднять тост за невесту, — признался Мотши Шайнбард.

— Почему же ты этого не сделал? — поинтересовался Айзи Геллер.

— Потому что его бокал не был пустым, — объяснил Лейбуш. — При каждом новом тосте следует поднимать полный бокал, а он никак не допьет того, что было налито раньше.

Быстро освободив свои бокалы, гости выпили за невесту.

Софья была сильно возбуждена. Потом она несколько поостыла, хотя и не могла понять почему.

— А теперь давайте выпьем за жениха! — предложила она, поднимая свой бокал.

Голос ее дрожал, но она храбро сжимала ножку бокала, одним глотком опустошила его, стукнула им об стол и поставила вверх дном.

— О, мужественная женщина! — отметил Лейбуш Чертковер.

— Теперь пора выпить за отца жениха! — поднял свой бокал Цимлих.

— А теперь за мать невесты, — сказал Борух-Меир.

— И за отца невесты… — сказал Гильденхорн.

— И за всех евреев, где бы они ни были, — провозгласил Лейбуш.

— И за весь мир! — добавил Айзи.

— Лехаим, Хозяин мира! Ай-ай-ай! Лехаим! Лехаим! Лехаим!

Был второй час ночи, когда Гиршл и его родители отправились домой. Гиршлу пришлось даже несколько раз остановиться по дороге. Ноги были у него тяжелые, как камень. Сам он не выпил ни капли, но пары алкоголя и запахи кушаний опьянили его, вызвали слабость во всем теле.

— Снег тает, — заметила Цирл.

Гиршл посмотрел на небо, затянутое тучами.

Цирл зевнула:

— Слава Богу, вот мы и дома.

— Воспитание детей сопряжено с испытаниями! — сказал Борух-Меир с улыбкой.

— Почему ты не открываешь? — недоумевала Цирл.

Борух-Меир сунул ключ в дверь и удивился:

— Что такое? Не открывается!

— То есть как не открывается? — насторожилась Цирл.

Борух-Меир заглянул в замочную скважину.

— С той стороны вставлен ключ, — сообщил он.

— Кто же мог вставить ключ с той стороны? — не понимала Цирл.

— Вероятно, прислуга заперла дверь, не сообразив, что нас нет дома! — предположил Борух-Меир.

— Какая прислуга? — спросила Цирл.

— Новая горничная.

Цирл стала стучать в дверь и громко звать прислугу.

— Кто там? — спрашивала горничная, спускаясь по лестнице.

Цирл продолжала стучать в дверь.

— Долго ты будешь разговаривать? Открывай!

— Это хозяйка? — спросила девушка, нащупывая дверь. — Сию минуту открою.

— Это хозяйка, и хозяин, и молодой хозяин, и они хотят, чтобы их впустили в их дом. Будь любезна, открой дверь! — попросил Борух-Меир.

— Минуточку, я только надену платье, — сказала горничная.

Хозяева пришли в ярость и стали еще громче барабанить в дверь.

— Послушайте-ка ее! Она хочет надеть платье! Можно подумать, что пришли гости с визитом.

— Как это выразился Лейбуш Чертковер? — вспоминал Борух-Меир. — Пусть мой костыль сгниет в аду, если дверь немедленно не откроется.

— Я хочу спать, — простонала Цирл, — а он тут шуточки шутит.

— Ну вот и открыто! — обрадовался Борух-Меир, потирая руки.

В прихожей тускло светил ночник. Перед тем как раздеться, Цирл осмотрела дом. Борух-Меир завел часы и положил рядом с собой. Глубоко вздохнув, Гиршл растянулся на своей постели.

Цирл потушила свет и легла в постель. Через некоторое время она повернулась к кровати мужа и спросила:

— Ты спишь?

— Нет, — ответил Борух-Меир, — не сплю.

— Я тоже не сплю.

— Знаю, — сказал Борух-Меир.

— Каким образом? — удивилась Цирл.

— Если бы ты спала, ты не разговаривала бы.

— Просто поразительно, сколько люди могут выпить! Над чем ты смеешься?

— Над анекдотом, который я вспомнил.

— Среди ночи ты в состоянии думать об анекдотах?

— Это о человеке, который пьет горькую. Его жена, решив проверить, чем он занимается, идет в кабак и видит, что он там сидит с друзьями. Они уговаривают ее выпить рюмку, другую. Вскоре она так напивается, что сползает со стула прямо под стол. «Вот так-то, дорогая, — говорит муж. — Теперь ты сама убедилась, что у меня нелегкая жизнь».

— Ты в отличном настроении, — сказала Цирл, — а я очень взвинчена. Мне так хочется спать, что я не могу заснуть.

— Ты скоро заснешь, — пообещал Борух-Меир. — Спокойной ночи.

— Кто там храпит? Из-за этого храпа я не могу заснуть, — стала ворчать Цирл.

— Я ничего не слышу, — прислушался Борух-Меир.

— Наверное, это новая горничная.

— Минуту назад она готова была примерить все свои платья, а сейчас храпит, как свинья. Блюма никогда не храпела. Посмотри на меня, я вся иззевалась, а сна ни в одном глазу! Уже, наверное, два часа ночи. Ох, как я устала! Надо заснуть.