Онлайн чтение книги Пути-перепутья
Глава двадцать третья

Бото глядел на горсточку пепла. «Как много - и как мало». Потом он снова задвинул камин экраном, в центре которого была изображена одна из сцен помпейской стенной росписи. Сотни раз взгляд его скользил по этому изображению равнодушно, не задерживаясь, лишь сегодня он вгляделся пристальней. «Минерва со щитом и копьем. Но копье приставлено к ноге. Вероятно, это символ покоя… Ах, если бы так…» Тут он встал, запер потайной ящик, лишенный главного сокровища, и прошел в передние комнаты.

По дороге, в длинном и узком коридоре, он встретил кухарку и горничную, которые как раз вернулись домой после прогулки в Тиргартен. Видя их смущение и испуг, он был несколько тронут, однако сумел это скрыть и набросился на них, правда, не без скрытой насмешки над самим собой, «пора, мол, положить этому конец». Затем он по мере своих сил разыграл Зевса-громовержца. Где они пропадают, черт побери? Разве так ведет себя прислуга в порядочном доме? Не думают ли они, что ему очень хочется сдать на руки госпоже баронессе, когда та вернется (а она может вернуться с минуты на минуту), совершенно развалившееся хозяйство и распустившуюся прислугу? И где, спрашивается, лакей? «Слышать ничего не желаю! Знать ничего не желаю! Не оправдывайтесь!» Он излил свой гнев и пошел дальше, посмеиваясь над собой. «Как легко читать проповеди и как трудно им следовать! Жалкий я проповедник! Разве сам я не позабыл все приличия? Разве сам я веду себя так, как положено в порядочном доме? Раньше - это еще куда ни шло, но что и теперь лучше не стало,- вот это беда».

Он уселся, как прежде, на балконе и позвонил. На сей раз явился и лакей с видом еще более испуганным и смущенным, нежели у девушек, в чем не было теперь ни малейшей надобности: гроза миновала.

- Скажи кухарке, что я проголодался. Ну, чего же ты ждешь? А, мне все ясно (и он рассмеялся): дома у нас хоть шаром покати. Все одно к одному. Ну что ж, пусть будет чай, уж чай-то дома найдется. А к нему парочку бутербродов - хочу есть, ничего не поделаешь. А вечерних газет не приносили?

- Слушаюсь, господин ротмистр.

Чайный столик был сервирован с непостижимой быстротой тут же на балконе, сыскалось и кое-что из съестного. Бото полулежал в качалке, созерцая голубой язычок пламени. Потом он взял из стопки «Фремденблат» - советника и наставника своей женушки, и лишь затем «Крейццейтунг», где сразу же открыл последнюю страницу.

«Господи, до чего обрадуется Кете, когда получит возможность ежевечерне изучать эту страницу сразу по выходе, следовательно, на двенадцать часов раньше, чем в Шлангенбаде. И с ней нельзя не согласиться. «Адельберт фон Лихтерло, правительственный секретарь и лейтенант запаса, и Хильдегард фон Лихтерло, урожденная Хольце, настоящим имеют честь известить о своем бракосочетании, состоявшемся сего дня». Право же, видеть, как жизнь идет своим чередом и что любовь не иссякает в мире,- это лучше всего на свете. Свадьбы, крестины. Между ними для разнообразия несколько извещений о смерти. Но про смерти незачем читать, Кете не читает, я тоже нет, вот разве что гейдельбергские «вандалы» потеряют одного из «старых соратников» и я угляжу среди траурных извещений герб землячества, тогда я читаю, это меня развлекает. Так и кажется, будто старого бурша пригласили в Валгаллу - постучать кружкой о кружку. Хотя там скорей могильными заступами стучат, а не пивными кружками…»

Он отложил газету, потому что услышал звонок… «Вдруг она?..» Оказалось - нет, просто от хозяина принесли лист пожертвований, где покамет было записано лишь пятьдесят пфеннигов. Однако Бото весь вечер сидел как на иголках, ибо был готов к неожиданностям, и всякий раз, когда очередной экипаж с чемоданом впереди и дамской шляпкой позади сворачивал к Ландграфенштрассе, он говорил себе: «Это она, она любит неожиданности; я уже слышу, как она говорит: «По-моему, вышло очень смешно».

Но Кете не приехала. Вместо Кете на другое утро пришло письмо, где она обещалась быть послезавтра, чтоб уж и обратный путь проделать совместно с госпожой Залингер, которая при всем том очень милая женщина, очень веселая, элегантная и умеет путешествовать с удобствами.

Бото отложил письмо, искренне радуясь тому, что послезавтра снова увидит свою молодую красивую жену. «В нашем сердце могут уживаться самые противоречивые чувства… Конечно, она не блещет умом, но глупая молодая жена лучше, чем вовсе никакой».

Затем Бото созвал всю прислугу и сообщил, что госпожа баронесса прибудет послезавтра, надо все привести в порядок и начистить дверные ручки. «Да, и чтоб на трюмо не было мушиных следов».

Отдав эти распоряжения, он отправился в казармы. «Если будут спрашивать, я вернусь к пяти».

Время до пяти он распределил следующим образом: до полудня в казармах, затем два часа верховой езды и, наконец, обед в клубе. Если там даже никого не окажется из знакомых, на Балафре можно рассчитывать твердо, а раз будет Балафре, значит, будет вист вдвоем и уйма придворных историй, как правдивых,. так и выдуманных. Ибо Балафре, человек, обычно заслуживающий всяческого доверия, сознательно посвящает один час каждого дня россказням и небылицам. Причем это занятие, как своего рода умственную гимнастику, он ставит выше всех остальных удовольствий и развлечений.

Все шло как по-писаному. Казарменные часы едва пробили полдень, а Бото уже сидел в седле. Сперва по Унтер-ден-Линден, потом по Луизенштрассе и, наконец, вдоль канала, в сторону Плётценского озера. Вспомнился ему тот день, когда он проезжал по этим улицам, чтобы набраться духу для разлуки с Леной, разлуки такой мучительной и неизбежной. С тех пор минуло три года. Что выпало ему на долю в эти годы? Много радости, бесспорно. Только вот радость была какая-то ненастоящая. Конфетка, не более того. А ведь одними сластями не проживешь.

Бото был еще погружен в свои размышления, когда на верховой дорожке, ведущей от Юнгфернхейде к каналу, увидел верхами двух всадников, улан, что еще издали можно было угадать по их конфедераткам. Уланы-то уланы, но кто именно? Впрочем, неясность разрешилась очень скоро, и не успели обе стороны съехаться шагов на сто, как Бото увидел, что это Рексины, двоюродные братья, из одного полка.

- А, Ринекер,- воскликнул старший,- куда путь держим?

- Куда глаза глядят.

- Далековато, на мой взгляд.

- Коли так, то до Затвинкеля.

- Вот это уже другой разговор. Тогда и я с вами, если не помешаю. Курт,- обратился он к младшему брату,- извини, но мне надо серьезно поговорить с Ринекером. А в таких делах…

- …третий лишний. Как прикажешь, Богислав, как прикажешь.- Курт приложил руку к шапке и поехал своей дорогой. А брат его, тот, кого назвали Богиславом, повернул лошадь, пристроился слева к Ринекеру, далеко опередившему его в табеле о рангах, и сказал:

- Ну, Затвинкель так Затвинкель. Надеюсь, мы не угодим на Теглицкое стрельбище, прямо под пули.

- Постараюсь не угодить,- отвечал Бото,- во-первых, ради себя самого, во-вторых - ради вас. И, наконец, в-третьих, ради Генриетты. Ибо что скажет Черная Ген- риетта, если ее дорогой Богислав будет убит, да еще дружественной пулей?

- Я думаю, это очень ее огорчит и вдобавок опрокинет наши с ней расчеты.

- Какие расчеты?

- Вот об этом-то я и хотел с вами поговорить.

- Со мной? О чем об этом?

- Вы могли бы и сами догадаться, дело не трудное. Разумеется, речь пойдет о связи. О моей связи.

- Связи! - рассмеялся Бото.- Я к вашим услугам, Рексин. Но по совести, не могу взять в толк, что заставило вас обратиться именно ко мне? Я и вообще-то не кладезь премудрости, а меньше всего - по этой части. Зато авторитетов я знаю сколько угодно. Один из них и вам знаком. При всех своих прочих достоинствах, он вдобавок друг ваш и вашего брата.

- Валафре?

- Он самый.

Рексин не без основания угадал в этом ответе и уклончивость и сдержанность, он сразу умолк, несколько раздосадованный. Но такой цели Бото отнюдь себе не ставил, а потому он снова подхватил нить разговора:

- Ох, связи, связи. Вы меня извините, Рексин, но связей бывает великое множество.

- Согласен. Однако что ни связь, всё разная.

Бото пожал плечами и улыбнулся. Рексин же явно решил не быть на сей раз таким обидчивым и повторил более спокойным тоном:

- Да, что ни связь, всё разная. Меня удивляет, что именно вы пожимаете плечами. А я-то думал…

- Хорошо, выкладывайте.

- Слушаю и повинуюсь. Помолчав немного, он начал:

- Я уже прошел все университеты, и в уланском полку, и до того (вы знаете, я довольно поздно вступил в военную службу) - в Бонне и Гёттингене, стало быть, мне не нужны ничьи наставления и ничьи советы, когда речь идет о делах обычных. Но у меня, если вдуматься, случай далеко не обычный. У меня исключительный случай.

- Все так говорят.

- Короче, я не считаю себя свободным, более того - я люблю Генриетту, или - чтобы еще точней выразить мое умонастроение - я люблю Черную Иетту. Да, да, это язвительное прозвище с откровенно вульгарным душком представляется мне вполне подходящим, коль скоро я решил обойтись без торжественных церемоний. При всем том я настроен более чем серьезно, и как раз потому, что я настроен серьезно, мне нужды нет ни в торжественности, ни в красноречии. Все это лишь ослабляет.

Бото одобрительно кивнул, поза насмешливого превосходства, принятая им в начале разговора, с каждой минутой все более покидала его.

- Иетта,- продолжал Рексин,- не насчитывает в своем роду нескольких поколений ангелов, она и сама далеко не ангел. Но скажите на милость, где они, эти ангелы? В нашей среде? Смешно. Все эти различия выдуманы, и различия в добродетели тоже. Не спорю, добродетель и тому подобные прелести существуют, но невинность и добродетель - все равно что Бисмарк и Мольтке,- другими словами, большая редкость. Я сжился с этими взглядами, я считаю их справедливыми и хочу поступать в соответствии с ними,- насколько мне удастся. А теперь послушайте, Ринекер: если бы мы вместо этого канала, скучного и прямолинейного, как все формы и формулы нашего общества, короче, если бы вместо этой поганой канавы мы ехали бы сейчас берегом Сакраменто, а вместо Теглицкого стрельбища перед нами были бы золотые прииски, я бы, не тратя ни минуты на раздумье, женился на Черной Иетте. Я не могу без нее жить - вот что она со мной сделала, а ее естественность, простота и искренняя любовь мне дороже, чем десять княгинь, вместе взятых. Но увы, я не могу причинить такое горе своим родителям и не желаю двадцати семи лет от роду подавать в отставку, чтобы сделаться ковбоем в Техасе или кельнером на миссисипском пароходе. Остается средний путь.

- То есть?

- Союз без благословения.

- Или брак без бракосочетания?

- Если вас эта формула больше устраивает, пусть так. Для меня все слова не имеют цены, как не имеет цены узаконение, освящение и прочая чепуха подобного рода. По своим воззрениям я отчасти нигилист и не слишком-то верю в пасторское благословение. Но - чтобы не быть многословным - я стою за моногамию, потому что иначе не могу, и отнюдь не в силу каких-то моральных соображений, а в силу своей, данной мне богом натуры. Мне отвратительны связи, где встреча и разлука умещаются в один час, и если я себя только что назвал нигилистом, то с еще большим правом я могу назвать себя филистером. Я тоскую по простым отношениям, по тихому и естественному образу жизни, когда сердца бьются в лад и когда человеку даны величайшие из благ: честность, любовь, свобода…

- Свобода,- повторил Бото.

- Да, Ринекер, свобода. Но, сознавая, что за этим таятся неведомые опасности и что дар свободы,- может быть, всякой свободы вообще,- есть обоюдоострый меч, который способен поранить - так или иначе, я и хотел просить у вас совета.

- А я готов вам его дать,- отвечал внезапно помрачневший Ринекер; слушая признания Рексина, он, верно, обратился мыслями к собственной жизни, прошлой и настоящей.- Да, готов дать, насколько это в моих силах. Полагаю, что вполне в моих. Итак, Рексин, заклинаю вас, оставьте свое намерение. Избранный вами путь представляет лишь две возможности, и я не знаю, какая из них хуже. Если вы намерены разыгрывать верность и благородство или, иначе говоря, отречься от общепринятой морали, от своего места в обществе, от своего происхождения, тогда - даже при условии, что вы не сразу пойдете ко дну,- вы станете скоро себе в тягость и будете страшиться себя самого. Если же дело примет иной оборот и вы, как это обычно случается, через год-другой пожелаете примириться с обществом и семьей, тут-то вы и хлебнете горя, придется расторгать узы, родившиеся из множества счастливых и - что гораздо важнее - несчастливых часов, родившиеся из пережитой вместе нужды и бедствий. А это очень больно. Рексин хотел что-то возразить, но Бото не заметил этого и продолжал:

- Дорогой Рексин! Только что вы, являя непревзойденные образцы элоквенции, говорили о связях, «где встреча и прощание умещаются в один час», но эти связи, которые и связями-то не назовешь, отнюдь не самые худшие, хуже всего те, которые - я позволю себе вторично вас процитировать - «избирают средний путь». Я предостерегаю вас, бойтесь середины, бойтесь половинчатости. То, что вы считаете победой, есть проигрыш, то, что вы считаете надежной гаванью, есть крушение. Этот путь никогда но приводит к добру, даже если с виду все идет как по маслу, если вслух не произнесено не только ни одного проклятия, но даже тихого упрека. Иначе и быть не может. Всякий поступок влечет за собой неизбежные последствия, это нельзя забывать. Что было, того не вернуть в небытие, и образ, который однажды был запечатлен в нашей душе, никогда ее не покинет. Остаются воспоминания, напрашиваются сравнения. Итак, я повторяю еще раз, дорогой друг, оставьте свое намерение, не то жизнь ваша будет непоправимо испорчена и вам не знавать уже ясности и покоя. Многое дозволено - кроме того, что задевает душу. Никогда не вовлекайте сердце в игру, даже если речь идет о вашем собственном сердце.