Страна в опасности, а он к тому же ставит под угрозу неотъемлемое право американских граждан на свободу и независимость, пытаясь им воспользоваться.
Люди имеют право делать все, что не запрещено законом, а закона, который запрещал бы вас обманывать, насколько мне известно, нет.
- Будь благодарен за хорошее здоровье.
- Которое обязательно испортится.
- Будь благодарен за жизнь.
- Которую неминуемо оборвет смерть.
- Все могло быть гораздо хуже!
- И в тысячу раз лучше!
- Они приехали из Нью-Йорка, чтобы повидаться с умирающим, и вы, по-моему, самый подходящий для них человек.
- Про что это вы толкуете? Я вроде бы пока не умираю.
- Как не умираете? Мы все потихоньку движемся к смерти. Другой дороги у нас нет.
Важно, чтоб люди почаще клялись, и неважно, верят они своим словам или нет. Недаром детишки в школах ежедневно твердят по утрам перед уроками клятву верности своей стране, хотя они еще и понятия не имеют, что такое верность или, скажем, клятва.
Чем чаще подписывал человек клятву верности, тем вернее он был предан родине, тут у капитана Гнуса не возникало ни малейших сомнений, и капрал Колодный подписывал его именем клятву верности по нескольку сот раз на дню, чтобы он мог без труда доказать, что предан родине самоотверженней, чем кто бы то ни было другой.
- А если мы дадим вам право выбирать и вы будете участвовать только в безопасных вылетах, чтобы, не рискуя жизнью, дотянуть до пятидесяти пяти?
- Не нужны мне безопасные вылеты. Я не хочу больше участвовать в этой войне.
- И вы готовы допустить, чтоб наша страна потерпела поражение?
- Да не потерпит она поражения! У нас куда больше людей, больше денег и материальных ресурсов. А главное, у нас есть миллионов десять вояк в тылу, которые могут меня заменить. У нас ведь один воюет и умирает, а десятеро обогащаются и живут в свое удовольствие. Нет уж, пускай теперь убивают кого-нибудь другого.
- А если каждый стал бы так рассуждать?
- Тогда-то я уж точно был бы полным кретином, если б рассуждал по-другому.
Мой воинский долг - рыть ямы до конца войны, и я выполняю его безукоризненно, меня даже представляли к медали "За примерную службу". Твой долг - учиться летать, с надеждой, что это тоже до конца войны. А долг боевых частей за океаном - поскорее выиграть войну, и хотелось бы, чтоб они выполняли свой долг так же безукоризненно, как я. Ведь будет несправедливо, если меня заставят трудиться еще и за них, верно я говорю?
Он один тут не сумасшедший, даром что псих.
- Так на чем мы остановились? Прочитайте-ка мне последнюю фразу.
- "Прочитайте-ка мне последнюю фразу".
- Да, не мою последнюю фразу, болван!
- "Прочитайте-ка мне последнюю фразу".
- Это моя последняя фраза!
- Никак нет, сэр. Это моя последняя фраза. Я вам только что ее сказал. Припоминаете, сэр? Пятнадцать секунд назад.
- Ох ты ж распрогоссссподи Иисусе Христе! Да прочитайте мне его последнюю фразу, болван! И назовите, кстати, свою вонючую фамилию, будь она неладна.
- Попинджей, сэр.
- Следующий вы, Попинджей. Этот разбор закончим и начнем ваш. Ясно?
- Так точно, сэр! А в чем меня будут обвинять?
- А какая, к дьяволу, разница, Попинджей? Вы слышали про ученье? Вот мы вас и научим - разберемся с Клевинджером и научим.
Он был широко образованным и глубоко безмозглым, о чем знали все, кроме тех, кому это предстояло вскоре узнать.
Я развитой человек, читаю разные замечательные книги, но никак не могу понять направления, чего мне собственно хочется, жить мне или застрелиться, собственно говоря.
Простите, таких легкомысленных людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал.
Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного.
Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину.
Голодная собака верует только в мясо.
А я вот, должно быть, ниже любви.
Вы смело смотрите вперед, и не потому ли, что не видите и не ждете ничего страшного, так как жизнь еще скрыта от ваших молодых глаз?
Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу.
Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь.
Если позволить вам поцеловать руку, то вы потом пожелаете в локоть, потом в плечо.
Если против какой-нибудь болезни предлагается очень много средств, то это значит, что болезнь неизлечима.
Дедовы капиталы… да свои домашние причиндалы - вот что все защищают! А кто, спрашивается, защищает достойных людей? Кто воюет за их голоса? Нет у нас патриотизма! И даже матриотизма нету!
- Они стараются меня убить.
- Да почему именно тебя?
- А почему они в меня стреляют?
- На войне во всех стреляют. Всех стараются убить.
- А мне, думаешь, от этого легче?
- Да кто "они"-то? Кто, по-твоему, старается тебя прикончить?
- Каждый из них.
- Из кого "из них"?
- А как ты думаешь?
- Понятия не имею!
- А раз понятия не имеешь, так откуда ж ты знаешь, что они не стараются?
- Когда я был мальчишкой, я ходил с дынькой за пазухой. Пристрою под рубашкой и хожу.
- Для чего?
- А чтоб не совать за пазуху арбуз. Когда мне не удавалось добыть дыньку, я совал за пазуху небольшой арбуз. По размеру-то он примерно с дыньку, но форма у него гораздо хуже - хотя не в форме, конечно, дело.
- Для чего ты совал за пазуху дыню или арбуз? Вот что мне хотелось бы узнать.
- А чтоб не ходить с камнем за пазухой. Что ж я, по-твоему, злодей?
- Так зачем…
- За пазухой, сколько раз можно объяснять? Мне, понимаешь ли, всегда хотелось грудь колесом. Не в форме дело, я ж тебе говорил. Мне хотелось, чтоб у меня была могучая грудь. Мощная, понимаешь? На форму мне было наплевать. Я хотел выглядеть могучим и старался переупрямить природу, вроде тех психов, которые мнут с утра до ночи резиновые мячики в руках, чтобы у них выросли здоровенные кулаки. Я и мячики в руках мял…
- Для чего?
- Для рук, для чего же еще? Возьму в каждую руку по мячику и мну.
- Да зачем ты их мял?
- А затем, что мячики…
- Лучше арбуза?
- Нет, мячики мне были нужны для сохранения репутации: если б кто-нибудь сказал, что у меня камень за пазухой, я бы раскрыл ладони, и он понял бы, что не камень, а мячики и не за пазухой, а в руках. Трудно не понять, верно? Только вот не уверен я, что меня понимали: иногда, бывало, поглядит человек на мои здоровенные кулаки - я ведь их здорово мячиками укрепил - и думает, что у меня камень за пазухой.
Потому что человек, озабоченный своим спасением перед лицом реальной и неминуемой опасности, считался нормальным. Орр летал, потому что был псих, а будучи нормальным, отказался бы от полетов - чтоб его обязали летать, как всякого нормального пилота, по долгу воинской службы. Летая, он проявлял себя психом и получал право не летать, но, реализуя это право, становился нормальным и отказаться от полетов не мог.
- Неужели не замечал? Точно тебе говорю: у него темно в глазах, только сам он про это не знает. А настоящего-то мира и не видит.
- Как же он может не знать?
- А как он может узнать? Ну как он увидит, что у него темно в глазах, если у него темно в глазах?
...человек, каким ты его полюбил, не равняется человеку, каким ты будешь любить его в итоге.
Иногда на него, погруженного в книги, накатывало сознание, что он почти ничего не знает, почти ничего не читал; и путь к желанному покою преграждала мысль, что у него слишком мало времени в жизни на все это чтение и на всю эту учебу.
Так создан мир: что живо, то умрет
И вслед за жизнью в вечность отойдет.
Она к нему влеклась,
Как будто голод рос от утоленья.
Засыпь хоть всей землею
Деянья темные, их тайный след
Поздней иль раньше выступит на свет.
Рост жизни не в одном развитье мышц.
По мере роста тела в нем, как в храме,
Растет сложенье духа и ума.
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
Досадно, ведь.
По-видимому, я перемудрил.
Но, видит бог, излишняя забота –
Такое же проклятье стариков,
Как беззаботность – горе молодежи.
Идем и все расскажем королю.
В иных делах стыдливость и молчанье
Вреднее откровенного признанья.
Краткость ест душа ума,
А многословье – тело и прикрасы.
Не верь дневному свету,
Не верь звезде ночей,
Не верь, что правда где-то,
Но верь любви моей.
- Что читаете, милорд?
- Слова, слова, слова…
Ибо сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке.
Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?
Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними?
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Так всех нас в трусов превращает мысль
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
Если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотою. И скорей красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность исправит красоту. Прежде это считалось парадоксом, а теперь доказано.
А если тебе непременно надо мужа, выходи за глупого: слишком уж хорошо знают умные, каких чудищ вы из них делаете.
Влиятельных безумцев шлют в тюрьму.
Зачем мне льстить, когда твое богатство
И стол, и кров – один веселый нрав?
Нужде не льстят.
Страшится или любит женский пол –
В нем все без меры, всюду пересол.
Моей любви изведали вы вкус,
Люблю я слепо, слепо и страшусь.
Где чувство в силе, страшно пустяка;
Где много любят, малость велика.
У каждой страсти собственная цель,
Но ей конец, когда проходит хмель.
Печаль и радость в дикости причуд
Сметают сами, что произведут.
1..103..144Не может жизнь по нашей воле течь.
Мы, может статься, лучшего хотим,
Но ход событий не предвосхитим.