Смотрите же, с какою грязью вы меня смешали. Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов. Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты. А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон, и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что же вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.
Долг каждого – беречься от беды
Всей силой, предоставленной рассудку.
У нас нередко дело заминает
Преступник горстью золота в руке,
И самые плоды его злодейства
Есть откуп от законности.
Слова парят, а чувства книзу гнут.
А слов без чувств вверху не признают.
Я сердце вам сломаю, если все ж
Оно из бьющегося материала,
И пагубные навыки не сплошь
Его от жизни в бронзу заковали.
Кто волей слаб, страдает больше всех.
Прошу простить меня за правоту,
Как в наше время просит добродетель
Прощенья у порока за добро,
Которое она ему приносит.
В маске доброты
Вы скоро сами пристраститесь к благу.
Повторность изменяет лик вещей.
В противность злым привычкам добрый навык
Смиряет или гонит прочь чертей.
Из жалости я должен быть суровым.
Где судят все на глаз, а не умом.
Там видят только кару, а не смотрят,
За что она.
Но что за смысл без умолку твердить,
Что это надо сделать, если к делу
Есть воля, сила, право и предлог?
О мысль моя, отныне будь в крови,
Живи грозой иль вовсе не живи!
Больной душе и совести усталой
Во всем беды мерещится начало.
Так именно утайками вина
Разоблачать себя осуждена.
Но всякую любовь рождает время,
И время, как показывает жизнь,
С годами ослабляет это пламя.
Огонь самой любви
Приводит к угасанью от нагара,
И если чувствам ходу не давать,
Они мельчают от переполненья.
Что хочется, то надо исполнять,
Покамест есть желанье: у хотенья
Не меньше дел и перемен на дню,
Чем рук, и планов, и голов на свете.
А после поздно плакать и вздыхать.
... Но тела не ранят
Вовсе: одна лишь душа уколы жестокие чует.
Кто в наше время хоть немного не тронулся, тот и есть настоящий сумасшедший...
Какого только вранья не найдёшь в наших собственных дневниках!
Мы испытываем чувство вины почти каждое мгновение нашей жизни, а к концу оно достигает таких невыносимых размеров, что у нас не остаётся иного выхода, кроме как умереть, спастись бегством.
Невозможно представить собственную смерть, и каждый раз, пытаясь сделать это, мы понимаем, что всё ещё присутствуем как зрители. Никто не верит в собственную смерть; в подсознании каждый из нас убеждён в своём бессмертии.
Не пытайтесь осчастливить людей, люди не хотят быть счастливыми.
Нельзя вырасти на Кавказе, созерцая ночами тысячи чистых и ярких звёзд, и не иметь в душе хотя бы отсвета религиозного чувства.
Поскольку я совершенно не религиозен, мне некого винить и не к кому обратиться с жалобой.
Душа истерика подобна ребенку, обладающему тайной, которой никто не должен знать, но о которой все должны догадаться.
Чем ближе к Богу, тем труднее в Него верить.
Я сомневаюсь, что мы когда-либо имеем дело с воспоминаниями детства; воспоминания, связанные с детством, — вот, пожалуй, единственное, чем мы располагаем. В наших детских воспоминаниях юные годы предстают не такими, какими они были, а такими, какими видятся нам в более поздний период жизни, когда вызываются из памяти.
Прежде она была несчастна и разумна, теперь стала счастливой и помешанной.
Я сказал ей, что она вылечилась ото всего, кроме жизни.
Сильный властвует над всеми.
То, что ты можешь держать под контролем, держи под контролем. Пусть всё остальное, тебе не подвластное, идёт, как идёт. И если тебе суждено потерпеть поражение, прими его, но с оружием в руках.
Если ты убиваешь того, кого любишь, значит, ты проклят.
Даже проклятые умеют любить.
Думайте же о нас , не стирайте нас из своей памяти и не забывайте нас!
Желает ли их сердце обнять меня?
Это было частью сарказма, но все же лучше чем презрение.
Руби их все, пока не станешь свободной. Свобода, Индия, это тебе не чаепитие с пирожными. Свобода - это бой.
Говорите, что сейчас не то время, чтобы думать об искусстве? Что, собственно, вы имеете в виду? И когда, если не теперь?
Отсечение головы правителя - мера крайняя, чрезвычайная, к ней прибегать не рекомендуется. Это создает опасный прецедент.
Он торговал будущим - единственной валютой, более прочной, чем доллар.
Любить - значит рисковать жизнью.
Возможно, отец был прав: он любил говорить, что на самом деле трагедия человеческой жизни заключается в неспособности до конца осознать собственное бытие; оно утекает меж пальцев, и с возрастом это осознание дается все труднее. Быть может, вы уже упустили свое время и есть такие вещи в вашей жизни, которые, как это ни печально, вы уже не поймете никогда.
Мы сами себя не знаем. Не знаем, зачем и почему поступаем так, а не эдак, не ведаем, почему любим или ненавидим или бросаем камень в стекло.
Любовь никогда не приходит с той стороны, откуда ты ее ждёшь, — она подкрадётся к тебе сзади на мягких лапах и саданёт тебя по башке, словно булыжником.
Перед лицом безумия разум бессилен
Проси на письмо подробней ответить,
Воска лощеная гладь мне ненавистна пустой!
Пишет пускай потесней и поля заполняет до края,
Чтобы глазами блуждать дольше я мог по строкам...
Впрочем, не надо: держать утомительно в пальцах тростинку.
Пусть на табличке стоит слово одно: "Приходи!"
Будущее как казино: все делали ставки, и каждый надеялся выиграть.
Наши истории — вот то, что мы таскаем за собою в наших странствиях через океаны и границы, через жизнь. Небольшой запас забавных случаев, всех этих «а потом случилось вот что», наших личных «жили-были когда-то». Мы — это наши истории, а когда мы уходим, то, если повезет, наши истории обеспечат нам жизнь вечную.
Жизнью движет ярость, подумал он тогда. Ярость — сексуальная, лежащая в основе эдипова комплекса, скрытая в политике, в магии, в звериной жестокости — заставляет нас достигать заоблачных высот или опускаться на невообразимые глубины.
Лучшее, что в нас есть, тонет в наших пороках.
1..104..144— Лишь тот видит всю картину, — пробормотал он, — кто выходит за ее рамки.