ЧТО МЫ УВИДЕЛИ В ВОДОЕМЕ

Онлайн чтение книги Рассказы охотника
ЧТО МЫ УВИДЕЛИ В ВОДОЕМЕ

Прошло чуть больше двух недель с той ночи, когда я потерял полсоверена, но зато нашел тысячу двести пятьдесят фунтов.

Вместо ужасной ямы, которую, как оказалось, мы все-таки не зря прозвали Эльдорадо, перед моими глазами теперь открывался совсем иной вид, залитый серебристым светом луны. Мы, то есть Гарри, я и два кафра, расположились с фургоном и шестью волами на склоне возвышенности, поросшей кустарником. Впрочем, там, где мы разбили лагерь, кустарник был редким и кое-где над ним поднимались мимозы с плоскими кронами. Справа от нас пел песенку ручей, проложивший в склоне глубокое русло. По берегам его зеленели адиантум, дикая спаржа и другие красивые растения. Ручей пробил себе путь в красном граните. Много веков он терпеливо размывал огромные каменные глыбы и выдолбил наконец глубокие желоба и широкие чаши. Мы пользовались ими для купания. Ни одна ванна из порфира[27]Порфир — изверженная горная порода. или алебастра, в которых омывались римские дамы, не могла сравниться с нашими природными бассейнами для купания. И это в каких-нибудь пятидесяти футах от скерма — изгороди из колючей мимозы, которую мы поставили вокруг фургона, чтобы предохранить себя от нападения львов. О том, что они бродят неподалеку, мне сказали следы, хотя самих львов мы не видели и не слышали.

Ванной нам служила большая промоина, над которой вода потрудилась особенно хорошо. На краю ее росла удивительно красивая старая мимоза. Прямо от нее начиналась большая и ровная глыба гранита, окруженная зарослями адиантума и других папоротников. Она полого спускалась к наполненной чистейшей водой гранитной чаше шириной около десяти футов и глубиной около пяти. Сюда-то мы и ходили каждое утро купаться, и эти восхитительные минуты принадлежат к моим наиболее приятным воспоминаниям. В то же время, как вы сейчас услышите, это очень тягостные воспоминания. Стояла чудесная ночь. Мы с Гарри сидели с наветренной стороны костра, а двое кафров жарили бифштексы из мяса антилопы импала, которую Гарри, к своей великой радости, застрелил утром. Мы были вполне довольны друг другом и даже всем миром в целом, насколько это вообще возможно. Ночь была великолепная, и толком рассказать о строгой красоте освещенных луной дебрей может только такой человек, у которого на кончике языка больше слов, чем у меня. Великий океан зарослей молчаливо катил волны кустарников все дальше и дальше к таинственному северу. Далеко внизу, справа от нас, несла свои воды широкая река Олифантс. Чтобы добраться до нее, пришлось бы спуститься на целую милю или даже больше. Подобно зеркалу, она отражала серебристые копья лунных лучей, направленных прямое ее грудь, а на гору и равнину свет луны ложился причудливыми яркими линиями. На берегах реки росли высокие деревья, и кроны их торжественно возносились к небу. Бесшумная красота ночи обволакивала их, словно облаком. Повсюду царило молчание — молчание в звездной бездне, молчание на груди спящей земли. В такие минуты в уме человека рождаются возвышенные мысли и он способен забыть о своем ничтожестве, почувствовав себя частицей огромного первозданного мира, окружающего его.

— А это что? Слышите?

Снизу, от самой реки, поднимался громкий, раскатистый звук. Он повторялся снова и снова. Это лев искал добычу.

Я заметил, что Гарри вздрогнул и слегка побледнел. Он был достаточно смелый мальчик, но рык льва, впервые услышанный в торжественной тиши Бушвелда, испугает любого.

— Это львы, мой мальчик, — сказал я. — Они охотятся внизу, у реки. Но я полагаю, тревожиться нечего. Мы здесь уже третью ночь, и если бы они собирались нанести нам визит, то, наверно, сделали бы это раньше. Впрочем, не мешает подбросить дров в костер. Послушай, Фараон, сходи-ка с Джим-Джимом, принесите еще хвороста, пока мы не заснули. А то эти кошки замурлыкают у тебя над ухом еще до рассвета.

Фараон, большой, мускулистый свази, нанявшийся ко мне в работники еще в Пилигримс Ресте, засмеялся, встал, потягиваясь, и крикнул Джим-Джиму, чтобы тот захватил топор и веревку. Они пошли по освещенному луной пространству к зарослям протеи медоносной, где мы обычно обрубали на топливо сухие сучья. Фараон был отличный парень. Думаю, его прозвали Фараоном потому, что он смахивал на египтянина, да и походка у него была просто царственная. Однако вел он себя довольно своевольно, настроение у него то и дело менялось, и немногие могли поладить с ним. К тому же, когда ему попадалось спиртное, он пил, как рыба, а уж если напивался, то становился невероятно кровожадным. Таковы были дурные стороны его натуры. А хорошее в нем было то, что, как большинство людей зулусской крови, он сильно привязывался к человеку, если, разумеется, тот ему нравился. Он был трудолюбивым, рассудительным человеком, отчаянным смельчаком и, попав в беду, проявлял редкое мужество. Ему было около тридцати пяти лет, но он еще не стал кешла, то есть мужчиной с головным кольцом. Я подозревал, что у него случились какие-то неприятности в стране свази и племенные власти не разрешали ему носить кольцо.[28]У зулусов разрешение носить головное кольцо давалось специальным приказом короля или вождя. Оно было не столько привилегией, сколько наградой, дающей право вступать в брак. Потому-то он и ушел работать на золотые прииски.

Второй слуга, Джим-Джим, еще юноша, был кафр из племени мапочей, или кнобнозов, и, даже зная, что случилось потом, я не могу сказать о нем ничего хорошего. Он был ленив и невнимателен.

Ну так вот, они ушли, хотя Джим-Джиму совсем не хотелось покидать лагерь в такой час, даже при ярком сиянии луны. Через некоторое время они благополучно возвратились с большой вязанкой хвороста. Поддразнивая Джим-Джима, я спросил, не попался ли ему кто-нибудь навстречу. Он ответил, что видел пару больших желтых глаз, уставившихся на него из-за куста, и слышал чей-то храп.

Однако произведенный тут же беспристрастный допрос убедил меня, что желтые глаза и храп существовали, видимо, только в живом воображении Джим-Джима, а потому его тревожное сообщение не очень меня обеспокоило. В костер подбросили дров, я забрался за скерм и спокойно заснул рядом с Гарри.

Среди ночи я внезапно проснулся. Не знаю, что именно меня разбудило. Луна заходила, она уже почти исчезла за кустами, и я видел только ее красный краешек. Подул ветер. Он быстро нес длинные гряды облаков по звездному небу. Ночь стала другой. По виду неба я определил, что до рассвета остается часа два.

Волы, как обычно привязанные к дышлу фургона, вели себя неспокойно, громко сопели и фыркали, то поднимаясь с земли, то снова ложась. Я заподозрил, что они кого-то учуяли, и вскоре узнал кого: ярдах в пяти-десяти от нас зарычал лев, не очень громко, но достаточно внушительно, чтобы у меня душа ушла в пятки.

Фараон спал по другую сторону фургона. Заглянув под повозку, я заметил, что он поднял голову и прислушивается.

— Лев, нкоси, — прошептал он, — лев!

Джим-Джим тоже вскочил, и даже при слабом свете гаснущего костра было видно, как он перепуган.

Я решил, что пора объявить осадное положение, велел Фараону подбросить дров в костер и разбудил Гарри, который способен был безмятежно проспать светопреставление. Сначала он немного испугался, но тут же загорелся любопытством и пожелал встретиться с его величеством лицом к лицу. Я зарядил свою винтовку и сунул в руки Гарри его ружье системы Уэстли Ричардса. Оно очень удобно для юношей — легкое и бьет наповал. Потом мы стали ждать.

Долгое время все было спокойно, и я уже подумал было, что лучше всего снова улечься спать, но тут вдруг услышал в каких-нибудь двадцати ярдах от скерма — нет, не рев, а характерное покашливание. Мы всматривались в темноту, но ничего не могли разглядеть. Опять тревожное ожидание. Ждать нападения с любой стороны, нападения, которого, впрочем, может и не быть, — уверяю вас, это очень взвинчивает нервы. У меня был большой опыт, но я беспокоился за Гарри. Удивительно, насколько присутствие близкого человека лишает нас хладнокровия в минуты опасности. Стало довольно прохладно, однако я чувствовал, как по носу у меня катятся капли пота, и, чтобы отвлечься, принялся наблюдать за жуком, которого, видимо, привлек свет костра. Он сидел перед огнем и задумчиво шевелил усами.

Вдруг жук подскочил и едва не угодил в огонь. Подскочили и мы. Удивляться нечему: под самой изгородью раздался страшный рев, от которого дрогнул фургон, а у меня перехватило дыхание.

Гарри вскрикнул, Джим-Джим завопил во все горло, а бедные волы жалобно замычали и от страха задрожали так, что чуть не выскочили из шкуры.

Ночь стала совсем темной — луна зашла, тучи заволокли звезды. Только хорошо разгоревшийся костер давал немного света. Но вы же знаете, стрелять при свете костра бесполезно. Он не проникает сквозь тьму, а противник ваш прекрасно видит из мрака и костер, и вас.

Волы, которые было поутихли, снова учуяли льва, и началось то, чего я больше всего боялся: они принялись рваться с привязи, чтобы стремглав ринуться в заросли. Львы прекрасно знают эту особенность нрава волов. Вообще волы, на мой взгляд, самые глупые животные на свете, по сравнению с ними любая овца — настоящий Соломон. Лев редко подкрадывается к стаду или упряжке. Он добивается того, чтобы волы учуяли его, сорвались с привязи и разбежались по кустарнику. Там, в темноте, они, разумеется, совершенно беззащитны, а лев спокойно выбирает самого упитанного и с аппетитом ужинает им.

Вот так шестерка наших бедных волов принялась кружиться и в неистовстве чуть не растоптала нас. Мы поспешили убраться с их пути, чтобы они не задавили нас насмерть или не изувечили. Один вол все-таки слегка задел Гарри, а бедного Джим-Джима захлестнула под мышками веревка, которой были привязаны волы, и его отбросило далеко в сторону. Он грохнулся в нескольких шагах от меня.

Не выдержав напряжения, переломилось дышло, и слава Богу, а то фургон наверняка перевернулся бы. Еще через минуту волы, веревки, упряжь, сломанное дышло, фургон — все смешалось в одну ревущую кучу, которая то вздымалась, то опадала. Словом, получился узел, который невозможно было развязать.

Это ненадолго отвлекло мое внимание от льва. Но пока я соображал, что же все-таки предпринять и что будет, если волы вырвутся в заросли и пропадут там (ошалевший скот мчится как безумный), лев снова напомнил о себе, и притом самым неприятным образом Я вдруг увидел при свете костра желтую тень, летящую по воздуху в нашу сторону.

— Лев! Лев! — заорал Фараон.

В тот же миг лев, вернее, львица, ибо зверь оказался большой худущей самкой, видимо, вконец обезумевшей от голода, опустился прямо в середине нашего лагеря и стоял теперь в дымной мгле, хлеща хвостом и громко рыкая. Я схватил винтовку и выстрелил, но в неверном свете костра, среди всеобщего смятения я в львицу не попал, зато чуть не прикончил Фараона. Вспышка от выстрела ярко осветила всю сцену, производившую, уверяю вас, самое дикое впечатление. Вокруг фургона метались в куче волы. Казалось, что головы растут у них из крестцов, а рога торчат из спин. Костер дымил вовсю, и только в самой глубине столба дыма блистал огонь. На переднем плане, там, куда забросили его дико мечущиеся волы, лежал охваченный ужасом Джим-Джим. А в центре стояла большая тощая львица и смотрела на нас голодными желтыми глазами. Она рычала с подвыванием, лихорадочно соображая, как ей поступить.

Однако в нерешительности она пребывала недолго, не дольше, чем требуется для того, чтобы искра погасла во мраке. Я не успел ни выстрелить еще раз, ни вообще шевельнуться, как она с дьявольским хрипом кинулась на бедного Джим-Джима.

Я услышал крик несчастного юноши и одновременно увидел, что ноги его взметнулись в воздух. Львица схватила его за шею и рывком перебросила себе на спину, так что ноги его свесились с другой стороны.[29]Я знаю случай, когда лев унес таким образом быка-двухлетку, перепрыгнув каменную стену высотой в четыре фута. Потом его отравили стрихнином, положенным в остатки туши бычка. Когти льва и поныне хранятся у меня. — Примеч. автора. Затем без всяких видимых усилий, одним прыжком перемахнула через скерм и, унося бедного Джим-Джима, скрылась во мраке, в сторону нашего купального бассейна. Мы вскочили, почти обезумев от ужаса, и бросились в погоню, стреляя наугад. Мы надеялись, что выстрелы напугают ее и заставят бросить жертву. Но львица исчезла во мраке вместе с Джим-Джимом, преследовать ее до рассвета было бы безумием: мы рисковали разделить участь бедняги.

Итак, мы забрались обратно за изгородь и принялись ждать утра, до которого теперь оставалось не больше часа. У всех было тяжело на сердце. Пытаться расцепить волов пока не рассветет не имело смысла, и нам оставалось лишь сидеть да раздумывать, почему одного из нас унес зверь, а другие целы и невредимы, и тешить себя несбыточными надеждами, что бедному нашему слуге чудом удастся спастись из пасти львицы.

Наконец первые проблески рассвета поползли, словно призраки, вверх по склону возвышенности и высветили спутавшиеся рога волов. Бледные и испуганные, мы принялись высвобождать животных, ожидая, когда совсем рассветет, чтобы отправиться по следу львицы. Но тут нас ждали новые неприятности. Когда нам с превеликим трудом удалось наконец расцепить беспомощных огромных волов, оказалось, что один из них тяжело болен. Он стоял, расставив ноги и понурив голову. Сомнений не было — вол заболел пироплазмозом. Я это понял сразу.

Во время путешествий по Южной Африке наибольшие неприятности причиняют, пожалуй, волы. Они способны довести человека до белого каления. Вол не обладает сопротивляемостью болезням и не упускает случая подхватить какой-нибудь таинственный недуг. Назло вам он теряет в весе неизвестно по какой причине и подыхает от истощения; самое большое наслаждение для него неожиданно свернуть в сторону или отказаться тащить фургон на середине реки либо как раз тогда, когда колесо по ступицу застряло в грязи. Стоит вам поехать по плохой дороге — и через несколько миль вы убедитесь, что у него сбиты ноги. Пустите его пастись — и вы скоро обнаружите, что он убежал, а если не убежал, так наелся, чтобы напакостить вам, «тюльпана» и отравился. С ним всегда что-нибудь случается. Вол — гнусное животное. Поведение нашего вола вполне соответствовало привычкам этой породы: он заболел пироплазмозом — надо думать, нарочно — именно в тот час, когда лев унес его погонщика. Ничего другого я и не ожидал, а потому нисколько не удивился.

Ну так вот, плакать было бесполезно, хотя слезы так и навертывались на глаза. Если заболел один вол, то и остальные, скорее всего, заразятся, хотя мне их продали как «просоленных», то есть не подверженных пироплазмозу и легочной чуме. В Южной Африке со временем к этому привыкаешь — ведь ни в какой другой стране не бывает, вероятно, столь массового падежа скота.

Итак, захватив винтовку, я отправился вместе с Гарри на поиски останков несчастного Джим-Джима или хотя бы его одежды. Фараона нам пришлось оставить сторожить волов, не зря же я называл их тощими коровами фараона.[30]Намек на библейское сказание о вещем сне фараона, который увидел сначала семь тучных, а затем семь тощих коров, предвещавших соответственно урожайные и голодные годы. Почва вокруг нашего лагеря была твердой и скалистой, и мы не могли найти следов львицы, хотя у самого скерма обнаружили несколько капель крови. Ярдах в трехстах от лагеря, немного вправо от него, росло несколько кустов протеи медоносной вперемежку с обычными для этих мест деревцами мимозы. Я направился туда, предполагая, что львица наверняка затащила свою жертву в кусты, чтобы там ее сожрать. Мы стали пробираться по высокой траве, прижатой к земле выпавшей росой. Не прошло и двух минут, как ноги у нас промокли по самую щиколотку, словно мы брели по воде. Однако мы все же добрались до зарослей и в сером свете наступающего утра медленно и бесшумно вошли в их гущу. Под деревьями было еще темно, ибо солнце не поднялось, а потому мы двигались очень осторожно, все время опасаясь набрести на львицу, облизывающую кости бедного Джим-Джима. Но львицы мы не увидели и не нашли даже фаланга пальца Джим-Джима. Здесь ее не было.

Продираясь сквозь кустарник, мы обыскали, казалось бы, все подходящие участки, но с тем же результатом.

— Видно, она унесла его, — сказал я с грустью. — Так или иначе, Джим-Джим уже мертв и помочь ему мы не можем, да смилуется над нами Господь. Что теперь делать?

— Думаю, нам следует умыться в каменной чаше, а потом вернуться и поесть. Я весь перемазался, — сказал Гарри.

Это было практичное, хотя и несколько бездушное предложение. Во всяком случае, мне показалось бездушным говорить о купании, когда беднягу Джим-Джима только что съели. Однако я не поддался своим чувствам, и мы отправились к чудному местечку, которое я уже описал. Я первый достиг его, спустившись по заросшему папоротником берегу. И тут же с воплем кинулся назад, потому что у самых моих ног раздалось грозное рычание.

Оказывается, я спрыгнул чуть ли не на спину львицы, которая спала на глыбе, где мы обычно сушились после купания. Не успел я опомниться и прицелиться, как львица с сердитым рыком перемахнула через бассейн с хрустальной водой и исчезла на противоположном берегу. Все это произошло в одно мгновение, с быстротой молнии.

Она спала на гранитной глыбе. Боже мой, что лежало рядом на залитой кровью скале! Красноватые останки бедного Джим-Джима!

— Ой, папа, папа! — закричал Гарри. — Погляди на воду!

Я посмотрел. В центре чарующей, спокойной заводи плавала голова Джим-Джима. Львица откусила ее, и она по наклонной скале скатилась в воду.


Читать далее

ЧТО МЫ УВИДЕЛИ В ВОДОЕМЕ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть