Онлайн чтение книги Пробужденный Reawakened
Глава 1. Обитель муз

– Пятнадцать пятьдесят, – с сильным акцентом проворчал водитель.

– Извините, вы принимаете карточки? – спросила я, стараясь быть вежливой.

– Не-а. Никаких карточек-шмарточек.

Я коротко улыбнулась глазам, глядевшим на меня из-под тяжело насупленных бровей в зеркале заднего вида, и послушно вытащила кошелек. Сколько ни езжу в нью-йоркских такси, никак не могу привыкнуть к грубости шоферов. Впрочем, альтернативой был семейный водитель, который по совместительству исполнял роль няньки и орлиным взором следил за каждым моим шагом, чтобы потом доложить родителям. Нет уж, лучше глоток свободы – пускай и с привкусом нью-йоркских кэбов.

Я сунула водителю двадцатку и открыла дверцу. Не успела я выбраться на тротуар, как он рванул с места, будто за ним гналась полиция. Мне стоило немалых трудов удержаться на ногах и не задохнуться в туче выхлопных газов, любезно оставленных им на прощание.

– Вот сволочь, – пробормотала я, кое-как разгладила подвернутые брюки и присела на корточки, поправляя ремешок кожаных итальянских сандалий.

– Вам помочь, мисс? – поинтересовался над ухом приятный молодой голос.

Я выпрямилась и окинула паренька оценивающим взглядом. Джинсы из универмага, футболка «Я ♥ Нью-Йорк», вид провинциального простачка… Нет, этот точно не местный. Ни один ньюйоркец не надел бы такую майку и под страхом смертной казни. Сам парень был симпатичным, но я прикинула, что в городе он явно недавно и без родительского благословения, и решила, что продолжение разговора будет пустой тратой времени. Не мой тип.

Какой тип мой , я еще не выяснила, но была уверена, что пойму это, как только его увижу.

– Спасибо, не нужно, – улыбнулась я. – Со мной все отлично.

И я размашистым шагом устремилась к ступеням Метрополитен-музея. Девчонки в школе наверняка сочли бы меня идиоткой, что я упустила симпатичного мальчика, потенциального бойфренда или хотя бы неплохой шанс поразвлечься. Однако я старалась не давать обещаний, которых не собиралась исполнять – особенно парням, не соответствующим моим представлениям об Идеальном Мужчине. Список требований был еще не закончен, но неуклонно пополнялся с тех самых пор, когда меня начали интересовать мальчики. Впрочем, я и без списка не стала бы бросаться в омут с головой.

Поймите меня правильно. Да, я разборчивая, ношу только дизайнерские шмотки и получаю столько карманных денег в месяц, сколько большинство моих сверстников не зарабатывают за год. Но я не сноб. Родители всегда возлагали на меня определенные ожидания, и деньги просто служили их зримым воплощением. Меня всю жизнь учили, что первое впечатление – самое верное. И сколько бы я ни пыталась найти опровержение этому правилу, общаясь с людьми в школе и за ее пределами, обычно оно подтверждалось.

Мой отец, успешный финансовый юрист, любил повторять: «Банкиры встречают по галстуку» – отсылка к понятно какой пословице. А для матери это было сродни заповеди: она целыми днями сидела на верхотуре гигантского небоскреба, принадлежащего крупнейшей в городе медиакомпании, и надиктовывала распоряжения личному секретарю. Они с отцом потрудились вбить мне в голову, что без приличного внешнего вида на серьезное отношение нечего и рассчитывать.

Большую часть времени я была предоставлена самой себе – постольку, поскольку оправдывала их ожидания. Что там в списке? Хорошо учиться, изображать любящую дочь, дружить только с одноклассницами из частной школы для девочек… И конечно, не встречаться с неправильными парнями. Ну, здесь родители могли не беспокоиться: парня у меня не было вообще. Взамен я получала щедрые карманные деньги и свободу исследовать Нью-Йорк как мне угодно. Свободу, которой я была твердо намерена воспользоваться в первый день своих последних весенних каникул.

Метрополитен-музей всегда был одним из моих любимых убежищ. Не только потому, что родители одобряли такое времяпрепровождение – само по себе несомненный плюс, – но и потому, что это отличное место для наблюдения за людьми. Я до сих пор не решила, чем хочу заниматься в будущем, но выяснить мне это предстояло до конца каникул. Меня уже приняли в несколько университетов – разумеется, с высочайшего одобрения родителей. Мать и отец – в нашей семье не поощрялись телячьи нежности вроде «мамы» и «папы» – уже видели меня на каком-нибудь достойном поприще вроде медицины, бизнеса или политики. Только вот меня туда совсем не тянуло.

Что мне по-настоящему нравилось – так это изучать людей. Давно покинувших этот мир – как те, что запечатлены на полотнах Метрополитен-музея, – или своих современников, во множестве толкущихся на улицах Нью-Йорка. По правде говоря, у меня уже набрался блокнот зарисовок об интересных людях, встреченных там и тут.

Однако я не представляла, как превратить это странное хобби в работу и тем более «карьеру». Родители ни за что не позволили бы мне стать психологом или социальным работником. По их мнению, каждый человек способен сам позаботиться о своем душевном здоровье. А если он не может справиться с выпавшими на его долю невзгодами… Что ж, это его проблемы, верно? Для них водиться с неудачниками значило принижать себя – хотя если бы я могла выбирать свободно, то выбрала бы работу, связанную с помощью людям.

Проблема заключалась лишь в том, что о свободном выборе речи не шло. Стоило мне задуматься о будущем, как перед глазами вставали фигуры родителей, а в ушах эхом отдавались их невысказанные ожидания. Одна мысль о том, чтобы их разочаровать, наполняла меня невыносимым чувством вины, которое, словно кислота, на корню душило малейшие ростки бунта.

Одним таким ростком стал выбор колледжа. Строго говоря, это был не мятеж, потому что анкеты я рассылала с ведома отца и матери. Мне разрешили подать заявки в любые понравившиеся вузы – при условии, что среди них будут и выбранные родителями. К их неудовольствию, меня приняли во все – однако я не сомневалась, что на этом мои поползновения к свободе и закончатся.

Теперь же на улице стояла весна, любимое время подростков, а меня трясло от ужаса. Если бы только не надо было думать о будущем! Но родители обязали меня определиться с колледжем и специальностью до конца каникул. И вариант «поучусь немного, а там посмотрим» их не устроил бы.

Я на секунду задержалась у стойки вахтера, чтобы взмахнуть пожизненным членским билетом.

– Добрый день, мисс Янг, – с улыбкой поприветствовал меня старый охранник. – Снова на весь день?

Я покачала головой.

– Только до обеда, Берни. Потом пойду обедать с девочками.

– Покараулить их?

– Нет, я сегодня одна.

– Хорошо, – кивнул он и, пропустив меня за веревочное ограждение, снова повернулся к веренице туристов.

Все-таки в том, что мои родители делали ежегодные – и весьма щедрые – пожертвования Метрополитен-музею, была определенная выгода. Я с детства пользовалась всеми преимуществами финансового положения, связей и опыта своей семьи. Разумеется, они меня любили, только любовь эта выражалась в редких улыбках гордости и одобрения. Неудивительно, что я часто чувствовала себя одинокой. А иногда – попросту в западне.

Когда тоска по несуществующей маме, с которой можно было бы дурачиться и печь кексы, становилась невыносимой, я начинала проситься к бабушке. Она жила на маленькой ферме в Айове, и родители неукоснительно навещали ее раз в два месяца. Это продолжалось уже много лет, причем мать с отцом останавливались в отеле в соседнем городке, а мне разрешали ночевать на ферме.

Кстати о бабушках… Заглянув в очередной зал, я заметила пожилую даму, которая сидела на банкетке в профиль ко мне и неотрывно смотрела на один из моих любимых фотопортретов – «Она ни слова о своей любви не проронила» Генри Пича Робинсона. Снимок был противоречивым. В свое время критики обрушили на автора град упреков в бестактности – он, не дрогнув, запечатлел последние мгновения умирающей девушки. Но мне фотография казалась исполненной драматизма и внутренней силы. В подписи говорилось, что художник намеревался проиллюстрировать отрывок из Шекспира. Я помнила его наизусть:

Чахотка. Полагаю, именно от нее умерла девушка на фотографии. Из-за снимка – или по какой-то другой причине – смерть от разбитого сердца всегда представлялась мне похожей на чахотку. Мне казалось, что это сокрушительная боль, которая сжимает тебя в своих кольцах, будто огромный удав, пока не выжмет досуха, оставив от тела одну пустую оболочку.

В другое время я надолго задержалась бы возле фотографии, но сейчас меня больше заинтересовала ее зрительница. Щеки женщины состояли из резких углов и впадин – как и все ее грузное тело. Из пучка на затылке выбилось несколько серых, безвольно обвисших прядей. Старуха опиралась на потертую палку – видимо, ею часто пользовались, – и была одета в цветастое платье с отложным воротничком родом откуда-то из семидесятых. С ним неожиданно контрастировали кроссовки на толстой подошве и застежках-липучках. Женщина сидела, расставив ноги на ширину плеч и устроив подбородок на руках, скрещенных поверх трости. Глаза ее не отрывались от фотографии.

Я присела в сторонке и, вытащив из рюкзака блокнот, принялась быстро набрасывать ее профиль карандашом. Через пару минут по дряблой щеке скатилась слеза. Только тогда женщина ожила и потянулась к огромной матерчатой сумке за платком.

Почему она плакала? Вспоминала собственную потерянную любовь? Или человека, которому так и не призналась в своих чувствах? Меня переполняла жалость – и жгучее любопытство. Так и не найдя ответ, я застегнула рюкзак и вышла в коридор. Сандалии гулко простучали по мраморному полу. Заметив знакомого смотрителя, я замедлила шаг.

– Привет, Тони.

– Как поживаете, мисс Янг?

– Отлично, спасибо. Слушайте… Мне нужно какое-нибудь тихое место, где можно сесть и спокойно подумать. Чтобы там не бродили толпы народа. Не знаете такого?

– Хм. – Тони в задумчивости поскреб подбородок. Раздался звук, как от наждачной бумаги – похоже, сегодня он не брился. – В египетском крыле никого нет. Вообще, там обновляют экспозицию, но сегодня директриса уехала на конференцию, а сотрудники без нее боятся и шагу ступить.

– Можно я там посижу? Обещаю ничего не трогать!

Тони в притворном недовольстве нахмурил брови, но потом не выдержал и улыбнулся.

– Сидите, что с вами делать. Только поосторожнее там! И не попадайтесь на глаза туристам, чтобы за вами никто не увязался.

– Спасибо!

– Да не за что. Приходите потом поболтать.

– Обязательно, – кивнула я и уже направилась к залам временных выставок, как вдруг замерла, остановленная новой мыслью. – Тони, слушайте, на фотовыставке сидит пожилая дама… Можете за ней приглядеть? Вдруг ей понадобится помощь.

– Будет сделано, мисс Лилиана.

Я улыбнулась и, миновав увешанную фотографиями стену, принялась спускаться на первый этаж. Длинный отдел средневекового искусства – гобелены, статуи, каменные орнаменты, мечи, кресты и плащаницы – завершился музейным хранилищем и, наконец, египетским крылом.

Я убедилась, что вокруг никого нет, и нырнула за тяжелую занавесь. Несмотря на кондиционеры, в воздухе стояла тысячелетняя пыль – словно экспонаты, пока их таскали с места на место, ненадолго проснулись и раскашлялись.

Верхние лампы были выключены, но сквозь огромные окна лился яркий утренний свет. Я медленно двинулась по солнечным квадратам на полу. Десятки тысяч экспонатов расположились в двух десятках залов – каждый посвящен своей эре. Я словно плыла по черно-золотому океану истории, окруженная маленькими стеклянными кубами, в которых дремали отражения давно минувших эпох.

Ларцы с выдохшимися тысячелетия назад благовониями, погребальные урны, статуэтки богов и богинь, папирусы, резные фрагменты канувших в небытие храмов – все это будто жило собственной, едва заметной жизнью. Казалось, древние артефакты только и ждут, когда какой-нибудь неравнодушный человек прикоснется к ним и, отерев пыль веков, примет в наследство их драгоценные воспоминания.

Внезапно мое внимание привлекла блестящая птичка. Я не видела ее раньше и решила, что это, должно быть, часть новой экспозиции. Искусно отлитое из золота изображение сокола, заточенное в стеклянную клетку, символизировало египетского бога Гора и сопровождалось подписью: «Гор Золотой».

Наконец я нашла достаточно освещенный уголок, устроилась на полу спиной к стене и, открыв блокнот на чистой странице, принялась набрасывать все возможные варианты – те, которые нравились родителям, и те, которые нравились мне. Я успела записать названия трех университетов, когда услышала странный треск.

Неужели за мной все-таки пошел какой-то турист? Я прислушивалась несколько минут, но так и не уловила звука шагов. В египетском отделе музея было тихо, как в склепе. Я мысленно усмехнулась каламбуру и, снова раскрыв блокнот, углубилась в изучение брошюры одного из колледжей.

Однако не успела я перелистнуть первую страницу, как шум возобновился. На этот раз я услышала глухой стук, за которым последовал все тот же треск. Я всю жизнь считала себя здравомыслящим человеком, у которого фильмы ужасов вызывают исключительно зевоту, но в этот момент впервые ощутила, как по позвоночнику скользит ледяной кубик страха.

Я медленно отложила карандаш, стараясь не издавать никаких звуков и на всякий случай даже не дышать. Теперь к стуку и треску добавилось глухое шарканье и далекий, будто бы нечеловеческий стон. Шум доносился из-за ближайшей стены. Я усилием воли взяла себя в руки и постаралась рассуждать логично. Наверняка это какое-то животное. С другой стороны, животное в музее?..

Жуткий стон повторился. Я похолодела, опустила взгляд на свои трясущиеся пальцы – и внезапно разозлилась. Да что это я, в самом деле?!

– Эй? – неуверенно позвала я. – Есть кто живой?

Шум резко оборвался. Я заставила себя подняться и сделать несколько шагов к стене. Неужели там кто-то прячется? Будь это музейный смотритель, он бы точно откликнулся.

Прерывисто дыша, я дошла до конца стены, завернула за угол – и уткнулась в следующую стену, на этот раз пластмассовую. Должно быть, это новая секция, догадалась я. Здесь было слишком темно, чтобы разглядеть, есть ли кто-то в зале, поэтому я замерла и целую минуту раздумывала, что делать дальше.

Наконец я вслепую двинулась вперед, ведя рукой по стене, пока пальцы не провалились в полиэтиленовую занавеску: та неубедительно исполняла роль двери. Я отдернула ее – и еле удержалась от вскрика, увидев перед собой смутную фигуру человека. Но девочка, которая так меня напугала, была моим двойником: те же длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы, бледная кожа и белая дизайнерская блуза, сейчас обильно припорошенная музейной пылью. Да, это была я. Опустив взгляд на табличку под экспонатом, я прочитала:

ДРЕВНЕЕ ЗЕРКАЛО, МЕДЬ

Что ж, хорошо полировали зеркала в Древнем Египте… Я покачала головой, удивляясь своей глупости, и осторожно углубилась в сумрачный зал.

Мраморный пол секции закрывала плотная ткань, густо усеянная опилками. Среди них тут и там валялись неровно обрезанные доски. Я подняла одну и подоткнула ею полиэтиленовую занавеску, чтобы из коридора падало хоть немного света.

Уже распакованные экспонаты стояли на временных полках; те, что по-прежнему томились в коробках, башнями громоздились на полу. Теперь я сообразила, что экспонаты привезли издалека – а значит, шум наверняка издавала мышь или крыса, устроившая гнездо в каком-нибудь ящике. Это объясняло, почему все стихло, стоило мне войти.

На первый взгляд в зале не было ничего необычного. Наборы инструментов, дисковая пила… Из некоторых коробок выглядывали египетские сокровища, наполовину погребенные в опилках. Однако я честно сдержала слово и ни к чему не притронулась – просто на цыпочках кралась вперед, пока не уловила краем глаза золотой отблеск. Еще пара шагов, и из темноты выплыл гигантский саркофаг.

Слегка сдвинутая в сторону крышка поражала воображение. Я пробежалась взглядом по деталям – искусно вырезанная маска с зелеными камнями на месте глаз, скрещенные поперек груди скипетр и цеп, драгоценная отделка, указывающая, что погребенный был далеко не простым человеком, – и руки сами потянулись к карандашу и блокноту.

Изучая инкрустацию, я заметила настойчиво повторяющуюся тройную символику: три птицы, три божества, три пары крыльев, по три браслета на предплечьях. Я двигалась вдоль крышки, раздумывая, что бы это могло значить, пока не уперлась в большую картонную коробку. Видимо, саркофаг приехал в ней прямиком из Египта. Приклеенный к ящику лист гласил:

МУМИЯ НЕИЗВЕСТНОГО

ОБНАРУЖЕНА В 1989 г.

ДОЛИНА ЦАРЕЙ

ЕГИПЕТ

Несмотря на мое восхищение готовящейся выставкой, я так и не заметила ничего странного. Никаких крысиных хвостиков, розовеющих из опилок. Никаких расхитителей гробниц или проклятых мумий. Даже никаких музейных работников!

Уже собираясь уходить, я в последний раз оглянулась на саркофаг и вдруг осознала две вещи. Во-первых, в нем не было мумии. Во-вторых, в опилках виднелась еще одна цепочка следов, помимо моей, – и вела она от гроба.

Здравомыслие несколько секунд боролось с любопытством, но последнее все-таки возобладало. Я крадучись двинулась по следам босых ног, с азартом петляя между полками и ящиками, пока не уткнулась носом в противоположную стену. Ни тебе зловещей музыки, ни трупного запаха, ни мало-мальски завалящего монстра из реквизита «Индианы Джонса»!

Я вздохнула и, подавив легкое разочарование, начала пробираться к выходу.

Я дошла до медного зеркала, когда чья-то рука стремительно вынырнула из темноты и схватила меня за запястье. На этот раз я не стала сдерживаться, и мой крик заметался между пыльными экспонатами. Но золотые боги и каменные статуи по-прежнему смотрели на меня пустыми глазами, не спеша прийти на помощь.