Уильям Фолкнер еще до своих самых известный произведений писал новеллы, однако они остались не замеченными читающей публикой. Однажды его друг - Шервуд Андерсон сказал ему, что вместо того. чтобы писать о войне и бомонде, о сферах, в которых он не разбирался, лучше писать о том, в чем он был сведущ - об американском Юге. Фолкнер внял его совету и написал роман ставший классикой не только американской, но и мировой литературы.
"Шум и ярость" - это история аристократической семьи южан, потерпевших сокрушительное поражение в Гражданской войне 1860 -65 х. гг. отзвуки той тяжелейшей войны еще годами после, тяжело переживались ни одним поколением американцев, что не могло не отразится на творчестве Фолкнера.
Перед нами мифический округ Йокнапатофа, и в этом раскрывается одна из интересных особенностей этой книги, нет вводного исторического экскурса, ни мало мальски описательных элементов этого замкнутого на себе мирка, призванных для того, чтобы читателю было наиболее комфортно себя в нем идентифицировать.
Другая ее особенность в том, что на Фолкнера кардинальным образом повлиял роман ирландского писателя Джеймса Джойса "Улисс", имитирующий абстракции мышления человека, нечто подобное обнаруживает себя в "Шуме и ярости", эта реальность обретает свое "я" через восприятие трех братьев Компсонов - Бэнджамена, Квентина, Джейсона.
Внутренний мир образов Бэнджи, самого младшего, напоминает броуновское движение, он настолько хаотично двигается в совершенно разных направлениях, что только успевай отделять воспоминания от настоящего, да и то все было настолько зыбко что мне не всегда удавалось вовремя делать временные засечки. Девственное сознание олигофрена, лишенное каких либо оценочных установок, как функция, описывает действительность, основным центром которой является его старшая сестра Кэндеси. Все реакции этого то 3, то 33 летнего ребенка происходят исключительно через отражение ее эмоций, ее переживаний. Язык предельно функционален, и только речь, которую извне транслирует Бэнджи немного сглаживает впечатления от примитивизма всего остального.
Квентин - чудный паренек, с нравственным атавизмом понятия чести, мучительно переживающий моральное падение своей сестры Кэди, что приводит к трагическому финалу. Восприятие метущееся, уязвленное, но следить за движением мысли все таки проще, хотя и тут самые трагичные моменты как бы "упрятаны" в изнанку строк . Язык становится богаче насыщеннее, поражает однако то, как писателю удается транслировать отчаяние без детального описания чувств, но оно ощущается почти физически, на уровне мысли.
Джейсон - любимый сын мисс Кэрол, обстоятельствами принужденный заботиться о своей семье, неприятный уродливый мир, пропитанный ядом цинизма и презрения. Презрение ко всем к матери, Кэди, Квинтине, к Дилси, Ластеру. Примечательно, что язык все более градуирует к более усложненной форме, внутренний монолог Джейсона читается легко, никакая информация не теряется, пространственность уходит, повествование становится более линейным.
Финальная четвертая часть рассказанная от лица черной домоправительницы Дилси и Джейсона делает еще один качественный скачок, окончательно абстрагируясь от кого либо эффект потока сознания сходит на нет, все дальнейшее мы наблюдаем со стороны. Выразительные развесистые обороты речи демонстрируют высокий стиль писателя, но увеличиваясь в одном, подспудно ощущается убывающая амплитуда романа.
Интерес представляет, отрывок с проповедью, когда Дилси слушая речь приезжего проповедника его проникновенный призыв - "Брате! Брате!" плача повторяет - "первый и последний", что так похоже на евангельское послание из Матфея 19.30 - "и первые станут последними" является заслуженным приговором роду Компсонов, где каждый отмечен печатью разложения, каждый поражен, кто физически, кто умственно, кто нравственно. Ведь даже само имя Бенджамен (Вениамин) напоминает о любви патриарха Иакова и его старших сыновей к самому младшенькому Вениамину, что является несомненно укором и прообразом упадка прогнившей насквозь семьи.
Развязка случается вдруг, резко и неприятно, как будто все более скучнея, отходишь все дальше и наконец с хлопком освобождаешься от гнетущих тенёт враз помертвевшего нарратива.При сквозном финале становится не интересно, итог понятен и предрешен, взгляд Бэна светел пуст и синь..а цветок сломан. Эпитафия изречена...можно уходить.