Онлайн чтение книги Ромовый дневник
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Все, что мне пришло в голову, это обратиться в полицию, однако водила наотрез отказался везти нас в участок или хотя бы сказать, где он находится.

— Лучше забудьте, — тихо промолвил он. — Каждому свое. — Остановившись в центре городка, он сказал, что будет очень неплохо, если мы заплатим ему два доллара за бензин. Я горестно поворчал и дал ему два доллара, но Йемон отказался вылезать из машины. Он все продолжал настаивать, чтобы мы снова поехали вверх по холму и забрали Шено.

— Идем, — сказал я и потянул его за руку. — Мы непременно найдем полицейских. Они отвезут нас наверх. — Наконец я вытащил его, и машина укатила.

Мы нашли полицейский участок, но там не было ни души. Свет горел, и мы вошли туда подождать. Йемон вырубился на скамье, а у меня так кружилась голова, что я с трудом мог открыть глаза. Где-то через полчаса я решил, что нам лучше поискать полицейского на улице. Тогда я разбудил Йемона, и мы пустились по направлению к барам. Карнавал уже рассеивался, и на улицах было полно пьяных — в основном туристов и пуэрториканцев. Небольшие группки людей бродили от бара к бару, перешагивая через тела в проходах, а кое-кто только-только пристраивался на тротуаре. Было почти четыре утра, но в барах по-прежнему толкалась масса народу. Городок же выглядел так, словно подвергся бомбежке.

Нигде не было ни малейших признаков полиции, и к этому времени мы оба готовы были упасть от изнеможения. Наконец мы бросили бесцельное занятие и поймали такси до Линдберг-Бич, где помогли друг другу перелезть через ограду и замертво рухнули на теплый песок.

Ближе к утру пошел дождь, и я проснулся насквозь мокрый. Я подумал, что еще только рассвет, но когда взглянул на часы, оказалось уже девять.

Голова распухла вдвое против первоначального размера, а в правом виске что-то крайне болезненно било и колотило. Я разделся и пошел искупаться, но от этого мне стало не лучше, а еще хуже. Утро было холодное и унылое, и мелкий дождик рябил воду. Я немного посидел на плоту, вспоминая прошедшую ночь. Чем больше я вспоминал, тем больше все это меня угнетало, и я все сильней страшился мысли о том, чтобы вернуться в город и поискать Шено. В тот момент мне было глубоко плевать, жива она или мертва. Все, чего я хотел, это дотопать по дороге до аэропорта и сесть на самолет до Сан-Хуана. Йемона мне хотелось оставить спящим на берегу и надеяться на то, что ни его, ни Шено я больше никогда в жизни не увижу.

Вскоре я приплыл обратно и разбудил Йемона. Вид у него был совсем никуда. Мы сходили в аэропорт, а затем на автобусе добрались до городка. Забрав наши вещи с корабля в Яхтенной гавани, мы отправились в полицейский участок, где дежурный полицейский играл сам с собой в карты, на которых в страстных позах изображались голые женщины.

Когда Йемон закончил рассказывать, полицейский ухмыльнулся и поднял глаза.

— Слушай, приятель, — медленно проговорил он. — Что я могу поделать с твоей девушкой, если ей кто-то другой по вкусу?

— По вкусу? — воскликнул Йемон. — Черт возьми, ее же силой уволокли.

— Ну да, — отозвался полицейский, по-прежнему улыбаясь. — Я здесь всю жизнь живу и знаю, как на карнавалах девушек уволакивают. — Он негромко рассмеялся. — Ты же сказал, она всю одежду с себя скинула, пока для этой публики танцевала. А теперь говоришь, ее изнасиловали.

Он сделал еще несколько замечаний в том же духе, после чего глаза Йемона засверкали, и он принялся гневно и отчаянно орать.

— Ну вот что! — вопил он. — Если ты ничего не сделаешь, я пойду в тот дом во-от с таким тесаком и прикончу всех, кто мне там под руку попадется!

Полицейскому явно стало не по себе.

— Расслабься, Йемон. Если не кончишь этот словесный понос, в настоящую беду вляпаешься.

— Послушайте, — вмешался я. — Мы только хотим, чтобы вы съездили туда с нами и нашли девушку, — разве мы многого просим?

Полицейский еще немного поглазел на свои карты, словно посредством консультации с изображенными там голыми бабами мог разгадать смысл нашего появления, а также что с нами делать. Наконец он грустно покачал головой и поднял глаза.

— Эх, парни, с вами одни проблемы, — тихо промолвил он. — Никогда ничему не научитесь.

Прежде чем мы успели что-то ответить, полицейский встал и надел пробковый шлем.

— Ладно, — сказал он. — Съездим посмотрим.

Мы последовали за ним на улицу. От его реакции я занервничал и стал почти смущаться беспокойства, которое мы ему доставили.

К тому времени, как мы подъехали к дому, мне уже хотелось выпрыгнуть из машины и убежать. Любой результат наших поисков выглядел одинаково скверно. Возможно, Шено утащили на какую-то другую вечеринку и выставили там напоказ на кровати — белое тело с розовыми сосками, финальный аккорд карнавала. Меня затрясло, когда мы стали подниматься по лестнице. Затем я взглянул на Йемона. Вид у него был как у человека, которого ведут на гильотину.

Полицейский позвонил в дверь, и на звонок отозвалась кроткого вида негритянка, которая нервно топталась на месте и клялась, что не видела никакой белой девушки и ровным счетом ничего про ночную вечеринку не знает.

— Будь я проклят! — рявкнул Йемон. — У вас тут ночью была самая что ни на есть блядская вечеринка, и я отдал шесть долларов, чтобы на нее попасть!

Женщина отрицала все касательно вечеринки. Она лишь признала, что несколько человек действительно спят в доме, но никакой белой девушки среди них нет.

Полицейский спросил, нельзя ли войти и посмотреть. Негритянка пожала плечами и впустила его, однако когда Йемон попытался пройти следом, она возмутилась и захлопнула дверь прямо у него перед носом.

Через несколько минут полицейский вышел.

— Нет там никакой белой девушки, — сказал он, глядя Йемону в глаза.

Мне не хотелось ему верить, потому как не хотелось встречаться лицом к лицу с другими возможными исходами. Все должно было выйти проще простого — найти ее, разбудить и увести. Но теперь проще простого не получалось. Шено могла оказаться где угодно — за любой дверью на острове. Я взглянул на Йемона, ожидая, что он в любой момент взбесится и начнет махать кулаками. Но он тяжело привалился к перилам веранды и, казалось, готов был зарыдать.

— Господи Боже мой, — бормотал он, вперившись взглядом в свои ботинки. Отчаяние его было таким неподдельным, что полицейский положил ему руку на плечо.

— Прости, мон, — сказал он. — Идем отсюда.

Мы съехали вниз по холму к участку, и полицейский пообещал найти девушку, по описанию похожую на Шено.

— Я сообщу остальным, — заверил он. — Она обязательно объявится. — Он по-доброму улыбнулся Йемону. — Ведь тебе там все равно делать нечего, кроме как из-за баб кругами бегать.

— Угу, — отозвался Йемон, Затем он положил на стол плащ и небольшой саквояжик Шено. — Отдайте ей, когда объявится, — попросил он. — Мне неохота с этим по округе таскаться.

Полицейский кивнул и положил вещи на полку в дальнем конце комнаты. Затем он записал мой адрес в Сан-Хуане, чтобы послать весточку, если они ее найдут. Наконец мы распрощались и побрели к «Гранд-Отелю» позавтракать.

Мы заказали ром со льдом и гамбургеры. Ели молча, читая газеты. Наконец Йемон поднял взгляд и непринужденным тоном заметил:

— Она просто шлюха. Не понимаю, почему меня это должно беспокоить.

— Ну и не беспокойся, — сказал я. — Она свихнулась — совсем спятила.

— Ты прав, — кивнул Йемон. — Она шлюха. Я сразу это понял — как только впервые ее увидел. — Он откинулся на спинку сиденья. — Я с ней на Стейтен-Айленд, на вечеринке познакомился. Примерно за неделю до того, как сюда приехал. Только я ее увидел, так сразу себе сказал: «Вот обалденно классная шлюха — типа не из-за денег, а просто чтобы потрахаться». — Он снова кивнул. — Она пришла ко мне домой, и я как бык на нее насел. Она всю неделю у меня торчала — даже на работу не ходила. Я в то время вместе с другом моего брата квартиру делил — пришлось его на кушетку в кухню выселить. Можно сказать, из родного дома его выпер. — Он грустно улыбнулся. — Потом, когда я улетал в Сан-Хуан, она захотела вместе со мной отправиться. Насилу уговорил ее несколько недель подождать.

В тот момент у меня в голове разгуливало сразу несколько разных Шено: маленькая девчушка в Нью-Йорке с тайной страстью и гардеробом от Лорда и Тейлора; загорелая блондинка, бредущая вдоль берега в белом бикини; пьяная, визгливая хулиганка в шумном баре на Сент-Томасе; и наконец девушка, которую я увидел прошедшей ночью, — вот она танцует в тонких трусиках, вовсю трясет грудями, где буквально светятся крупные розовые соски, покачивает бедрами, пока какой-то безумный головорез спускает ей трусики… а затем тот последний взгляд — как она стоит в центре комнаты, на мгновение оставшись в одиночестве, и тот маленький кустик коричневых волос бросается в глаза как маячок на фоне белой плоти бедер и живота… тот священный кустик, бережно взлелеянный родителями, слишком хорошо осведомленными о его ценности и могуществе, посланный в Смитсовский колледж для культивации и некоторого выставления под ветер и непогоду жизни, в течение двадцати лет объект заботы со стороны легиона родителей, учителей, друзей и советчиков, в итоге пересаженный в Нью-Йорк на волю Всевышнего.

Покончив с завтраком, мы сели на автобус до аэропорта. Вестибюль оказался забит жалкими пьяницами: мужчины волокли друг друга в душевые, женщины блевали на пол прямо у скамей, перепуганные туристы чесали языками. Одного взгляда на эту сцену было достаточно, чтобы понять: мы можем проторчать здесь весь день и всю ночь, прежде чем дождемся места на самолете. Без билетов мы могли прождать здесь трое суток. Положение казалось безвыходным.

И тут нам отчаянно повезло. Мы зашли в буфет и принялись высматривать свободное место, когда я вдруг заприметил того самого пилота, который в четверг отвозил меня на Вьекес. Я подошел поближе, и он, похоже, меня узнал.

— Привет, — сказал я. — Помните меня? Кемп — из «Нью-Йорк Таймс».

Пилот улыбнулся и протянул мне руку.

— Помню, — кивнул он. — Вы были с Зимбургером.

— Чистое совпадение, — отозвался я с ухмылкой. — Скажите, а вы нас обратно в Сан-Хуан не подбросите? Мы просто в отчаянии.

— Конечно, — сказал пилот. — Я лечу туда в четыре. У меня два пассажира и два свободных места. — Он кивнул. — Вам повезло, что вы так рано меня нашли, — я их долго томить не стану.

— О Боже, — выдохнул я. — Вы нас просто спасли. Запрашивайте любую цену — я запишу это на счет Зимбургера.

Пилот широко ухмыльнулся.

— Вот и славно. А то я не знал, кому бы это сгрузить. — Он допил кофе и поставил чашечку на стойку. — Теперь мне надо бежать, — сказал он. — Подтягивайтесь на взлетную полосу к четырем — там будет тот же красный «апач».

— Не беспокойтесь, — заверил я. — Мы не опоздаем.

Толпа все густела. Самолеты отлетали в Сан-Хуан каждые полчаса, но все места были зарезервированы. Народ, ожидавший вакансий, мало-помалу снова начал напиваться, вытаскивая из поклажи бутылки виски и пуская их по кругу.

О чем-то думать было просто немыслимо. Мне хотелось покоя, уединения собственной квартиры, бокала вместо бумажного стаканчика, четырех стен между собой и кошмарной толпой пьяниц, что давила со всех сторон.

В четыре мы вышли на взлетную полосу и нашли там красный «апач». Пилот уже прогревал мотор. Полет занял тридцать минут. С нами летела молодая парочка из Атланты; они прибыли утром из Сан-Хуана и теперь желали как можно скорее отсюда убраться. Их до глубины души потрясли дикие и бесцеремонные ниггеры.

Меня подмывало поведать им про Шено, изложить все подробности и закончить чудовищным предположением на предмет того, где она сейчас и чем занимается. Однако вместо этого я сидел и молча глазел на белые облака. Чувствовал я себя так, будто пережил долгий и опасный загул и теперь возвращался домой.

Моя машина стояла на том же месте, где я ее и оставил, а мотороллер Йемона был прикован к ограде рядом с кабинкой смотрителя. Отцепив его, Йемон сказал, что едет к себе домой, хотя я предложил ему остаться у меня и забрать Шено, если в течение ночи она вдруг там объявится.

— Черт побери, — сказал я. — Раз уж на то пошло, она могла уже вернуться. Она вполне могла подумать, что прошлой ночью мы ее бросили, и сразу отправиться в аэропорт.

— Угу, — отозвался Йемон, резко дергая мотороллер. — Именно так, Кемп, все и случилось. Надо полагать, когда я вернусь домой, у нее уже и обед будет готов.

Я проследовал за ним по длинной подъездной аллее и помахал на прощание, сворачивая на шоссе к Сан-Хуану. Вернувшись в квартиру, я немедленно отправился ко сну и не просыпался до следующего полудня.

По пути в редакцию я задумался, не рассказать ли там что-нибудь про Шено, однако стоило мне войти в отдел новостей, как Шено вылетела у меня из головы. Сала подозвал меня к столу, где у него шла возбужденная беседа со Шварцем и Мобергом.

— Все кончено! — заорал он. — Ты вполне мог на Сент-Томасе оставаться. — Оказалось, Сегарра уволился, а Лоттерман вчера вечером отбыл в Майами — предположительно, в последней попытке найти новый источник финансирования. Сала был убежден, что газета сходит на говно, однако Моберг считал, что это ложная тревога.

— У Лоттермана куча денег, — заверил он нас. — А в Майами он свою дочь поехал проведать — так он мне перед самым отлетом сказал.

Сала горестно рассмеялся.

— Окстись, Моберг, — неужели ты думаешь, что Скользкий Ник бросил бы такую синекуру, если бы в стенку не уперся? Встань лицом к фактам — мы безработные.

— Проклятье! — воскликнул Шварц. — Я только-только тут пристроился. За десять лет это первая работа, которую мне хотелось бы сохранить.

Шварцу было около сорока, и хотя я мало виделся с ним вне работы, он мне нравился. В редакции он работал как папа Карло, никогда никого не доставал, а все свободное время пьянствовал в самых дорогих барах, какие только мог отыскать. Эла, по его словам, он ненавидел: там было слишком интимно, да и грязно вдобавок. Ему нравились «Марлин-Клуб», «Карибе-Лонж» и другие бары при отелях, где можно было носить галстук, мирно напиваться и временами наблюдать славное представление среди публики. Шварц много работал, а когда кончал работать, то пил. Дальше он спал, а затем возвращался на работу. Журналистика была для Шварца составной картинкой, простым процессом сложения газеты воедино — так, чтобы все друг к другу подходило. И ничем больше. Такую работу он считал честной и неплохо ею овладел; все дело он свел к шаблону и чертовски славно умел раз за разом этот шаблон реализовывать. Ничто не раздражало его больше сумасбродов и чудаков. Они мешали Шварцу жить, погружая его в бесконечные размышления.

Сала посмеялся над ним.

— Не волнуйся, Шварц, — ты получишь пенсию. А еще, надо думать, сорок акров и мула.

Я вспомнил первое появление Шварца в газете. Он вошел в отдел новостей и попросил работу примерно так же, как попросил бы стрижку в парикмахерской, — при этом у него было не больше сомнений, что ему откажут. Теперь же, будь в городке другая англоязычная газета, крах «Ньюс» означал бы для Шварца не больше чем кончина любимого парикмахера. Его расстраивала вовсе не потеря работы, а тот факт, что возникала угроза нарушения определенного хода вещей. Если газета сворачивалась, Шварц тем самым против воли вовлекался в некое странное и беспорядочное действо. И тут у него возникали проблемы. Шварц с блеском мог вытворить что-нибудь странное и беспорядочное — но только если он сам это запланировал. А все, сделанное экспромтом, представлялось ему не только глупым, но и аморальным. Все равно как поездка на Карибы без галстука. Образ жизни Моберга он рассматривал как преступное позорище и звал его «дегенеративным летуном». Я знал, что именно Шварц вложил в голову Лоттермана мысль о том, что Моберг вор. Сала посмотрел на меня.

— Шварц боится, что ему откажут в кредите у Марлина и он потеряет свое специальное сиденье в самом углу бара — то самое, которое там для старейшины белых журналистов приберегают.

Шварц грустно покачал головой.

— Ты циничный дурак, Сала, и не лечишься. Посмотрим, каково тебе будет новую работу искать.

Сала встал и направился в темную комнату.

— В этом месте работы больше нет, — бросил он. — Когда Скользкий Ник бежит с корабля, можно поручиться, что команда уже дана.

Несколько часов спустя мы перешли через улицу, чтобы выпить. Я поведал Сале про Шено, и на всем протяжении рассказа он нервно ерзал на стуле.

— Черт, что за пакость! — воскликнул он, когда я закончил. — Просто блевать тянет! — Он треснул кулаком по столу. — Проклятье, я знал, что что-то такое случится, — разве я тебе не говорил? Я кивнул, уставившись на лед в бокале.

— Какого черта ты ничего не предпринял? — с жаром вопросил Сала. — Йемон очень хорош, когда надо кому-то морду набить, — а где он был все это время?

— Слишком быстро все получилось, — ответил я. — Он попытался это блядство остановить, но его просто растоптали.

Сала немного подумал.

— Какого черта вы ее туда притащили?

— Валяй дальше, — отозвался я. — Я пошел туда не за тем, чтобы для какой-то ненормальной дуэнью разыгрывать. — Я взглянул ему в лицо. — А ты почему не остался дома и не почитал книжку на сон грядущий, когда нас полиция отметелила?

Сала покачал головой и откинулся на спинку сиденья. После двух-трех минут молчания он снова поднял взгляд.

— Скажи, Кемп, куда мы, черт нас возьми, катимся? Я и впрямь начинаю думать, что мы обречены. — Он нервно потер щеку и понизил голос. — Я серьезно, — продолжил он. — Мы всё нажираемся и нажираемся, и вся эта жуть то и дело происходит, и каждый следующий раз хуже предыдущего… — Он безнадежно махнул рукой. — Черт побери, это уже совсем не смешно — вся наша удача неуклонно сходит на нет.

Когда мы вернулись в редакцию, я вспомнил эти его слова и начал думать, что Сала вполне может быть прав. Он все время толковал про удачу, судьбу и числа, и в то же время ни разу не рискнул даже центом в каком-нибудь казино, ибо знал, что всю прибыль имеет заведение. И под пессимизмом, печальной убежденностью, что весь механизм настроен против него, в глубине души у него оставалась вера, что он, Роберт Сала, способен этот механизм перехитрить, — путем внимательного наблюдения за различными знамениями он может узнать, когда увернуться и спастись. Такой пессимизм имел определенную лазейку, и все, что нужно было делать, чтобы эта лазейка сработала, это наблюдать за знамениями. Выживание по координации, не иначе. Гонку выигрывает не самый быстрый и битву не самый сильный — а тот, кто способен увидеть приближение момента и отскочить в сторону. Как лягушка уворачивается от цапли в полуночном болоте.

Твердо держа в уме теорию Салы, я тем же вечером отправился повидаться с Сандерсоном, дабы выпрыгнуть из трясины нависшей над головой безработицы на высокую и сухую ветку денежных заданий. Никакой иной ветки в пределах тысячи миль я не наблюдал — и пропусти я ее, это означало бы долгий рейс к новой точке опоры, причем я не имел ни малейшего представления, где эта точка окажется.

Сандерсон встретил меня чеком на пятьдесят долларов, который я принял за благое знамение.

— Это за статью, — объяснил он. — Выходи на веранду, сейчас мы тебе выпивку смешаем.

— Выпивку, черт возьми, — буркнул я. — Я тут страхование по безработице высматриваю.

Сандерсон рассмеялся.

— Я должен был догадаться — особенно после сегодняшних новостей. Мы задержались на кухне, чтобы достать немного льда.

— Ты, конечно, знал, что Сегарра хочет уволиться, — сказал я.

— Конечно, — отозвался он.

— О Господи, — пробормотал я. — Скажи, Хел, — что день грядущий мне готовит? Разбогатею я или разорюсь?

Сандерсон рассмеялся и пошел на веранду, откуда доносились чьи-то голоса.

— Не беспокойся, — бросил он через плечо. — Просто держись где попрохладнее.

Мне не очень хотелось общаться с целой компанией новых людей, но я все же вышел на веранду. Гости были молоды — они только-только прибыли с чего-то страшно захватывающего, и их очень-очень интересовало Пуэрто-Рико и все-все его перспективы. Я почувствовал себя преуспевающим и осведомленным. После того как меня несколько дней подряд рвали и терзали гнилые ветры паскудной жизни, славно было себя так чувствовать.