Онлайн чтение книги Ромовый дневник
ГЛАВА ПЕРВАЯ

Моя нью-йоркская квартира находилась на Перри-стрит, в пяти минутах ходьбы от «Белой лошади». В этом заведении я частенько выпивал, на меня там никогда не считали за своего, потому что я носил галстук. Реальный народ на дух меня не переносил.

Я малость выпил там вечером, когда отбывал в Сан-Хуан. Фил Роллинс, мой сослуживец, платил за эль, а я усиленно им накачивался, стараясь нажраться так, чтобы наверняка заснуть в самолете. Арт Миллик, самый лихой таксист во всем Нью-Йорке, тоже там был. Был там и Дюк Петерсон, который только-только вернулся с Виргинских островов. Припоминаю, как Петерсон дал мне список людей, которых следовало поискать, когда я доберусь до Сент-Томаса, но я потерял список и так ни с кем из них и не познакомился.

Висел гнилой вечер середины января, но на мне была легкая вельветовая куртка. Все остальные напялили плотные куртки и фланелевые костюмы. Последнее, что я помню, это как я стою на грязных кирпичах Хадсон-стрит, пожимая руку Роллинсу и проклиная ледяной ветер, люто задувавший с реки. Дальше я забрался в такси Миллика и проспал всю дорогу до аэропорта.

Я припозднился, и у окошка стояла очередь. Пришлось встать позади штук пятнадцати пуэрториканцев и одной невысокой блондинки за несколько человек передо мной. Я было увидел в ней туристку, отчаянную юную секретаршу в поисках шумных двухнедельных приключений на Карибах. У девушки была стройная фигурка, а стояла она, то и дело переминаясь с ноги на ногу, что указывало на массу накопленной энергии. Внимательно за ней наблюдая, я улыбался и чувствовал, как добрый эль бежит по моим жилам. Я все дожидался, когда девушка наконец повернется, чтобы обменяться с ней быстрым многозначительным взглядом.

Она взяла билет и направилась к самолету. Передо мной оставалось еще три пуэрториканца. Двое сделали свое дело и отвалили, а третий никак не мог смириться с отказом клерка позволить ему пронести на самолет здоровенную картонную коробку в качестве ручкой клади. Пока они спорили, я громко скрипел зубами.

Наконец пришлось вмешаться.

— Эй, контора! — воскликнул я. — Что за дела? Мне нужно на этот самолет!

Утомленный занудством упрямого латиноса, клерк поднял голову.

— Как ваша фамилия?

Я назвал свою фамилию, взял билет и рванул к выходу. Когда я добрался до самолета, мне пришлось растолкать пять-шесть человек, ожидавших посадки. Я показал недовольной стюардессе билет и вошел в салон, обшаривая глазами сиденья по обе стороны прохода.

Светлых волос в упор не наблюдалось. Я поспешил вперед, прикидывая, что у такой невысокой девушки голова вполне может не торчать над спинкой. Но ее в самолете не было, а свободными к тому времени оставались только два двойных сиденья. Я плюхнулся на то, что было ближе к проходу и водрузил пишущую машинку на соседнее с окном. Уже запускали моторы, когда, выглянув наружу, и увидел, как маленькая блондинка бежит по взлетно-посадочной полосе, отчаянно маша рукой стюардессе, которая как раз собиралась запереть дверцу.

— Минутку! — крикнул я. — Еще пассажирка! — Я смотрел, пока девушка не добежала до подножия трапа. Тогда я повернулся к проходу, желая встретить се радостной улыбкой. Но не успел я снять на пол пишущую машинку, как какой-то старикан пролез прямо у меня перед носом и уселся на то самое сиденье, которое я приберегал.

— Место занято, — быстро сказал я, хватал его за руку.

Старик выдернул руку и что-то буркнул по-испански, отворачиваясь к окну. Пришлось снова его схватить.

— Подъем, — злобно проговорил я.

Мой сосед начал орать в тот самый момент, когда девушка прошла мимо и остановилась в нескольких футах дальше по проходу, высматривая свободное сиденье.

— Здесь есть место, — сообщил я ей, отгружая старикану жестокий тычок.

Прежде чем девушка успела повернуться, на меня, хватал за руки, насела стюардесса.

— Он на мою пишущую машинку взгромоздился, — объяснил я, беспомощно наблюдая, как девушка находит себе место далеко в передней части самолета.

Стюардесса похлопала старика па плечу и опустила его обратно на сиденье.

— Какой вы хулиган! — воскликнула она, обращаясь ко мне. — Следовало бы вас высадить.

Я проворчал себе под нос пару ласковых и развалился в кресле. Пока мы отрывались от земли, старик смотрел прямо перед собой.

— Сволочь трухлявая, — любезно пробормотал я соседу. — Чтоб тебе псы на могилу насрали.

Он даже глазом не моргнул, и в конце концов я закрыл глаза и попытался заснуть. Время от времени я бросал взгляд на светлую головку в передней части самолета. Потом выключили свет, и я больше ничего не видел.

Когда я проснулся, уже светало. Старикан дрых, и я потянулся через него выглянуть в окно. В нескольких километрах под нами лежал океан — тёмно-синий и спокойный, как озеро. Впереди виднелся остров, ярко-зеленый в первом утреннем свете. По краю острова шли пляжи, а за пляжами тянулись бурые болота. Самолет пошел на посадку, и стюардесса объявила, чтобы все пристегнули ремни.

За считанные мгновения мы пронеслись над целыми акрами пальм и подрулили к большому аэровокзалу. Я решил оставаться на месте, пока не пройдет девушка, а уж тогда встать и выйти вместе с ней на взлетно-посадочную полосу. Поскольку белыми в самолете были только мы двое, это могло показаться вполне естественным.

Другие пассажиры, смеясь и болтая, вставали и выстраивались в ожидании, пока стюардесса откроет дверцу. Внезапно старик вскочил и, как собака, на четырех точках попытался через меня перебраться. Особо не думая, я отшвырнул его обратно к окну. От глухого удара толпа разом притихла. Похоже, приятеля тошнило, и он снова через меня полез, истерически вопя на испанском.

— Ну ты, придурок! — заорал я, одной рукой отталкивая его назад, а другой дотягиваясь до пишущей машинки, — Куда тебя понесло? — Дверца уже была открыта, и все вытряхивались наружу. Дедушка прошла мимо, и я попытался ей улыбнуться, одновременно припирая старикана к окну. Наконец мне удалось задом вытолкнуться в проход. Старик поднял такой хай, крича и размахивая руками, что мне страшно захотелось перетянуть ему чем-нибудь горло, чтобы он малость угомонился.

Тут прибыла стюардесса на пару со вторым пилотом. Их очень интересовало, что я такое творю.

— Он этого старика с самого Нью-Йорка мутузит, — сказала стюардесса. — Наверно, он садист.

Они продержали меня минут десять, и поначалу я подумал, что они хотят сдать меня полиции. Я попытался все объяснить, но так устал и запутался, что сам не соображал, что несу. Когда меня в конце концов выпустили, я прокрался вниз по трапу точно преступник, а потом, щурясь и потея на солнце, поплелся по взлетно-посадочной полосе к камере хранения.

Там была целая толпа пуэрториканцев, но девушки нигде не наблюдалось. Мало надежды было найти ее теперь, а вдобавок я не испытывал особого оптимизма по поводу того, что будет, если я все-таки ее найду. Очень мало девушек благосклонно взирают на людей моей породы — мучителей беззащитных стариков. Мне вспомнилось, какое выражение появилось у нее на лице, когда она увидела, как я припираю дряхлого ублюдка к окну. Тут я решил сперва немного позавтракать, а уж потом забрать багаж.

Аэропорт Сан-Хуана — чудесное современное сооружение, полное ярких красок, загорелых людей и латиноамериканских ритмов ревущих из динамиков на голых балках над вестибюлем. Я прошел по длинному пандусу — пальто и пишущая машинка в одной руке и небольшой саквояж в другой. Указатели вывели меня к еще одному пандусу и наконец к буфету. Едва я туда вошел, как мне явилось мое отражение в зеркале — грязное и позорное, характерный образ бледного бродяги с красными глазами.

В придачу к неряшливой внешности я насквозь провонял элем. Он болтался у меня в животе, как ком скисшего молока. Садясь за стойку и заказывая ломтики ананаса, я отчаянно старался ни на кого не дышать.

Снаружи под ранним солнцем сверкала взлетно-посадочная полоса. Дальше между мной и океаном высились пальмовые джунгли, В нескольких милях от берега вдоль горизонта медленно двигался корабль. Некоторое время я пристально на него таращился и буквально впал в транс: такой мирный у него был вид — мирный и горячий. Мне хотелось забрести в пальмы и лечь поспать; запихнуть в себя еще пару-другую ломтей ананаса и умотать в джунгли, чтобы там вырубиться.

Вместо этого я заказал еще кофе и снова взглянул на телеграмму, которую мне доставили вместе с билетом на самолет. Там указывал ось, что для меня забронирован номер в отеле «Кондадо-Бич».

Стрелки часов еще не дотянули до семи утра, но в буфете было полно народу. Группы мужчин сидели за столиками у длинного окна и оживленно переговаривались. На некоторых были костюмы, но большинство красовалось в чем-то вроде местной униформы: темные очки с массивными дужками, блестящие темные брюки, белые рубашки с короткими рукавами и галстуки.

То и дело я ловил обрывки разговоров: «…больше нет такой вещи, как дешевый береговой участок... конечно, джентльмены, но здесь и не Монтего… не беспокойтесь, у него навалом, и все мы в этом нуждаемся… ударили но рукам, но надо шевелиться, пока Кастро со своей толпой не подскочил…»

Минут через десять, равнодушно прислушиваясь к этим обрывкам, я заключил, что попал прямиком в логово дельцов. Большинство из них, похоже, ожидали самолета в семь тридцать до Майами, который — судя по тому, что я наковырял из разговоров, будет трещать по швам от обилия бегущих с Кубы архитекторов, разработчиков земельных участков, консультантов и сицилийцев.

Их болтовня порядком меня достала. Вообще-то я на деляг особо не жалуюсь и никаких разумных претензий к ним не имею, но сам акт купли-продажи чем-то меня отталкивает. И живет во мне тихое стремление навалять торгашу по морде, сломать ему лучшие зубы и зажечь багровые фонари под глазами.

Из-за этого разговора ни к чему другому я уже прислушиваться не мог. Он в куски разбил приятную леность и в конце концов задолбал меня так, что я высосал остаток кофе и поспешил прочь из этого заведения.

В камере хранения было пусто. Я отыскал два своих вещмешка и нанял носильщика дотащить их до такси. На всем пути по вестибюлю он постоянно одаривал меня улыбкой и без конца приговаривал:

— Си, Пуэрто-Рико эста буэно… эх, си, муи буэно… мучо ха-ха, си…

В такси я откинулся на спинку сиденья и закурил небольшую сигару, которую купил в буфете. Теперь я чувствовал себя намного лучше — тепло, спокойно и совершенно свободно. Пока пальмы проскакивали мимо, а огромное солнце выжигало дорогу впереди, во мне вспыхнуло что-то такое, чего я не ощущал со времени моих первых месяцев о Европе, — смесь неведения и отвязанности — самоуверенность типа «а фиг с ним», что обретает человек, когда ветер дует в спину и он по четкой прямой начинает двигаться к неведомому горизонту.

Мы неслись по шоссе с четырьмя полосами. По обе стороны тянулся объемистый комплекс жилой застройки, окаймленный высокими циклоническими ограждениями. Вскоре мы проехали мимо того, что походило на совсем новую секцию, полную одинаковых розово-голубых домов. У въезда туда висел указатель, объявлявший всем путешественникам что они минуют «Эль-Хиппо-Урбанизасьон». В нескольких ярдах от указателя ютилась крошечная хибара из пальмовых листьев и кусков жести, рядом с которой имелась намалеванная от руки вывеска с надписью «Коко-Фрио». Внутри хибары пацан лет тринадцати, упираясь локтями в прилавок, глазел на проезжающие машины.

Прибытие полупьяным в незнакомое место, да еще и за границей, очень действует на нервы. Возникает чувство, что то не так и это не этак, и в итоге все валится из рук. У меня было именно такое чувство, а посему, едва добравшись до отеля, я сразу завалился в постель.

Когда я проснулся, была уже половина пятого. Я был грязный, голодный и не вполне понимал, где нахожусь. Тогда я вышел на балкон и воззрился на пляж. Целая толпа женщин, детей и брюхатых мужчин плескалась на мелководье. Справа торчал еще отель, и еще — каждый с собственным людным пляжем.

Я принял душ, а затем спустился в вестибюль на открытом воздухе. Ресторан был закрыт, и я толкнулся в бар, этот по всем внешним признакам в целости и сохранности перетек из Кэтскилльских предгорий. Я торчал там два часа — пил, ел орешки и глазел на океан. Мужчины с тонкими усиками походили па мексиканцев, а их шелковые костюмы блестели на солнце, как пластик. Женщины в основном были американками — все дохловатые на вид, все немолодые, все в длинных платьях без рукавов, облегавших их неказистые фигуры как резиновые мешки.

Я почувствовал себя куском гнилого бревна, выброшенным на берег. Моей мятой вельветовой куртке стукнуло пять лет, и она порядком поистрепались по вороту. На брюках не было стрелок, и хотя мне и в голову не приходило носить здесь галстук, без него я чувствовал себя не в своей тарелке. Не желая показаться пижоном, я отказался от рома и заказал пиво. Бармен довольно хмуро на меня посмотрел, и я прекрасно его понял — я не носил ничего такого, что бы блестело. Несомненно, на его взгляд я был чем-то вроде надкушенного яблока. Чтобы сойти здесь за человека, мне следовало надеть какие-то слепящие глаз наряды.

В шесть тридцать я вытряхнулся из бара. Уже темнело, и большая авенида казалась шикарной в своем изяществе. По одной стороне тянулись дома, которые некогда выходили на пляж. Теперь они выходили на отель, и большинство из них отступило за высокие стены и изгороди, отрезавшие их от улицы. Тут и там мне попадались патио или веранды с навесами, где люди сидели под вентиляторами и пили ром. Где-то дальше по улице я слышал колокольцы, сонное позвякивание «Колыбельной» Брамса.

Я прошел примерно с квартал, пытаясь разобраться в своих ощущениях от этого места. Колокольцы продолжали приближаться. Вскоре показался грузовик с мороженым, медленно продвигавшийся по самой середине улицы. На его крыше располагалось гигантское фруктовое эскимо, которое, то и дело вспыхивая алым неоном, освещало все окрестности. Откуда-то из нутра грузовика и доносился убаюкивающий перезвон господина Брамса. Проезжая мимо меня, шофер натянул на физиономию радостную ухмылку и нажал на клаксон.

Я тут же поймал такси и велел водиле отвезти меня в центр города. Старый Сан-Хуан представляет собой островок, соединенный с остальной частью Пуэрто-Рико несколькими дорогами по насыпям. Мы проехали по той из них, что тянется из Кондадо. Десятки пуэрториканцев стояли у ограды, рыбача в неглубокой лагуне, а справа маячило массивное белое сооружение, неоновая надпись на самом верху которого гласила: «Карибе-Хилтон». Это сооружение, насколько я знал, было краеугольным камнем Бума. Конрад прибыл сюда как Иисус, и все оглоеды за ним последовали. До «Хилтона» здесь не было ничего; теперь же только небо стало пределом. Такси миновало заброшенный стадион, и вскоре мы оказались на бульваре, что бежал вокруг утеса. По одну сторону лежала темная Атлантика, а по другую виднелись тысячи красочных огней на круизных судах, пришвартованных у береговой линии. Мы свернули с бульвара и остановились у места, которое, по словам водилы, называлось Пласа-Колон, Плата за проезд составила полтора доллара, и я дал мастеру две купюры.

Он посмотрел на деньги и покачал головой.

— В чем дело? — поинтересовался я.

Он развел руками.

— Нет сдачи, сеньор.

Я порылся в кармане, но ничего, кроме пятака, не нашел. Я наверняка знал, что он врет, но впутываться в размен доллара не очень хотелось.

— Ворюга чертов, — буркнул я, швырнув купюры ему на колени. Водила пожал плечами и отъехал.

Пласа-Колон представляла собой средоточие нескольких узеньких улочек. Здания в два-три этажа высотой плотно теснились друг к другу, а их просторные балконы нависали над тротуарами. Воздух был горячим и легкий ветерок разносил смрадный запах пота и отбросов. Из открытых окон грохотала музыка и смеси с визгливой разноголосицей. Тротуары были так узки, что сложно было не свалиться в канаву, а торговцы фруктами перегораживали улочки своими тележками, торгуя очищенными от кожуры апельсинами по десять центов за штуку.

Я минут тридцать погулял, любуясь витринами магазинов, которые торговали одеждой «айвилига», вглядываясь в грязные бары, полные шлюх и матросов, сталкиваясь с людьми на тротуаре и думая о том, что вот-вот рухну, если только не найду ресторан.

Наконец я сдался. Похоже, ресторанов в Старом городе не было вовсе. Единственным мало-мальски подходящим заведением, какое мне удалось приметить, оказалась «Нью-йоркская закусочная», но она была закрыта. В отчаянии я снова поймал такси и велел шоферу везти меня к «Дейли Ньюс».

Он вылупил на меня глаза.

— В газету! — выкрикнул я, захлопывая за собой дверцу.

— А, си, — промычал он. — «Эль-Диарио», си.

— Ни черта подобного, — возразил я. — «Дейли Ньюс» — американская газета — эль «Ньюс».

Ни о чем таком водила никогда и слыхом не слыхивал, и мы поехали назад к Пласа-Колон, где я высунулся из окна и спросил полицейского. Он тоже не знал, но в конце концов с автобусной остановки подошел какой-то мужичок и сказал нам, где она.

Мы поехали по булыжной мостовой вверх по холму, в направлении береговой полосы. Там не было никаких признаков газеты, и я заподозрил, что водила привез меня сюда только лишь бы избавиться. Завернув за угол, он вдруг выжал тормоз. Впереди дорогу почти перегораживало что-то вроде уличной драки — орущая толпа пыталась проникнуть в старое зеленоватое здание, похожее на пакгауз.

— Вперед, — бросил я шоферу. — Тут можно проехать.

Он что-то буркнул и покачал головой.

Я треснул кулаком по спинке переднего сиденья.

— Двигай! Нет езды — нет денег.

Водила снова что-то забормотал, но все же врубил первую передачу и откатил к другой стороне улицы, стараясь держаться как можно дальше от драки. Он остановился вплотную к зданию, и тут я понял, что там не все дрались друг с другом, а банда примерно из двадцати пуэрториканцев атаковала высокого американца в рыжевато-коричневом костюме. Он стоял на ступеньках, размахивая большой деревянной вывеской точно бейсбольной битой.

— Недоноски вонючие! — проорал американец. Дальше последовал какой-то вихрь движения, и я услышал звуки глухих ударов вперемешку с воплями. Одни из атакующих с разбитой физиономией рухнул на мостовую. Здоровенный парень, непрерывно размахивая вывеской, попятился к двери. Двое пуэрториканцев попытались выхватить у него вывеску, но парень рванул ее на себя, а затем треснул одного из них по груди, сшибая его со ступенек. Другие, крича и размахивая кулаками, отступили. Тут американец зарычал: — Вот она, уроды! На драку собакам!

Никто не двинулся с места. Парень немного выждал, а потом закинул вывеску за плечо и швырнул ее и самую середину толпы. Она угодила одному пуэрториканцу в брюхо, отбросив его на других. Раздался взрыв смеха, после чего американец исчез в здании.

— Ну ладно, — сказал я, поворачиваясь к водиле. — Здесь повестка дня исчерпана. Поехали.

Но тот покачал головой и указал на здание, затем на меня.

— Си, эста «Ньюс». — Шофер кивнул и снова указал на здание. — Си, — торжественно заключил он.

Тут до меня дошло, что мы торчим как раз перед редакцией «Дейли Ньюс» — моим новым домом. Бросив еще один взгляд на грязную толпу между такси и дверью, я решил вернуться в отель. Но тут снова начался переполох. Сзади подкатил «фольксваген», и оттуда, размахивая длинными дубинками и что-то крича на испанском, вылезли трое полицейских. Часть толпы разбежалась, но кое-кто остался поспорить. Я немного подождал, затем дал таксисту доллар и рванул к зданию.

Согласно указателю, редакция «Ньюс» располагалась на втором этаже. В лифт я вошел, почти ожидая, что он поднимет меня прямиком в свалку еще почище. Однако створки раскрылись в темный коридор. Слева, совсем рядом, шумел отдел местных городских новостей.

Войдя туда, я почувствовал себя много лучше. Всё там — и мирный беспорядок, и равномерное перестукивание пишущих машинок с телетайпами — казалось родным. Даже запах был знаком. Помещение было таким просторным, что казалось пустым, хотя я заприметил там не меньше десяти человек. Единственным наработавшим представлялся невысокий брюнет за столом у двери. Откинувшись на спинку стула, он таращился в потолок.

— Ну чего? — рявкнул он. — Какого еще хрена?

Я свирепо на него глянул.

— Завтра начинаю здесь работать, — сказал я. — Моя фамилия Кемп. Пол Кемп.

Брюнет еле заметно улыбнулся.

— Извини. Я думал, ты за моей пленкой.

— За чем, за чем? — переспросил я.

Он что-то пробурчал про «подлый грабеж» и что «за ними только глаз да глаз». Я оглядел помещение.

— На вид они вроде в норме.

Брюнет фыркнул.

— Ворюги самые натуральные. — Тут он встал и протянул мне руку. — Боб Сала, штатный фотограф, — представился он. — А сегодня ты здесь зачем?

— Ищу, где бы перекусить.

Он улыбнулся.

— На мели?

— Нет, деньги есть. Просто ресторан не найти.

Сала откинулся на спинку стула.

— Тебе повезло. Первым делом здесь как раз следует научиться избегать ресторанов.

— А что? — поинтересовался я. — Дизентерия?

Он рассмеялся.

— Дизентерия, колики, подагра, болезнь Хатчинсона — здесь все что угодно можно заполучить. — Он взглянул на часы. — Подожди минут десять, вместе к Элу закатимся.

Я сдвинул в сторону фотоаппарат и сел на стол. Сала откинулся на спинку стула и снова уставился в потолок, время от времени почесывая курчавую голову и явно отплывая в какие-то более счастливые земли, где было навалом ресторанов и совсем не водилось воров. Смотрелся он здесь довольно нелепо — вроде билетера на каком-нибудь карнавале в штате Индиана. С зубами у фотографа было скверно, ему не мешало побриться, рубашку давно никто не стирал, а ботинки выглядели так, будто он пришел в них пешком аж из самого Гудвиля.

Мы сидели молча, пока из двери кабинета в дальнем конце помещения не вышли двое мужчин. Одним из них был тот высокий американец, которого я видел с вывеской в руках. Другой, лысый шибздик, что-то возбужденно болтал, бурно жестикулируя обеими руками.

— Кто это? — спросил я у Салы, указывая на высокого.

Фотограф оторвал глаза от потолка.

— Тот парень с Лоттерманом?

Я кивнул, резонно предполагая, что лысый шибздик — Лоттерман.

— Его фамилия Йемон, — сказал Сала, снова разворачиваясь к столу. — Новенький — недели две, как прибыл.

— Я видел, как он на улице дрался, — сказал я. — Банда пуэрториканцев наскакивала на него у самых дверей.

Сала покачал головой.

— Выходит, он просто псих. — Он кивнул самому себе. — Наверное, сказал пару ласковых этим профсоюзным кретинам. Здесь ведь сейчас что-то вроде незаконной забастовки — ни одна душа не знает, в чем тут соль.

Тут Лоттерман крикнул из другого конца помещения:

— Эй, Сала, ты чего там делаешь?

Сала даже глаз не поднял.

— Ничего не делаю. Через три минуты ухожу.

— А кто это там с тобой? — спросил Лоттерман, с подозрением меня разглядывая.

— Судья Кратер, — отозвался Сала. — Может знатная заметка выйти.

— Какой такой судья? — переспросил Лоттерман, приближаясь к столу.

— Проехали, — отмахнулся Сала. — Его фамилия Кемп, и он говорит, вы его наняли.

Лоттерман явно был озадачен.

— Судья Кемп? — пробормотал он, а затем, что-то припомнив, широко улыбнулся и протянул мне обе руки. — Ах да — Кемп! Рад тебя видеть, дружище. Когда прибыл?

— Сегодня утром, — ответил я, слезая со стола, чтобы пожать ему руку. — Почти весь день я проспал.

— Отлично! — похвалил Лоттерман. — Очень даже мудро. — Он порывисто кивнул. — Теперь, я надеюсь, ты готов.

— Пока еще нет, — сказал я. — Перекусить бы не мешало.

Он рассмеялся.

— Нет-нет — завтра. Сегодня вечером я тебя на работу не поставлю. — Он снова рассмеялся. — Нет, и хочу, чтобы вы, парни, хорошо кушали. — Он улыбнулся Сале. — Наверное, Боб собирается тебе город показать, ага?

— Как пить дать, — заверил Сала. — Издержки за счет заведения, ага?

Лоттерман нервно рассмеялся. — Ты знаешь Боб, что я имею в виду. Давай попробуем вести себя цивилизованно. Тут он повернулся и поманил к себе Йемона, который стоял посреди комнаты, изучая дыру в подмышке.

Йемон подошел к нам размашистой косолапой походкой и вежливо улыбнулся, когда Лоттерман меня подставил. Роста этот парень был высокого, а на лице его читалась то ли надменность, то ли что-то такое, чего я так сразу не определил.

Лоттерман с довольным видом потер руки.

— Ну как, Боб? — произнес он с ухмылкой. — Славная у нас команда собирается, ага? — Он хлопнул Йемона по спине. — Старина Йемон как раз поцапался с теми коммунистическими ублюдками на улице. Они просто хамы — их следует посадить.

Сала кивнул.

— Очень скоро они кого-нибудь из нас прикончат.

— Брось, Боб, — отозвался Лоттерман. — Никого они не прикончат.

Сала пожал плечами.

— По этому поводу я сегодня утром звонил комиссару Рогану, — пояснил Лоттерман. — Мы не можем терпеть подобного безобразия — это прямая угроза.

— Святая правда, — согласился Сала. — Но только к черту комиссара Рогана. Нам нужно несколько «люгеров». — Он встал и стащил со спинки стула пиджак. — Ну, пора на выход. — Он взглянул на Йемона. — Мы к Элу — ты проголодался?

— Буду немного позже, — ответил Йемон. — Хочу посмотреть, как там квартира и спит ли еще Шено.

— Ладно, — сказал Сала и поманил меня к двери. — Пошли. Выйдем через задний ход — драться меня что-то не тянет.

— Осторожнее, парни, — крикнул нам вслед Лоттерман. Я кивнул и последовал за Салой. Лестница привела нас к металлической двери. Сала перочинным ножиком поковырялся в замке, и дверь раскрылась. — А снаружи так не получится, — заметил он, когда я вслед за ним вышел в проулок.

Его машина оказалась крошечным «фиатом» с открывающимся верхом, наполовину съеденным ржавчиной. Заводиться она не пожелала, так что мне пришлось выбраться и толкать. Наконец эта рухлядь заработала, и я запрыгнул в салон. Мотор мучительно ревел, пока мы катили вверх по холму. Я сильно сомневался, что мы одолеем подъем, однако старая машинка мужественно перевалила через гребень и вскоре пустилась вверх по еще одному крутому холму. Салу такая нагрузка, похоже, не заботила, и он давил на сцепление всякий раз, как мотор собирался заглохнуть.

Припарковавшись рядом с Элом, мы прошли в патио.

— Я возьму три гамбургера, — сказал Сала. — Больше он ничего не подает.

Я кивнул.

— Без разницы — лишь бы побольше.

Сала подозвал повара и сказал, что нам нужно шесть гамбургеров.

— И два пива, — добавил он. — По-быстрому.

— Хорошо бы рома, — вмешался я.

— Два пива и два рома, — громогласно объявил Сала. Затем он откинулся на спинку стула и закурил сигарету. — А ты репортер?

— Ага, — отозвался я.

— И как тебя сюда занесло?

— А в чем дело? — спросил я. — Разве хуже Карибов не бывает?

Он хмыкнул.

— Тут не Карибы. Тебе надо было дальше на юг двигать.

С той стороны патио притащился повар с нашей выпивкой.

— А раньше ты где был? — поинтересовался Сала, снимая бутылки пива с подноса.

— В Нью-Йорке, — ответил я. — А до Нью-Йорка в Европе.

— Где в Европе?

— Да везде. В основном — в Риме и Лондоне.

— «Дейли Американ»? — спросил он.

— Ага, — сказал я. — Подвернулась временная работенка на шесть месяцев.

— Фреда Баллинджера знаешь? — спросил Сала.

Я кивнул.

— Он здесь, — сказал он. — Все богатеет.

У меня вырвался стон.

— Блин, вот ведь мудак!

— Скоро его увидишь, — пообещал Сала. — Он часто у конторы ошивается.

— За каким хреном? — поинтересовался я.

— К Доновану присасывается. — Он рассмеялся. — Говорит, был завотделом спорта в «Дейли Американ».

— Мудаком он был, а не завотделом, — сказал я.

Сала рассмеялся.

— Однажды вечером Донован его с лестницы спустил. Потом он какое-то время не показывался.

— Замечательно, — отозвался я. — А кто такой Донован — завотделом спорта?

Он кивнул.

— Алкаш — вот-вот уволится.

— Почему?

Сала снова рассмеялся.

— Все увольняются. И ты уволишься. Всякий, кто хоть чего-то стоит, здесь не работает. — Он покачал головой. — Люди как мухи разлетаются. Я здесь дольше всех остальных — если не считать Тиррелла, завотделом городских новостей, а он скоро уходит. Лоттерман еще не знает — так оно спокойнее.

Кроме Тиррелла тут стоящих людей почти, что и не осталось. — Он испустил смешок. — Погоди, еще познакомишься с главным редактором — этому даже заголовок слабо написать.

— Кто такой? — поинтересовался я.

— Некто Сегарра — или Скользкий Ник. Он биографию губернатора пишет. Днем и ночью, в любое время суток он пишет сволочную биографию губернатора. Никак нельзя его отвлекать.

Я глотнул рома.

— А сколько ты уже здесь? — спросил я у Салы.

— Слишком долго. Год с лишним.

— Значит, все не так плохо, — заключил я.

Он улыбнулся.

— Черт возьми, лучше бы ты мне на нервы не действовал. Тебе, может, здесь и понравится — есть такой народ, которому нравится.

— Какой такой народ? — поинтересовался я.

— Махинаторы, — ответил он. — Деляги и торгаши они это место обожают.

— Понятно, — сказал я. — В аэропорту мне именно так и показалось. — Я внимательно посмотрел на Салу. Что тебя здесь держит? Отсюда всего сорок пять долларов до Нью-Йорка.

Он фыркнул.

— Проклятье, я столько за час заработаю — стоит только кнопку нажать.

— А ты жадина.

Сала ухмыльнулся.

— Ага. Я самый жадный на этом поганом острове. Порой хочется самого себя по яйцам лягнуть.

Гуталин прибыл с нашими гамбургерами. Сала схватил с подноса свои три штуки и раскрыл их на столике, выбрасывая в пепельницу латук и ломтики помидоров.

— Чудище безмозглое, — устало произнес он. — Сколько раз я тебе говорил держать этот мусор подальше от моего мяса?

Официант воззрился на «мусор».

— Тысячу раз! — возопил Сала. — Каждый божий день!

— Слушай, приятель, — сказал я с улыбкой. — Тебе лучше уйти — это заведение совсем тебя достало.

Вместо ответа Сала запихнул в пасть один из гамбургеров.

— Ладно-ладно, — пробормотал он затем. — Еще увидишь. И Йемон тоже. Этот парень совсем ненормальный. Он долго не продержится. Никто из нас долго не продержится. — Он треснул кулаком по столу. — Гуталин — еще пива!

Официант вышел с кухни и внимательно на нас посмотрел.

— Два пива! — проорал Сала. — По-быстрому!

Я улыбнулся и откинулся на спинку стула.

— А что такое с Йемоном?

Он глянул на меня так, словно дико с моей стороны было об этом спрашивать.

— Ты что, его не видел? — спросил он. — Этого сукина сына с безумным взором? И как Лоттерман его ссыт — ты что, не видел?

Я покачал головой.

— Мне показалось, всё нормально.

— Нормально? — заорал Сала. — Тебе бы несколько вечеров назад здесь оказаться. Он ни с того ни с сего этот столик опрокинул — вот этот самый столик. — Он треснул ладонью по столику. — Вообще без всякой причины, — продолжил он. — Разметал всех наших алкашей по углам и обрушил столик на одного несчастного ублюдка, который сам не знал что болтает. А потом еще грозился его растоптать! — Сала покачал головой. — Понятия не имею, где Лоттерман этого парня откопал. Он так его боится, что сотню долларов ему одолжил. А Йемон эти доллары тут же в мотороллер вбухал. — Он гора то рассмеялся. — А теперь он вдобавок выписал сюда девчонку, чтобы она с ним жила.

Появился официант с бутылками пива, и Сала ухватил их с подноса.

— Ни одна девушка, у которой хоть капля разума в голове, сюда не явится, — заявил он. — Разве что девственницы — девственные истерички. — Тут он погрозил мне пальцем. — Ты здесь пидором станешь, Коми, — попомни мои слова. В этом месте все в пидоров и психов превращаются.

— Очень может быть, — отозвался я. — А вообще-то со мной на самолете прелестная штучка летела. Пожалуй, завтра ее поищу. Наверняка она где то на пляже будет.

— Она как пить дать лесбиянка, — заверил меня Сала. — Тут их навалом. — Он покачал головой. — Черт бы побрал эту тропическую гниль — эту непрерывную бесполую пьянку! Она меня бесит — Я уже просто психую!

Гуталин подоспел еще с двумя бутылками пива, и Сала сцапал их с подноса. Тут в проходе появился Йемон. Заменив нас, он подошел к столику.

Сала испустил горестный стон.

— Нот он, черт бы его побрал, — пробормотал он. — Не топчи меня, Йемон, — я же не всерьез.

Йемон улыбнулся и сел.

— Все ворчишь насчет Моберга? — Он рассмеялся и повернулся ко мне. — Роберт считает, я плохо обошелся с Мобергом.

Сала пробурчал что-то по поводу «психов». Йемон снова рассмеялся.

— Сала в Сан-Хуане — самый старожил. Сколько тебе, Роберт, — лет девяносто?

— Кончай кормить меня этим дерьмом, — выкрикнул Сала, подскакивая на стуле.

Йемон с пониманием кивнул.

— Роберту нужна женщина, — нежно вымолвил он. — А то пенис давит ему на мозги, и он совсем думать не может.

Сала простонал и закрыл глаза. Йемон хлопнул ладонью по столику.

— Роберт, на улицах полно шлюх. Не мешало бы иногда по сторонам оглядываться. По дороге сюда я встретил их столько, что захотелось снять штук пять-шесть, раздеться — и пусть бы они все, как щенята, по мне ползали. — Он рассмеялся и помахал официанту.

— Ты подонок, — пробормотал Сала. — Твоя девушка еще и дня здесь не пробыла, а ты уже болтаешь о том, как бы по тебе шлюхи поползали. — Он с умным видом кивнул. — Ты очень скоро сифилис заполучишь. Будешь блядовать, топтать всех подряд — и очень скоро наступишь в дерьмо.

Йемон ухмыльнулся.

— Годится, Роберт. Ты меня предупредил.

Сала поднял взгляд.

— Ну как, она еще спит? Когда мне наконец можно будет в собственную квартиру вернуться?

— Как только мы оттуда отчалим, — ответил Йемон. — Я отвезу ее к себе домой. — Он кивнул. — Но мне, ясное дело, придется твою машину позаимствовать. Для мотороллера слишком много багажа.

— Блин, — вымолвил Сала. — Ты просто чума, Йемон, — ты же всю кровь из меня выпьешь.

Йемон рассмеялся.

— А ты добрый христианин, Роберт. Тебя непременно ждет воздаяние. Проигнорировав скептическое хмыканье Салы, он повернулся ко мне.

— Это ты утренним самолетом прилетел?

— Угу, — буркнул я.

Он улыбнулся.

— Шено сказала, в самолете какой-то парень старика колошматил. Часом, не ты?

Я простонал, чувствуя, как над столом смыкается сеть, вины и случайности. Сала с подозрением за мной наблюдал. Я кое как объяснил, что рядом со мной сидел npeстарелый псих, который всю дорогу пытался через меня перелезть.

Йемон рассмеялся.

— А Шено подумала, это ты псих. Сказала, ты 6ез конца на нее пялился, а потом совсем сбрендил и на старика накинулся. Когда она слезала с самолета, ты все еще его утюжил.

— Боже милостивый! — воскликнул Сала, с отвращением па меня поглядывая.

Я покачал головой и попытался отделаться смехом. Однако выводы были крайне неутешительны — я представал придурочным бабником и истязателем стариков. Вряд ли такая рекомендация подходила дня человека, собравшегося устроиться на новую работу.

Йемона это, похоже, развеселило, а вот Сала смотрел на меня с откровенной опаской. Я заказал еще выпивку и быстро сменил тему.

Мы сидели там несколько часов — болтали, лениво потягивали алкоголь и убивали время, пока в доме грустно бренчало фортепиано. Минорные ноты выплывали в патио, придавая вечеру безнадежно-меланхолический тон, который, впрочем, казался почти приятным.

Сала был убежден, что газета вот-вот закроется.

— Я обязательно выйду из тупика, — заверил он нас. — Дайте только еще месяц. — У него оставалось еще два крупных задания, а потом он думал уехать — скорее всего, в Мехико. — Да-да, — сказал он. — Пожалуй, еще месяц, а потом можно паковать барахлишко.

Йемон покачал головой.

— Роберт хочет, чтобы газета закрылась. Тогда у него будет повод для отъезда. — Он ухмыльнулся. — Ничего, она еще какое-то время протянет. Лично мне нужно месяца три — поднакопить деньжат и отправиться дальше по островам.

— Куда? — поинтересовался я.

Йемон пожал плечами.

— Да куда угодно — на какой-нибудь хороший остров, где подешевле.

Сала присвистнул.

— Ты прямо как пещерный человек, Йемон. На самом деле тебе требуется хорошая работа в Чикаго.

Йемон рассмеялся.

— Ничего, Роберт. Когда кого-нибудь употребишь, тебе полегчает.

Сала что-то проворчал и приналег на пиво. Несмотря на скверный характер, он мне нравился. Я прикинул, что он немного старше меня — возможно, лет тридцати двух-тридцати трех. Было в нем что-то такое, отчего он казался мне старым знакомым.

Йемон тоже казался мне знакомым, но не так близко — скорее наводил на воспоминания о неком человеке, которого я в каком-то другом месте знал, но затем потерял его след. Ему было лет двадцать пять, и он смутно напоминал мне меня самого в этом возрасте. Не того, кем я действительно был, а того, кем я мог бы себя увидеть, если бы перестал слишком об этом задумываться. Слушая его, я понимал, сколько воды утекло с тех пор, когда мне казалось, что я держу весь мир за яйца, сколько стремительных дней рождения пронеслось со времени моего первого года в Европе, когда я был так наивен и так уверен в себе, что каждая крохотная удача заставляла меня чувствовать себя ревущим от счастья чемпионом.

Давно уже я так себя не чувствовал. Наверное, в западне тех лет мысль о том, что я чемпион, невесть как оказалась выбита у меня из головы. Теперь же я снопа ее уловил, и оттого показался себе совсем старым. Вдобавок я задергался, что за такую бездну времени сделал так мало.

Откинувшись на спинку стула, я потягивал пиво. На кухне грохотал повар, а фортепиано отчего-то сдохло. Из дома доносилась болтовня на испанском, создавая невнятный фон для моих спутанных мыслей. Впервые я остро ощутил всю чужеродность этого места, реальное расстояние, которое я оставил между собой и своей последней точкой опоры. Не было никакой причины испытывать напряжение, но я тем не менее его испытывал — давление жаркого воздуха и проходящего времени — холостое напряжение, что накапливается в тех краях, где люди потеют все двадцать четыре часа в сутки.