Онлайн чтение книги Неупокоенные Rooms
Сандра

Я вот что скажу: все, что вам тут про меня нарассказывали, – полная брехня! Не нравится, как я говорю, – терпите! Моя речь – это все, что у меня осталось своего.

Элис даже не рассказала вам, как я умерла.

Я не говорю, что она лгунья или любит недоговаривать. Ее проблема в том, что она – ханжа. Элис из того поколения праведников, которые бегут мыть тебе рот с мылом после каждого крепкого словца. А еще она себе на уме.

Взять хотя бы Минну. Элис все время талдычит о том, какая она красивая. Ага, красивая, если вам нравятся огромные силиконовые титьки, которые висят как две дыни, и шустрые глазенки как рентгеновский аппарат – все высматривают, сколько там денег у тебя в кошельке.

Нет уж, увольте.

Я знаю, что Минне было трудно. Все эти бесконечные занятия по фортепиано. Пальцы у нее болели чудовищно… Но, эй! Ни у кого из нас колода жизни не бывает полной – парочка карт все равно будет отсутствовать. Просто сделайте что-то с этим, вот что я вам скажу! Я вдоволь про это начиталась. Про все эти неврозы, психозы, расстройства, мании и так далее, и так далее! Я работала на доктора Говарда Риверса в его психиатрической клинике. Так что я вдоволь хапнула и церковной терапии, и всяких программ типа «Двенадцать шагов».

Все сводится к одному: будешь ли ты играть картами, которые у тебя на руках, или спасуешь?

Вот, например, я: нельзя сказать, что мое детство было легким. Мы жили в Силвер-Лейк, штат Джорджия – это территория трейлерных парков и домишек в одну комнату, вечно цветущий сад, где плоды висят на персиковых деревьях, как обвисшие сиськи, а каждое лето мягкое и влажное, как собачий язык.

Про отца помню немного: рот у него был тонкий как застегнутая молния. Когда он ко мне обращался, – что бывало редко, – то только за тем, чтобы спросить, почему я не могу вести себя хорошо, как другие девочки, ни с кем не драться на игровой площадке и «вообще ты когда-нибудь научишься слушаться взрослых?!».

Я не видела, чтобы он хоть раз поцеловал маму или взял ее за руку. Он проводил много времени с друзьями в местном «Ротари клаб», особенно с Аланом Бриггсом. Мама часто истерила своей сестре в трубку, что не знает, чем он там занимается, и что будет, если он бросит ее ради какой-нибудь молоденькой шалавы. Когда мне было семь, она пришла домой пораньше с ужина в Дикси-Юнион и застукала отца голым в постели с Аланом. По крайней мере, она мне потом так рассказывала.

Они с отцом развелись, и мы с мамой переехали в маленький дом в «цветной части города» – ее и сейчас так называют. Шли шестидесятые года на юге страны, а это значит, что настроения были как в сороковых во всем мире. В школе у меня за спиной шептались о странностях моего отца, а еще меня называли «негролюбкой». Это не я придумала. Силвер-Лейк – милое и живописное место, полное уродов и засранцев. Я помню дома, стоявшие в ряд, как домино, ярко-желтые в лучах утреннего солнца с красными пятнами растущего во дворах кампсиса, и частоколы, покрытые мягкой пыльцой. А также я помню вывески «Только для белых» и тучи клещей и тараканов размером с ладонь ребенка. Земля возле стоков ими кишмя кишела.

Цветные, черные, белые, желтые, геи, лесбиянки или натуралы – для меня все это не имело значения. Наверное, потому что мой отец никогда со мной об этом не говорил. И любил баловать под хвост своих дружков за спиной у матери. И каждую субботу и воскресенье надевал одну и ту же рубашку для боулинга. Но я все равно его любила. Не знаю, почему и как. Может, потому, что он приносил мне леденцы и катал по Мэйн-стрит на своем небесно-голубом «Кадиллаке-Эльдорадо», большом и гладком, как лодка, с плавниками как у акулы.

Так родители преподают нам первый урок любви: делай, что хочешь, но не люби!

Я не собираюсь ныть, жаловаться на свои проблемы и ждать, что все бросятся меня жалеть. Я хотела уехать из Джорджии и я это сделала. Я и не ждала принца-избавителя на белом коне, который предложит руку и сердце, а вместе с ними и пожизненный абонемент на готовку и стирку.

К тому времени наступили семидесятые, и многое изменилось. Чем дальше на север я продвигалась, тем сильнее все менялось. Пока, наконец, в Нью-Йорке я не обнаружила, что наступило будущее.

Забавно, да? Как быстро будущее становится прошлым. Спорим, Трентон понятия не имеет, кто такой Джими Хендрикс. А про Дженис Джоплин, Нила Янга и Джерри Гарсия даже спрашивать не стоит.

Что сказать о Трентоне? Угрюмая личинка человека, что-то среднее между парнем и овощем.

Теперь Кэролайн – она как бисквит, который оставили на ночь пропитываться алкоголем. Не мне судить, конечно – сама не без греха – но даже я не стала бы опускаться до того, чтобы пить в одиночку.

Ричард – хуже всех. Никогда не мог удержать своего дружка в штанах и портил другим людям жизнь своим нытьем и капризами, особенно под конец жизни: «Не хочу куриный бульон, хочу томатный суп! Включи отопление посильнее! Теперь выключи! Нет, теперь снова включи!» Мы часто заставали его бедных медсестер и сиделок плачущими в столовой. Они прятались в темноте, за пыльной мебелью – эти взрослые женщины беззвучно рыдали, спрятав лицо в ладони. Самая большая услуга, которую Ричард мог оказать всем, – умереть.

Думаете, я чересчур резкая? Да, я никогда не любила приукрашивать факты. Правда есть правда. Несмотря на то, что теперь я представляю собой странное месиво из осколков и пыли, у меня осталось чувство юмора. А, вот что еще сильно напрягает меня в Элис – она вообще не умеет смеяться. Я ощущаю, что она на взводе, как газировка в бутылке, которую только что хорошенько встряхнули – эту дамочку как будто зажали между двумя полужопиями, где она до сих пор и пребывает.

Только один вопрос: что она все-таки скрывает?