ГЛАВА XXIV

Онлайн чтение книги Сестра Марина
ГЛАВА XXIV

Первая санитарная карета привезла в бараки корчившуюся в судорогах девочку из шляпочного магазина, подобранную на мостовой. Она наелась гнилых яблок, запила их сырой водою и теперь хрипло и дико вскрикивала, в приступах болей.

Никакие усилия докторов и сестер не могли спасти несчастную: болезнь была захвачена слишком поздно, и девочка умерла.

Приехали санитары с гробом, осыпанным дезинфекционной известью, и увезли маленький труп.

Эта первая смерть произвела глубокое, потрясающее впечатление на «барачных» сестер.

Напрасно доктор Аврельский, заведовавший холерным отделением, и Ярменко утешали, говоря, что они бессильны помочь тем больным, доставка которых запаздывает в сравнении с быстрым течением болезни.

В тот же вечер привезли сразу, десять человек рабочих с какого-то судна, за ними восемь женщин из цеховой прачечной мастерской — и началась безумная, по своему спешному кипению, огневая работа.

Сестры — одни взволнованные, трепетные в душе, по виду спокойные невозмутимые, бледные; другие — с багровыми пятнами румянца на щеках, работали без устали. Резким голосом отрывисто бросал свои приказания доктор Аврельский, звучал мягкий бархатный баритон семинариста или громкий выкрик Клементьевой, налетавшей «слета» на ту или другую оплошавшую сестру.

И над всем этим — мягкое, светлое сияние лучистых Ольгиных глаз.

Тут, в часы безумной работы, поняла Нюта впервые всю силу обаяния этой необыкновенной души.

Она подходила к самым опасным больным, корчившимся в предсмертных судорогах, умирающим, и с неизменным лучезарным сиянием больших светлых глаз на худом загорелом крестьянском лице, облегчала их страдания вырывая их подчас из самых объятий смерти.

Ни единого резкого слова не слыхали от нее сестры, а между тем там, где находилась она, был самый центр болей, ужаса, страданий. Но и другие сестры не отставали от нее.

Как герои-бойцы на поле битвы, отбивали они с поразительным мужеством, терпением и энергией все приступы ужасного, сильнейшего в миллион раз врага. Этот враг не дремал: страшная холера делала свое сокрушающее дело с поразительной точностью и быстротой. Каждый день появлялись санитары в бараке и увозили пропитанные обеззараживающей известью трупы умерших.

На смену им, санитарная, под красным крестом, карета доставляла десятки новых, живых, корчившихся людей, мучительно страждущих, с перекошенными от боли лицами.

Простой, темный народ, несмотря на всяческие предостережения властей города, ел сырые овощи, плоды, пил некипяченую воду, имея своим оправданием полное недоверие к холере. Но, помимо всего этого, тысячи бедняков гибли в силу ужасных условий жизни: беднота селилась в сырых, темных, грязных помещениях, не имея возможности устраиваться лучше, ела несвежие продукты, купленные за гроши, и отравлялась ими. Грязь и дурная пища создавали лучший очаг для ужасной гостьи, и она не замедляла являться в подвалы и жалкие каморки петербургской бедноты.

Неустанная, кипуче самоотверженная работа врачебного персонала была иногда бессильна бороться с проявлениями жесточайшего из недугов, но, в нередких случаях, больные выздоравливали даже после особенно сильных припадков и их отправляли в здесь же устроенный изолятор, где они отбывали установленный карантин, в то время как все их платье и белье подвергали строжайшей дезинфекции.

После жаркого, необычайно удачного лета наступила промозглая, сырая дождливая осень, ничуть не способствовавшая прекращению болезни, а, напротив того, создавшая еще более благоприятную почву для ее дальнейшего распространения, в особенности среди рабочего и бедного люда.

В барак доставляли все новых и новых больных. Часть их, более счастливая, из числа выздоравливающих, выходила в изолятор; за другою приезжали черные фургоны, которые свозили умерших в нарочно для них приготовленные холерные кладбища.

Дни и ночи работали доктора и сестры, не жалея сил и здоровья, охваченные одним горячим желанием, одной неутомимой жаждой отстоять у злостной, алчной, безобразной старухи возможно большее количество жертв.

* * *

— Нюта, милая, выйди на минутку. Тебя ждет сюрприз.

— Сюрприз?

— Ну да, сюрприз… В коридоре.

И, бросив вскользь одну из своих лукаво-шаловливых улыбок, Катя Розанова исчезает мгновенно, словно проваливается сквозь пол.

Эта Катя Розанова настоящее сокровище для холерного барака. Это — «красное солнышко», как прозвал ее сам сумрачный Аврельский. Лучи ее милой улыбки, ее жизнерадостно улыбающееся личико не изменяют ей даже в самые трудные минуты жизни.

Глядя в это милое, свежее детское личико, легче как-то переносить мучительнейшие из человеческих страданий, легче, кажется, умирать на этих маленьких, нежных ручках, так ласково, заботливо гладящих всклокоченные волосы одичавших от болей больных.

Она кажется ангелом, слетевшим в тьму страданий, эта прелестная, розовая, белокурая девочка с блестящим взором васильковых глаз.

— Розанова, что ж вы? Ушла и пропала. Где горячие мешки с овсом? Ах, ты, Господи, умерли вы, что ли?

Голос Клементьевой срывается от негодования, цыганские глаза готовы съесть Катю.

Руки у нее заняты, она сейчас только сделала подкожное вспрыскивание извивающемуся, как угорь, в приступах муки мальчику-разносчику и ждет припарок.

— Сейчас, сейчас, несу!

Звонкий голосок Розочки звучит как колокольчик. Милая девочка кажется волшебной феей, слетевшей в барак. И безобразный колпак—предохранитель заразы — и бесформенный халат, пропитанныи дезинфекцией, не безобразят ее.

— Несу! Несу!

— Бог знает, что такое! На целый час провалились! Давайте!

И сестра Клементьева грубо вырывает из рук смущенной Розочки припарку с овсом. Около работает Юматова. Она только что обложила горячими мешками и бутылками привезенную десять минут тому назад девушку, очевидно из прислуги, и вместе с доктором Ярменко хлопочет над нею.

Девушка, полная, здоровая, с избытком сил и энергии, кричит пронзительно и громко на всю палату каждые три минуты:

— Ой, ой, матушки, смертушка моя пришла! Доктор-батюшка, сестрица-матушка!.. Ой, не могу! Моченьки нет, помираю, батюшка, ой, помираю!

— Тише, милая, тише; всех больных перепугаешь. Господь с тобою, не умрешь. У тебя еще слава Богу…

Она наклоняется к девушке, делает быстро вспрыскивание, приказывает подоспевшей сиделке Аннушке готовить ванну и идет дальше к Нюте.

На руках Нюты пожилая женщина, худая, изможденная, с почерневшим лицом и закатившимися от муки страданий глазами. Подле ее кровати стоит Аврельский. Лицо его хмуро, сосредоточенно, губы что-то нервно жуют. Он держит руку больной, слушает пульс. Больная не кричит, но стонет. Не то свист, не то стон срывается с ее губ, быстро холодеют конечности, холодеют, несмотря на то, что Нюта, вооруженная фланелью, обливаясь потом, оттирает их.

Еще хрип, еще стон, и все стихло…

— Кончено, — говорит Аврельский, — здесь нечего больше делать! Протелефонируйте санитарам, сестра.

И выпускает похолодевшую руку умершей.

Нюта, как в полусне, повинуется ему.

— Опять смерть, еще и еще! Господи, за что это? — проносится в загоревшемся мозгу девушки. — Зачем столько скорби в мире? Зачем она, Нюта, бессильна помочь так, как бы хотелось ей? Зачем она так ничтожна, так бессильна и слаба? Так ужасно слаба!

Машинально, привычными, быстрыми шагами направляется Нюта к крошечной комнатке в коридоре, где помещается телефон.

На сердце больно, тоскливо.

За сегодняшнее утро умерло уже четверо. Опять санитары, черный фургон, гробы… Ужасно, ужасно!

— Сестрица Нюта! Вы ли это? — неожиданно раздается над уныло склоненной головой Вербиной знакомый голос.

— Ах, Кручинин!.. Коля! Вы здесь! Каким образом?

Нюта останавливается, как вкопанная, и глядит, узнавая и не узнавая его в одно и то же время. Он, действительно изменился за лето. Возмужал, загорел, отросла бородка, в лице наметилась новая черточка—энергии, упорства, затаенной силы. Форменный докторский сюртук — он не в халате — тоже немало изменяет его.

— Ах, да, с производством вас! — вспоминает Нюта и жмет руку молодому врачу.

— Спасибо! А я к вам… Летом на эпидемии у нас в губернии практиковался, теперь прикомандировали к вам. Будем вместе работать с нынешнего дня… Рады?

— Ах, Господи, рада, конечно! — помимо воли срывается с ее губ.

Действительно, она рада этой встрече, так рада, что и сама удивляется себе. Этот молодой, симпатичный доктор, с его энергичным, открытым и смелым лицом, кажется ей таким близким, родным, братом единственным и любимым. И странным кажется то, что она так мало и редко сравнительно вспоминала его за лето. А сейчас! Кажется, нет человека ближе ей этого милого, энергичного Коли, с задумчивой лаской смотрящего ей в лицо.

Сладко замирает проснувшееся сердце румянец заливает ей щеки. Но вслед затем бледнеет Нюта, вспоминается цель прихода сюда в коридор: телефон, черный фургон смерти, санитары.

— Ах, Коля, Коля! Зачем столько горя на земле? — шепчет она побелевшими от волнения губами. — Зачем?

— Затем, что в радости и счастье люди забывают правду или угнетают друг друга. Люди враждуют между собой. Страх за жизнь — лучшее очищение. Боязнь грядущего горя возвращает к правде и чистоте, — убежденно звучит над головой Нюты молодой голос.

— Сестра Вербина, в барак! Новую партию больных привезли!.. Скорее!.. Самых «тяжелых» привезли, скорее, скорее!..

Запыхавшаяся Аннушка вылетает в коридор.

— Скорее, сестрица! Вас просят…

Вот оно! Начинается опять чужая мука, бессилие помочь… Смерть и опять смерть, — и вихрь мыслей кружится в голове Нюты.

— Вот что, Коля! Поговорите по телефону, надо санитаров вызвать, покойницкий фургон. Поскорее, голубчик, а я бегу, простите.

И наскоро бросив эту фразу молодому врачу; Нюта исчезает за дверьми палаты.

* * *

— Кто, это?

Что-то знакомое и вместе с тем чужое мелькает Нюте в этом почерневшем лице с судорожно сведенными от невыразимых мук чертами, в этих маленьких глазках, теперь дико расширенных с остановившимися зрачками.

Больного крючит и подбрасывает каждую минуту в ужасных приступах недуга. Сведенные изогнутые пальцы, точно когти огромной птицы, судорожно зацепляют и царапают ногтями простыню. Дикий вой, в котором нет ничего человеческого, оглашает палату.

Это воет не живой человек, это воет сам торжествующий, расходившийся в своем рьяном веселье страшный недуг.

Жутко, страшно смотреть на этого больного, на его сведенные руки и ноги, на всклокоченную голову обезумевшего, вследствие непосильной физической муки, человека, на его блуждающие с дико вытаращенными зрачками, глаза.

Кто он? Нюта не знает, не может догадаться, припомнить. Но лицо это ей не совсем неведомо и чуждо, нет.

Подбежавшая Розочка выкрикивает неожиданно:

— Да ведь эта Дементий Карпов! Наш служитель бывший! Помните?

Так вот это кто!..

В сердце Нюты врывается мгновенный сумбур. Какой-то вихрь, знойный и жгучий, кружит ее мысли, голову, все ее существо.

«Дементий Карпов, ее враг, заставивший пережить столько невыразимых страданий».

Что-то больно сжимает грудь, волна быстро сменяемых и самых разнородных ощущений разливается по ней, по всему духовному существу Нюты.

Она быстро обводит глазами маленькую группу сестер, окруживших только что доставленную новую дюжину больных мужчин и женщин, и останавливает их на Бельской.

— Сестрица, голубушка, поручите этого больного мне.

— Полно, Нюточка! Сегодня с ночи у тебя шестеро «тяжелых» перебывало! Смотри, ты едва держишься на ногах, отдохни хоть чуточку. Пусть сестра Коно…

— Нет, нет! — не дав договорить «старшей», прерывает ее молящим голосом Нюта. — Позвольте мне, поручите мне.

Лучистые глаза Бельской на минуту задерживаются на побледневшем лице Нюты, таком возбужденном и просящем. Она машет рукой:

— Бог с тобою, детка! Делай, как хочешь! Только себя-то береги, береги себя… Господ с тобою.

Нюта уже не слышит окончания фразы.

— Аннушка, ванну, — командует она, — самую горячую, как только можно терпеть… 35°- 36° градусов… Поскорее…

Она сама делает ванну, сама окружает горячими припарками не перестававшего ни на минуту стонать и кричать Дементия, помогает служителям перенести его обратно в постель.

Ее движения уверенны, смелы. Несокрушимой энергией веет теперь от всей ее, словно выросшей, фигурки. Она делает вспрыскивание, вливает больному сквозь конвульсивно сжатые зубы лекарство и, машинально опустившись на колени подле его кровати, ждет действия врачебных средств.

Припадок возобновляется с прежней силой. Она с настойчивым упорством повторяет свои приемы, — припарки, вспрыскивания, вливает насильно в рот капли.

Ярменко, заметивший издали энергичную, исступленную борьбу этой молоденькой девушки с жестоким врагом, подходит к койке Дементия и долго глядит в его почерневшее лицо.

Низко наклоняется к его искаженному лицу и Нюта.

— Дмитрий Иванович, скажите, выживет он? — срывающимся голосом спрашивает она.

— Вряд ли! Разве вы не видите этого лица?

О, Нюта видит, видит отлично, лучше, нежели кто-либо другой, но смутная надежда все еще живет, в ее сердце. А может быть, а вдруг ей, Нюте Вербиной, удастся путем усиленных забот, энергии, ухаживаний и лечения воскресить Дементия, отнять его у подступающей к нему, уже дико торжествующей смерти?

Ах, если бы могло это случиться! Ей это необходимо, Нюте, как воздух, как хлеб. Если умрет Дементий, унесет с собою свою темную, нераскаявшуюся душу, она не найдет себе ни минуты покоя, она будет думать, что недостаточно энергично отстаивала его, что не сделала всего для его спасения…

Нет, нет! Она будет бороться, сколько хватит сил, с ужасной, жестокой холерой.

Быстро, как один взмах чьих-то невидимых крыльев, прошел день, наступил вечер, ночь с ее темным покровом, ночь отдыха для всего мира, ночь усиленной работы здесь, в бараке, для докторов и сестер.

Дементий затих. Его дикий стон не нарушал безмолвие ночи, но еще страшнее кажется его лицо, застывшее в своем мертвенном покое с вытаращенными глазами. Боли, судороги ног, все прекратилось вместе с другими характерными признаками жестокого недуга, но лицо его, багрово-красное, с надувшимися жилами, пугает Нюту.

— Коля Кручинин! — позвала она проходившего своего друга.:—Что это? Вы не видите, Коля!

— Да, скверно, — и молодой врач назвал мудреное латинское название болезни. — Надо… — он объяснил, что надо было делать. И Нюта с прежним рвением принялась за работу.

К утру багровое лицо побледнело, дыхание стало ровнее и глубже. Сведенные недугом черты больного снова выпрямились.

Дементий впервые вздохнул глубоко и, сознательно взглянув на озабоченно склоненное над ним лицо девушки, попросил пить.

— Спасен, отходила-таки! Боже мой, какое счастье! — и слезы обожгли загоревшиеся глаза Нюты.

— Чудо, да и только! Да вы просто волшебница, сестра Вербина! Подняла-таки, можно смело сказать, со смертного, одра, — услышала Нюта за своими плечами голос доктора Аврельского.

— Или святая, — тихо, чуть слышно, прибавил другой голос, задушевно-мягкий и такой родной Нюте.

И Николай Кручинин, знавший еще в дни его пребывания в тифозном бараке историю Дементия, восторженными глазами смотрел на милую девушку, сумевшую вырвать у смерти своего злейшего врага.


Читать далее

Лидия Алексеевна Чарская. СЕСТРА МАРИНА. Повесть для юношества
ГЛАВА I 08.04.13
ГЛАВА II 08.04.13
ГЛАВА III 08.04.13
ГЛАВА IV 08.04.13
ГЛАВА V 08.04.13
ГЛАВА VI 08.04.13
ГЛАВА VII 08.04.13
ГЛАВА VIII 08.04.13
ГЛАВА IX 08.04.13
ГЛАВА X 08.04.13
ГЛАВА XI 08.04.13
ГЛАВА XII 08.04.13
ГЛАВА XIII 08.04.13
ГЛАВА XIV 08.04.13
ГЛАВА XV 08.04.13
ГЛАВА ХVI 08.04.13
ГЛАВА XVII 08.04.13
ГЛАВА XVIII 08.04.13
ГЛАВА XIX 08.04.13
ГЛАВА XX 08.04.13
ГЛАВА ХХI 08.04.13
ГЛАВА ХХII 08.04.13
ГЛАВА XXIII 08.04.13
ГЛАВА XXIV 08.04.13
ГЛАВА XXV 08.04.13
ГЛАВА ХХVI 08.04.13
ГЛАВА XXVII 08.04.13
ГЛАВА XXIV

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть