Онлайн чтение книги Шерли Shirley
ГЛАВА XXXI. Дядюшка и племянница

Жребий был брошен. Это понял сэр Филипп Наннли, это знала Шерли, это узнал мистер Симпсон. Дело решилось в тот вечер, когда все обитатели Филдхеда были приглашены к обеду в Наннли.

Несколько обстоятельств побудили баронета сделать решительный шаг. Он заметил, что мисс Килдар в тот вечер была задумчива и грустна. Эти новые черты в ее поведении польстили его слабой или, если угодно, поэтической натуре; в голове его сам собой начал складываться новый сонет, но пока он над ним размышлял, сестра сэра Филиппа упросила даму его сердца сесть за фортепьяно и пропеть балладу его собственного сочинения. Шерли выбрала самую простую и самую искреннюю, — несомненно, лучшую из всех его многочисленных баллад.

Случилось так, что всего за минуту до этого, может быть, как раз в тот момент, когда «professeur Louis» смотрел из окошка дубовой гостиной, Шерли тоже взглянула в окно. Она увидела бурную лунную ночь, увидела, как сражаются с ветром одинокие старые деревья в парке — развесистые, кряжистые дубы и смело устремленные ввысь могучие буки. До ее слуха доносился отдаленный шум леса, перед ее глазами мчались облака, луна то ярко сияла, то скрывалась за ними, и все эти видения и звуки так на нее подействовали, что она отошла от окна взволнованная и растроганная, чтобы не сказать потрясенная и вдохновленная.

Ее попросили спеть, и она запела. В балладе шла речь о любви, о любви вечной, непоколебимой в беде, незыблемой в несчастье, неустрашимой в нищете. Слова, сами по себе простые и нежные, были положены на красивый старинный мотив. При чтении эта баллада показалась бы слабоватой, но в хорошем исполнении она прозвучала прекрасно. Шерли спела ее хорошо. Она вдохнула в чувствительные строки нежность, в страстные — силу; голос ее в тот вечер был звучен, лицо — выразительно. Она всех поразила, а одного из присутствующих очаровала.

Встав из-за фортепьяно, Шерли подошла к камину и присела на козетку. Дамы стояли вокруг нее и молчали. Девицы Симпсон и девицы Наннли смотрели на мисс Килдар, как трусливые курицы на ибиса, или белую цаплю, или еще какую-нибудь диковинную птицу. С чего это она так пела? Они так никогда не певали! Пристойно ли петь с таким чувством, с таким своеобразием? В пансионах так не поют! Решительно все это слишком странно и необычно. А то, что странно, должно быть дурно, то, что необычно, должно быть непристойно. Шерли была осуждена.

Даже старая леди Наннли смотрела на Шерли из своего большого кресла у камина ледяными глазами, и взгляд ее говорил:

«Эта женщина — иной породы, нежели я и мои дочери. Она не годится в жены моему сыну».

Сын ее увидел этот взгляд и понял его значение. Он встревожился. То, к чему он так стремился, может от него ускользнуть, надо спешить!

Зала, в которой они сидели, была некогда картинной галереей. Отец сэра Филиппа, сэр Монктон Наннли, превратил галерею в гостиную, но она так и осталась сумрачной и необжитой. Глубокая ниша с окном, в которой помещался диван, стол и затейливый секретер, образовала в ней как бы комнату в комнате. Два человека вполне могли там укрыться, и никто бы их не услышал, если бы они не стали разговаривать слишком долго или слишком громко.

Сэр Филипп попросил своих сестер спеть дуэт; для девиц Симпсон тоже приискал какое-то занятие, а что касается старших дам, то они сами увлеклись беседой. К его удовольствию, Шерли поднялась, чтобы взглянуть на картины. Сэр Филипп тотчас вспомнил об одной из своих прабабушек, темноволосой красавице, похожей на южный цветок, и стал рассказывать о ней своей гостье.

Кое-какие вещи этой красавицы хранились в уже упомянутой нише. Когда Шерли зашла туда, чтобы разглядеть ее молитвенник и четки, лежавшие в инкрустированном шкафчике, сэр Филипп последовал за ней и, пока девицы Наннли визгливыми голосами выводили пребанальнейший дуэт, начисто лишенный чувства и смысла, торопливо шепнул мисс Килдар несколько фраз.

Сначала Шерли была настолько поражена, что можно было подумать, будто его шепот, как по волшебству, превратил ее в статую. Но уже в следующее мгновение она оправилась и что-то ответила ему. Они разошлись. Мисс Килдар вернулась к камину и уселась на свое место; баронет посмотрел ей вслед, потом тоже подошел и встал рядом со своими сестрами. Лишь мистер Симпсон, вездесущий мистер Симпсон заметил эту сцену.

Сей джентльмен тотчас же сделал свои выводы. Будь он так же проницателен, как любопытен, и так же умен, как пронырлив, лицо сэра Филиппа открыло бы ему, что он ошибается. Однако с его ограниченным, поверхностным и легковесным характером он ничего не желал замечать и отправился домой гордый, как петух.

Мистер Симпсон был не из тех, кто умеет хранить тайны: что-нибудь узнав, он уже не мог удержаться от болтовни. На следующее утро он под каким-то предлогом призвал воспитателя своего сына и весьма напыщенно, с торжественной миной объявил ему, чтобы тот на всякий случай приготовился к отъезду, ибо, возможно, в ближайшие дни они вернутся к себе на юг. Важные дела, которые до сих пор удерживали его, то бишь мистера Симпсона, в Йоркшире, подходят к счастливому концу; его усилия, стоившие ему стольких трудов и волнений, наконец должны увенчаться успехом, и вскоре их семья обзаведется новым — и чрезвычайно высоким — родством.

— По-видимому, речь идет о сэре Филиппе Наннли? — спросил Луи Мур.

Вместо ответа мистер Симпсон взял понюшку табаку и разразился кудахтающим хихиканьем. Потом, вдруг вспомнив о своем достоинстве, умолк и предложил воспитателю заняться делом.

В продолжение следующих двух дней мистер Симпсон был кроток, как голубица, но беспокойство снедало его, и когда он ходил, то поступью напоминал скорее курицу, прыгающую по горячим углям. Он то и дело выглядывал в окно, прислушиваясь, не раздастся ли стук колес. Жена Синей Бороды не была и вполовину так любопытна, как мистер Симпсон. Он ждал, когда последует формальное предложение, когда его призовут для совета, когда пошлют за адвокатами и когда, наконец, приступят к обсуждению контракта и начнутся прочие восхитительные светские хлопоты обставленные с должной пышностью.

И вот письмо пришло. Мистер Симпсон собственноручно передал его мисс Килдар: он знал почерк и узнал печать баронета по гербу. Он не видел, как Шерли вскрыла письмо, потому что она сразу ушла с ним в свою комнату, и не видел ответа, потому что она писала его у себя взаперти, и писала долго почти полдня! На его вопрос, дала ли она ответ, Шерли коротко сказала: «Да».

И снова ему пришлось ждать, ждать молча, не осмеливаясь ни о чем заговорить. Что-то в лице Шерли удерживало его от расспросов, что-то очень опасное, страшное и непонятное для мистера Симпсона, как надпись на стене на пиру Валтасара.[138]Загадочная огненная надпись, появившаяся на стене во время пира Валтасара, предвещавшая его гибель. Несколько раз он порывался послать за своим пророком Даниилом, то бишь за Луи Муром, и попросить у него истолкования сей надписи, но его достоинство восставало против подобной фамильярности.

Кстати, сам пророк Даниил, видимо, был в затруднении и ломал себе голову над значением той же загадочной надписи. Он походил в те дни на студента, для которого грамматика — звук пустой, а словари — темный лес.

* * *

Мистер Симпсон отправился к своему приятелю в Уолден Холл скоротать тоскливые часы ожидания. Вернулся он намного раньше, чем его ожидали, когда вся его семья и мисс Килдар еще сидели в дубовой гостиной. Мистер Симпсон обратился к племяннице и попросил ее пройти с ним в другую комнату для сугубо частного разговора.

Шерли поднялась, ни о чем не спрашивая и ничему не удивляясь.

— Хорошо, сэр! — сказала она тем решительным тоном, каким отвечают на сообщение о приезде зубного врача, который вырвет наконец коренной зуб, целый месяц причинявший вам адские муки. Положив шитье и наперсток на скамеечку в нише окна, она последовала за своим дядюшкой.

Когда мистер Симпсон закрыл двери, оба сели в кресла, стоявшие друг против друга на расстоянии нескольких шагов.

— Я был в Уолден Холле, — проговорил мистер Симпсон и многозначительно замолк.

Мисс Килдар с интересом рассматривала красивый ковер с бело-зеленым узором. Это сообщение не требовало никакого ответа, и она молчала.

— Я узнал, — медленно продолжал мистер Симпсон, — я узнал о некоторых обстоятельствах, которые меня поразили.

Подперев щеку указательным пальцем, Шерли ждала, пока он объяснит, что это за обстоятельства.

— Говорят, наннлийское поместье заколочено и вся семья уехала. Еще говорят, что баронет… что баронет тоже уехал со своей матерью и сестрами.

— Вот как? — проговорила Шерли.

— Осмелюсь спросить, для вас эта новость так же неожиданна, как для меня?

— Нет, сэр.

— Но для вас это новость?

— Да сэр.

— Я хочу сказать… хочу вам сказать, — продолжал мистер Симпсон, ерзая в кресле и переходя от коротких и до сих пор довольно ясных фраз к своему обычному многословному, путаному и желчному стилю. — Я хочу, я желаю полного объяснения. Вы от меня так не отделаетесь, нет! Я, я требую, чтобы вы меня выслушали и… и чтобы все было по-моему. Вы должны ответить на мои вопросы. Я хочу ответов ясных и полных. Я с собой шутить не позволю!

Шерли молчала.

— Странно, поразительно, просто невероятно! Нет, это просто непостижимо! Я думал: все в порядке, — как же могло быть иначе? — и вдруг вся семья уехала!

— Я полагаю, сэр, они имели право уехать.

— Но сэр Филипп тоже уехал! — воскликнул мистер Симпсон, подчеркивая каждое слово.

Шерли подняла брови.

— Счастливого ему пути! — сказала она по-французски.

— Нет, так оставить дело нельзя, это надо тотчас исправить.

Мистер Симпсон придвинул свое кресло поближе, потом снова отодвинулся; вид у него был крайне обозленный и совершенно беспомощный.

— Полно, дядюшка, полно, успокойтесь, — с упреком сказала Шерли. — Если вы начнете сердиться и раздражаться, мы с вами ни о чем толком не договоримся. Спрашивайте меня: я так же хочу объясниться, как и вы, и обещаю отвечать только правду.

— Я хочу… я желаю знать, мисс Килдар, сделал вам сэр Филипп предложение или нет?

— Сделал.

— И вы признаетесь?..

— Признаюсь. Но прошу вас продолжать. Считайте, что этот вопрос мы выяснили.

— Когда он вам сделал предложение? В тот вечер, когда мы у них обедали?

— Достаточно, что он его сделал. Продолжайте.

— Это было в нише? В той зале, где была картинная галерея, которую сэр Монктон переделал в гостиную?

Ответа не последовало.

— Вы были там вдвоем, разглядывали шкафчик; я все видел, моя догадливость меня не обманула, она меня никогда не обманывает. Потом вы получили от него письмо. Что это за письмо? О чем?

— Это неважно.

— Так-то вы разговариваете со мной?

Шерли молчала, постукивая ногой по ковру.

— Вы сидите, молчите и дуетесь. Кто обещал мне говорить только правду?

— Сэр, до сих пор я говорила только правду. Спрашивайте еще.

— Я бы хотел взглянуть на это письмо.

— Вы его не увидите.

— Я должен его прочесть, и я его прочту. Я ваш опекун, сударыня!

— С тех пор как я достигла совершеннолетия, у меня нет опекуна.

— Неблагодарная! Я воспитывал вас, как родную дочь…

— Еще раз прошу вас, дядюшка, не отвлекайтесь. Будем хладнокровны. Я, со своей стороны, не собираюсь сердиться, но вы-то знаете, когда меня выведут из себя, я сама не помню, что говорю, и меня тогда трудно остановить. Послушайте! Вы спросили, сделал ли мне сэр Филипп предложение? Я вам ответила. Что еще вы хотите узнать?

— Я желаю знать, приняли вы его или отказали, — и я это узнаю.

— Разумеется, это вы должны знать. Я ему отказала.

— Отказала! Вы, вы, Шерли Килдар, отказали сэру Филиппу Наннли?

— Да, отказала.

Несчастный мистер Симпсон вскочил с кресла и сначала заметался, потом просто забегал по комнате.

— Вот оно! Вот как! Так и есть!

— Откровенно говоря, дядюшка, мне жаль, что это вас так огорчает.

Есть люди, с которыми ничего нельзя сделать уступками и уговорами. Вместо того чтобы смягчиться и примириться, они становятся назойливее и нахальнее. Мистер Симпсон был из их числа.

— Меня огорчает?! Что мне до этого? Какая мне от этого польза? Может быть, вы еще скажете, что я думаю о своей выгоде!

— Большинство людей всегда думает о той или иной выгоде.

— И это она говорит мне в глаза! Мне! Я… я был ей почти отцом, а она обвиняет меня в корысти!

— Я ничего не говорила о корысти.

— А теперь еще отговаривается! У вас нет никаких устоев.

— Дядя, вы меня утомляете! Позвольте мне уйти.

— Нет, вы не уйдете! Вы должны мне ответить. Каковы ваши намерения, мисс Килдар?

— В каком отношении?

— Я говорю о замужестве.

— Я намерена спокойно жить и делать только то, что мне хочется.

— «Только то, что хочется»! Такие слова в высшей степени неприличны!

— Мистер Симпсон, советую меня не оскорблять! Вы знаете, я этого терпеть не стану!

— Вы читаете по-французски. Ваш разум отравлен французскими романами. Вы вся пропитались французским легкомыслием.

— Вы вступаете на скользкий путь, берегитесь!

— Рано или поздно это кончится бесчестием, я это давно предвидел.

— Вы хотите сказать, сэр, что нечто, связанное со мной, может кончиться бесчестием?

— И кончится, непременно этим кончится! Вы сами сейчас говорили, что будете поступать, как вам вздумается. Вы не признаете ни правил поведения, ни границ.

— Полнейшая ерунда! И столь же грубая, сколь глупая.

— Вам нет дела до приличий! Скоро вы восстанете против благопристойности.

— Вы наскучили мне, дядюшка.

— Отвечайте, сударыня, отвечайте: почему вы отказали сэру Филиппу?

— Наконец-то хоть один разумный вопрос. Охотно отвечу. Сэр Филипп для меня слишком юн: я всегда смотрела на него как на мальчика. Все его родственники — особенно мать — были бы недовольны нашим браком. Эта женитьба поссорила бы его с родней. С точки зрения света я ему не ровня.

— И это все?

— У нас с ним разные взгляды.

— Полно! Такого любезного, уступчивого джентльмена не сыскать!

— Он весьма любезен, весьма достоин, он само совершенство, но он не может быть моим наставником ни в чем. Я не смогу дать ему счастья и не возьмусь за это ни за какие блага. Я никогда не приму руки, которая не в силах меня укрощать и сдерживать.

— А я думал, вам нравится делать что захочется. Вы противоречите самой себе.

— Если я дам обещание повиноваться, то лишь тогда, когда буду уверена, что смогу сдержать это обещание, а такому юнцу, как сэр Филипп, я не стану повиноваться. Да он и не сможет мне приказывать: мне придется самой направлять его и вести, а это занятие не в моем вкусе.

— Покорять, приказывать, управлять, — это вам не по вкусу?!

— С дядей — еще пожалуй, но не с мужем.

— В чем же разница?

— Кое-какая разница все-таки есть, это я знаю точно. Мужчина, который, став моим мужем, захочет жить со мной в мире и согласии, должен держать меня в руках, — это я тоже знаю достаточно хорошо.

— Желаю вам выйти замуж за настоящего тирана!

— С тираном я не останусь ни дня, ни часа: я взбунтуюсь, сбегу или его прогоню с позором!

— Просто голова идет кругом, так вы противоречивы!

— Я это заметила.

— Вы говорите, что сэр Филипп молод. Но ведь ему двадцать два года!

— Моему мужу должно быть тридцать, а по уму — сорок.

— Может быть, вы пойдете за какую-нибудь развалину? Тогда выбирайте седого или лысого старика!

— Нет, благодарю вас.

— Можете еще выбрать какого-нибудь влюбленного дурачка и пришпилить его к своей юбке.

— Я могла бы так поступить с мальчишкой, но это не по мне. Я же сказала, что мне нужен наставник, который внушал бы мне добрые чувства, делал бы меня лучше. Мне нужен человек, власти которого охотно подчинится мой строптивый нрав; муж, чья похвала вознаграждала бы меня, а порицание карало, повелитель, которого я не могла бы не любить, хотя, возможно, могла бы бояться.

— Что же мешало вам вести себя точно так же с сэром Филиппом? Он баронет: его знатность, богатство и связи не чета вашим. Если говорить о душе, то он — поэт; он пишет стихи, на что вы, позволю себе заметить, не способны при всем вашем уме.

— Но у него нет той силы, той власти, о которой я говорю, и ее не может заменить ни богатство, ни знатность, ни титул, ни стихотворство. Все это легковеснее пуха и нуждается в прочной основе. Будь он солиднее, рассудительнее, практичнее, я бы относилась к нему лучше.

— Вы с Генри всегда бредили поэзией; еще девочкой вы загорались от каждой строки.

— Ах, дядюшка, в этом мире нет и не будет ничего прекраснее и драгоценнее поэзии!

— Так, Бога ради, выходите замуж за поэта!

— Укажите мне его.

— Сэр Филипп.

— Какой же он поэт? Он такой же поэт, как и вы.

— Сударыня, вы уклоняетесь от ответа.

— Вы правы, я бы хотела изменить тему разговора и буду рада, если вы мне поможете. Нам незачем ссориться и выходить из себя.

— Выходить из себя, мисс Килдар? Интересно, кто же из нас выходит из себя?

— Я пока креплюсь.

— Вы хотите сказать, что я уже вышел из себя? Если так, то вы просто дерзкая девчонка!

— Видите, вы уже бранитесь.

— Вот именно! С вашим длинным языком вы даже Иова[139]Иов — человек, безропотно сносивший многочисленные беды, какие посылал ему Бог (Книга Иова). выведете из терпения!

— Да, пожалуй.

— Прошу вас, без легкомысленных замечаний, мисс! Здесь нет ничего смешного. Я намерен разобраться в этом деле до конца, потому что здесь что-то не чисто, для меня это несомненно. Сейчас с неприличной для вашего пола и возраста откровенностью вы описывали человека, который, по-вашему, был бы вам подходящим мужем. Вы что, списали этот образец с натуры?

Шерли открыла было рот, но, вместо того чтобы ответить, вдруг густо покраснела. Эти признаки смущения вернули мистеру Симпсону всю его смелость и самоуверенность.

— Я требую ответа на мой вопрос! — проговорил он решительно.

— Это исторический образ, дядюшка, списанный со многих оригиналов.

— Со многих оригиналов? Боже правый!

— Я много раз влюблялась…

— Какой цинизм!

— …в героев разных народов.

— Еще что скажете?

— В философов…

— Вы сошли с ума!

— Не трогайте колокольчик, дядюшка, вы испугаете тетю.

— Бедная ваша тетка — иметь такую племянницу!

— Однажды я влюбилась в Сократа.

— Уф! Хватит шуток, сударыня!

— Я восхищалась Фемистоклом, Леонидом, Эпаминондом…[140]Фемистокл (ок. 525–460 гг. до н. э.) — афинский политический деятель и полководец. С его именем связана знаменитая морская битва при Саламине, где греки нанесли решительное поражение персам. Леонид (годы царствования 439–480 до н. э.) — спартанский царь, храбрый защитник Фермопильского ущелья, где он сдерживал с небольшим отрядом (всего триста человек) громадную армию персов. Мужественные спартанцы все до единого пали в этом сражении. Эпаминонд (ум. в 362 г. до н. э.) — греческий (фиванский) полководец и государственный деятель. Своими походами в Спарту и двумя победами при Левктрах и при Мантинее (в последнем сражении сам Эпаминонд погиб) сильно способствовал временному преобладанию Фив среди греческих государств.

— Мисс Килдар!..

— Пропустим несколько веков. Вашингтон был некрасив, но мне он нравился. А теперь!..

— Ага! Что же теперь?

— Если забыть фантазии школьницы и обратиться к действительности…

— Вот-вот, к действительности! Сейчас вы откроете, что у вас на уме, сударыня.

— …и признаться, перед каким алтарем я сейчас молюсь, какому идолу поклоняюсь в душе…

— Признавайтесь, только, пожалуйста, поскорее: время идти к столу, а исповедаться вам все равно придется!

— Да, я должна исповедаться: в моем сердце слишком много тайн, я должна их высказать. Жаль только, что вы мистер Симпсон, а не мистер Хелстоун: он бы отнесся ко мне с большим сочувствием.

— Сударыня, здесь важен здравый смысл и здравая осмотрительность, а не сочувствие, сантименты, чувствительность и тому подобное. Вы сказали, что любите мистера Хелстоуна?

— Это не совсем так, но довольно близко к истине. Они очень похожи.

— Я желаю знать имя! И все подробности!

— Они действительно очень похожи, и не только лицами: это пара соколов — оба суровы, прямы, решительны. Но мой герой сильнее, ум его глубок, как океанская пучина, терпение неистощимо, мощь непреоборима.

— Напыщенный вздор!

— Еще скажу, что временами он бывает безжалостен, как зубцы пилы, и угрюм, как голодный ворон.

— Мисс Килдар, этот человек живет в Брайерфилде? Отвечайте!

— Дядюшка, я как раз хотела сказать, — его имя уже трепетало у меня на кончике языка.

— Говори же, дитя мое!..

— Хорошо сказано, дядюшка: «Говори же, дитя мое!» Как в театре. Ну так вот: в Англии безбожно поносили этого человека, но когда-нибудь его встретят криками восторга. Однако он не возгордится от похвал, так же как не пугался яростных угроз.

— Я же говорил, что она сошла с ума! Так оно и есть.

— Мнение о нем будет меняться в нашей стране без конца, но он никогда не изменит своему долгу перед родиной. Полно, дядюшка, перестаньте горячиться, я сейчас скажу вам его имя.

— Говорите, а не то я…

— Слушайте! Его зовут Артур Уэллслей, лорд Веллингтон.

Мистер Симпсон в бешенстве вскочил, вылетел из комнаты, но тотчас вернулся и снова шлепнулся в свое кресло.

— Сударыня, вы должны мне сказать одно: можете ли вы с вашими убеждениями выйти за человека беднее вас и ниже вас?

— Ниже меня? Никогда!

— Значит, вы собираетесь выйти за бедняка? — взвизгнул мистер Симпсон.

— Кто вам дал право спрашивать меня об этом?

— Но я должен знать!

— Таким способом вы ничего не узнаете.

— Я не желаю, чтобы моя семья была опозорена.

— Желание здравое, не отступайте от него.

— Но, сударыня, это зависит от вас!

— Нет, сэр, потому что я не из вашей семьи.

— Вы от нас отрекаетесь?

— Просто я не терплю деспотизма.

— За кого вы собираетесь выйти замуж? Отвечайте, мисс Килдар!

— Уж конечно, не за Сэма Уинна, потому что его я презираю, и не за сэра Филиппа, потому что его я могу только уважать.

— Кто же у вас на примете?

— Четыре отвергнутых жениха.

— Нет, такое упрямство поистине невозможно! На вас кто-то дурно влияет.

— Что вы хотите этим сказать? Есть слова, от которых у меня закипает кровь. «Дурно влияет»! Что это еще за старушечьи сплетни?

— Вы молодая, знатная леди…

— Я в тысячу раз лучше: я честная женщина и требую, чтобы со мной так и обращались.

— А знаете ли вы, — зашипел мистер Симпсон, весь побелев и с таинственным видом придвигаясь к Шерли, — известно ли вам, что все соседи в округе судачат о вас и вашем обанкротившемся арендаторе, об этом иностранце Муре?

— В самом деле?

— Да, ваше имя у всех на устах.

— Что ж, оно делает честь устам, которые его произносят, и я буду рада, если оно их облагородит.

— Неужели это он на вас влияет?

— Во всяком случае, скорее он, чем все, кого вы расхваливали.

— И это за него вы собираетесь замуж?

— А что? Он хорош собой, мужественен, властен.

— И вы говорите это мне в глаза? О каком-то фламандском проходимце, о низком торгаше?

— Он талантлив, предприимчив решителен. У него государственный ум и осанка повелителя.

— И она открыто его восхваляет! Без страха и без стыда!

— Имя Мура только так и можно произносить — без стыда и без страха, потому что Муры честны и мужественны.

— Она сумасшедшая, я же говорил.

— Вы мне досаждали, пока я не вспылила, терзали меня, пока не вывели из себя.

— Этот Мур — братец воспитателя моего сына. Неужели вы позволите какому-то репетитору называть вас сестрой?

Глаза Шерли, обращенные на мистера Симпсона, сверкнули и засияли.

— О нет, ни за что! — воскликнула она. — Даже если мне предложат королевство или еще сто лет жизни, — этому не бывать.

— Но вы не сможете отделить мужа от его семьи!

— Что ж из этого?

— Значит, мистер Луи Мур будет вашим братом!

— Мистер Симпсон!.. Мне до смерти надоел весь этот вздор, я больше не хочу его слышать. Мы с вами по-разному мыслим, у нас разные цели, и мы поклоняемся разным богам. Одно и то же мы видим с неодинаковых точек зрения и мерим неодинаковыми мерками. Похоже, что мы вообще говорим на разных языках. Давайте лучше расстанемся. Я говорю это не потому, что вы мне ненавистны, — продолжала она со все возрастающим волнением. — По-своему вы человек неплохой и, может быть, искренно желаете мне добра. Но мы никогда не поймем друг друга, мы всегда будем говорить о разных вещах. Вы досаждаете мне всякими пустяками, выводите из себя мелочной тиранией, бесите придирками. Что же до ваших ничтожных принципов, ограниченных правил, жалких предрассудков, предубеждений и догматов, — оставьте их при себе, мистер Симпсон! Ступайте и принесите их божеству, которому поклоняетесь. Мне они не нужны, и я не хочу о них даже знать. Мне сияет иной свет, у меня иная вера, иная надежда, иная религия.

— Иная религия? Значит, она еще и не христианка!

— Да, у меня иная религия, я не верю в вашего Бога.

— Не верить в Бога?!

— Ваш Бог, сэр, — это светское общество, так называемый свет. Для меня вы тоже не христианин, а идолопоклонник. Я полагаю, вы поклоняетесь идолам по своему невежеству; во всяком случае вы слишком суеверны. Ваш Бог, сэр, ваш великий Ваал, ваш Дагон с рыбьим хвостом предстает передо мной, как злой демон. Вы и вам подобные возвели его на трон, увенчали короной, вручили ему скипетр. Но смотрите, как отвратительно он управляет миром! Его любимое занятие — устраивать браки! Он связывает юность с дряхлостью, силу с ничтожеством. Он воскрешает вновь все извращенные жестокости Мезенция[141]Мезенций — персонаж «Энеиды» Вергилия, царь этрусского города Церы, отличавшийся жестокостью. и соединяет мертвецов с живыми. В его царстве властвует ненависть — затаенная ненависть; отвращение — скрытое отвращение; измены — семейные измены; порок — глубокий, смертельный, домашний порок. В его владениях у родителей, которые никогда не любили, растут никого не любящие дети: со дня рождения они пьют желчь разочарования и дышат воздухом, душным от лжи. Ваш Бог устраивает браки королей, — взгляните же на ваши королевские династии! Ваше божество — это божество заморских аристократов; но попробуйте разобраться в голубой крови испанских монархов! Ваш Бог — это французский Гименей; но что такое семейная жизнь французов? Все, что окружает вашего идола, обречено на гибель, все вырождается и мельчает под его властью. Ваш Бог — это замаскированная Смерть!

— Какие ужасные слова! Вы не должны больше общаться с моими дочерьми, мисс Килдар: подобная близость для них опасна… Знай я раньше… Но я думал, вы просто сумасбродны… Никогда бы не поверил…

— Зато теперь, сэр, надеюсь, вы уяснили, что вам заботиться о моей судьбе бесполезно? Чем больше вы стараетесь, тем хуже: вы сеете ветер, но пожнете бурю. Я смету паутину ваших замыслов, чтобы она мне не мешала. Решение мое твердо, и вы не сможете его поколебать. Свою руку я отдам лишь тогда, когда мне прикажет сердце и совесть, — и только они. Поймите это наконец!

Мистер Симпсон был озадачен.

— В жизни ничего подобного не слыхивал! — бормотал он. — Со мной никто не осмеливался так говорить. Никто и никогда… В жизни…

— Вы совсем запутались, сэр. Лучше вам уйти. Или мне.

Он поспешно встал.

— Надо немедленно уезжать. Прочь из этого дома! Мы сегодня же уедем.

— Не торопите тетю и кузин, дайте им немного времени.

— Нет, довольно разговоров. Она просто не в себе!

Он дошел до двери, вернулся за своим платком, уронил табакерку, высыпав все ее содержимое на ковер, споткнулся и чуть не упал на Варвара, который лежал поперек дорожки. Доведенный до предела, мистер Симпсон в отчаянии послал к черту доброго пса, наградил нелестным эпитетом его хозяйку и выскочил из комнаты.

— Бедный мистер Симпсон! — проговорила Шерли про себя. — Оказывается, он не только слаб, но и груб… Ах, как я устала! — прибавила она. — Голова болит…

Она приклонила голову на подушку и незаметно для себя задремала.

Человек, который вошел в комнату четверть часа спустя, увидел, что она спит глубоким сном. После всяких тревог и неприятностей Шерли всегда прибегала к этому природному лекарству, и сон тотчас приходил на ее зов.

Вошедший постоял над нею, потом позвал:

— Мисс Килдар!

Возможно, голос его совпал с каким-то сновидением, потому что Шерли не испугалась и даже не совсем проснулась; не открывая глаз, она лишь слегка повернула голову, так что теперь стала видна ее щека, прежде закрытая рукой. Лицо у нее было розовое, счастливое и на губах бродила легкая улыбка, но длинные ресницы были влажны: то ли она поплакала во сне, то ли еще до того, как заснула, уронила несколько слезинок, вызванных обидными словами мистера Симпсона. Ни один мужчина, а тем более женщина, как бы сильны они ни были, не в состоянии спокойно выносить несправедливость. Клевета или унизительные слова иной раз больно ранят беззащитную душу, даже если их слышишь из уст глупца. Шерли походила на ребенка, которого наказали за шалости, но теперь простили и уложили спать.

— Мисс Килдар! — снова послышался голос.

На этот раз он разбудил Шерли. Она открыла глаза и увидела возле себя Луи Мура. Впрочем, не совсем возле — он стоял в двух-трех шагах от нее.

— О мистер Мур, — проговорила она. — Я уж испугалась, что это снова мой дядюшка: мы с ним поссорились.

— Мистер Симпсон мог бы оставить вас в покое, — последовал ответ. Разве он не видит, что вы еще не совсем окрепли?

— Слабенькой я ему не показалась, уверяю вас. Во всяком случае, при нем я не плакала.

— Он говорит, что собирается покинуть Филдхед. Сейчас он дает распоряжения своим домашним. Он заходил в классную комнату и разговаривал тем же тоном, которым, видимо, говорил и с вами. Наверное, он вас замучил…

— Вы с Генри тоже уезжаете?

— Его едва можно понять, но я полагаю, что это относится и к Генри. Впрочем, завтра все может измениться: сейчас он в таком состоянии, что его решимости вряд ли хватит более чем на два жала. Он еще может прожить здесь не одну неделю. Мне он тоже сказал что-то непонятное, — об этом надо будет еще подумать на досуге. Когда он вошел, я как раз читал записку, полученную от мистера Йорка, и у меня не было времени разговаривать, — пришлось его оборвать. Он в бешенстве, но мне не до него. Вот записка, взгляните. Она касается моего брата Роберта.

Луи Мур внимательно посмотрел на Шерли.

— Рада слышать, что от него есть вести. Он скоро вернется?

— Он вернулся, он уже в Йоркшире. Мистер Йорк ездил вчера в Стилбро его встречать.

— Мистер Мур… что-нибудь случилось?

— Разве мой голос дрожит? Сейчас он в Брайермейнсе, и я еду к нему.

— Что произошло?

— Вы бледнеете, — я уже сожалею, что заговорил об этом. Не бойтесь, могло быть и хуже. Роберт жив, но опасно ранен.

— О Боже! Вы сами побледнели! Сядьте рядом со мной.

— Прочтите записку. Позвольте, я разверну…

Мисс Килдар прочитала записку; в ней Йорк коротко извещал о том, что прошлой ночью Роберт Мур был ранен выстрелом в спину из-за стены Милденского сада у подножья холма Броу. Рана тяжелая, но есть надежда, что не смертельная. Что касается убийцы или убийц, о них ничего не известно — они скрылись.

«Несомненно, это была месть, — писал мистер Йорк. — Жаль, что он возбудил такую ненависть, но теперь жалеть поздно».

— Он мой единственный брат, — сказал Луи, когда Шерли вернула ему записку. — Я не могу спокойно слышать, что какие-то мерзавцы подстерегли его в засаде, как дикого зверя, и выстрелили ему в спину из-за угла.

— Успокойтесь, не теряйте надежды. Он поправится, я знаю, он выздоровеет.

Стараясь утешить его, Шерли легким, почти неощутимым жестом коснулась руки Луи Мура, лежавшей на подлокотнике кресла.

— Дайте мне вашу руку, — сказал он. — Это будет в первый раз, в минуту тяжкого горя.

И, не дожидаясь ни согласия, ни отказа, он взял руку Шерли.

— Я сейчас отправляюсь в Брайермейнс, — продолжал он. — А вас я попрошу сходить к Хелстоунам и известить обо всем Каролину. Будет лучше, если она узнает это от вас. Вы пойдете?

— Сейчас же! — с готовностью ответила Шерли. — Сказать ей, что опасности нет?

— Да, скажите.

— Надеюсь, вы скоро вернетесь с новостями.

— Я либо вернусь, либо напишу.

— Доверьте мне Каролину. С вашей сестрой я тоже поговорю. Впрочем, она, наверное, уже возле Роберта?

— Наверное. Или скоро там будет. А теперь прощайте.

— Что бы ни случилось, вы выдержите, я верю.

— Будущее покажет.

Настал миг, когда Шерли пришлось высвободить свои пальчики из руки воспитателя, а тому выпустить эту маленькую ручку, которая целиком умещалась и пряталась в его ладони.

«Я-то думал, что мне придется ее утешать, — размышлял Луи Мур по дороге в Брайермейнс. — А она сама ободряет меня. Этот сочувственный взгляд, это нежное прикосновение! Легче самого легкого пуха, целительнее любого бальзама. Оно было свежее снежинки и пронизывало дрожью, как удар молнии. Тысячу раз мечтал я сжать эту руку, подержать ее в своей и вот завладел ею на пять минут. Но теперь наши пальцы уже знакомы, — встретившись однажды, они обязательно встретятся вновь».