Русская демонология. Из этнографических работ

Онлайн чтение книги Скоморошины
Русская демонология. Из этнографических работ

Очерк демонологии крестьян Шенкуровского уезда.[238]Отечественные записки, т. LVII, СПб., 1848 (отд. VIII), с. 132–146; 148–149. А. Харитонов

<…>

Крестьяне здешнего уезда вообще весьма суеверны; те же из них, которые живут в отдалении от почтовых трактов, еще более верят проказам нечистой силы, которую большая часть крестьян называет неприятной силой .

Из воображаемых героев этой неприятной силы примечательнее прочих: дворовый, лесной и водяной; ведьм и русалок здесь не знают, но зато означенные три представителя здешней неприятной силы, более или менее разнообразными качествами, приписываемыми им, почти вполне заменяют последних.

Прошу прощения читателя в небольшом отступлении. Как жалки крестьяне в своем упорном невежестве, крестьяне в других отношениях умные, сметливые; тем более они достойны жалости, что предположения свои относительно существования и проказ неприятной силы, основывают на словах св. писания, и если вы вздумаете разуверять их в том, что они ложно понимают высокие истины Евангелия, они решительно не поверят вам и главным защитником своих глупых верований представят какого-нибудь деревенского грамотея, который, бегло читая церковные книги, нередко отправляет должность приходского чтеца.

Это – одна причина ложных его верований; другая, не менее важная, по-моему, та, что крестьянин, быв мальчиком, свыкается с мыслию о существовании сильных, нечеловеческих сил, помогающих крестьянину-отступнику в его нуждах, силе, о которой даже родители его (образец и пример всего для ребенка) говорят с уверенностью и страхом. Нужно ли прибавлять здесь, как чутко ухо ребенка ко всему, что говорят при нем, и если придать к этому открытую настроенность детской души, неопытную, мягкую восприимчивость всего чудесного, то выйдет, что крестьянин начинает запутываться в этой сети чуть ли еще не в зыбке. Кто ж тут виноват?

Однажды вздумал я уверить крестьянина в том, что земля есть шар и что она обращается на своей оси. После многих с его стороны вопросов, разрешенных мною наприм., о том, почему, при вседневном обращении земли на своей оси, ветер дует постоянно с одной и той же стороны, положим, с северной нередко по целой неделе, и почему иголка в матке,[239]Матка – компас очень малого объема; иголка в матке – две намагниченные иголки, прикленные к листу бумаги, на лицевой стороне которой означены положения стран света; иголки тупыми концами упираются в медную шляпку, вставленную в средину бумаги, которою, шляпкой, бумага надевается на стальной шпенек, воткнутый в центр дна коробки; очевидно, что северный конец иголки обращает бумагу с условным знаком N к северу. Довольно значительная тяжесть бумаги в намагниченных иголках не производит почти никакого колебания: это очень удобно для крестьян-охотников. А.Х. при ежедневном обращении земли, не переменяет своего положения?» Мне наконец удалось уверить его в моей теории. Желая уверить того же крестьянина в ложности его мнений относительно нечистой силы, я напрасно употреблял все возможные доказательства, напрасно утверждал, что подобные предрассудки противны религии, и потому уже грешны, – он был непобедим. На последнюю попытку мою он сказал: «я дивуюсь, ваше благородие, вы знаете такие хитрости об нашей земле, а не знаете того, что всякому мужику известно с малолетства!»

Сведения, почерпнутые ими из глупых слов какого-нибудь доморощенного грамотея, они стараются распространить между собою: отсюда многое множество анекдотов, которым все верят, начиная с рассказчика до последнего слушателя. Все это сказано с тою целью, чтоб показать читателю, до какой степени здешние крестьяне утвердились на своих предрассудках, и как трудно разуверить их в ложных понятиях.

Обращаюсь к предмету статьи.

Прежде, чем стану описывать дворового , скажу несколько слов о том, каким образом крестьяне знакомятся с ним, т. е. какие средства употребляют для того, чтоб заслужить его знакомство и милость. Крестьянин, желающий пользоваться помощью дворового , разумеется, прежде всего, должен его увидеть; для этого знахари советуют ему стараться как можно скорее, даже, если можно, первому получить от священника по окончании заутрени на св. Пасху красное яйцо; свечку, которую он будет держать в руках в продолжение службы, по окончании оной велят унести домой, вместе с красным яйцом.

Если оба эти условия выполнены, т. е. яйцо и свечка унесены мужиком в свою избу, ему остается только ночью, до петухов, взять в одну руку зажженную свечу, а в другую красное яйцо и, став пред отворенной дверью хлева, сказать следующие слова: «дядя дворовый, приходи ко мне, не зелен, как дубравный лист, не синь, как речной вал, приходи таким, каков я – я тебе христовское яичко дам!» После этих слов, как утверждают истые суеверы, из хлева выйдет мужик в таком же лопотье , как и спрашивающий, наружность, приемы его будут совершенно такие же, как и у спрашивающего, одним словом, к нему придет домовой предупредительный, услужливый для первого знакомства, в образе его двойника.

Тут начинается сцена условий.

Взамен всех требований крестьянина, домовой требует от него одной только тайны их свидания и знакомства, чтоб ни в сонной грезе, ни в пьяном виде, ни отцу, ни матери, ни попу не говорил он об этом свидании. Если крестьянин не выполнит этого условия, предупредительный домовой сожжет избу, переведет весь скот у мужика и, наконец, доведет до такого отчаяния крестьянина-обманщика, что он сам «наложит на себя руки», т. е. застрелится, зарежется или удавится.

Это условие, предварительно сказанное знахарем, спасет многих суеверных крестьян от грешных и нелепых искательств.

«Есть трава на земли св. Глава, растет по раменским местам кустиками, высотою в пядь, цвет багрян и рудожелт; расцветает вельми хорошо, что кукшинцы , всяким видом ….. а коли хошь диавола видеть, или еретика,[240]См. ниже, описание еретика. А.Х. корень этой травы освяти св. водою, после возьми и носи при себе и узриши водяных, воздушных и домовых».

Есть еще способы, которые, благодаря таинственности здешних колдунов, неизвестны крестьянам и которые, к несчастью, сопряжены с таким фанатическим отвержением от всего святого, что даже самый отчаянный атеист заткнет уши, чтоб не слышать этих страшных заклинаний. Теперь, благодаря распорядительности мудрого правительства, после учреждения приходских училищ, прежние предрассудки мало-помалу исчезают; но это дело времени.

Постараюсь описать здешнего домового таким, каким представляют себе его наши колдуны. Разборчивость во вкусах, вот одна из отличительных черт здешних домовых. Если домовому не понравится черный цвет, то хозяин дома напрасно будет заводить черных коров, баранов: разборчивый домовой переморит весь скот, имеющий цвет шерсти, ему противный; крестьяне, покупающие для домашних нужд скот и птиц, принуждены подчинять себя этим воображаемым причудам домового. Если кто-либо из крестьян имеет случай продать корову выгодному покупателю-соседу, он прежде сообразуется с положением домового того дома, в который продает, к цвету шерсти продаваемой коровы (подобные склонности домового он узнает от старух); если цвет шерсти продаваемой скотины домовому покупателя люб, дело слажено и продавец в барышах; в противном случае, он, сознавая всю справедливость этого поверия, отправляется к другому, менее выгодному покупателю. Цвет шерсти, противный домовому, здесь зовут цветом не по двору ; цвет же, приятный ему, называют любым .

Крестьянин купил на ярмарке вороную лошадь; лошадь была нездорова; через месяц она околела; случай привел вместе с лошадью околеть и черной корове; крестьянин, твердо уверенный, что это проказы домового, спешит задешево распродать черных баранов, кур и пр., боясь повторения тех же странных для него лишений.

Здешний домовой живет семьянином; о жене его крестьяне ничего не знают, дочерей же его воображение их наделило всеми возможными прелестями. Они вечно юны. Дочь домового живет в состоянии ребенка до тех пор, пока отец ее не войдет в сношения с человеком; дождавшись этого, она получает возможность любить человека; эта возможность усиливается и обращается в страсть слепую, безусловную; но предметом страсти ее может быть только человек, живущий под одною крышею с знакомцем отца ее. Если знакомец этот, т. е. крестьянин, дружный с домовым, живет одинком , тогда дочь домового по-прежнему будет ребенком; если же с ним живет кто-либо из родных его: племянник, внук или др., то на него обрушится вся беда: если он будет так слаб, что голубые глаза чародейки очаруют его и он бросится на роскошную грудь ее, тогда он погиб: но лучше я поясню это примером.

Живет в деревне мужик-вдовец, сам-друг с сыном: и хозяин бы, кажись, тароват, и дома бы хорошо, да одно худо: знается, старый, с неприятной силой, слывет за колдуна, ведуна. У кого пропадет корова, лошадь, обокрадут ли кого, – всяк идет к дяде Якову с поклоном: отговорить неминучую, поставить на след в покраже; Яков побирает с мужичков и живет весело. Сын у Якова уже работник: навалит бревно в зимнюю пору, съездит за сеном, срубить в день комлей десятков семь смолья считает он безделицей; да и сам он мужик осанистый, плечистый, ростом отца назади оставил, в лице кровь да молоко, а зовут его Савельем. Забродила у него на уме Анна, дочь денежного соседа Фомы, девка статная, тотивая (тонкая), глаза голубые и косы до икры.

Призарила девка Савелья, да так призарила, что в ту же пору, хоть камень на шею да в воду; и сватов позасылал он к отцу Анны, и сам-то плакался ей, «пойди, да пойди за меня: тебе хуже не будет!» Нет: девка шутит, хохочет, а пути нет: и к знахаршам-то ходил, что в неделю пересватывают свадьбы, за присушными зельями, – ничто не берет: по-прежнему, перед ним как свеча горят два голубые глаза девки-соседки, и вся она, как птица, носится над ним, а взять нечего.

Одним днем обедает старик Яков с сыном Савельем, на дворе резкий ветер поносит мелкий снег; дядя Яков, кончив обед, обращается к сыну:

– А что, Савка, пошел бы ты, да наколол ношу, другую дров: заутре огреть избы нечем!

Пошел Савелий по подоконью искать кряжей; несколько раз брякнул об дрова топор и все смолкло; глядит Яков в окно, а сын стоит, опустив руки и голову и топор глубоко улеплен в древесину.

– Савка! С этой поры прибился, руби, говорят!

Парень снова тюкнул раз полдесяток и опять все смолкло, а он, бедный, наклонил голову; думает думку, мучит душу его дочь соседа, Анна.

– Да, вишь, мы бедны, говорят, отдают ее в утрях за Фрола, он богат, говорят! – пробормотал Савелий, опять замолчал, а топор в старом щапу улеплен и не вынуть.

Встрепенулся Савелий, наскоро поправил шапку; прежде тусклые глаза его заблестели и лицо, недавно пасмурное, прояснилось радостью: он увидел дочь денежного соседа – Анну.

– Всю ночь грезился ты мне, Савелий, тошно мне идти за старого Фрола; побеги завтра около ночи в станок, что на Нюнеге,[241]Незначительная речка в Шенкурском уезде, один из притоков Ваги. А.Х. я прийду, а теперь недосуг, прости!

На другой день, после полдня, Савелий говорит отцу:

– Батюшка, морды по Нюнеге давно не смотрены, пойдти сегодня, не попадет ли рыб на варю?

– Пойди, не то, посмотри, да трутоношу [242]Трутоноша, нач. трут, кожаная сумочка, в которой носят мужики огниво и трут для разведения огня, отправляясь из дома надолго. В просторечии трудоноша. А.Х. захвати: не узанешь, что почему пойдет, быват и обночуешься!

Недолго снаряжался Савелий: за пазуху сунул трутоношу и ломоть хлеба, на голову шапку и – пошел. Пришел в станок, не знает, как день скоротать: сходит подерет на лапти бересты, дров прибросит в очаг, а ее все нет! Наконец, когда уже приметно стемнело, Савелий уснул; в очаге потух огонь, и только синее пламя инде скакало из угольев. Дверь без шума отворилась и явилась она, желанная.

Он пробудился от легкого прикосновения, пробудился – и перед ним голубоокая красота севера сверкает, распаленная бесстыдством вакханки; ненасытимый, глядит он на эту русую косу до икры, любуется сокрушительным блеском очей, его заранее обдает жарким паром девической груди, а кармин весенних уст ее так и просит поцелуя. Он стиснул зубы, крепко сжал пальцами горячую свою голову: он чуть не обезумел от одного взгляда на эту красоту. По привычке, он шепчет молитву: видение исчезает и он опять один, в прокоптевшем дымом станке, с ужасом прислушивается к отдаленному хохоту незваной соседки Анны, а больное сердце тоскует: от него оторвали что-то, без чего он – сирота!

Спешу прекратить мой трескучий, риторический рассказ, боясь утомить внимание читающего, который, конечно, ищет в статье не набора слов, а дела коротко и ясно изложенного.

Если мужик, или Савелий до того слаб, что не на шутку полюбил эту гостью, в которой, вероятно, уже все узнали дочь домового, то она старается поддержать эту страсть, являясь ему во сне; опутывая таким образом любовника, она наконец является ему явно и тогда уже начинается между ними страшная для всех мужиков связь. Ненасытимая, она ревнива в высшей степени; для нее страсть не гаснет; она в любви к нему постоянна. Она просит и умоляет у него тайны их сношений, и, вместе с тем, она – страшный, неотступный его соглядатай; где б ни был он: в гостях ли, в церкви ли, она постоянно с ним, невидимая никому.

Если мужик, наскуча этой страшной любовью, бросит ее, она отомстит ему: любовника, изменившего ей, она так очарует, являясь к нему во сне, что он, тоскуя по ней, после мучительного месяца одиночества ошалеет , т. е. сойдет с ума; если же он кому-либо скажет про свои связи с нею, она доведет его до крайнего несчастия: он будет трус-самоубивец (самоубийца).

Если же мужик до того тверд, что в состоянии противиться прельщениям чародейки, то, разумеется, она страдает и ищет себе друга уже между лешими. Я ничего не слыхал про плод, который должен произойти от сожития мужика с дочерью домового.

Кроме прежде описанных качеств домового, должен упомянуть я о необыкновенной, всепоглощающей деятельности его. Предавшись мужику в нижайшие рабы, он ежечасно требует от него работы; когда тот, по необходимости, должен будет отказать ему в этом, он, домовой, неумолимо следит за ним, в ожидании получить от него какое-либо дело, и, собственно для того, чтоб наблюдать за молчанием своего господина, то есть за тем, чтоб тот не открыл кому-либо сношений своих с ним.

Если мужичок-колдун захочет выпить с собратами штоф-другой вина, он заранее удаляет от себя домового, как опасного и скучного, но тайного свидетеля, заняв его какою-либо нечеловеческой работой: «свей из песка веревку, аршина в два длины и принеси в избу», или: «поставь лиственницу вершков девяти вершиною в землю, а комлем вверх» и пр. Докучливый и опасный домовой удален, и мужик беззаботно пьет и веселится, не боясь ужасного надсмоторщика. Трудолюбивый домовой, из охоты услужить своему повелителю, не бросит этой работы по крайней мере в продолжение трех дней, им тогда уже, видя совершенную невозможность окончания дела, он, с повинною, идет к мужику и снова просит дела: мужик рассыпает по всему двору (двор здешнего мужика, это месиво грязи) своему решета три льняного или конопляного семени: – старик-домовой подбирает все это до последнего семечка включительно и мужик снова свободен в действиях и разговорах.

Крестьянин, подружившийся с домовым, постоянно скучен, таинствен в своих действиях; между тем, удачи за удачами мужику: соседи на базарах продают муку свою вдвое дешевле против него; соседи в продолжении двух недель наловят рыбы в морды [243]Мешок из ивовых ветвей для ловли рыбы. А.Х. с полпуда; крестьянин, дружный с домовым, это же количество достанет в день. Самые стихии гораздо благосклоннее к этому мужику, чем к его собратам: у соседей расцветшая рожь побита градом, рожь на его полосе спокойно цветет, помавая колосьями по ветру.

Теперь скажу несколько слов о лешем.

Крестьянин, желающий снискать милость лешего, должен в ночь пред Ивановым днем отправиться в лес и, найдя осину, срубить ее так, чтоб она вершиною упала на восточную сторону; на пне срубленной осины, став лицом на восток, он должен нагнуться и, глядя в отверстие, образовавшееся меж ногами, говорить следующее: «дядя леший, покажись, не серым волком, не черным вороном, не елью жаровою: покажись таким, каков я!»

После этого окло мужика зашелестят, как от легкого ветра, листья осины и леший, в образе мужика, является на призыв.[244]Снова повторяю сказанное: есть много средств для снискания дружбы «неприятной силы», но они отвратительны и ужасны. А.Х. Затем следуют сделки: этот, более взыскательный, чем домовой, требует за свои услуги душу мужика по его смерти; он не требует, подобно домовому, хранить в тайне их знакомство, но не позволяет ему и хвастать его услугами пред своими собратами.

Подружась с мужиком, он дает ему заклятие делать все, что он в состоянии сделать по приказанию мужика: «нагнать ли тебе стада лисиц, куниц, заставь и – готово; украсть ли у недруга в лесу дорогу, – собью с пути, и он погинет под выскорью ; показаться ли тебе елью мохнатою, или разлечься белым мохом по земле, навести ли тебя на стада лесных птиц, – все я сделаю для тебя, только не хвастай моим уменьем, не кажи меня твоим товарищам; если ты меня и при товарищах позовешь, я прийду, а после тебе спасиба на дам: наведет волюшка на неволю! » – Вот все, или почти все, что леший в состоянии сделать для мужика, предавшегося ему.

Здешний леший, как говорят, живет почти так же, как и мужики, в селах; если он, ходя по лесу, до темна захочет спать, то он спокойно отправляется в станок (лесная избушка) и ночует там. В здешних лесах нередко на расстоянии 25, 30 квадратных верст господствуют два, три леших; каждый из них занимает какую-либо избушку и живет, не зазнаваясь пред товарищами. Слыхал я от многих, что наши северные лешие не прочь иногда и гульнуть: об этом напоминают оставшиеся в памяти народа названия некоторых из лесных избушек; так изба под кружалом, изба под кабачком . На вопрос мой: откуда эти названия? один старожил отвечал: «да не знаю, батюшка, правда ли, нет ли, а толкуют, что тут из веков был кабак, да не наш, а кабак для неприятной силы, для леших; здесь они пировали свои поганые свадьбы, здесь и кумились и братались; кабы покойник отец жив был, он бы все расклал тебе, а я и не так, чтобы вовсе стар: с петрова-поста на восьмой (десяток) пошло, да, поди ты, память заорало, что будешь?»

– Ты говоришь, что постом ты вступил на восьмой десяток, и при всем том, не хочешь назваться стариком!

– Какая это старость, семьдест годов: покойный дед мой девяносто лет в пору санные завертки завертывал; санные полозья гнул до той поры, пока не отемнел (ослеп). Да нынче, барин, все стало не по-старому: и лес-то прежде был крепче; посмотри, дед Якова оставил избу лет тридцать тому, я и на окладинах был, – и теперь стоит, как новая, а у Семена в конце (деревни) четыре года, как поставлена, а все утлы огнили; да что говорить, ребята, и камень-то хилее старого стал: прежде каменцу в бане складешь, – два года лежит крепкая, а теперь попробуй – склади, и полугода не пролежит. Ох, ребята, не те времена пошли, Бог видит, не те! Хоть про рыбу скажу, прежде, вот Степан жив, не даст соврать, прежде Нюнега-матушка, что день, то пуд рыбы дает, а теперь, сказывай, ребята, много ли надобывано, а?

А знаете ли вы, что такое свадьба леших? Здешние лешие празднуют свадьбы свои шумно, разгульно.[245]Я не мог разведать от крестьян подробностей об этих свадьбах; вероятно, поверье это потеряно между ними. А.Х. Если вы увидите в лесу полосу вырванных с корнями деревьев, непроходимую от множества валежника, знайте, что на этом месте была свадьба лешего с лешухой. Ни один мужик не осмелится лечь в летнюю пору, для отдыха, на лесной дороге: он побоится случая лесной свадьбы; если он, лежа на дороге, будет препятствием этому веселому поезду, то его уходит будущий счастливец-жених, или он будет растоптан. Удар грома во время свадьбы превращает всю честную компанию леших и лешух в россомах, оттого этого зверя здесь считают проклятым. Плод, происшедший от соития этой четы (лешего и лешухи), какое-то чудище, имеющее человеческий вид; обжорливость и безобразие, вот главные качества новорожденного. Родители младенца-лешего употребляют все средства к тому, чтоб подменить этим ребенком какого-либо христианского младенца, еще не крещеного, над крещеным они не имеют власти. Если им это удастся, они будут воспитывать украденного как своего, и впоследствии он будет таким же лешим; тот же, которого они покинули на чужих руках, будет жить, есть, спать и – только. Он не обнаружит до одиннадцати лет никаких признаков разума; никакой работы, сколько-нибудь требующей разумения, сметки, он не в состоянии сделать; между прочим, он силен, как конь: он держит двадцать пять пудов, как мы десять фунтов. В народе зовут его обменом, обмененным, усилком.[246]Усилок – имеющий необыкновенную силу, силач. Обмен – подмененный, обмененный – употребляется в народе, как брань. Я сказал, что до одиннадцати лет в нем не видно ничего человеческого, кроме наружности: после этого времени он скрывается: он убегает в леса, к родителям; воспитатели же его богатеют: благодарный усилок-обмен по временам приносит им кошели звонких рублей. Мужик в синем армяке, левая пола наверху,[247]Здесь говорят, что леший, домовой и водяной, приняв на себя образ человека, отличаются от него тем только, что, вопреки крещеному люду, носят армяки, сукманники, шубы и полушубки, запахивая их левою полою наверх; неприятную силу потому и знать. на голове плисовая с бельковым околышем шапка, строченые рукавицы и сапоги устюжские с выпуклыми закаблучьями, на которых хитро-прехитро прострочены всякие узоры – вот он, их воспитанник; узнаете ли вы его, в этом наряде, его, которого недавно все от мала до велика в деревне называли пухлым налимом и облезлой сукой.

Леший по природе зол; он, в противность домовому, любит смотреть на несчастия людей; он любит ни с того, ни с сего пошутить над человеком, т. е. любит заставить его походить лишних часов семь по лесу, отыскивая дорогу; для этого он пускается на всякие уловки. Он например, превращается в сосну, ель, и при этом превращении принимает ненатуральное положение в отношении к странам света;[248]Мужики, промышляющие в здешних бесконечных лесах, ходят без компасов, некоторые же из них, начинающие, носят с собой компасы; первые узнают положение стран света по известным им приметам: сосна, например, с северной стороны имеет сучья редкие и короткие, тогда как с южной они часты и длинны; ель с северной стороны имеет на коре мох, защищающий древесину от жестоких северных ветров, и проч. заблудившийся смотрит на дерево, поверяет себя, оглядывается на прочие деревья; впереди его ель, с северной стороны и сучков, почитай, нет, а кора, как войлоком, обтянута с севера мохнатой шастой (мох на коре ели); зайдет к ели с другой стороны, с южной, – кора гладка, как бумага и сучья шатром свесились к земле. «Что за причина?» думает мужик: «шел я, кажись, ладно на север, а теперь, посмотрел по ели, север назади остался; дай, пойду куда гласит дерево», и продолжает кружиться около одного места, а леший, вдоволь натешившись над мужиком, отправляется восвояси, хохоча во все горло.

Два охотника-промышленника, с наступлением вечера, приходят в станок перемокшие, озябшие; они едва в состоянии добыть из кремня огонь, для отопления избы. Один из них кладет в каменку сухие дрова, держа в зубах зажженную лучину и дрожа всем телом. Огонь пылает в каменке, горшок с водою, в который брошено несолько ячменных круп и насыпано толокно, начал закипать, и мужики, обогревшиеся, сидят, и, весело поговаривая, снимают шкурки с белок, которых они настреляли в продолжение коротенького осеннего дня; обсыманных белок они кидают собакам и те с жадностью поглощают эти лакомые куски.

Одного из мужиков я назову хотя Васильем, другой пусть будет Петр. Петр пошел из избы с котелком к реке зачерпнуть воды и увидел у порога избы, освещенной месяцем, полный штоф вина: «эй, Василий, слышь, Василий, поди, говорят» закричал он, отворяя дверь избушки: «глухой, не слышит! Смотри, да не знаю, вино ли; посмекай-ко, я, той порой, сбегаю к реке».

Прошло немного времени. В полухолодной избе мужички весело поговаривают, между разговорами они попевают песни; из полного штофа половина убыла; они продолжают подноситься, вино убывает приметно: мужички уже почти пьяны. Дымник заперт (закрыт); в избе тепло, как в бане: все спят, только иногда еловый уголь, с треском выпрянув из тлеющей каменки, прервет тишину. Уголья погасли, в дымной избушке совершенная темнота. Проглянул месяц и маленькое оконце в станке отпечаталось на полу светлой решеткой. Ветерок потянул с болота, и Нюнега заплескалась.

В освещенное оконце кто-то сильно стукнул костлявым пальцем, собаки охотников подняли морды и заворчали, мужики проснулись. В стекло еще несколько раз стукнули с вонной стороны, мужики переглянулись и спросили стучащего: «кто там, не рано?» В окне избы показалось лицо, белое как береста; большие, тусклые, свинцового цвета глаза, ничего не выражая, глядели в избу.

«Кто там, скажись, кто там, жив человек?» спросил полупьяный Петр.

– Какой тебе жив человек: полуночники только, да еретики[249]Об этом несколько слов ниже. ходят в эту пору; вишь, какая нелюдская рожа уставилась, гляди-ко, Петр!

– Ребята, раздался голос с улицы: – чем граять над человеком, позвали бы его в избу, да поспрошали бы ладом: зачем пришел он по вас; не подстрелил, а теребишь, дружок Василий; лучше одевайтесь-ко, да пойдем со мной: не продайте, ребята, при бедности! Мы, вдвоем с женкой, рубили комелье, порешили работу и пошли ночевать – ночлеговать в эту избу, да что будешь делать: шли по Михалевскому Болоту, после дождя мостовины смокли: жена одной ногой окатилась, а другой ульнула меж мостовины, – лежит и теперь, только ногу не выставила ли.[250]Выставить какой-либо член – вывихнуть, выломить. Поспешите, братаны, пособите притащить до избы; гляньте в окно: выяснело и ветерок с обедника, на часу замерзнет; давай, выходите, ребята!

– Да кто ты? спросил Петр.

– Захар, с Рогова! ответил человек за окном.

– Что, Василий, разве пойдем?

– Пойдем, не то; да в посуде-то, небось, осталось от вечершнего , дохлебнем на дорогу; теплее будет идти в болото!

Если бы кто-нибудь в это время поглядел на лицо в окне, он увидел бы, как по лукавым губам ночного гостя проползла радостная улыбка.[251]По рассказам мужиков, леший охотнее шутит над пьяными мужиками; пьяный – это для него клад! Кто не смекнет, что штоф, найденный Петром, подкинут лешим.

Мужички выпили на дорогу стакана по два и, перекачиваясь, вышли из избы.

– Эй, ты, Прохор, или как тебя? сказал более хмельной Петр.

– Какой Прохор? Захар! оговорил Василий.

– Ну, Захар, что ли, бормочет пьяный Петр: – да, вот что, Василий, дело надо говорить: пошли мы без трутоноши… ну, метет (живет) и так, давай, правься, Василий!

– Воротись, шальной, шапку оставил!

– Ах, да! ответил пьяный Петр, махнул рукой, сходил за шапкой, и отправились молодцы, предводимые Захаром с Рогова.

– Слышь, ты, дворянин, куда круто? окричал передового Петр.

Вожак пошел вольнее. Назвавшийся Захаром с Рогова был мужик высокий, статный, только бледный и худощавый донельзя; белый нагольный полушубок на нем был запахнут, левою полою наверх: пьяные, они не догадались посмотреть на эту приметку. Идут они, а дорога лежит гладкая, как столешница: идти походно. Не прошли двух верст, Петр снова крикнул передовому: – Захар! мы идем ровно по почтовой, куда ты повел: мест опознать не могу; сколько ни хаживал я здесь, а такой торной, забитой тропы не поприметил.

– Я огибаю болото по гривам! ответил вожак и пошли дальше.

Месяц покрылся облаками, начал крапать дождь; вдруг страшный, оглушительный удар грома прокатился по небу, сверкнула молния, и молодцы перекрестились и – стали, как пни. Петр, осмотревшись, увидел себя на обрывистом берегу какого-то широкого озера, еще шаг – и он бы упал в него; Василий, шедший сзади, увидел впереди себя сучковатую колоду, сзади выскорь, сажени в две вышиною, выдавшиеся корни которой переплели и перекрутили ноги его, а с боков у него чаща такая, что и палки не пропихнешь; он поотстал от двух передних и совершенно смешался, увидев себя в таком месте: притча, подумал он, шел, как по скатерти, а попал в такое, прости Господи, непохожее место; Петр, эй, Петр, где ты? закричал он, чуть не плача. После этих слов раздался по лесу резкий, перекатистый хохот; это веселится леший, насмеявшийся над ними.

Кой-как сошлись молодцы: у обоих волосы в шапки не убираются, так перепугал их дядя Захар с Рогова.

– Где мы, Петр? Что это рассветилось впереди, по молнии? спросил Василий.

– Нюнежское![252]Озеро Нюнежское от устья реки Нюнеги верст 70; в него течет означенная речка; площадь его около 200 десятин. А.Х. отвечал Петр и потащил товарища в избу, где они спали и которая теперь была от них в двенадцати верстах.

– Не надо было пить нам, брат Петр!

– Ну, молчи, до дела: впору гром грянул, впору и перекрестились!

Во время осенних листопадов сбежала у мужика лошадь; мужик был работящий по казенным подрядам, вывозил из леса к реке мачтовые деревья; попеньщины брал хорошие, работа посильная, не постылая, денежки горячие: что дерево представишь, то подставляй кошель – и отсчитывают; сбежала, повторяю, у этого мужика лошадь. Мужик побегал, поахал: чем бы идти по дальним уходам, да по горячим следам, опятнывать[253]Опятнать коня – найти сбежавшего коня по его следам на земле: допятнывать, пятнать – идти по направлению конских следов, в надежде найти коня. А.Х. ее, мужик наш с горя пошел к соседям советоваться об лошади: «как скажешь, Иван, другой день коня во дворе нет; надобно деревья вывозить по подряду, да без лошади куда попал, не на себе повезешь!» Тут поведутся разговоры, рассказы и кончится тем, что Иван посоветует ему подать в приказ объявление о потере.

– Как же, Иван, пока ходят по разным местам бумаги-то, куда я без лошади-то, а ведь это дело не часом повершат!

– Ну, как знаешь!

Наговорившись с ним, мужичок отправляется к другому соседу – Фоме: опять та же история, смотрит мужик – и день к вечеру: «куда теперь пойдешь, на половине дороги отемнеешь»! Придет мужик в свою избу, а там жена напустится на него: «ходишь, старый, по соседям что тебе взять у соседа? У него из двора силом лошади не выведешь: пошел бы с утра на дальние пожни, как знать, быват и опятнал бы где; и мы бы не тужили: на дело пошел!»

Прошло еще дня два, – мужик взвалил на плечи кузов сухарей и пошел за лошадью; отошел он от жила верст восемь, видит: близ дороги, на колоде, сидит мужик, около него винтовка и кузов с хлебом.

– Путь-дорога! Куда снялся, почтенный? спросил мужик с винтовкой.

Мужик наш, обрадованный тем, что встретил человека, которому может высказать горе и который, с участием ли, без участия ли, а выслушает рассказ его о потерявшейся лошади, сложил с плеч кузов и сел подле мужика с винтовкой. Рассказав ему подробно о своем несчастии, он глядел на него, в ожидании ответа.

– Шерстью ворона была, говоришь, сказал незнакомый: – не было ли у ней над правым глазом проседины?

– Родимый!..

– Да и ухо правое не с изъянцем ли, не рассечено ли?

– Так и есть, кормилец, рассказал, как прочитал; моя самая, настоящая моя; и проседина над глазом, и ухо рассечено, все, как у живой; как теперь, вот, право, гляжу; не покинь, кормилец, научи, где взять?

– Пойди в согру, что за Дресвянкой, держись направо, орелки (см. это в словаре г. Борисова, в От. Зап.), на средину не забирайся, сегодня шел я по путику и видел ее около того места; убежала, так следья (следы) оставила; опятнаешь, доберешься и до самой! сказал мужик и хотел идти.

– Да погоди, дядя, как тебя? За Дресвянкой, говоришь; да погоди же: тем часом в деревне не будешь, хоть табаком нанюхаю. Словоохотливый мужичок вынул из-за пазухи берестяный пермень , открыл и подносит незнакомому: «возьми, дядя, сам с ярмарки привез, у знакомого брал; за Друсвянкой, говоришь, а лошадь-то была, без хвоста скажу, на всю волость!» Незнакомый взял из берестяной табакерки, понюхал, простился с мужиком и пошел к жилу, а мужик все еще стоял и хвалил табак, табакерку и лошадь; наконец, и тот отправился по дороге.

Прошел мужик Дресвянку, приблизился к согре – лошади нет; пошел дальше в согру, глядит: – мелькнуло что-то между деревьями, подходит ближе: «вот куда леший занес, проклятую! Птру, птру!..» кричит он, увидев и опознав свою вороную, – куда! Лошадь вертится и скачет по согре, как по беломоху : подпустит его к себе на сажень и скакнет в сторону, потом, будто играя, пойдит ступью; мужик, раздосадованный неудачею, направится за нею, вот, кажется, у рук, вот и схватил: «ну, слава Богу…» смотрит: ни лошади, ни согры; он один ползет к медвежьему слопцу ; одно робкое движение и – он собьет настороженные палочки, и толстые кряжи рухнут на него всею тяжестью. Отполз мужик от ловушки, смотрит вдаль, за рекой большая деревня, из труб поднимается дым, утро, а перед ним вертится доброжелатель-незнакомец, и нюхает табак, и сверкает глазами, и скалит зубы.

Крестьянин в лесу ночью не посмеет свистнуть: этим свистом он боится разбудить спящего лешего. Проснувшись от свиста мужика, он спешит откликнуться ему. Если страшный свист лешего послышался с запада, напуганный мужик, разумеется, идет в противную сторону; прошедши версты полторы, в мертвой тишине ночи слышит около себя этот вещий, оглушающий свист; вдосталь уничтоженный, он продолжает плутать по лесу до тех пор, пока не зайдет в место, совершенно незнакомое ему; тогда, достигнув цели, леший идет в избушку и уже крестьянин слышит не свист, а громкий, перекатный хохот.

Леший, проснувшись утром, заранее назначает какую-нибудь лесную избушку местом своего будущего ночлега; если охотник- промышленник прежде его займет эту отмеченную лешим избушку, тогда леший, ошибившийся в расчете, начинает мутить над мужиком, в надежде выгнать его из избы: он то ветром пройдет над избушкой и пошатнет ее хилую кровлю, то, выдернув дверь, метнет ее далеко в лес, то забуровит водою в реке, дунет ветром, тряхнет лесом и поднимет такой шум, какого бедному промышленнику, опричь этого случая, и не слыхивать бы веком. Если мужик, совершенно потерявшись, струсит до такой степени, что даже не в состоянии будет убежать из этой проклятой избы, тогда он счастлив: леший, вдоволь натешившись над ним и видя желания свои выгнать его из избы не сбывшимися, отправляется, раздосадованный, на другой ночлег. Если же более смелый охотник захочет во что бы то ни стало оставить нечистую избушку, он или заблудится, или утонет, заведенный лешим в озеро, где его принимает с рук на руки друг и побратим лешего – водяной.

Между здешними черношерстыми собаками есть такие, которые имеют над каждым глазом по белому пятну; расположение этих пятен относительно одно другого, довольно правильно. Пятна эти крестьяне зовут другими глазами , а собак, имеющих над глазами эти пятна – двоеглазками . Поверье говорит о них, что настоящими глазами они видят предметы, всем нами видимые, вещественные; глазами же пятнами видят «неприятную силу». Некоторые из здешних лесников, более других напуганные «неприятной силой», имеют совершенное отвращение от собак – двоеглазок, и как бы они ни были полезны в охоте, он из одного страха не согласится промышлять с двоеглазкой . Эти собаки у мужиков слывут ретивыми . Если кто-нибудь, ночуя с собакой-двоеглазкой в станке, услышит, без видимых причин, внезапное ворчанье ее, он спешит унять ее, боясь дальнейшим ворчанием собаки раздразнить присутствующего здесь лешего; он, по рассказам мужиков, не терпит лая собак вообще, и собак-двоеглазок в особенности. Мужик, дружный с лешим, пошел с соседями на свадьбу: там был он зауряд дружки; на свадьбе, как водится, подпили, подгуляли и вечерком веселые отправились по домам. Пьяный дружка захотел своим уменьем похвастать перед товарищами: «ребята, чего мы не видали идти пешком, лучше поедем!» Отошел в сторону, свистнул и колымага, запряженная четверкой породистых лошадей, мчится к ним по дороге; гайдуки соскочили с запяток и с поклонами приглашают пьяных мужиков в экипаж. Те, разумеется, перепугались; дружка снова свистнул: колымага, лошади и гайдуки – все пропало! Идут мужики вперед по дороге. Дружка снова захотел подшутить над товарищами: «показать ли вам, ребята, куклу? За посмотренье недорого, завтра утром купите полуштоф на опохмелку!» Мужики переглянулись, не успели перемолвиться, глядят: на красной полосе гаснущей зари отпечаталась пред ними огромная, темная, движущаяся фигура человека; фигура эта, или, как ее назвал дружка, кукла, приближалась к ним; вот она уже близко, уже ясно различают мужики движение глаз и мускулов этого огромного лица; она остановилась: одну руку положила на вершину лиственницы, а другая висит в натуральном положении. Мертво испуганные, они упали без движения на дорогу; поутру просыпаются, глядь: колдуна нет между ними; тут только они вспомнили вчерашние фокусы дружки. Осмотревшись, они увидели, как он висит на той лиственнице, на которую леший-кукла накладывал руку. Оправдались слова лешего: «если ты меня призовешь и при товарищах, я покажусь, только спасиба тебе за это не дам: наведет волюшка на неволю!» Вот как опасно шутить дружбой этого владыки лесов.

Крестьянин, дружный с лешим, уважается между своими собратами; всякий, кто потеряет корову, лошадь, идет к нему с поклоном, разумеется, взяв с собою предварительно несколько денег, которые и отдает колдуну, с просьбою вернее показать место, на котором можно отыскать пропавшую. Найдет свороб, найдешь и когти. Тут открывается широкое поле обманов, плутовства, которыми опутывают деревенские маги своих собратов: но должно заметить, что как бы ни были грубы обманы знахаря, он всегда найдет случай оправдать себя, и всегда вина будет на стороне простака-просителя.

Леший весьма высоко ценит услуги свои: заставить попусту пробегать его несколько десятков верст, значит раздражить его.

Мужик приказал лешему пригнать под окно лесной избушки стадо лисиц; исполнитель отправился, а мужик той порой поджидал к себе жену, которая должна была прийти к нему в эту пору с хлебом из деревни. Дождался мужик жены: сидят оба в избе и беседуют о домашнем. Вдруг под окном избы раздалось: «стреляй!» Мужик с женою посмотрели: под окном штук десятка три лисиц и между ними несколько отменных, чернобурых.

«Стреляй, не то убью!» закричал голос.

Испуганный мужик бросился от окна; жена его, более смелая, машинально спустила курок винтовки, и три подстреленные лисицы завертелись. Леший доволен: труды его не пропали даром. Если б и жена, подобно мужику, струсила от угрозы, леший задавил бы его.

Вот все, что говорят здесь о лешем.

Водяной в здешней демонологии играет самую мелкую, незначительную роль, Мужики представляют его себе холостым стариком-домохозяином. Всякий водяной имеет у себя стада лошадей, коров, которых изредка ночью выгоняет для паствы на смежные луга; мужик, увидев это, спешит за добра ума убраться в избу; в противном случае, водяной завербует его пастухом своего стада.

Некоторые омуты в речках и озерах крестьяне называют темными; это, по рассказам их, те самые омуты, в которых живут водяные и переплыть кому-нибудь это место в реке значит рискнуть.

Если труп утонувшего чрез несколько времени будет вытащен посинелым, раздутым и вообще безобразным, крестьяне говорят, что это водяной подменил крещеного человека безобразным «обменом», а тело взял к себе, и всякий пренебрегает трупом утонувшего, а жалеет того человека, который, по их понятию, остался у водяного.

Рассказывают анекдот об одной утонувшей девушке; она, в продолжение нескольких лет, жила с водяным. Однажды, в ясный, летний день, подплыв к берегу, она услышала колокольный звон, свет солнца, зелень берегов, цвет неба; все это живо пробудило в ней воспоминание о том времени, когда и она могла свободно топтать эту зелень лугов, без боязни войти в Божью церковь. Грустная, поплыла она в чертоги водяного и плачет, и проситися из воды посмотреть, как живут люди. Водяной отказал, утешил ее и – все забыто.

Снова, в солнечный день, подплыла она к берегу: тот же церковный звон, то же солнце сверкает в листьях березняка, тот же стоголосный гул насекомых. Опять, рыдающая, приплыла она к водяному и снова отказ с крепким наказом не подплывать к берегу.

В третий раз подплыв к берегу, она не утерпела; выскочила на берег, и, опознав разные места, пустилась к отцу. Дома ее не признавали и дичились: «побеги от нас, мы тебя не знаем: дочь наша давно утонула».

Вечером одного дня возвращалась она от священника по берегу в деревню; выпрянувший из воды водяной схватил ее и через два дня мужики стояли около безобразного трупа, выкинутого волнами на берег, и разговаривали про чудесное возвращение и про скорую смерть утонувшей, а река шумела и волновалась в берегах: это водяной тосковал и плакал о невозвратной потере своей подруги.

В Петровском Правлении есть деревня; крестьяне зовут ее Монастырем; выстроена она на берегу озера, имеющего в окружности версты две. Рассказывают, что давно тому мужики этой деревни, неводя рыбу, вытащили из озера сетьми ребенка; ребенок резвился играл, когда опускали его в воду и плакал, томился, если вносили его в избу. Мужик-рыболов, поймавший ребенка, сказал ему однажды: «слушай, мальчик, больше тебя томить я не буду, пущу к отцу в озеро, только услужи и ты мне: я по вечеру расставлю сети, нагони, дружок, в них побольше рыбы». Ребенок, сидевший на шестке, задрожал и глазки его засверкали.

Мужик расставил крепкие сети на озере, посадил ребенка в ушат и вынесши на берег, бросил в воду.

Поутру приходит мужик осматривать сеть: полна рыбы! Мужичок обогатился рыбною ловлей.

Водяной, так же как и леший, гневается на того, кто ночью свистом побеспокоит его сон; если свистящий плывет в лодке, он опрокидывает лодку и увлекает пловца на дно; если он идет по берегу, водяной хватает его с берега. Здешний крестьянин боится купаться после заката солнца: « какое теперь купанье, теперь водяной зажил », самым опасным временем для купанья здешние мужики считают неделю пред праздником Илии пророка: рассказывают, что в это время водяной ищет себе жертв и разве отчаяннейший мужик решится купаться на ильинской неделе.

Некоторые из мужиков, проснувшись ночью от жажды, не позволят себе до вставальной поры утолить ее. Начало этого предубеждения следующее: мужик думает, что если он, ночью , выпьет ковш воды, то должен будет поплатиться за это здоровьем; он не потому опасается ночью пить воду, что она в состоянии испортить его медный желудок, нет, он этого не думает; настоящая причина страха его – какая-то темная, самому ему непонятная дума об этой воде… «Как я стану пить воду ночью, может, с этим питьем прильнет ко мне красная (водяная)! «Вот, по их верованию, корень водяной болезни. Смотря на одержимого водяною, мужичок самоуверенно говорит: „верно испил ночью, не благословясь, мудро пособлять“. Покачает головой и пойдет.

Кстати о болезнях: знаете ли вы, что такое болезни во сне у человека и скота? Здешние мужики говорят, что всякий человек бывает одержим во сне различными болезнями: водяные, горячки лихорадки и все эти легкие болести необходимо должен претерпеть всякий из людей, как наказание Божие, за грехи наши. Но Бог, по милосердию своему, посылает эти болезни человеку во время сна и если кто-нибудь претерпевая во сне недуг, будет разбужен прежде окончания его, тогда разбуженный делается болен тою болезнью, которая посетила его во сне и которая необходимо кончилась бы, если б больной проснулся сам. Веря этому, крестьяне боятся будить на заре собратов своих; если же какая-нибудь необходимость заставит непременно разбудить спящего, тогда они с величайшею осторожностью начинают его беспокоить, как будто тем самым желают ускорить действие воображаемой болезни и привести ее к благополучному концу.

Водяной, по рассказам мужиков, иногда любит пошутить.

Мужики деревни Заватья рассказывают, как они ежедневно, в продолжение двух недель, были свидетелями игры водяного. Смотрят на реку: тихо; вдруг вода заклубится, запенится и из нее выскочит что-то такое, чего нельзя назвать ни человеком, ни рыбой, чудо скроется и опять все тихо, а в полверсте от того места клубится и пенится вода и выскакивает опять то же чудо. Мужики хотели поймать в сети эту чудную рыбу, но какой-то бывалый старик, бывший свидетелем этого, отговорил их пускаться на такое смелое дело.

Два мужика лучат рыбу. Один, стоящий в носу с острогою, снял шапку, перекрестился набожно и махнул товарищу рукою грести от этого места прочь. Когда они отплыли с полверсты от места, носовой, обращаясь к гребцу, спросил:

– Видел?

– Нет. А что?

– Да разве не видел человека: лежит на дне, и руки распустил; не мертвое тело – шевелится! Кому быть, опричь водяного!

Пришли мужички в деревню: «видели водяного, в озере нечисто» и рассказам нет конца.

Дня через два, некоторые из рыболовов посмелее, отправились досматривать чудо. Носовой, увидя что-то, действительно похожее на человека, лежащее на глубине двух сажен, сильно тял острогою. На остроге необычайная тяжесть, вынули, смотрят; огромная щука[254]Это быль. Кому неизвестна щука-исполин, пойманная когда-то в одном из множества озер Сийского монастыря св. Антония. А.Х. держит в зубах лебедя. Плывшего лебедя она схватила зубами и, после упорной с обеих сторон борьбы, обессилевшая, она, наконец, упала на дно; а распущенные крылья лебедя в легко волнующейся воде, при свете огня, показались мужикам за движущиеся руки человека. Вот и все!

<…>

Гуменники живут в гумнах, банники в банях. О них так редко говорят мужики и все, что говорят они, так противоречит одно другому, что и писать об этом, по-моему, не должно бы. Про гуменника говорят, что он мужику, дружному с ним, заправляет, Бог весть откуда, хлеб, так что мужик в течение зимы и весны, не прибегая к купле, сам еще продает лишний хлеб на базарах; говорят, что он в своем владении, в гумне, не любит ночлежников и ни один благоразумный мужик не согласится один ночевать в овине, боясь быть задавленным. Покорное слово, как мы видели из рассказа про мужика, скрывшегося от еретика в овине, приятно и любо ему.

Про банника говорят, что он не любит того, кто позднее двенадцати часов ночи моется в бане; если этот моющийся один в бане, то банник убивает его камнем; в противном случае он выжидает случая, когда тот один будет мыться после двенадцати часов. Вообще, нужно заметить, что здешние крестьяне весьма боятся слишком поздно оставаться наедине в банях. Иногда банник любит подшутить над женщинами: ужасное храпенье, вой за каменкой, или хохот и свист внезапно выгоняют их с воплем и визгом из бани, в одежде прародителей до грехопадения.

Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии.[255]Известия Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии. Т. ХХХ, Труды этнографического отдела, кн. V. М., 1877, вып. 1, (ч. 1), с. 163–166, 186, 188, 189, 193–194, 196. П. С. Ефименко

<…>

Народ сильно уверен в существовании духов в человеческом образе.

По понятиям жителей здешних, черт является и исчезает невидимо.

От верования в чертей – жители имеют ужасную боязнь, не только от призраков, но и от рассказов.

Суеверие в демонов поддерживают лубочные, нецензурованные картины: страшного суда, с огненными змеями, драконами, геенами, сковородами, огнем, с изображением чертей и сатаны; также картины с изображениями искушений святых злыми духами в лицах. Такие картины охотно покупаются на ярмарках. Да их и привозят очень много, и продаются они очень дешево. В редком доме нельзя увидеть подобных картин.

Жители верят в чертей: домового, байнушка, овинушка, гуменного, водяного, лесного . Под такими же названиями, по народным повериям, водятся: домовихи, байничи, овинничихи, водяннихи, лешачихи.

Из таких верований можно заключить, что значит у чертей есть и семейства; из рассказов уже видно, что видают лешачих с ребятами.

Общий образ чертей обозначается: человеческий вид, весь покрыт мохнатой шерстью, на голове рога, назади хвост, у пальцев когти.

Чертаться или лешкаться , т. е. упоминать слова: черт, леший, водяной и пр. почитается великим грехом и притчамиболезней . При произношении слова «черт», многие крестятся, а когда в ругани говорят черт с тобой или леший тебя возьми – другой отплевывается.

Лучше скверное слово сказать, чем лешего поминать, который везде льнет .

От того-то, из боязни, и верят, что если не оградишь крестом при позеве рта, то вселится нечистый дух и будет мучить.

Сверх верования в названных чертей жители верят:

1.  В оборотней , т. е. что злой дух превращается в животных: кошку, собаку, и лесного зверя и исчезает невидимо. От этого и происходит: если кошка, собака, крыса или мышь что-нибудь обнюхала , так то уже поганое , и потому все находится в заперти . Также, если подержать что-либо съестное пред кошкою или собакою, в отдалении от их морд – того нельзя есть самому человеку, потому что оно осквернилось.

2.  В ведьм , что будто бы они могут принимать на себя вид животных: кошки, волка и др. Ведьм почитают хитрыми и злыми. Слово ведьма употребляется в брани в применении к злым женам.

Орудиями против нечистой силы у крестьян служат:

а)  Крест . Кресты ставят в избах, над окнами, над воротами, над дверями, на разных местах: около дорог, при въездах, по краям улиц, на перекрестках, на пожнях, на высоких берегах, над могилами и пр. Крест на гайтане носят жители на шеях, начиная с детства до – смерти; такое распятие на груди иногда называют чертогоном . Крест с кружком налепляют на праздничном или свадебном пироге; это принято в обыкновение даже и образованными людьми. Крестом ограждают себя в различных случаях: при порыве, при произношении слова черт, при испуге и т. под. О кресте, в старинной рукописи (отосланной мною в Губернский Статистический Комитет) написано так: «Крест – хранитель всей вселенной, крест – красота церковная, крест – царем держава, крест – верным утверждение, крест – ангелом слава, крест – бесом язва» (См. заклинания).

б)  Талисманы . Они зашиваются в тряпках, в мешочках, или в костяных пуговицах, пришиваемых на один гайтан с крестом на шею; талисманы даются родителями детям тогда еще, когда бывает первое возложение креста на шею ребенка. – Талисманы эти будто бы ограждают от всякой порчи в здоровье человека, с которой непременно связано участие нечистой силы .

в)  Пояс . Он считается и теперь священным предметом и талисманом против нечистой силы и не снимается ни днем, ни ночью, исключая тех случаев, когда нужно идти мыться в баню. Говорят, что еще лучше носить около живота, вместо тесемчатого пояса, вязаные сеточки, так как из ниток их вывязываемы бывают молитвы.

г)  Головня . Головня и теперь, по верованию жителей, имеет силу против дьявола. Ее носят по полям пред севом хлебов. Головнею очертываются при гаданиях на расстаньях; черти не могут перейти черты круга.

д)  Пастушеская палка . Она и теперь имеет то значение, что если перебросить ее через скотину – она не будет уходить от дому далеко, куда уводит леший.

е)  Молния . О силе ее сообщено ранее.

ж)  Звон (звук) колоколов. Заслышав звон церковных колоколов, дьявол бежит прочь от человека. Замечают еще, что если выйти из дому, войти в него, кончить что-либо в самое начало звона – есть предвестие добра.

з)  Пение петуха . Если петух запоет ранее полуночи, т. е. ранее обыкновенного, то значит, что он видит дьявола и пением своим прогоняет его.

и)  Иконы . Их вносят в дома и обносят вокруг деревень, чтобы отогнать злых духов. Священники окропляют водою в домах и на улицах тоже для того.

Леший . Тот же дьявол, называется еще лесным, лесовиком, лешаком и полевиком .

Леший – хозяин лесов. Он живет в лесной трущобе и непроходимой чаще.

Раздается по лесу эхо, т. е. отдается голос на голос, значит откликается леший .

Народ верит, что если человек сбился с известного пути, то значит егообвеллеший ; он будто бы затмевает память.

Леший похож на человека.

Он старается лишить путешественника разума и ввести его в заблуждение.

Леший показывается иногда выше леса.

Обманув человека, леший хлопает в ладоши и громко смеется.

Говорят, что заплутавшегося человека зверь не тронет потому, что его охраняет леший , которому захотелось пошутить . Чтобы избавиться от блужданий, заплутавший должен выворотить свое платье и надеть его на изнанку.

Леший – злой. Он садится в сани к проезжающим, особенно к пьяному ямщику, правит лошадьми и завозит туда, откуда трудно выдраться. Или когда промышленники находятся в промысловых избушках, приходит к ним посмотреть, и если ему не понравится там, ломает, бьет что попало и шутит.

Что леший гонит зверей – и теперь в то веруют. Так, если появляется много рыщущих волков – значит волк идет на войну, а леший потешается .

Рассказ о лешем (подлинные слова): «Человек около шести или семи собирали на лесном болоте, знаете, ягоды; все были мужики, нужно знать. Собирали они долго и набрали ягод множество, а время стало эдак на сумерках. Черту жалко что ли стало, вот он и явился. Так таки человек да и только, худо и различить, но уж большой и в каком-то красном невиданном наряде. Он не шел, а ехал на вороном большущем коне, да и очень скоро. Но, только поровнялся с огородами, не поехал ведь в ворота, а они были отперты, – отворотил и конь перескочил через огороду, знать потому, что пораньше немножко проехал старый старикашка, тутошний крестьянин, да перед самыми воротами перекрестился, – был он, знаешь ли, больно набожной».

Злых духов боятся особенно ночью.

Запаху ладана приписывают силу отгонять духов. Вследствие этого и курят ладан в известные дни, случаи и праздники, нося курящиеся кадила по всем комнатам и в сени.

Домовой еще называется дворовиком, хозяйнушком и дедком .

Нет дома без него, без его призора и ухода.

Он не считается злым. Он делает хозяйствам пользу в несчастьях.

Домовой дает знать о каком-нибудь счастливом или несчастном приключении тем, что давит кого-нибудь из односемьян во время ночного сна. – Он если любит хозяина:

1) Ложится на грудь поперек длины человека, давит и душит так, что тот не может поворотиться (это – кашемар, болезнь); чтобы узнать – о предстоящей ли радости или печали извещает домовой, нужно спросить домового к добру или худу он давит , или же можно узнать потому, теплый или холодный он: теплый – к радости, а холодный – к худу.

2) Извещает так: если на подволоке, амбаре или хлеву будет реветь хозяйнушко, то он этим дает знать, что в доме приключится несчастие.

3) Перед бедою: перед пожаром, перед смертью извещает тем, что будит хозяина ночью своим воем или сильно ущипнет.

4) Кого любит, тому дворовик навивает ночью на голове и в бороде кины (косы) из волосьев, так что их не расплетешь.

Домовой смотрит за хозяйским скотом. Которое животное любит хозяйнушко, то бывает здорово, гладко, чисто, – тому он навивает в гриве космы (тоже косы). Но когда свистят в жилой хоромине , чего не любит домовой хозяин , случается, что и любимая скотина заболевает; значит, что хозяйнушко откладывает попечение о ней. Когда домовой не любит домашнюю скотину, например лошадь – гоняет ее по двору всю ночь, так что она потеет и фыркает; у ней он крадет корм и подкладывает его той, которая ко двору ; последняя ежедневно жиреет, а первая постепенно чахнет, и напоследок остается только одна кожа да кости и, наконец, умирает.

Еще есть поверие, что лошадей заговаривают , так что хотя купивший ее жил за 300 верст, она прибежит к старому хозяину, пренебрегая всякими опасностями. Веруя в это, покупающий старается через знахаря снять с лошади уход .

Но есть особого рода нечистая сила, вселяющаяся в дома, называемая нежить (злой дух).

Народ думает, что черти всего более обретаются в пустых, нежилых домах, особенно в тех, в которых случились несчастные случаи, как-то убийство, повесившиеся; говорят, что в них пугает . Но есть и такие дома, мимо которых в темное время боятся ходить многие. Да и вообще, воображение суеверит наиболее среди темноты и тишины.

Жители также думают, что плотники имеют секрет в постройке, т. е. могут построить здание к худу и к хорошему, как им захочется. Так чтоб закласть дом начью-нибудьголову , т. е. чтоб кто-нибудь умер из хозяев нового дома, стоит зодчему только поставить кверху комлем то дерево, которое считается в основании дома главным .

Замечают, что если в доме нередко бывают покойники, тот дом несчастный, в нем пребывает нежить , хозяйнушко не любит живущих. В таком доме опасаются жить.

Если по ночам кто-нибудь постукивает на чердаке, то думают, что в доме завозилась нежить . Это же означает, что домовой выгоняет жильца из дому, что уже нет больше жиры.

Когда появится в доме много крыс и мышей – квартирант не уживается долго в нем. Это тоже означает, что напущенная тварь домовым выживает жильцов.

Байнушко . Бани совершенно считаются нечистыми зданиями. Но ходить в баню мыться должен всякий. Кто не моется в них, тот не считается добрым человеком.

В бане не бывает икон и не делается крестов.

С крестом и поясом не ходят в баню, они снимаются и оставляются в домах. То же делается женщинами пред мытьем полов.

Да и вообще все, из чего моются, считается нечистым: тазы, кадки, ушаты, шайки, ковши в банях.

Пить в бане воды, приготовленной для мытья, хотя бы она была чистая – нельзя. Также вода в рукомойниках почитается нечистою и ею нельзя даже выполаскивать посуду, а не только что пить.

Говорят, что если есть охота увидеть черта в бане, надо зайти в нее в ночное время и, заступив одной ногою за порог, скинуть с шеи крест и положить его под пяту ноги. Жители не ходят в баню в третийпар , т. е. после двух раз мытья безвыходно после каждого приготовления бани, потому что третий пар оставляется байнушку , который будто бы тоже и моется, и парится. Иные оставляют для этого воду и веники.

В бане нельзя стучать и говорить громко. Иначе, байнушка рассердится и напугает.

По выходе из бани благодарят так: « спасибо те, байнушко, на парной байночке ».

Баня называется испорченно байною .

Водяной , такой же черный и мохнатый, как и леший. Водяниха имеет большие отвислые груди и длинные волосы.

Рассказывают, что многие видели, как водяниха выходит на камень рассчесывать длинные волосы свои.

Водяной живет в глубочайших ямах, в озерах или реках. Над теми ямами вертит воду . Такие места называются чертовыми домовищами . Следственно водяной живет домом, т. е. имеет семейство.

Водяниха из воды выходит нагою в полночь и садится на камень; тут она рассчесывает свои волосы большим гребнем.

Народ верит, что утонувший утонул не сам собой, нечаянно постигшею смертью, а стащил его водяной . Говорят, что и тонут люди более там, где есть домовища. Водяной сперва утягивает человека в воду, потом заверчивает до смерти. Иногда же всовывает в хворост, в верши, под камень, сдирает кожу, свертывает голову и т. под. В конец же всего, натешившись , водяной выбрасывает мертвого.

Народ представляет изуродования предсмертной агонией утопленника в истерзании водяным.

Водяной играет , т. е. дурачится более летом в Ивановскую и Ильинскую недели. Тогда он ради шутки , – ждет всяческих жертв.

Доказывают, что случаи утонутия больше всякого времени случаются в эти недели.

В старину, в случае бури, для умилостивления, бросали людей по жребию. Ныне этот суеверный обычай заменили перечетом известных плешивых , число их означают зарубками на палочке, и палочку эту с припевом бросают в реку или озеро, где застигла буря.

Баба-яга . О ней водится в народе следующая перегудка (прибаутка).

Баба-яга,

Поротая нога,

Она спит, пердит,

Колесом вертит, —

Лишь пуговицы рвутся,

Прорехи дерутся.

Баба-яга почитается воровкою детей, поэтому и пугают детей: «у! у! хам-те ….. баба-то яга ….. схватит ….. подико, поди ….. вот она, тут и есть за дверями». Или путают ребят и просто букою , ее считают черною, оборванною женщиною; – у молдаван же букою называются полевые крысы (Северная Почта № 117. 1862 г.)

Малороссийскую пословицу: баба да черт, то собе ридня, – здесь заменяет пословица: муж да жена – одна сатана .

<…>

Вихрь-черт . Вихрь – есть нечистая сила, которая, увидевши, что поднимается гроза, бежит от нее дальше, чтобы не поразила стрела. Желающий видеть нечистую силу – вихрь, как учат старики и старухи малых детей, должны, снявши с себя крест, смотреть в наклонном положении меж ног. Смотрящие таким образом, будто бы, видели вихрь в виде огромнейшего человека, машущего руками и бегущего как мог ….

Эхо – отклик нечистой силы – в лесу лешего, около домов – домового, около бань – банника или банного, мельницы – мельника, овинов – овинника.

Видения. Блазнит и чудится – происходит также от нечистой силы и есть предсказание чего-либо будущего. Между ними различия почти не существует в народе. Преимущественно блазнит и чудится народу с Николина дня (6 декабря) до Крещения (6 января), так как в этот промежуток времени сатана повелевает своим слугам ходить по земле и предсказывать людям их судьбу, чтобы больше и лучше любил их народ.

<…>

О духе нечистом народ говорит то, что он, как дьявол, – некрасивый, черный, с рогами, когтями и хвостом; ростом выше лесин, пугает людей криком и рукоплесканием – это леший; черный, с длинными волосами, играет с себе подобными в карты, и, если проиграется, дерется с обыгравшим его, засыпает его жилище песком, и берет скот – это черт. Нечистые духи, по мнению народа, обитают в лесах, реках, домах, банях, овинах, полях и друг. местах, от которых они и носят свое название, напр. нечистый дух, живущий в лесу, называется лешим и лешаком; в воде – водяным и чертом; в бане – банником, в овине – овинником. Все эти нечистые духи видаются народом, что видно из рассказов не старух, или малых детей, но людей здравомыслящих. Слышал я рассказ о видении черта и его скота. В Тугласском приходе протекает речка Туглас, от которой приход получил свое название. Выше от прихода по реке Тугласу есть мельница, принадлежащая крестьянину Ивану Гагарину. У этой мукомольни год назад крестьянин села Кузьминского, теперь умерший, Алексей Скорняков видел целое стадо бурого скота, пасомого самим чертом – человеком толстым, с длинными черными, как смола, волосами. Только что черт заметил этого крестьянина, очень скоро начал гонять скот в воду. Чрез несколько минут стадо бурого скота и черт скрылись в воде. – Разница между чертом, бесом, сатаной, дьяволом, лешим и другими та, что черт и леший не искушают людей; а бес или дьявол, по приказанию начальника своего, сатаны, прилетают в мир для искушения рода человеческого и делания ему разных пакостей. Все означенные нечистые духи прогнаны с неба Архангелом Михаилом за восстание против Бога; они имеют способность производить детей, почему народ верит, что у всех нечистых духов есть жены, которые называются – чертихой, лешухой, дьяволицей; а дети – чертенки, лешенки, дьяволенки и бесенки.

К категории нечистых духов принадлежат – Яга-Баба, Полудница, или Ржица. Яга-баба – нечистая сила женского пола, не имеющая мужа, ростом большая, собой столь корпусна, что, как говорится в сказках, сидит в избе на печном столбе, ноги на лавках, груди на полках, голова на кожухе; ездит в ступах и пожирает людей. – Полудница есть та же Ржица. Ржицею называется потому, что живет во ржи; а полудницею – ходит во ржи в полдень ….. Рок и судьба одно имеют значение у народа, а понятия об них народ решительно не имеет никакого …..

<…>

Поверье об огненных змеях в народе есть такого рода, что были они когда-то и жили не на земле, а над землей в своих царствах. Поверье это вошло в народ и поддерживается в настоящее время посредством сказок, в которых огненные змеи изображаются царями подземных царств, выходящими на землю для хватания только и пожирания людей.

<…>

О суевериях и предрассудках народа в Курейско-Сергиевском приходе, Холмог. уезда.

Трудно обозреть все многоразличные виды суеверия и предрассудков у народа. – По понятию его, вся природа, все стихии и явления ее олицетворяются в живых образах – существах, и имеют непосредственное, роковое влияние на судьбу человека, в руках которых находится счастье и горе людей. Каждое из этих таинственных существ, называемых духами, имеет свою определенную сферу действия и влияния. А потому народ верует в различных духов, и куда бы ни пошел, в поле, в лес, к реке, к озеру или на гору, – везде воображению его представляются эти невидимые мифические существа, от которых он не может никуда уйти. Веря в могучую силу этих мифических существ и боясь гнева их, суеверный народ всегда старается не раздражать их, угодить им, умилостивить их, и чествует их поклонами и, пожалуй, курением. Так, построил хозяин дом, и при входе в него накрывает стол, и раскланивается во все четыре угла с произношением слов: «хозяинушко господин, прими нас на богатый двор, на бытье, на житье, на богачество». И когда нравятся хозяинушку жильцы дома, – все обстоит благополучно, хозяинушко смирен, его не видать, не слыхать; а когда жильцы не нравятся, тогда он застучит, загремит в сенях, покоях, на чердаках (говорят: завязалась нежить – нечистая сила), и выживает хозяев из дома. Быть скоро беде в доме, – хозяинушко заревет на подволоке, в амбаре, в хлеву.

Купил хозяин скотину (коня, корову) и при вводе во двор приговаривает «мохнатой зверь на богатой двор; пой, корми, хозяинушко, рукавичкой гладь». И смотрит: если скотина тогда не гладка, то не ко двору, – хозяинушку не люба, и старается скорее, хотя бы за полцены, продать ее.

Моется хозяин в бане: остерегается громко стучать и говорить, чтобы не оскорбить байнушка, и не навлечь на себя неприятностей и гнева его; вымывшись, оставляет ему веник и воду, чтобы он попарился и помылся. По выходе же из бани благодарит: «спасибо тебе, байнушко, на парной баничке».

Купается хозяин в реке: боится хозяинушка вод (водяного), которого он видел в реке со всем его семейством играющим на воде, расчесывающим длинные волосы и проч.; в Ивановскую и Ильинскую недели ни за что не будет купаться в реке, потому что тогда играет водяной и жаждет всяческой жертвы.

Зашел хозяин в лес: в чаще его видит жилище духа лесов (лешего), остерегается громко смеяться и особенно свистать, чтобы не раздразнить этого сильного-могучего богатыря, который чрез реки и озера шагает, и, в гневе, все, что попадается ему на дороге, ломает и уносит; при вихре говорят: «леший идет».

Идет хозяин из гостей и сбился с пути-дороги, вместо «Соломбалы» очутился у городской заставы, говорит: «леший пошутил».

Собирается хозяин хлеб молотить, скромно метет овин и курит в нем ладаном для умилостивления хозяинушка гуменного.

И этих мифических духов хозяин видит и во сне, и наяву, и всегда гадает о милости или гневе их.

Сбились в клок волосы в бороде или голове; это дело хозяинушка, – знак любви его.

Улегся спать хозяин, и что-то душит его (чрез необычайное нажимание на грудь); этим способом хозяинушка извещает о предстоящей ему (хозяину) радости или печали, и если домовой – теплый, то будет радость, если холодный – к богатству, а голый – к бедности.

Ночью при входе на поветь (сенник) видит в сарафане своей жены хозяинушка, который кормит и холит его чернуху, и морит пеструху (корову), или поутру во дворе находит своего бурка (коня) всего мокрого в пене, и верит, что всю ночь хозяинушко мучил его.

Расскажет: «у такого-то хозяина бывало хозяинушко по ночам поил скот, и на себе возил воду, а однажды, в гневе на хозяина, передавил весь скот».

– «В бане с бабы, которая бранила и посылала своих детей к черту, байнушко сорвал кожу с ног до головы».

– «Годов пятнадцать назад, водяной три дня поутру и повечеру гилил (играл) в реке пред головою нашего Николы».

– «Один леший влюбился в бабу, и от любви так измаялся, что не мог делать ничего, и женился на ней. Старуху Маланью он возил на себе бабить новорожденного у него сына, за труды бабке разделался честно».

– «В прошлом году ходила я в лес по ягоды. Настиг меня мой муженек; собирали мы с ним ягоды в одно место, и пошли домой; вдруг муж мой захохотал, да и прыгнул в лес, а в коробу очутились сосновые шишки».

– «Дядя Андрей срубил жилье лесного (вековую елку), и не рад был; над ним долго гилился леший и провожал его до деревни, а на другой год овин сжег у него».

Подобными этим анекдотами опутан в своей жизни народ, и долго, кажется, не освободится от них. Почти все несчастья в доме, в лесу, в пути и проч. он приписывает шуткам или гневу одного из мифических существ, или известному классу людей, которые, находясь в сообществе с злым духом, приобрели через то волшебную способность, или сверхъестественное искусство, при произнесении некоторых слов и проч., разрушать по произволу имущество и все пожитки человека, расстраивать здоровье его и т. п.; их называют колдунами, знахарями, колдуньями и знахарками.

<…>

Почти все жители Хаврогор не отрицают бытия леших, домовых, банных, водяных и других, с назначением местожительства всякому из них в своем, определенном самой природой круге. В предании особенно при собраниях много рассказов передается от одного к другому, и в настоящее время есть очевидцы и испытатели действий над ними самого лешего, который, как выражаются обыкновенно, в такое-то время пошутил надо мною таким-то образом, и начинается рассказ. Более всего шутки лешего осуществляются тогда, когда человек в лесу бывает один. Если случится ему ночевать в лесу в избушке,[256]Избушка в лесу строится для промышленников маленькая, без печки, вместо оной каменка; вместить в себя для ночлега может человек пять. и, войдя в оную, он не спросил позволения у хозяинушка, то непременно должен встретить пытку за дерзновенный вход, каковая состоит из ворочания крыши на избушке, отверстия дымника, дверей и других беспокойных действий. Но не менее сего леший высказывает свои шутки над человеком, встречаясь с ним в виде знакомого, водит по лесу, занимаясь тем же предметом с ним, оставляет на незнакомом месте, с вихрем и смехом удаляясь, так что весь лес затрещит. Такие же и подобные рассказы есть и о других духах; но домовому дается название дедка: заметится что-либо в доме над скотом, или в доме произойдет беспорядок и нестроение, то говорят и уверены, что над всем этим дедка шутит, или не любит.

Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда Олонецкой губернии.[257]Известия Общества Любителей Естествознания, Антропологии и Этнографии. T. LXI, Труды этнографического отдела, кн. IХ. М., 1889, вып. 1., с. 123–138. Н. Н. Харузин

Если подобных архаизмов мы мало и очень мало находим в юридических воззрениях населения, в его внешней обстановке и быте, то в области верований это не так. Легче было разрушить правовое воззрение, изменить быт, костюм, пищу, ввести в язык массу чуждых населению слов, чем поколебать, ниспровергнуть верования, которыми жила, дышала так много веков Пудожская земля.

Молодое поколение многим из отцовских верований не придает значения; затемняются верования подчас в головах и у средних лет мужиков, но они живы еще и в полной силе среди женского населения уезда. Женщины, более консервативные и в своей одежде, и в своих песнях, оказались таковыми же по отношению и к верованиям. И теперь еще в праздничные дни крестьянка надевает парчевую душегрейку на шелковый сарафан, украшает голову повязкой унизанной жемчугом, на шею нацепляет прабабушкины жемчужные нитки, а в уши вдевает жемчужные серьги. Женщина-пудожанка сохранила и древние верования подобно тому, как она сохранила свой древний костюм и в настоящее время является пo-преимуществу носительницей прежнего культа. Этим и объясняется, почему большинство сведений о верованиях мы слышали от крестьянок. Мужское население уезда мало их умело передать нам.

Религиозные верования Пудожских крестьян, взятые в общих чертах, мало чем отличаются от верований большинства населения великорусского племени. Оригинальных, характерных фактов – мы здесь не встретим. Те же великорусские домовые населяют дома, тот же водяной живет в глубине озер, тот же леший пугает и заводит путника в дремучих пудожских лесах. Мало оригинального имеют в себе и представления о молнии; затемнилось, как это мы видим почти повсюду, воззрение на светила. Бедно и как-то невидно празднуется тут Иванова ночь; в иных местах на Иванову ночь не происходит никакого праздника и т. д. Одним словом, повторяю, эти верования, взятые в общих чертах , мало дадут нам новых данных, – данных, которые обогатили бы наши сведения о верованиях великоруссов.

Но и тут по некоторым остаткам мы увидим, что это лишь обломки некогда развитых религиозных представлений, узнаем в них остатки прежнего развитого культа. Эти робкие переживания сохранились в народе так долго, устояли лучше других в общей ломке, не поддались напору могучей волны новых идей – главным образом потому, что они принаровлены к быту пудожанина, относятся к тем божествам и святым, которые явились населяющими и правящими в той природе, среди которой приходилось преимущественно жить крестьянину этого уезда, бороться для охранения собственной жизни.

Естественно, что и в древние времена культ именно этих святых и божеств должен был более всего развиться, запечатлеться в умах пудожан и, раз запечатлевшись, устоять, сохраниться все-таки цельнее, чем другие религиозные воззрения, не имеющие такой связи с природой и с главными средствами существования пудожанина.

Пудожский уезд, по крайней мере в северной и северовосточной частях своих, покрыт лесом, выросшим преимущественно на болотистых низинах и отчасти по вершинам и склонам гор, песчаная почва которых благоприятствует развитию хвойных деревьев. Среди этих дремучих лесов, растянувшихся подчас на десятки и сотни верст, раскинуты, словно зеркала, озера, разнящиеся, как размерами, так и глубиной. По берегам более или менее значительных озер стоят деревни, окаймляющие их словно изгороди.

Если не большинство, то многие из этих деревень (как и урочищ, лежащих на всем протяжении уезда) сохранили несомненно финские имена, как напр.: Кулна-волок, Конза-наволок и т. д. В именах рек и озер, мы также встречаем явные следы финского языка, напр. Водл-озеро с рекой Водла, река Шала, Cap-озеро, Тяг-озеро и т. п.

В иных местах и самые местные жители помнят, хотя и смутно, свое финское происхождение; так напр. на Водлозере они сами говорят, что одни деревни происходят от Шведов (шведами называют здесь финляндцев), другие от Чуди, а некоторые были заселены беглецами, «ворами и разбойниками» русскими, и положили тем основание русской колонизации. Жители дер. Гость-Наволок происходят, по словам крестьян, от купцов, гостей, которые приходили торговать сюда и впоследствии остались здесь жить. Другие деревни имеют чисто русское происхождение. К таким относится большинство деревень и поселков, лежащих по берегам Купецкого озера, так наприм.: дер. Авдеевская, Алексеевская, Воробьевка и т. п.

Интересно то, что даже для человека, не занимающегося антропологией, бросается в глаза, что в большинстве селений, носящих финские имена, тип населения носит явные признаки финской расы (так напр., редкость бороды, небольшой рост, белокурость и т. д.) и наоборот в тех деревнях, которые носят русские названия, тип у жителей совершенно другой. Это по преимуществу люди высокого роста, с густой бородой, цвет волос преимущественно темно-русый или черный. Особенно бросается это в глаза, когда направляешься к Купецкому озеру.

Не доезжая 15 верст до последнего, вы проезжаете Сарозеро с деревней того же имени. Если б не русский язык, которым говорят сарозеры, можно было бы их принять за несомненных финнов, приезжаете в дер. Авдеевскую и вы чувствуете себя в другой местности. Тип крестьян похож в общем на тип жителей беломорского побережья.

Загнанный в свои леса и дебри пудожанин поддерживает свое существование рыболовством, хлебопашеством и скотоводством. Значение двух первых из этих занятий колеблется по местностям. В иных местах главное занятие крестьянина рыболовство, и хлебопашество отходит до известной степени на второй план; в других, наоборот, хлебопашество является главным занятием, и рыболовство имеет лишь субсидиарное значение. Что всегда идет параллельно – это хлебопашество и скотоводство.

Где более развито хлебопашество, там развивается и скотоводство. Это и понятно: земля у пудожанина очень плоха, она даже при хорошем удобрении не может обеспечить крестьянина на год, а без удобрения почти ничего не дает. Этой неплодородностью и объясняется необходимость иметь больше скота, чтобы как никак, а обрабатывать землю. Неплодородностью земли объясняется также необходимость обращаться к так называемому лядинному, подсечному хозяйству, которое, доставляя местным жителям много трудов и лишений, которые являются подчас невыносимыми даже для привыкшего ко многим невзгодам пудожанина, дает ему все-таки возможность обеспечить себя хлебом на круглый год.

Итак, борьба с лесом, с бурными озерами поглощает главным образом деятельность крестьянина.

Неудивительно поэтому, что из разрушившихся верований наиболее уцелели те, которые стоят в связи с лесом, с озерами и со скотоводством, как главным подспорьем в хозяйстве крестьянина.

Начну с описания верований, связанных с лесом; верования эти наиболее цельно сохранились до сих пор, так как все-таки подсечное хозяйство встречается в разных степенях на всем протяжении уезда.

Лесовик, обитатель леса, представляется не одинаково. Обыкновенно, впрочем, он представляется ростом с дерево, является людям то в виде военного, то в виде плохо одетого старика. У лесовика свои собачки, маленькие, пестрые, которых, однако, увидеть не легко. В народном представлении он является то добрым, то злым. То он заводит людей в чащах, держа их у себя по несколько дней, то наоборот оказывает заблудившимся благодеяния. Повстречаться с лесовиковой свадьбой обыкновенно считается опасным. Так, рассказывают в Авдеевской, что один мужик, повстречав лесовикову свадьбу, сделался, по выражению крестьян, «глупеньким»… «Целый вечер, прости Господи, просмеялись над ним, передавала рассказчица: говорит, Бог знает что: Я в окошко пойду, да на Вытегру попаду». Но по мнению других, «лесовик праведный, так без причины не подшутит». И если кто будет иметь несчастье повстречаться с его свадьбой, того он оборонит. Вот рассказ одной крестьянки о том, как девушка повстречала лесовикову свадьбу, поехав в лес.

«Едет их много, много, как люди точно, только что почернее наших будут. Старик один соскочил и отвел ея лошадь в сторону. Так и держал все – а они ехали. Кто помоложе из них зашучивал даже с девушкой-то, – теребят ее. А как проехали все, вывел старик ея лошадь на дорогу и уехал сам». Вот это то представление о лесовике, как о существе благодетельном, получает полное развитие и ясность в представлении о лесном царе. Лесной царь – есть глава и управитель лесом; он с своей женой, лесной царицей, правит в своем царстве и ему повинуются все остальные духи (лесовики, боровики, моховики.[258]Деятельность этих божеств почти тождественна; представления о них у крестьян обыкновенно смешиваются, разнятся друг от друга лишь ростом: лесовики самые большие, моховики самые маленькие. Этот лесной царь является по существу своему добрым, но согрешивших по отношению к нему он карает. Его, однако, можно смягчить просьбами и жертвами.

Вот что передавала одна баба из собственной жизни (Купецкое оз.): в жаркий летний день, утомившись в лесу от работы по приготовлению места для лядины, эта баба выкупалась в лесном прудике, от чего она скоро заболела. За помощью она обращалась и к местному фельдшеру и к знахарке; но ни лекарства, даваемые фельдшером, ни тайные слова, произносимые знахаркой, нисколько ей не помогали. Знахарка, наконец, убедила больную идти к прудику, где последняя выкупалась, «прощаться» т. е. просить прощения. Придя к прудику, знахарка велела рассказчице повторить громко за нею следующие слова: «Царь лесовый и царица лесовая и лесовые малые детушки, простите меня в чем я согрешила». Она повторила эти слова три раза и после каждого раза они клали по земному поклону. После третьего раза послышался около них шум, словно выстрел. Обе вернулись домой. Знахарка стала лечить больную и в скором времени ей удалось вылечить ее.

Это лишь частный случай. Но рассказчица не представляла исключения из общего уровня баб и мужиков. Очень часто, если кто захворает в лесу, то, приписывая болезнь лесовику, больная отправляется в лес. Она несет яйцо и, став на перекрестке, кладет яйцо на левую руку и в лесу произносит следующую молитву:[259]Считаю долгом отметить, что упомянутое обращение к лесовику самими крестьянами называется молитвой. Дело в том, что население в обращении своем к духам, населяющим природу, делает резкое различие между молитвой и заговором, который называется просто «слова». Последний имеет обязательную силу: заговор, произнесенный без ошибок, обязывает к совершению или несовершению известных действий духа, к которому заговор относится. Молитва имеет лишь просительное значение. К таким относится и воззвание к лесовику. Оно не обязывает лесовика ничем: он волен или неволен исполнить просьбу просителя. Этого отделения заговора от молитвы, установленного самими крестьянами, я буду придерживаться и в дальнейшем изложении.

«Кто этому месту житель, кто настоятель, кто содержавец – тот дар возмите, а меня простите во всех грехах и во всех винах, сделайте здраву и здорову, чтобы никакое место не шумело, не болело». Яйцо оставляется на перекрестке. Если лесовик услышит эту мольбу – болезнь пройдет.

Но будучи по существу добрым, этот лесной царь наносит не мало вреда местным жителям, похищая у них скот, либо сам для себя, либо насылая дикого медведя на стадо. Иногда поручение похитить скотину у мужика лесной царь передает одному из подчиненных ему духов. Взяв к себе скотину, он, однако, поддается известным просьбам потерпевших и иногда возвращает взятое им. Для этого нужно рано утром на заре пойти к лесу и на перекрестке принести жертву, о которой я скажу ниже, для того чтобы лесовой царь вернул похищенную у крестьянина скотину. Хотя, по убеждению населения, идти к лесу с этой целью тяжкий грех, хотя ему и становится страшно при принесении такой жертвы, так как лесной царь не всегда является милостивым к просителю, тем не менее редкий крестьянин, из неутративших еще прадедовские верования, способен противостоять искушению. Скотина ему слишком дорога, слишком большое подспорье в его хозяйстве, требующем от него так много хлопот и жертв, чтобы не решиться совершить ради нахождения ее и грех, чтобы не побороть свой страх, который он испытывает, подходя к лесу, с целью жертвоприношения лесному царю.

Понятие о лесном царе очень часто смешивается с понятием о простом лесовике; вот почему в тех местах, где место лесного царя занимает лесовик – жертвоприношение совершается этому последнему. Во всяком случае этот вид отношения крестьян к лесовику или лесному царю заслуживает внимания оттого, что это один из редких остатков, прежде, быть может, и более развитого культа.

Да и в настоящее время, когда христианство заставило побледнеть прежние представления о духах, населяющих лесную чащу, крестьянин все-таки относится к лесовику с прежним суеверным страхом своих отдаленных предков: это жертвоприношение не является, так сказать, симпатическим средством, способствующим нахождению скотины, обрядом, перешедшим от далеких времен, значение которого не вполне ясно крестьянину. Напротив того, он верует в действие этой жертвы так же сильно, так же убежденно, как веровали его, быть может, непросвещенные христианством предки.

Как не могуществен лесной царь или лесовик, но против козней его существуют средства, которыми можно его сделать бессильным. Это особый заговор. Каждый хороший пастух знает его. И одно из условий, которое предъявляют крестьяне при найме пастуха – это знание заговора. Когда около Николина дня отпускают скот на пастбище, пастух три раза обходит скот с заговором. Этот заговор называется «отпуском».

Если он неграмотен, то достаточно молча обойти с отпуском стадо. После этого зверь не тронет скота. Приведу заговор, который нам удалось достать в уезде: «Выйду в чистое поле, в широко раздолье, обойду около широкаго двора и обнесу свой приданный образ и свою зажженную свечу восковую около своего широкаго двора, около своей милой береженной скотинушки, около любимых конюшек, около своих дойных коровушек, около своих маленьких овечушек, чтобы черные медведи и серые волки, злыя россомахи, чтобы они на мою милую боженую скотинушку, чтобы они глазом не глядели и ухом не слышали, вонью не воняли, носом не слышали; около моей скотинушки будь огненна река и каменна стена и железный тын и Миколин замок, чтобы эта скотинушка была бы цела и сохранна, а вы, черные медведи и серые волки и злыя россомахи, идите к синему морю, у синяго моря бейте и копайте черный сонотливый пень и черную глиную колоду и отныне бы и до веку и от веку и до повеку. Аминь».

Другой заговор, оказывающий то же действие, гласит так: «Стану я, раб Божий, благословясь, выйду я, перекрестясь, из избы дверьми, из сеней воротами, в чистое поле, принимая милый скот, крестьянский живот, на свои на белыя руки и пойду около своего скоту и около своего стада и за тот ли железный тын, замкну тридевять замками, тридевять ключами и снесу эти ключи Пречистой Божией Матушке. – Пречистая Божия Матушка, Пресвятая Богородица, закрой своей ризой нетленною мой милый скот и крестьянский живот от зверя широколапаго и кажись мой милый скот, крестьянский живот, дубьем-колодьем и серым каменьем, и как народ сходится, собирается в одну Божию Апостольскую Церковь, так солнце пойди на запад, как весь милый скот и крестьянский живот, сходись, собирайся к своему двору и кто буде завидовать, осужать переговаривать, и тому лесы считать и с лес хвоя вырубать и в море воду вынимать и около моря песок вызубать».

Позволю себе привести еще один вид заговора скота, доставленный мне учителем Водлозерского училища, при Ильинском погосте, М.С. Стратонниковым, и найденный им у Водлозеров. Это старинная рукопись, находящаяся в большом употреблении у местных жителей. Заговор носит на себе несомненные следы раскольничьего влияния. Привожу заговор буквально: слова, которые за ветхостью рукописи нельзя было разобрать, отмечены точками.

«Во имя Отца и Сына и Свягаго Духа. Аминь. Стану я, раб Божий, пастырь (имя рек) благословясь, пойду перекрестясь, отцом своим прощен и матерью благословен, выду на белый свет, стану на мать сырую землю на восток лицем и на запад хребтом, помолюсь я, раб Божий пастырь (имя рек), Господу Богу Саваофу Исусу Христу Сыну Божию и Приснодевы Марии, Иоанну Предтечу Крестителю Христову, Михаилу Архангелу, грозному воеводе небесных сил, Петру и Павлу, верховным апостолам, и святому Николаю Чудотворцу, преподобным отцам Зосиме и Савватию, соловецким чудотворцам, и святому великому мученику Георгию храброму и святому священномученику Власию, епископу Севастинскому и всем небесным силам со умилением припадаю молюся Вам, Господи, пособите и помогите и благословите и на путь спроводите меня, раба Божия пастыря (имя рек), с моим милым скотом, с крестьянским животом, с коровьим стадом почти… во все теплое лето и до белое снегу, закройте и защитите и заградите и закрепите святыми своими божественными ризами ходячи волови по скотине посеку по тропам и поухожам моим меня, раба Божия пастыря (имя рек), и мой милый скот крестьянской живот, коров и быков, кладенных и не кладенных … и малых и подтелков комолых и рогатых, домокормленых и новоприведенных, белых и черных, бурых и красных, и пестрых и всякую разношерстную скотину, от чернаго звиря и от бураго звиря широколапаго мидведя, от опрокидня от пакостнаго от перехожалаго от волка и от волчицы рыскучей и от всякой змии скорпии и от всякаго злого и лихого человека пытощика и порченника, от пострелу … и поветрия и от всякаго … силы дьявольскаго нечистаго духа от … тущаго от постигающаго … видящаго от пола от старца от мужа от жены от парня от девки от черноволоса от беловолоса от всякаго разнаго чина людей и от всякаго дьявольскаго нечистаго духа, и закреплю я, раб Божий … (имя рек), и заговорю свое вышеписанное коровье стадо, сколь крепко и твердо основание земное и ничто с места двинути не может и коль крепко гроб Господень на воздусе во святом граде Иеросалиме и сколь крепок и жесток синий камень в окияне море не крошится и не колется и не родится и не котится и не родится и столь крепок и жесток сей мой буде вышеписанный заговор кругом моего вышеписаннаго коровья стада век по веку. Аминь, аминь, аминем заключается, о пречистая госпоже Богородице Мати Христова, как заграждала закрывала сына своего господа Исуса Христа в граде Вифлиеме Иудейстем от Ироды … безбожнаго и так закрой и защите и загради и закрепи Святой Своей ризою нетленною меня, раба Божия пастыря (имя рек), и мой милый скот, крестьянский живот, любимое мое коровье стадо коров и быков и нетелей и малых подтелков, комолых и рогатых кладенных и не кладенных, домокормленных и недомокормленных и новоприведенных, бурых и красных и пестрых и всякую … ходячи в мире и по скотам и тропам и по ухожам моим от чернаго звиря от белаго звиря широколапаго мидведя … пакостника переходня и от волка и от волчицы рыскучей и от всякой змии скорпии и от всякаго злаго и лихаго человека … и от всякаго дьявольскаго нечистаго духа … по веку Аминь Аминем залечуся … О пречистый царь Господи, сошли, Господи, с небес святаго пророка Божия Илию на огненной колеснице с громом и молниею и со стрелою кременною, чтобы жгло и ранило и стрелою отстреливало из моей поскотины, и от моего вышеписаннаго коровья стада черным и дивным и разным разношерстным зверям и мидведям моего вышеписаннаго коровья стада век по веку не видать. Аминь, Аминь Аминем заключается. О пресвятый царь Господи, нашли, Господи, злых лютых тридевять мяеденских кобелей – с вострыми ногтями с железными зубами чтоб прогоняли … от скотины и осеку от моего … коровья стадо старожили … и разных разносильных и разношерстных зверей и мидведей … синем море на дикой лес тамо … зеленую ту реку … болотную воду сломайте и ворочайте пенье … и дикое каменье, а у меня, раба Божия пастыря имя рек, в моей поскотине и осеку нет вам килатую кидяры век по веку акажись мой милый скот … вышеписанное мое коровье стадо в моей поскотине и осеку по тропам и по урожам моим черным и диким и различным зверям и мидведям … лесом, при горе горой, при камени каменем, при траве травой, при воде водой, при грязи грязь век … Аминь Аминь Аминем заключается. Собирайся, мил народ православный, к звону колокольному к пенью церковному, к отцу духовному и как собираются Муравьевы дети со все четыре стороны к всякой ночи к Царю своему Муравью, служат ему и слушают его всегда, и как летаются медовые пчелы по гнездам своим и к детям ко всякой ночи и гнезд своих не забывают и детей своих не покидают и как стекаются … источники со всей святой русской земли в одно синее море и так бы мой вышеписанный скот любимый мое коровье стадо … меня раба Божия пастыря имя рек шли-б … и в одно место стекалися … и на трусья … из лесов, из мхов, из болот и рек, из ручьев … черных грязей … вковце в ветх в переходное месяца и в меженные дни и во всякое время шли-б дружка от дружку не останаваючись безопасно … ко всякой ночи к домам, к хозяевым и к деткам своим, век по веку аминь, аминь, аминем заключается. Да будет на меня, раба Божия пастыря имя рек, и на мой милый скот, крестьянский живот, любимое мое коровье стадо какой злой и лихой человек подумает зло лихо … или какое врождевное и у того бы порченника … язык воротило, жилы со лба спрыгнули б и подколенное жилье рвало, чтобы ему супостату порченнику и пытащику в день покоя а в ночь усыпу не было и до смертного его часу буди, Господи, во веки веков аминь, аминь, аминьем заключается, о пресвятый Господи … с умилением припадаю … постави, Господи, меня раба Божия пастыря имя рек, и около моей поскотине и около моего милаго вышеписаннаго коровья стада и коров и быков и нетелей и малых подтелков, комолых и рогатых и домокормленных и новоприведенных, белых, черных, бурых и красных и пестрых и околь всякой разношерстной скотины и около всего моего вышеписаннаго закрепною … вору … постави еси стену каменную глубиною три сажени в землю а вышиною до небеси а кругом стены завали, Господи, землею матерью а кругом валу землянаго проведи, Господи, реку огненную глубиною … и повели, Господи, те вышеписанныя … и стену каменную и замкнуть заложить стену … Петру златыми его ключами да нести … ключи к самому Господу Исусу Христу Сыну Божию на престол, под святую его нетленную одежду и как сего замки … люди не видят в моей поскотине и осеку моего вышеписаннаго коровья стада черным …

Этот обычай обходить скотину с отпуском очень распространен среди крестьян Олон. губ., не только Пудожского, но и других уездов. Так, в уезде Вытегорском, по словам В. Реброва,[260]«Олонецкий Сборн.», вып. 1886 г. пастухи покупают отпуск и тщательно хранят его, чтобы чужие руки не коснулись этой рукописи: вследствие такого прикосновения отпуск может потерять свою силу. Они прячут его либо в своей свирели, либо в фуражке, либо в глубине дремучего леса, вместе с шерстью от каждой головы пасомого ими скота.

Само чтение этого отпуска сопровождается еще лишним обрядом: скот окропляют водой, взятой из трех ключей. Если пастух безграмотен, то в Вытегорском уезде приглашается для этого грамотный, который и обходит стадо, читая заговор, и окропляет скот. «По прочтении молитвы[261]В. Ребров не делает различия между заговором и молитвой. и окроплении стада, пастух принимает остатки воды и рукопись от чтеца и в свою очередь тоже кропит его водою, боясь, чтобы он чего-либо не похитил из молитвы, удаляется в лес и там прячет принадлежащую ему молитву, где вздумается; остатки же воды или выпивает, или же изливает на землю под камень».

Этих интересных подробностей мне не удалось узнать в Пудожском уезде. И обычай окропления скота водой, взятой из трех ключей, и боязнь, что чтец, не окропленный той же водой, как и обойденный им скот, может похитить часть силы молитвы, дышат такой отдаленной эпохой, такими свежими воспоминаниями того времени, когда вода считалась священной, что как-то невольно переносишься в гораздо более отдаленные от нас времена; эти обряды рисуют случайно сохранившееся переживание очень далекого от нас быта и я поэтому позволил себе подробнее остановиться на них.

В Пудожском уезде, в некоторых его частях, по крайней мере, соблюдаются при обходе скота следующие обряды: в тех местностях, где читается первый из приведенных мною заговоров, наблюдаются при обходе скота следующие формальности: скот загоняют во двор или в загородку и с иконой и зажженной восковой свечой в руках обходят скот по солнцу 3 раза. Затем из свечи делают три шарика и, по прочтении заговора, приклеивают из-за ворот, затем бросают.

Там, где употребителен второй заговор, пастух также делает три шарика из воска и приклеивает их к иконе; за иконой же хранится и отпуск. В иных случаях каждая домохозяйка делает это для себя и своего скота. В шарики закатывается подчас немного шерсти, срезанной от каждой выгоняемой на пастьбу коровы. Эти восковые шарики домохозяйки хранят за иконами и, по окончании пастьбы, спускают либо в реку, либо в озеро. Там, где шарики катает сам пастух, спускание шариков в воду производится им самим по окончании пастьбы.

Когда читают третий вид заговора, то, по словам рукописи, следует при прочтении отпуска «взять от всякой скотины из уха серы в чистый воск закатать да ключ с замком, да с муравейника земли, с которой четыре дороги, и около скота … да кругом обойти… трижды по солнцу на все на то наговаривать трижды; воску положить на обе стороны ворот, ключ на сторону: на другую – замок, на обе стороны ворот земли положить: на сторону ворот; на другую ножик (конец рукописи испорчен).

Хотя в этих обрядах мы и не видим тех архаизмов, как в обрядах, употребляемых в Вытегорском уезде, так как здесь влияние христианства по-видимому отразилось сильнее на изменении суеверных обрядов населения, тем не менее и здесь мы замечаем также остаток мышления первобытного человека: вера в то, что собранная часть шерсти, закатанная в шарики из воска и сберегаемая за иконой, спасет все стадо, что отданная под непосредственное покровительство иконы pars pro toto, что шарики и шерсть, сберегаемые и от дурного глаза и влияния злого человека самой иконой сохраняет достояние крестьянина, – дышит таким архаизмом, такой далекой эпохой, что как-то странно встретить его среди сравнительно развитого населения Пудожского уезда.

Как отдаленное воспоминание культа воды, сохранился обряд бросания этих шариков, по окончании пастьбы, в воду. Это может быть, впрочем, объяснено двумя способами: либо как вещь священную, лежавшую за иконами, шарик нельзя выбросить просто на улицу и во двор, где его могут попирать ногами; либо эти шарики являются предметом, с которым связано какое-то суеверное представление. Взгляд, что вещь священную нужно уничтожить либо посредством огня, либо воды, либо погребения в землю, одним словом, при помощи так назыв. «чистых стихий», как известно, очень распространен в народе. Известно, что, например, испортившиеся иконы не бросают, а либо сжигают, либо погребают, либо спускают в воду.

Об обычае спускать старую ненужную икону упоминают и древние писатели о России. В самой Москве этот обычай сохранился до последнего времени. Тоже делают с просфорой, высохшей и неудобосъедаемой: ее даже в Москве до последнего времени бросали в колодцы. Подобно тому, как во всех этих обрядах сохранилось, как переживание, темное воспоминание о воде, которая наиболее достойна принять священный предмет, так, быть может, это же воззрение лежит в основании обряда бросанья упомянутых восковых шариков в озеро.

Быть может, и другое соображение обусловливает вышеупомянутый обряд: известно по народным повериям, что для того, чтобы «испортить», погубить человека или животное, нужно, чтобы желающий погубить имел в своих руках кусок одежды обрекаемой на погибель жертвы, или вообще что-нибудь, что составляло-бы необходимую принадлежность данной личности или животного. Естественно, что человек, находящийся на низкой степени развития, боится, что, если шерсть животного или кусок одежды или часть волос кого-либо, порчи которого он не желает, попадется в руки человека, могущего «навести порчу», что таким образом все его достояние, самое дорогое из всего его имущества, даже, он сам, может подвергнуться опасности быть испорченным. Отсюда и обычай сжигать или бросать в воду, напр. срезанные волосы, ногти и т. д.

Будучи брошены в воду, они затериваются и для колдуна, для человека злого нет возможности получить их. Этим, быть может, также объяснен обычай бросать шарики с шерстью от коров в воду, чтобы никто не мог их найти и заклятиями и заговорами над ними, причинить вред находящемуся в доме скоту.

Как-бы то ни было, но ни молитва, которой начинается «отпуск», ни такие предосторожности, как положение отпуска и шариков за иконы, не считаются жителями Пудожского уезда достаточными, чтобы «оберечь» свой скот от лесовика или лесного царя. Маленькая упущенная формальность, случайно неверно произнесенное слово может уничтожить всю силу заговора, и лесной царь, гневаясь на лиц, желавших силой заговора и обрядов ограничить его власть над скотом, нашлет намеренно больше диких зверей на стадо и большее количество коров заведет в глубину леса, к себе. Поэтому-то лучше дружить с лесным божеством. Благодаря этому пастухи предпочитают заключать договор с лесовиком, по которому ему предоставляется право взять к себе известную часть скота (обыкновенно, впрочем, не больше одной, двух коров).

За это лесовик обязан оберегать стадо. Этот договор с лесовиком считается очень греховным, но и на него соглашаются крестьяне, лишь бы их стадо оставалось целым. Договор заключается при посредстве строго определенной формулы – заговора, из которого нельзя выкидывать ни слова.

Действительно не все пастухи знают как это сделать; а те, которые знают, хранят эту тайну и не всегда решаются говорить об этом односельчанам. Некоторые крестьяне так же знают слова заговора, но боятся рассказывать его. Этим-то страхом сообщить вещь, которая считается столь греховной, и объясняется, что до сих пор этот заговор не проникал в печать; этим же объясняется, что крестьяне, сообщавшие нам об этом договоре с лесовиком, все, поголовно, отзывались незнанием слов заговора, ни за что не соглашались открыть нам слова его.

В виду возможности заключить с лесовиком подобный договор и является существенно необходимым при пропаже скота из стада узнать, пропала-ли она по «шалости» лесовика или была пропавшая скотина ему завещана. Чтобы узнать это, обращаются к лицам, которые, по мнению населения, «знаются с лесовиком», – «есть такие люди», прибавляют обыкновенно при этом.

Эти люди обыкновенно отправляются в лес, становятся не перекрестке и свищут. Лесовик приходит на свист. «Человек, который знается с лесовиком», спрашивает его, что пропавшая скотина была ему завещана или нет. Если она была завещана, то хозяину пропавшей скотины остается лишь примириться со своим горем: ничто не может помочь ему вернуть скотины (корову или лошадь), уведенную лесовиком. Другое дело, когда лесовик похитит у него скотину ему не завещанную.

Потерпевший, узнав от того, «кто с лесовиком знается», что он может вернуть пропавшую скотину, так как она лесовику завещанной не была, совершает то жертвоприношение, о котором я уже говорил выше. Хозяин пропавшей скотины, взяв завернутое в тряпку или бумажку яйцо, отправляется в лес на перекресток и, положив на левую руку яйцо (иногда и ржаные лепешки), произносит следующие слова: «Кто этому месту житель, кто настоятель, кто содержавец, тот возьмите дар, возьмите и домой скотинку спустите, нигде не задержите, не за реками, и не за ручьями, и не за водами»; он оставляет яйцо на перекрестке для лесного царя. Скотина после этого должна найтись.

Таков в общих чертах культ лесного божества. Не останавливаясь на некоторых чертах лесовика, которые мы можем встретить почти во всех местностях, населенных великорусским племенем, отмечу лишь то, что в наиболее развитой форме этот культ является среди жителей, населяющих берега оз. Купецкого и в близлежащих от него деревнях. Этот культ сохранился здесь наиболее цельным не оттого, что леса, окружающие это озеро, более дремучи, чем в остальных частях уезда, не оттого, что городская культура здесь оказала меньшее действие, чем в других деревнях. Напротив того, во многих частях уезда лес заполонил большее пространство земли, более дремучим растянулся он по берегам озер и по кряжам гор. Городская культура более чем в большинстве других частях уезда оказала свое действие. Вернее будет искать причину сохранения культа лесовика в самой жизни крестьянина, поселившегося издревле на Купецком озере.

Главное занятие его хлебопашество; рыболовство уступает ему первенство, так как само Купецкое озеро с прилежащим к нему Тягозером не велики (первое 4–5 в. шир. и приблизительно такой же длины; второе 6–7 вер. длины) и не в состоянии обеспечить жителей рыбой. Хлебопашество, как я уже сказал, требует от местного крестьянина усиленной борьбы с лесом. Проводя почти все лето в лесу, крестьянин невольно сживается с ним. Дело в том, что в виду того, что лядины отстоят иногда верст за 15–20 от деревни, крестьяне, запасшись провизией на неделю, отправляются утром рано в понедельник, пребывают в лесу целую неделю и лишь в субботу вечером возвращаются домой. И так почти все лето.

Неудивительно поэтому, что лес должен был оказать наиболее сильное влияние на воображение крестьянина данной местности, что из духов, населяющих, по верованиям крестьян, землю, – лесовик, как наиболее близкий, должен был пользоваться и наибольшим почетом, что культ его наиболее развился.

Понятно поэтому также, что в иных местах где рыболовство занимает первое место в экономическом быту крестьянина, где ему приходится не столько проводить время в лесу, сколько на волнах озер, что в таких местностях культ лесного духа должен был отойти на второй план.

К таким относятся жители берегов оз. Водлозера. Близость этого последнего, имеющего 60 в. длины и 40 в. шир., изобилующего при этом рыбой, должно было повлиять на занятия местных жителей, которые и являются с давних времен рыболовами, и лишь отчасти хлебопашцами. Поэтому естественно, что культ духа лесного не мог здесь развиться, но зато также естественно, что именно здесь, где большая часть дня крестьянина проходит на озере, которое, как и все озера севера, крайне непостоянно, должен был развиться культ ветра и духа воды. То стоит тишь и лов идет удачно, то вдруг подует северик и рыбы не станет. «Северик подует – из котла рыбку повынет», говорят водлозеры, желая указать зависимость главного источника их дохода от случайных перемен ветра.

Поэтому здесь, на Водлозере, является антропоморфизация ветров, если и не всех, то, по крайней мере, главного и самого опасного для крестьянина – северика. Это старик, и старик суровый. Ветры то помогают, то препятствуют плавающему на озере рыболову. Они едут на тройках и дуют, поднимая то попутный, то встречный ветер. Употребительно у водлозеров заклинание ветра, которое мне не приходилось встречать в других местностях Пудожского уезда. Если ветер попутный, но дует слишком вяло, так что парус не надувается, водлозеры произносят следующее заклинание:

Сивушки-бурушки,

Вещие вороняюшки

Пособите, дружки,

Помогите.

Как моего дедушку слухали,

Как моего батюшку слухали

Послужите и мне

Верою-правдою, силою крепкою.

Если попутный ветер дует слишком сильно, то начинают его просить дуть потише: «Перестань, ишь разгулялся: что ты! потише!» Снимают шапку, просят и, если ветер случайно не ослабеет, грозят ему кулаком и грозно прибавляют: «Говорят тебе перестань! Не смей!»

Но гораздо страшнее для водлозера водяной. В отношениях к божествам воды следует также отличать водяного царя от простого водяного. Этот последний стоит в тех же отношениях к царю водяному, как простой лесовик к лесному царю. Он также подведомствен ему. Но понятие о лесном царе гораздо определеннее, чем представление о царе водяном. Первый господствует над лесом, окружающим селение, водяной же менее определен. То он является главным начальником и управителем озера, которому служат и которого слушаются водяные рек и ручьев, втекающих в это озеро, и водяные мелких озер, сообщающихся посредством рек с большим озером. То в одном озере их оказывается несколько. Нечего и говорить, что понятие о водяном царе подчас смешивается с понятием о простом водяном. Простых водяных часто видают: они выходят на берег, где сидя у воды расчесывают себе волосы. При появлении человека они обыкновенно бросаются в воду.

В общих чертах водяной, царь водяной, в отношении своей деятельности, в отношениях своих к людям мало чем отличается от водяного наших средних губерний. В виду этого, я на нем останавливаться не буду. Отмечу лишь тот факт, что в Водлозере живут, по преданию, два водяных: один у Пречистенского погоста, другой у Ильинского.

Дело в том, что все население, ссевшееся по берегам и островам Водлозера, делится в церковном отношении на два прихода: Пречистенский (ближе к южному берегу озера) и Ильинский в 15 верстах от первого (по озеру), ближе к северному берегу. О построении церквей в том и другом погосте ходят у жителей сказочные предания, впрочем того характера, который очень распространен по всем местностям России. Рассказывают, что Ильинскую церковь хотели прежде построить на другом месте и привезли для этой цели лес на место, предназначенное для постройки церкви. Невидимая сила снесла его на остров; лес снова привезли на место, предназначенное для постройки; но невидимая сил вернула лес снова на тот остров, где он был найден после первого раза. И так несколько раз. После этого жители решили, что сам Бог назначает место, угодное Ему для постройки храма. И церковь во имя Св. Ильи была воздвигнута на том острове, где она стоит до сих пор. Такое же предание, с незначительным лишь вариантом, ходит и о построении церкви в погосте Пречистенском.

Хотя этого рода предания очень распространены в народе, но на этот раз, касаясь положения водлозерских церквей, они останавливают на себе внимание. Дело в том, что тот и другой погост расположены на островах, причем узкий пролив отделяет Пречистенский погост от материка, а Ильинский погост отделяется узким проливом от другого острова. В проливах, по преданию жителей, помещаются водяные.

Впрочем для Пречистенского погоста водяной иногда помещается и в другом проливе, отстоящим от погоста в нескольких верстах и называемого железными воротами. Один водяной называется поэтому пречистенским, а другой – ильинским. Это обстоятельство, именно что местожительство водяных означается около погостов, заставляет думать, что сами церкви построены в местах, на которых в давние времена, быть может, стояли священные рощи, остатки которых сохранились и до сих пор в разных местах Пудожского уезда; о них я буду иметь случай говорить ниже. Как бы то ни было, но на мой взгляд, сближение жилища водяного с местом нахождения церкви едва ли случайное. Вероятнее, во всяком случае, что христианская святыня лишь заменила собой языческую, и освятила своим присутствием место, где прежде, быть может, приносились жертвы языческим божествам; что места, на которых в настоящее время стоят церкви, были прежде языческими святилищами, и вновь прибывшее христианство лишь заменило божество языческое храмом Св. Ильи, изменило, так сказать, предмет, но не место поклонения… Во всяком случае можно предположить, что культ водяного здесь очень древен и, быть может, унаследован русскими от финнов. Постройка же церквей на этих местах тем более вероятна, что, как известно, вообще постройка церквей на всех тех местах и урочищах, с которыми соединялись древние религиозные представления населения – была в большом ходу в древней России, так напр., городище под Москвой в Кунцеве, называемое обыкновенно проклятым местом. Окрестные жители, как известно, и теперь еще питают к этому месту суеверное уважение и бросание в реку венков в семик производится именно против городища, хотя многим деревням приходится для этого идти несколько верст. На этом месте стояла некогда церковь, упраздненная по сведениям И.Е. Забелина в XVII столетии.

В настоящее время, когда оба эти проливы освящены присутствием церквей, место жительство водяных все-таки указывается около них. Ни сила православного креста, ни близость церкви не были в состоянии изгнать, по преданию живущего именно здесь, водяного; он только утратил часть своей силы, но все-таки остался и не убоялся креста. Это может объясняться отчасти консерватизмом народных представлений, отчасти и тем, что по понятиям водлозеров водяной и не особенно злой дух.

Он действительно подчас и утащит человека к себе, но в общем он не зол: мирно сидит он себе в своем проливе и редко без нужды вредит людям. Вид его определяется различно: по одним – он является совсем схожим с человеком; по другим – он похож на человека, лишь, как и лесовик, « почернее наших будет », третьи, наконец, рисуют его снабженным гусиными руками и ногами. Все эти представления сходны в одном – водяной старец. Объяснить то обстоятельство, что в то время как в других известных мне местах каждое озеро находится под управлением одного водяного или водяного царя – на Водлозере их два – я не решаюсь. Но в качестве предположения можно было бы объяснить это следующей причиной. Тут, на Водлозере столкнулись два племени или, быть может, два рода, быть может, еще до заселения края русскими.

За редкими исключениями все деревни на Водлозере носят финские названия, как и само озеро и вытекающая из него река Водла. Нет невероятного, что два племени или два рода, быть может, еще финские столкнулись здесь: одно, шедшее с севера к югу, другое, направляющееся с юга на север; причем каждое из этих племен имело свое святилище: одно в современном Пречистенском погосте, другое в современном Ильинском погосте. Быть может, что рода, из которых один был оттеснен другим дальше на север, или наоборот к югу, перенес свое святилище и обособил свой культ. Не вдаваясь в догадки, укажу лишь на то, что смутное предание о происходившей здесь на Водлозере борьбе сохранилось до сих пор среди водлозеров.

Как я указал уже выше, среди жителей сохранилось довольно ясное воспоминание о своем происхождении: одни называют себя потомками шведов (т. е. финляндцев), другие – русских насельников, третьи – Чуди. Сохранилось на ряду с этим и предание о панах, которые приходили к берегам Водлозера, причем у деревни Козна-наволок происходила большая битва с ними, и некоторые семьи считаются потомками панов; наконец, рассказывают, что один Каргопольский князь, отправившись за данью на Водлозеро из Повенца, приказал для проезда в лодках зимой пропешить лед, но, благодаря непогоде, потонул в озере со всей дружиною.

Как видно из этого у местных жителей лучше, чем во многих местностях России, сохранились воспоминания о прошлой их исторической жизни: в памяти их сохранились не только упомянутые воспоминания о своем происхождении и принадлежности, как данников к Каргопольскому княжению, но даже и воспоминания о сражениях и спорах, бывших в давнее время у жителей разных селений между собою. Эта-то живучесть воспоминаний об историческом прошлом и заставляет с большим доверием относиться к сохранившимся среди водлозеров преданиям о населявшей некогда берега и острова озера – Чуди, с которой предки их вели жестокую борьбу.

До сих пор показывают Кинг-остров, на котором, по преданию, были уничтожены остатки разбитой Чуди, спасшейся на этот остров; тут и легла вся Чудь.[262]Что касается названия Чудь, то позволю себе заметить, в виду сказочного значения, которое ей придается очень часто самим народом, что в данном случае это название племени некогда здесь жившего, быть может, имеет за собой историческое основание. Известно, что кроме названия Эстов Чудью и финских насельников Заволочья – заволоцкой Чудью – этим названием означается еще финское племя Вепсов (Wepsalaiset), населяющих частью Новгородскую губернию, частью Олонецкую, в Вытегорском уезде, на юг от Онежского озера, на истоках реки Ояти. Это и в настоящее время довольно многочисленное племя (около 20 000 душ), быть может, некогда заселяло и весь современный Пудожский уезд и было вытеснено новыми пришельцами, быть может, так же финского или русского происхождения. Этот остров считается священным: он порос лесом и рубить этот лес считалось греховным и опасным, так как, если сама убитая Чудь и не вступится непосредственно за свои права, то она впоследствии так или иначе должна была отомстить оскорбившему ее святыню. Как ни украшено это предание о Чуди поэтическими арабесками, все-таки, за рядом вымыслов, мы можем заметить, что основанием этого рассказа послужило воспоминание о бывшей здесь некогда битве, и вероятно битве с народом мало знакомым с предками современных водлозеров, так как остальные воспоминания о битвах деревни с деревней или союза нескольких деревень с другим подобным же союзом ярко запечатлелись в памяти жителей.

Как бы то ни было оба водяные являются совершенно самостоятельными господами, каждый в своей части озера. Они то дружат друг с другом, то враждуют. В настоящее время оба водяные породнились. Вот как рассказывает об этом предание: у водяного ильинского была дочь; за ней сватались водяной пречистенский и водяной – владелец Кенозера, которое в ту отдаленную эпоху было соединено с Водлозером. Как пречистенский, так и кенозерский водяные часто навещали ильинского. Кенозерский водяной первый посватался и ему отказали. Посватался затем пречистенский водяной, и старик – Ильинский отдал за него свою дочь. Кенозерский рассердился, ушел к себе в озеро и, чтобы никогда не ходить больше в Водлозеро, засыпал большими каменьями дорогу; с тех пор Кенозеро не сообщается больше с Водлозером. Отправляя свою дочь к зятю, к пречистенскому погосту, ильинский водяной дал ей в приданое много золота и драгоценностей и, наконец, целый остров из своих владений послал вместе с дочерью в ее новое жилище. Этот остров лежал прежде недалеко от реки Илексы и, ведомый петухом, прибыл к деревне Большой Кул-Наволок, недалеко от которой он остановился. Вещий петух затем улетел, а остров стоит до сих пор и прозван в память того, что его привез петух, Петуньим островом.

Кстати заметить, что понятие о петухе, как о птице вещей, сохранилось у народа, на протяжении всего Пудожского уезда, довольно ясно. Он, между прочим, помещается в разряд птиц, есть которых грешно.

Что касается жертвоприношений водяному, то мне не удалось открыть их; но не безынтересен тот факт, что водлозеры, проезжая через проливы, в которых живут водяные, отвешивают глубокие поклоны водяному царю, снимая шапку. Большинство проезжает с суеверным страхом и радостно крестится, когда проезд совершился благополучно.

Но указывая и оттеняя, что водяной особенно чтится в тех местах, где жизнь жителя тесно связана с этой стихией, а культ лесовика, там, где подсечное хозяйство является главным подспорьем в жизни крестьянина, я отнюдь не хочу сказать, что культ водяного отсутствует у последней категории крестьян, а культ лесовика у крестьян первой категории. И то, и другое божество чтится повсеместно, но в разных степенях.

Так, на Водлозере, где развит особенно культ водяного, чтится и лесовик. Последнему, так же как и на озере Купецком приносят жертвоприношения в случае пропажи скота. Это понятно: водлозеры также занимаются хлебопашеством в лесах и до последнего времени оно являлось все-таки важным подспорьем в их хозяйстве. За несколько лет жители стали обращаться главным образом к рыболовству. Поэтому культ лесовика не исчез, но он отступил лишь на второй план; культ же водяного занимает первое место в верованиях крестьян, поэтому-то водяной пользуется меньшим почетом у жителей озера Купецкого, чем у водлозеров, и наоборот, водлозеры меньше почитают лесовика, чем обитатели Купецкого озера.

Лучшим подтверждением того, что даже на Купецком озере, где роль водяного низведена до minimum’a – воспоминание о водяном царе все-таки очень сильно, служит следующая молитва, которую читают всякий раз, когда берут воду для лечения ею больного.

«Бережок батюшка, водушка матушка, царь водяной и царица водяная с малыми детьми, с приходящими гостями , благословите воды взять не ради хитрости, не ради мудрости, но ради добра и здоровья рабу Божию». На Водлозере, где культ лесовика стоит сравнительно с озером Купецким очень низко, молитва, которую читают при черпании воды для больного, гласит так:

«Царь земной и царица земная и царь водяной и царь лесной, благословите водушки взять не ради хитрости, не ради мудрости, для добраго здоровья раба Божия». Обе эти молитвы важны, как доказательства того, что в общем божества у всех жителей уезда одинаковы, лишь степень поклонения каждого из них зависит от условий быта. Поэтому, хотя в молитве, читаемой на Купецком озере, и не поминается царь лесной, а в той, которая читается на Водлозере, он поминается, – все-таки культ водяного занимает главное место у водлозеров, а культ лесовика на Купецком озере. Приведенные выше слова молитвы интересны для нас еще тем, что здесь встречается упоминание о земном царе и земной царице. Понятие об этих двух божествах земли, об их деятельности и отношении к людям, у крестьян тех местностей по крайней мере, где эти молитвы записаны, нам не удалось открыть.

По-видимому, в настоящее время эти представления о божествах земли совершенно исчезли из народной памяти и лишь в виде переживания их имена сохранились в молитвах, свидетельствуя о древности их также, как это делают и олицетворения берега и воды, встречающиеся в этой молитве («бережок-батюшка, водушка-матушка»). Что касается этих последних олицетворений, то и они для современного пудожанина утратили истинное свое значение и служат в настоящее время лишь формой, значение которой крестьяне не понимают. Но бесспорно, что в те отдаленные времена, когда культ языческих божеств был еще крепок, эти олицетворения имели для крестьянина свое буквальное значение.

Не останавливаясь более на водяном, перейду теперь к тем божествам и духам, которые связаны с жилищем пудожанина как с его очагом, так и постройками, так или иначе необходимыми ему в его хозяйстве; к этим духам относятся: дворовой, подполянник, запеченник, жихарь, овинянник, хлевный и баенник. Из них четыре первые живут в доме; хлевный – в хлеве, овинянник – в овине, и баенник – в бане. Подробно на этих домашних духах я останавливаться не буду как по малому количеству данных, имеющихся у меня под руками, так и благодаря безынтересности этого культа у пудожан. Все домашние духи, как дворовой (иногда назыв. домовым), подполянник и запечник имеют, как известно, в своем происхождении связь с домашним очагом, но эта связь в настоящее время утратилась и утратилась при том настолько, что мы почти-что лишь по аналогии можем судить, что современные верования в этих домашних духах – не более, как слабые следы древнего поклонения предков. Дворовых поселяют в подполье. Их число бывает равно числу членов семьи; они управляются большаком; есть у них большуха, есть и дети. Дворовые живут, как обыкновенные люди: они едят, пьют, женятся. Одним словом, проводят в своем подполье время так же, как крестьянин в избе. Большак-дворовой, обыкновенно называемый «избенный большак» пользуется в своей подпольной семье таким же объемом власти, как и крестьянский большак: «что он прикажет делать, то и делают».

Дворовой является людям, и вид его описывается либо как обыкновенный человеческий, либо также «почернее» обыкновенных людей. С ним можно вступать и в разговор. Вот, например, рассказ одной крестьянки, деревни Авдеевской: «мужик раз лежит себе ночью. Видит вдруг вошла баба с зыбкою. Повесила зыбку, а сама у печки греться стала: А-а-а! говорит, холодно! а сама зыбку качает. Испугался мужик, взял да и зажег спичку. Она сейчас в дверь и зыбку с собой взяла. Потушил мужик огонь – лежит. Взошел сам-то дворовой – говорит: „жалко тебе избы стало, что-ли? не пустил бабу обогреться“. Он муж ея был, знать. Мужик опять зажег спичку и тот в ход пустился». Этот рассказ, ярко рисующий нам дворового, интересен между прочим тем, что и он и его жена как-бы боятся света, словно они не совсем «чисты» и как духи нечистые от зажигания огня мгновенно удаляются.

Но это представление о дворовых, как о существах не совсем чистых, является лишь обезображением древних верований, обезображением, которое мы нередко встречаем в отношении к домашним духам почти повсеместно в Великороссии, где домовой также чаще представляется злым, чем добрым. Но в других местах Пудожского уезда, как, например, на Кенозере, дворовой является скорее духом светлым, которого боится нечистая сила. Там, как впрочем и во многих местах уезда, при входе в лесную избушку для ночевки считается необходимым произнести следующую молитву, как сами крестьяне называют это обращение к дворовому лесной избы:

«Большачек и большушка, благословите ночевать и постоять раба Божия (имя рек)». Уже то, что при обращении к дворовому употребляют слова «раб Божий», доказывает, что дворовой не считается местным населением в числе, так называемой, «нечистой силы». Кроме того существуют и рассказы, из которых явствует, что он, дворовой, охраняет отдавшихся под его покровительство лиц от вторжения нечистой силы и наоборот отказывает в покровительстве тем, которые упомянутой молитвы не читают.

Приведу для примера один из таких рассказов: «Мужик один вошел в избушку лесную ночевать, да не благословясь. Лежит он себе, а в углу у печки видит стоит себе леший – большой такой, согнулся в избушке, греется: „А-а-а“. Мужик, знать, печку-то не благословясь затопил. Ведь, как никого нет в избушке то, так они и налезут туда, нечисть-то». Из этого рассказа следует, что благословись мужик, т. е. прочитай он упомянутую молитву дворовому, тот оградил бы его от вторжения в избу лешаго, который в местности, где записан этот рассказ, именно Кенозеро, дер. Вершинине, считается в разряде нечистой силы. И так, в данном случае мы видим, хотя и отдаленное воспоминание о дворовом, как о благодетельном духе, покровителе жилища – воспоминание, которое в большинстве местностей уезда окончательно уступило место другому воззрению на дворового, как на духа сурового, на духа не совсем «чистого».

Кстати, отметить при этом известную странность. Между тем как в лесной избушке живет, по-видимому, один дворовой с женой – в избах населенных их столько, сколько членов семьи, хотя крестьянам и неизвестно, умирает ли дворовой по смерти одного из членов семьи.

Объяснения соотношения числа дворовых с числом членов семьи также нет никакого. Вообще в этом представлении царствует какая-то неопределенность, какое-то смешение понятий. Мне кажется, что в виде гипотезы, это соотношение числа дворовых с числом членов семьи, в виду ее неопределенности, могло бы быть объяснено следующим путем: вера в дворовых, как они являются повсюду, произошла, как известно, от верования, что души умерших предков продолжают жить в доме: чем больше предков умерших, тем больше и дворовых; предок, основатель рода и является в таком случае большаком своих, пришедших к нему после смерти потомков.

Таково первоначальное верование и, быть может, впоследствии, когда вера в предков утратилась, явилось необъяснимым для крестьянина произвольное и неодинаковое у всех домохозяев число дворовых и он, стремясь выйти из этого затруднения, определил число дворовых равным числу членов семьи, так что каждый из членов семьи имеет своего покровителя.[263]Не безынтересен следующий факт, сообщенный мне П.М. Богаевским, касающийся собственно Сарапульских Вотяков, но могущий до известной степени подтвердить только что высказанное мною предположение: Когда Вотяки устраивают поминки, они уверены, что покойники их присутствуют на пиршестве; после пиршества Вотяки приглашают их гулять, в баню и т. д. Вовремяпоминальногопиршества каждый из присутствующих живых родственников находится под особым покровительством одного из умерших предков, следовательно, они полагают, что присутствующих родственников-покойников столько, сколько родственников живых принимают участие в пиршестве. Верование, которое может до известной степени осветить верование пудожских крестьян о соотношении числа дворовых с числом членов семьи.

Лишь с течением времени, под влиянием христианства, дворового стали считать силой «нечистой», «черной». Если кто пожелает увидеть дворового – стоит ему лишь надеть хомут на себя, причем этим способом можно узнать о будущем. Вот рассказ одной крестьянки о том, как лицо, ей знакомое, видело дворового. Передаю ее рассказ вкратце. Одна из двух подруг-девушек села в большой угол, между тем как другая влезла на печку и стала смотреть сквозь хомут. Вдруг она увидела двух страшных «черных» мужиков, которые несли гроб: они поставили гроб в большой угол. Это и были дворовые. Девушка так испугалась, что упала с печки. «А та девушка, прибавила рассказчица, что в большом углу сидела, в тот год умерла».

Более интересным является другой способ увидеть дворового: надо спуститься на 3-ю ступень внутренней лестницы, ведущей в хлев, и нагнувшись посмотреть промеж ног. Девушки делают это обыкновенно на святках, чтобы в лице дворового увидеть своего суженого. При помощи этого же способа можно увидеть и подполянника, с которым очень часто смешивают дворового. Он также живет в подполье; их также несколько в доме и подпольная жизнь их ничем не отличается от жизни крестьянской семьи. Это сходство подполянника с дворовым невольно наводит на мысль, не являются ли оба домашние духа тождественными и лишь обозначаемыми разными именами. В рассказах крестьян они часто смешиваются, хотя подполяннику, когда говорят о нем собственно, приписывают больше дурных, чем хороших черт. Он вообще не добр. Как пример смешения дворовых с подполянниками, позволю себе указать, что крестьянка, передававшая о том способе, которым можно видеть дворового , в доказательство правды своих слов привела следующий рассказ: «Мать свою дочь прокляла. Подполянник и затащил ее к себе в подполье. Так она там и замуж выйти успела и стала уж сына женить, да и пришла к матери просить сыта:

«Матушка, говорит, коли хочешь видеть как я живу, сойди три ступени в подполье (именно по лестнице, ведущей в хлев) и гляди промеж ног своих». Ну и увидела их, мать-то. Сидят они все, как наши мужики. Так она и сыта принесла дочке и рубашку».

Средство смотренья с третьей ступени промеж своих ног, чтобы увидеть дворового или подполянника, – обратившееся в настоящее время в простое поверие, быть может, имеет в своем основании связь с глубокой древностью, когда умерших предков хоронили под очагом, под порогами, под полом. Быть может то, что в настоящее время пудожанки проделывают из любопытства увидать своего суженого или узнать знакомый им лишь по рассказам быт подпольных обитателей родительского дома, – их прабабушки-язычницы делали с целью увидеть действительно похороненных здесь прежде своих предков…

К числу домашних духов принадлежат еще: хлевный, жихарь и запеченник. Про этих духов крестьяне немного умеют рассказать. Первый живет в хлеве, отличается своей добротой, помогает содержать хлевы.

Второй – жихарь – злой дух; где в доме он живет, в точности неизвестно, но он опасный для матери сосед: в отсутствии матерей он крадет детей из зыбки, но в присутствии матери он сделать это не решается. Если мать бывает вынуждена уйти из избы, то для предохранения от покушений жихаря украсть ребенка в отсутствие матери, принимаются следующие меры: мать кладет в зыбку ножницы и веретяной камень, а под зыбку, на пол, кладут старый веник. Если принять эти меры предосторожности – жихарь оказывается бессильным. Наконец, запеченник, живущий за печкой, дух веселый, любящий шутить. Пропадет ли у хозяйки ухват, разобьется ли внезапно посуда – все это шутки запеченника.

Наконец, чтобы покончить с домашними духами, скажу еще несколько слов об овиняннике и баеннике. Как известно, во многих местах, даже средних губерний России, наиболее упорно, наиболее живуче сохранился культ духа – покровителя овина, которому даже до настоящего времени приносят в определенные дни жертвоприношения. Но в Пудожском уезде, на основании тех данных, которые нам удалось узнать, культ именно этого духа развит до крайности слабо и лишь бледные отблески древних верований мы встречаем здесь у крестьян. Действительно овин служит жилищем овиняннику, отличающемуся, по мнению крестьян, большим ростом. Крестьяне знают, что овинянник дух добрый, «милосливый». «Он, батюшка, говорят про него крестьяне, чужому не выдаст, только помолиться ему». Ночевать в овине можно совершенно безопасно, если только произнести следующую молитву: «Овинный батюшко, побереги, постереги от всякаго зла, от всякаго супостата раба Божия». И так, на основании этих малочисленных данных можно лишь вывести то, что овинянник принадлежит к числу светлых духов, что он является покровителем своих, если они к нему обращаются с молитвой, защитником их от нечистой силы как и дворовой, в некоторых частях уезда по крайней мере. Больше подробностей об этом духе мне открыть не удалось. Ходит только ряд рассказов о доброте «овиннаго батюшки» «достоверныя истории» о случаях, где эта доброта проявлялась. Позволю себе привести один из таких рассказов: «сошлась раз беседа (местное название для посиделок). А тут как раз старуха перед этим помри. И стали холостые (т. е. молодые люди) дразнить одного парня: явится ему старуха. А он все смеялся. Вышел он с беседы, старуха и пристань к нему. Так он бежать от нея, а она за ним. Взмолился он тут овиняннику. Так он, батюшка, вышел, да со старухой до самых петухов дрался, а парня сберег».

Что касается баенника, или баенного, то это в противоположность овиняннику дух злой, от которого добра ждать нечего. Ночевать в бане никто, даже из самых храбрых пудожан, ни за что не решится. Даже днем страшно идти в баню одному, и женщина или девушка, посланная вперед, чтобы приготовить баню, идет туда с замиранием сердца. В банях не вешают образов и с грудным крестом в нее не входят. Подробностей об этом духе узнать не пришлось, но достоверно то, что он считается «нечистым». Чтобы уяснить себе хоть сколько нибудь значение баенника, позволю себе отметить, что обыкновенно каждая семья имеет свою баню и реже встречаются, что две, три семьи складываются вместе для постройки бани: поэтому каждый баенник является духом, имеющим отношение главным образом лишь к той семье, которой баня принадлежит: он является также, как и упомянутые выше домашние духи – духом семейным, домашним.

Эта обособленность баенников для каждой отдельной семьи является интересной и невольно рождается вопрос: не имеет ли представление о баеннике какой нибудь связи с культом предков, быть может, там похороненных. Вопрос, который я решить не берусь.

Таковы домашние духи пудожан. Как видно культ их почти что изгладился вовсе, оставив за собой лишь бледные следы. Нового он ничего не дает нам: мы не обогатим благодаря этим остаткам, наших сведений о древних верованиях русского народа. Тем не менее, я счел невозможным обойти его молчанием: эти домашние духи все-таки слишком близки пудожанину, слишком тесно связаны с его жизнью, и даже в этом разбитом виде составляют слишком видный отдел в представлениях населения, чтобы не изложить их здесь, хотя бы вкратце, в самых общих чертах.

Материалы по народным верованиям великорусов.[264]Этнографическое обозрение, XXIX–XXX. М., 1896, № 2–3, с. 149–164,183–191. Д.Н.Ушаков

<…> Домовой

Духи, населяющие жилища, в огромном большинстве случаев носят название домового или домового деда; кроме этих в нашем материале встречаются имена: доможил, хозяин, домовик и жена его домовичка, дворный (дворной) или дворовый (дворовой). Два последние названия предпочтительно перед другими употребляются в Калужской губ., причем в одной местности Мещовского уезда название «домовой», употребленное вместо «дворовый», считается оскорбительным. Других названий, известных в Великороссии, как напр, подполянник, запеченник, гуменник и т. п., в нашем материале не встречается.[265]Есть, впрочем, одно неясное упоминание об «овинщике». (27, Вязем. у. Смол. г.). Иногда домовому духу не дается названия, и, не упоминая о нем, крестьяне говорят: «он» или «тот-то»; это, конечно, не характерно именно для домового, так как избегать произнесения имени духа – явление весьма распространенное (и не только в России); но этот обычай в данном случае мешает выяснению вопроса о том, населяло ли первоначально «двор» несколько духов с различным местом жительства (изба, хлев и проч.), которые впоследствии слились в одном «домовом», или, наоборот, различные стороны деятельности одного сберегателя домашнего очага и хозяйства получили в народном представлении каждая своего представителя. Домовой находится в каждом доме, и в каждом доме по одному домовому. Больше одного домового не уживается в одном доме; а сталкиваться двум домовым приходится в том случае, если при переходе дома во владение другого лица новый домовой уже успел вместе с новым хозяином переселиться, а прежний домовой еще не приглашен своим хозяином следовать за ним на новое жилье; домовые разных дворов обыкновенно враждуют между собою, так как им в заботах о своем дворе часто приходится действовать в ущерб соседнему двору (о чем ниже).

Итак в большинстве местностей, откуда мы имеем ответы, известен лишь один дух жилья, которого мы далее и будем называть вообще «домовым».

Что касается в частности Медынского уезда Калужской губернии, где, как сказано выше, наиболее употребительным названием является «дворный» или «дворовый», то в одних местностях уезда дух, носящий это имя, признается тождественным с «домовым», в других же – «домовой» и «дворовый» считаются различными духами: первый живет в доме и имеет, по-видимому, большее отношение к людям, второй живет на «дворе» и ведает скотину. И тот и другой находятся опять-таки в каждом дворе.[266]«Кроме домового, при каждом доме есть дворовой, который ухаживает за всем, находящимся на дворе». Из того же Медынского уезда сообщается между прочим, что дворный находится в «каждом доме, где есть скотина»; к сожалению, в этом именно сообщении ничего не говорится о различии «дворного» от «домового», так что остается неизвестным, существует ли «домовой» в том доме, где нет скотины, между тем как знать это было бы важно для определения различия между «домовым» и «дворовым» и их взаимных отношений.

Своим местопребыванием домовой указывает на преимущественные отношения к скоту: живет на дворе, чаще всего в лошадином хлеве, где любит сидеть на перемете. Но в числе мест его пребывания указываются и строения, имеющие другое назначение в хозяйстве: овин, клуни, рига. На жительство домового в самой избе нет указаний: известно лишь, что иногда он стонет в подполье (избы). Кроме того известно, что при сношениях с домовым обыкновенно даже оставляют избу, напр., в случае его гнева умилостивительную жертву (о чем ниже) ему выносят в сени, – факт, заставляющий видеть в современном духе жилья именно «дворового» духа в более узком смысле термина (т. е. если «двор» понимать не в смысле всей крестьянской усадьбы).

В большинстве случаев домовой одинок или, по крайней мере, о семье его ничего неизвестно. В нашем материале есть только одно косвенное указание в этом роде, где сказано, что домовые «плодятся», и одно вполне ясное, идущее из Смоленской губернии, свидетельство о том, что домовой (там он называется хозяином) женат, что жена его называется домовичкой и что они имеют детей, плач которых иногда можно слышать.

Что касается образов, в которых является домовой, то их можно разделить на два разряда: или домовой имеет вид человека, или вид животного. В первом случае домовой представляется частию «старым-престарым» стариком и притом иногда лохматым, частию же домовой – человек среднего роста, сутуловатый, широкоплечий, коренастый; оброс длинной шерстью (по цвету шерсти: гнедой, вороной, белый или пегий); одет в старый зипун и лапти.[267]Иногда домовой является одетым в непривычный для него костюм, который он получил, очевидно, вполне случайно, а именно – черный фрак, лаковые ботинки и черную шляпу.

Кроме роста обыкновенного человека, домовой может иметь и огромный рост, напр. выше дерева, с сосну ростом.

Помимо образа человека вообще, преимущественно старого, домовой является и именно чаще всего в виде какого-либо известного человека, принадлежащего к той семье, на дворе которой он живет. Так, в нашем материале мы встречаемся или с представлением домового в виде отсутствующего члена семьи (мужчины), или с наиболее распространенным и известным в науке представлением домового в образе хозяина дома, старшего члена семьи, как живущего, так и умершего. Похож на хозяина он цветом волос, одеждой, ростом и может явиться в таком виде самому же хозяину.

Наряду с человеческим видом домовой может принимать образы кошки, собаки, зайца. Насколько естественными являются представления духа, имеющего столь близкое отношение к домашнему очагу, в образе домашних животных, настолько мало понятным представляется упомянутый образ зайца. Надо заметить, что этот последний образ домового является один только раз в нашем материале на всю массу случаев первого рода (т. е. образов домашних животных). Домовой, как кажется, должен был уже утратить в народном представлении характерные черты своей физиономии, чтобы явилась возможность заподозрить домового в зайце, выбежавшем с одного двора и пропавшем на другом дворе, как это было в рассказе, который я здесь имею в виду.[268]«Два брата разделились: один переселился на новое жилище. Вскоре после этого соседи заметили,» что из прежнего дома выскочил заяц, ударился бежать по «порядку» и пропал на новом жилище. Это был, по их мнению, хозяин-домовой. Брат, который остался на старом месте, скоро овдовел и переселился к брату, уже отделенному». Как в человеческом виде домовой имеет волосы одного цвета с хозяином дома, так и цвет шерсти собаки или кошки, в виде которых он является, одинаков с хозяйскими волосами. Может быть, в связи с представлением домового в виде собаки существует поверие о дружбе его с собаками.

Что касается способов увидеть домового, то в нашем материале сообщается следующее. Домового обыкновенно можно видеть через хомут или через хомут и борону, наконец, – с небольшим, но характерным видоизменением первого способа – через хомут, при котором непременно есть гужи: «чтоб вышел крест». Можно также увидеть его на святой неделе, смотря по углам со свечой от светлой заутрени: от этой свечи домовой не может укрыться. Днем домовой не виден. Стараться увидать его вообще не следует, потому что он очень страшен и потому еще, что он не любит любопытных, «гладит» их, обдирая лицо или спину, или, наконец, толкает их в яму, погреб, сталкивает с лестницы, с сеновала и т. п.; поэтому, из боязни рассердить домового, не следует высказывать излишнего любопытства и выходить, напр., из дому на шум, если при этом не лают собаки, друзья домового.

Так или иначе, а увидеть и даже ощупать[269]Каким способом, неизвестно. его все-таки удается; так, каждый хозяин знает своего домового.

Теперь обратимся к занятиям домового и его отношению к дому и семье. Выше уже было упомянуто, что домовой по современным представлениям имеет больше отношения к скотине, чем к людям. Из скотины особой любовью его пользуются лошади. Но у него есть также и нелюбимая скотина, именно, несходная с ним самим по масти.

Любимый скот он чистит, кормит, поит, выбирая для него корм у нелюбимого; любимой лошади он заплетает гриву, которой обыкновенно и не расплетают хозяева, чтоб не прогневить домового. Если он не полюбит какого-либо животного, то может извести его: он гоняет нелюбимых лошадей, так что те оказываются на утро все в мыле, отнимает у них овес, наконец, заваливает их даже в корыто или чан, из которого их с трудом приходится освобождать. Такую, пришедшуюся не ко двору или «не в руку», скотину спешат продать и справляются у домового, какой масти ему нужно; при этом нужно смотреть через хомут, и домовой, говорят, иногда дает ответ с указанием желаемой масти. Кроме своих, так сказать, специальных забот о скоте, домовой не чужд забот о благосостоянии всего дома вообще: охраняет дом, бережет от беды семью и даже посылает ей счастье. Являясь сторожем хозяйского добра, он в случае кражи ходит в дом вора и воет там в переднем углу до тех пор, пока вор не возвратит похищенного. Наконец, в случае пропажи скота, он иногда отправляется на поиски в лес, поля и пригоняет его домой.

Домовой между прочим является и предвестником будущего (обыкновенно будущего несчастья), что делает или по своей собственной инициативе, или же бывает вызван на это. Так, когда он ночью «наваливается» на спящих, то его можно спросить: «к добру или к худу?» и получить тот или другой ответ. Отвечает он или прямо, человеческим голосом, или условно: если ему надо ответить «к добру» – он молчит,[270]Или дышит теплым воздухом на спящего, как мне известно. в противном случае – издает звук «х». Перед бедою, напр., перед покойником, пожаром, он окликает хозяев, плачет и стонет под полом. Самое появление домового в некоторых местностях считается предвестием беды, большею частию смерти; в этом случае он является в виде хозяина, или умершего деда, или хозяйского сына. Знанием домовым будущего можно воспользоваться и следующим образом. Иногда в различных частях жилья вдруг слышится – и слышится всегда только одному лицу – плач ребенка: это плачет дитя домового; в этом случае можно покрыть платком то место, откуда слышится плач (скамью, стол, куст, если дело происходит вне избы), и «домовичка», мать, не находя скрытого ребенка, отвечает на задаваемые ей вопросы, лишь бы открыли ребенка; спрашивать в этом случае можно все, что угодно.

До сих пор домовой являлся у нас более или менее добрым существом, расположенным к людям; но он не всегда добр. В перемене же отношений его к людям виноваты бывают обыкновенно последние. Обидеть его можно, между прочим, божбой, бранными словами, произносимыми за едой и т. п. Обиженный домовой или вымещает свою злобу на скотине[271]Каким образом, указано выше. или чаще, по своему миролюбивому характеру, просто уходит из дому и уходит на беду семье и дому: обитатели дома по его уходе болеют, умирают, на здоровых людей находит уныние, скотина худеет и мрет. Кажется, единственная неприятность, которую он причиняет людям без видимой причины, это то, что он наваливается на них во время сна и душит,[272]Для домового, наваливающегося на спящих, мне известно, между прочим, название «постен». причем принимает вид кошки или лохматого старика.

Так как обида, причиненная домовому, не влечет за собой ничего хорошего, то его стараются всячески ублажать и в случае ссоры – восстановить с ним добрые отношения тем или иным способом. В Медынском у. Калуж. губ. в чистый четверг втыкают на дворе можжевельник, под верею льют святую воду, курят ладоном, – все это домовой очень любит; в Мещовск. у. той же губ. перед масленицей в заговенье ему выносят остатки скоромной пищи и оставляют их под комягой; в Рыльском у. Курской губ. после ужина в «хороших семьях» на столе всегда оставляется на ночь «харч» для домового. Рассерженного домового умилостивляют обыкновенно тем, что отправляются во двор с хлебом-солью. В Ельнинском у. Смоленской губ. это называется «относить относы», причем там названный обряд совершается следующим образом: берут кусок хлеба, посыпанный солью и завернутый в чистую белую тряпку, прошитую красной ниткой, выходят в сени или на улицу (на перекресток) и, положив на что-нибудь хлеб-соль в тряпке, кладут четыре земных поклона на все стороны, читают Отче наш, а также заклинания, призывающие «хозяина» возвратиться в дом и переложить гнев на милость; белая тряпка с красной ниткой, как объясняется, изображает рубаху, жертвуемую домовому; для исполнения этого обряда приглашаются обыкновенно люди, которые «знают» или «шупят»; кроме Отче наш ими читаются еще молитвы к Б. Матери, Миколе, Прасковее-Пятнице, а также к семи сестрицам, к бел-горюч-камню; текстов этих молитв и заклинаний не удалось записать.

Кроме таких просительных средств, в случае, если рассерженный домовой начинает тревожить домочадцев или мучить скотину, прибегают также и к принудительным средствам, обращаются к каким-то другим силам, которые заставляют его смириться. Интересных фактов такого рода можно привести только три: чтобы усмирить домового, хозяин машет по всему двору лутошкой (липовой палкой без коры), или втыкает нож над дверью, или, наконец, его усмиряет бабка с помощью наговоренной воды. В тех же случаях прибегают также к изображению мелом крестов на потолке, притолках и проч., или к служению в доме молебна, окуриванию ладоном скотины, кроплению ее святой водою.

Итак, для благополучия семьи весьма важно иметь домового в доме и сохранять с ним дружественные отношения. Поэтому при перемене жилища хозяева всегда зовут его с собою с хлебом-солью. Приглашение производится в таких выражениях: «иди, хозяин, с нами жить», или: «дворный, дворный, иди со мной», или: «мой домовой, пойдем со мной» и т. п. При этом в некоторых местностях обходят три раза вокруг дома, взяв в руки часть навоза. В Курской губ. при приглашении домового ставят в трубу водку и закуску для домового, или берут первую ковригу хлеба, испеченную в новой избе и, вынесши ее на двор перед полуночью и обратившись к востоку, зовут: «хозяин, пожалуйте ко мне на новоселье!» Хлеб этот вместе с солью ставят на ночь на припечке или на столе в избе; если все это будет тронуто, то, значит, домовой являлся.

Без приглашения домовой не покидает вполне старого дома, и потому ему приходится вступать в спор с вновь пришедшим домовым. Неприглашенный домовой жалобно плачет и нередко мстит как прежнему, уже выехавшему, так и новому хозяину дома. Месть его выразится в том, что он переведет всю скотину на новом месте; новых же хозяев он щиплет по ночам до синяков или швыряет в них, чем попало, наваливается на них, душит у них скот, разбрасывает ночью по избе дрова, растворяет на морозе двери, прячет разные вещи, – словом, старается выжить новых хозяев, чем бы то ни было.

В области поверий об отношениях домового к семье я должен отметить несколько весьма архаических черт, указывающих косвенным образом на происхождение верования в домового или, точнее сказать, подтверждающих наиболее достоверную теорию его происхождения. Мы уже видели, что в трогательных заботах о своем доме домовой доходит до того, что ворует с чужого двора корм для своего скота. Приведу еще факты, указывающие на то, что чужой домовой считается врагом.[273]Ср. Ковалевский. Происх. семьи и собственности, 58 стр. От чужого домового втыкают над воротами чертополох. Домовой чаще тревожит по ночам гостей, чем своих (в этом случае для избавления от него втыкается нож над дверью). – На теснейшую связь домового с семьей указывает также поверие о том, что голос и привычки домового бывают похожи на голос и привычки одного из прапрадедов (особенно любивших хозяйство); напр., если предок любил коров, то и домовой любит рогатый скот. Здесь интересно припомнить название «домовой дед» и поставить его в связи с названием известного белорусского поминального обычая «дзеды».

В заключение изложения материала о домовом приведу еще черту его характера. Являясь духом не злым, он большой шутник и любит попугать, особенно девушек, занятых гаданьем. Кроме того, он является (один лишь раз) даже сластолюбцем и «не стесняется пользоваться чужими (?) женами, на что, впрочем, последние не особенно претендуют». Эта черта является мне непонятной.


Читать далее

Русская демонология. Из этнографических работ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть