Онлайн чтение книги Слава Роду!
Добродельцы

До староверческой деревни на берегу реки Амгунь я добирался от Комсомольска-на-Амуре. Сначала по совершенно музейной узкоколейке, которую, судя по всему, прокладывали ещё колчаковцы, убегая от Чапаева.

Паровоз тоже был из тех, которые отбили чапаевцы у колчаковцев. Кассирша на вокзале предупредила, что билеты у неё остались только в последний вагон.

– СВ? – переспросил я, думая, что она оценит моё высокоградусное чувство юмора.

– Что? – не поняла кассирша.

– В спальный вагон?

– Да, там можно спать. Только надо взять с собой матрас или спальный мешок. У нас все вагоны спальные, умник! Кто где хочет, там и спит, – пробурчала она, выписывая мне билет почерком двоечницы-первоклассницы.

Не знаю, зачем она пугала меня последним вагоном? Вагон у этого поезда был один. Он же последний. В нём ехали простые советские люди. Ехали, не возмущаясь, поскольку за границей никто не был и, как можно по-другому ездить в поезде, никто не знал. Я не помню, были в нём полки или нет. Помню только, что никто не жаловался, наоборот: пили, рассказывали анекдоты и не просто смеялись, гоготали – ехали на стройку века! Кто-то за дублёнками и повышенной зарплатой, кто-то за новой жизнью, кто-то сбегал от правосудия, кто-то наверняка верил в то, что будет строить коллективное светлое будущее.

Наше неустроенное настоящее было настолько не устроено , что любое будущее казалось светлым. Это было чудное время надежд! Вожди величайшего государства в мире умело пользовались нашими надеждами и мечтами, периодически вбрасывая в народ лозунг-замануху, чтобы у «летариев» в очередной раз появилось ощущение, что коммунизм когда-нибудь всё-таки наступит. Словом, в «спальном» вагоне одновагонного поезда, где все спали на своих тюках и баулах, мы, почти счастливые, ехали в почти коммунизм, не веря в него, но из последних сил надеясь: а вдруг и вправду он откуда-то вынырнет после очередного вброса лозунга-протуберанца типа «Все на БАМ!» или «За социализм с человеческим лицом!».

Недавно я узнал, что в наше время среди молодёжи стало больше самоубийств, чем в советское. Сразу вспомнил тот вагон. В нём никому бы не пришла в голову мысль о самоубийстве. Или, как теперь говорят, о суициде. Да и слова такого поганого никто не знал. Впрочем, многих слов мы в то время не знали: инцест, дефолт, секвестр, инвестиция, инновация, инверсия, апгрейд, мониторинг, диверсификация, тюнинг, девальвация, диарея… Может быть, именно эти мусорные слова и приводят людей к депрессии? Попробуйте их громко и многократно произносить друг за другом – настроение мгновенно портится.

Однако вернёмся к воспоминаниям…

Самым напряжённым в том вагоне чувствовал себя я. В горкоме комсомола города Комсомольска-на-Амуре, когда я пришёл отмечать командировку и получать официальное разрешение на поездку в район БАМа – в деревню староверов, – инструктор, которому поручили заниматься мной, очень обеспокоился:

– К староверам? Какого чёрта? Тёмные, отсталые людишки… Дикари! Антисоветчики! Их даже когда призывают в армию, они оружие в руки брать отказываются – бунтуют. От них одни неприятности. Работника обкома не послушались – отказались собраться на политинформацию! Не провели ни одного субботника! Чужих к себе не подпускают. Всех считают нечистью. Вот что религия с людьми делает! Сектанты. Смотри, они ведь и убить могут, если не то ляпнешь! Да-да… У них там не раз наши люди пропадали, даже беглые их сторонятся, охотники и те ихний посёлок стороной обходят. Не представляю, до каких пор мы будем терпеть это безобразие. Уже не раз в центр писали – надо с ними покончить. Но кто-то там наверху каждый раз отписывает – не трогать. Жалко… Мы бы из них быстро сделали советских людей. И в армии по-человечески служить бы начали, и в партию бы вступили, и на субботники маршем ходили.

Спорить с человеком, который считал, что в тайге необходимо проводить субботник, мне не хотелось. Поэтому я ответил, что учту его пожелания, когда буду писать очерк в журнал. Обкомовский «страж совдеповских инструкций» обрадовался тому, что удалось провести со мной правильную подготовку, и выдал все разрешения на проезды и проходы в полузапретные прибамовские зоны.

Однако когда я вышел из последнего вагона одновагонного «спального» поезда в новом комсомольском посёлке на то, что называлось перроном, и подошёл к большой привокзальной луже, я растерялся. Хорошо, что местная комсомольская ячейка оказалась сразу за лужей. Складывалось ощущение, что те, кто строил этот посёлок, пользовались рассказом Гоголя «Миргород» как инструкцией.

В штабе – так называлось главное управление, как будто оно руководило не стройкой, а военными действиями, – до меня вообще никому не было дела. Все были заняты строительством светлого будущего: на стенах – почётные грамоты, телеграммы из центра, по углам переходящие знамёна и кубки… А также карты Сибири, Дальнего Востока с воткнутыми в местах ударных строек красными флажками, как будто в этом штабе отмечали зоны, куда следует загонять волков.

Договориться о том, чтобы меня довезли до староверческой деревни на машине, ни с кем не удалось:

– Не-е… Туда не поедем… Дурные они… Секта! Ещё зарежут.

Я, расстроенный, вышел из штаба и присел на пень на берегу лужи рядом с курящим самокрутку стариканом. Беззубый, но ещё крепкий, похожий на странника – этакий Лев Толстой, созревший к девяноста годам уйти навсегда из дома. Он-то и объяснил, как добраться до Амгуни:

– Недалече… Всего день ходу по тайге!

– Не опасно?

– Чи-и-во?! – удивился старикан.

– К ним идти?

С удивлением, на которое только способно старческое лицо, он поглядел на меня:

– Слышь, ты это… Ты этих оголтелых штабных не слухай. Кто-кто, а правоверные даже муху не тронут без спроса Господа. Когда-то там, да, было не очень… То зона была. Потом нас всех амнистировали. – Старикан задумался ненадолго, словно вспомнил что-то очень конкретное из своего прошлого. – Сильное место! Амгунь разворачивается, обрыв, закат… Вот туда и поселили этих добродельцев. Вон за тем камнем дорога в тайгу уходит, она тебя сама к ним выведет. Только не сворачивай! Так что завтра с утра пораньше вставай.

«Надо ж, какое точное словечко – «добродельцы»!» – отметил я про себя и, как подобает истинному журналисту, записал его в свою записную книжку – пригодится, когда буду писать очерк.