Онлайн чтение книги Сокровища Кряжа Подлунного
Глава седьмая. ВЗРЫВ В МОРЕ

Боба Гарриса — одного из двадцати матросов, составлявших экипаж грязного грузового судна «Ахилл», даже в мыслях никто не посмел бы назвать трусом. Во время памятной для всей команды стоянки в Порт-Саиде разве не Боб одним ударом нокаутировал здоровенного янки — главного заводилу целой компании забияк. И разве не от кулаков Боба мячиками отскакивали прихвостни этого янки, вздумавшие вступиться за своего поверженного предводителя.

А разве забыл кто-нибудь, как в Сингапуре, когда загорелся стоявший рядом с «Ахиллом» голландский танкер. Боб первым бросился в огонь и спас чужое судно от взрыва, а потом три дня угощал товарищей на полученные от голландца монеты.

Помнили здесь и о том, как в Индийском океане свалился за борт десятилетний мальчишка — сын случайного пассажира, и снова Боб первым прыгнул в волны, вытащил ребенка.

А в этот рейс в Батуми команда «Ахилла» вдруг перестала узнавать своего любимца. Был Боб высоким, длинноруким, плечистым парнем с широким, как у большинства негров, добродушным лицом, жесткими курчавыми волосами и большими глазами, в которых постоянно поблескивали лукавые искорки. И вдруг сейчас эти искорки погасли, взгляд сделался отчужденным, хмурым, от этого светло-шоколадное в обычное время лицо Боба стало теперь совсем черным, словно смазанным сажей.

Ничего определенного о причине внезапной перемены в своем настроении не мог бы сказать и сам Боб. Он только чувствовал, что с некоторых пор в его сердце закралась непонятная, непривычная ему тревога. Она тянула за душу, словно зубная боль, и не мог избавиться от нее даже ночами, впервые в жизни проводя их без сна, весельчак и крепыш Боб.

Уже третьи сутки был в пути «Ахилл». И третью ночь не спал на своей подвесной койке в кубрике Боб Гаррис.

Отчаявшись во всех своих попытках отогнать от себя грызущее беспокойство, Боб вышел на палубу.

Стояла тихая южная ночь. Отраженные в воде яркие звезды расцветали в морских волнах сказочными золотыми многолепестковыми цветами. На минуту Боб, зачарованный прелестью этой ночи, забыл о своих тревогах. Он залюбовался зыбкой лунной дорожкой на черной бурлящей воде и даже подумал о том, что никто не вступит на эту дорожку, никто не узнает, куда ведет она.

И сразу же, точно боль от ожога, заглушая все другие мысли, вновь поднялось в сердце забытое на миг беспокойство. Сразу стало холодно и тревожно и уже не казались больше золотыми цветами отраженные в воде звезды, и не манила, не звала никуда призрачная лунная дорожка. Впервые за всю его почти тридцатилетнюю жизнь Бобу было страшно и даже захотелось уйти с этого, вдруг ставшего непонятно пугающим, судна.

Но недаром же вся команда говорила, что Боб смелый и решительный парень. Боб закурил крепчайшую сигару и стал думать, он решил вспомнить, когда же он заболел этим страхом. Вначале у непривыкшего к размышлениям Боба даже заломило в висках, но мало-помалу голова освободилась от боли, мысли становились яснее.

Боб вспомнил: всего лишь три дня назад беззаботный и, как всегда, веселый бродил он по шумным улицам портового городка в обнимку со стройной ясноглазой Суллой. Да, все было как обычно. А вот потом, уже после возвращения на «Ахилл», почувствовал он первые уколы страха. «Как же все-таки это началось?» — безуспешно напрягал свою малотренированную память Боб. И вдруг его словно обожгло. «Ну, как же я мог забыть! — почти воскликнул Боб. — Сулла крепко поцеловала меня на прощание, и я поднялся по трапу. Слева у трапа стоял наш боцман Димитрос Ротос, а справа… справа старший помощник капитана Кицос Ботсос. Он был в плаще, темных очках и фуражке, надвинутой на самые брови…»

— Ну и что же, — спорил сам с собой Боб, — старший помощник у нас уже давно, что же здесь страшного?!

Снова и снова стал он воскрешать в памяти мельчайшие детали встречи со старшим помощником и постепенно вспомнил все.

Помахав Сулле на прощание рукой, он как и подобало настоящему моряку, не держась за поручни, взбежал по узкому качавшемуся трапу. На палубе стояли боцман Ротос и старший помощник капитана Ботсос. Боба удивило то, что обычно крепкий, не признававший никакой другой одежды, кроме легкой рубашки, Ботсос на этот раз был закутан в плащ. Глаза старшего помощника защищали темные очки, отчего лицо казалось темнее и старше, на самые брови была надвинута форменная фуражка.

— Что с вами, господин старший помощник? — участливо спросил Боб. Он уважал всегда веселого не в пример мрачному капитану Франгистосу помощника.

— Проходи, проходи. Боб, — досадливо морщась, ответил Ботсос каким-то чужим, незнакомым голосом.

— И верно, проходи, Боб, — посоветовал боцман, — чего докучать человеку вопросами! Не видишь разве, господин старший помощник болен. У него лихорадка, и глаза болят.

Старший помощник капитана Кицос Ботсос оглянулся на грузчиков, кативших в трюмы «Ахилла» бочки с оливковым маслом, и вдруг засмеялся коротким, булькающим смешком.

— Осторожнее, осторожнее, ребята! Не разбейте бочки. Это дело стоит больших денег.

Теперь Боб готов был поклясться, что почувствовал гнетущее беспокойство именно с этого момента, когда увидел Ботсоса, точнее услышал его изменившийся, должно быть от болезни, голос, и этот булькающий, точно всхлип, смешок. Но как ни напрягал Боб свою мысль, он так и не мог сообразить, что именно встревожило его.

Однако Боб недаром считался упорным парнем. И шаг за шагом двигаясь в глубь своей жизни, он все же воскресил в памяти события, полузабытые, давние, и снова, как в те, теперь уже далекие дни, болью и ужасом сжалось сердце.

…Боб родился вдали от этих мест на берегу широкой реки, медленно несущей свои тяжелые зеленоватые воды мимо крутых, поросших вечнозелеными лесами берегов. На крохотной полянке, между увитых лианами деревьев, вдали от больших дорог, притаились легкие бамбуковые хижины деревушки, где жил Боб.

Впрочем, тогда мальчика звали не Бобом, у него было другое имя — певучее и длинное — Уиллиани. Так называла его курчавая чернолицая мама. Да у мальчика были и мать, и веселый, сильный тоже чернолицый, отец.

Они очень любили маленького Уиллиани и хотя в хижине далеко не всегда имелась мука, но для мальчика все-таки всякий раз находилась и маисовая лепешка, и горсть сладких фиников.

Бедные, но веселые люди обитали в хижинах этой затерянной в джунглях деревушки. С великим трудом раскорчевывая тропический лес, отвоевывали они у деревьев крохотные клочки земли, мотыжили ее, бросали в нее зерна и с надеждой глядели, как зеленеют первые всходы.

Люди жили в постоянном страхе перед голодом, который мог в любой момент обрушиться на деревню, но не теряли бодрости духа. Вечерами, когда в темноте из черных джунглей доносилось рычание зверей и нельзя уже было больше работать в поле, жители селения разжигали на поляне большой костер. Огонь отгонял от деревни темноту и хищников. Под удары барабанов, под стон и свист самодельных дудок начинались танцы и песни у костра, и музыка далеко разносилась над таинственным и враждебным ночным лесом.

Так шло детство Уиллиани. Когда мальчику минуло десятое лето, он впервые увидел белых людей. Они жили не в бамбуковой, а в брезентовой хижине, носили на глазах темные очки и где-то в джунглях, должно быть, имели свои поля, потому что каждое утро с восходом солнца уходили в лес. Только в руках у них были не деревянные мотыги, а насаженные на палки заостренные с двух концов железки — кирки, как они их называли и, наверное, очень дорогие ящики, потому что белые люди никого к ним не подпускали.

Отец, который тоже стал ходить в лес вместе с белыми людьми, говорил, что пришельцы не мотыжат поля, а занимаются совсем никчемным делом: собирают какие-то красноватые камни.

Потом белые люди ушли, но когда миновала пора дождей, опять вернулись в деревню. Вместе с ними появилось много других белых людей. Они привезли невиданные в этих местах машины, которые, как стадо диких слонов, ворвались в лес, и деревья трещали и рушились под напором их широких холодных стальных лбов. А потом по новой дороге в лес шли другие машины, стальными ковшами доставали они из глубокой ямы красные камни и с грохотом сбрасывали их в железные ящики — самосвалы, которые с сердитым фырканьем стадами бегали по новой дороге.

Теперь уже вокруг деревушки не шумел лес. Рядом с бамбуковыми хижинами появились домики, которые можно было, как игрушки, собирать и разбирать. И домиков этих становилось все больше. Возле глубокой ямы откуда машины ковшами черпали красный камень белые люди строили свои каменные хижины, которые были куда выше самых высоких деревьев.

Так прошли еще два лета. Белые люди, которые жили теперь в городке, говорили, что весь красный камень в этой земле и каменные хижины, в которых громче, чем звери в джунглях, рычали машины, и весь городок — все это принадлежит очень богатому человеку по имени Герроу. Никто в селении никогда не видел этого человека. Белые люди рассказывали, что Герроу живет далеко-далеко от этих мест в городе, таком большом, что в нем можно было бы поместить десять тысяч таких городков, как их. Еще говорили, что у Герроу есть сотни ям, где роют красный камень, что золото, которым он владеет, не поместить и в самой просторной хижине. Пастор в церкви, которая появилась теперь в деревне, заставлял людей молиться за здоровье Герроу, который дал неграм работу и спас их от голодной смерти. Вместе со всеми за здоровье далекого господина молился и подросший Уиллиани.

Отец и мать Уиллиани тоже молились за здоровье далекого господина. Теперь и они работали в глубокой яме со стенами из красного камня.

Однажды Уиллиани, проснувшись утром, обнаружил, что отец и мать, должно быть, заторопившись, забыли завтрак, который обычно брали с собой в яму. Мальчик решил отнести им еду. На обратном пути Уиллиани зашел в уцелевший еще на окраине городка лес. Здесь, на берегу реки, была глубокая пещера, в которой часто бывал мальчик со своими приятелями.

Сейчас, направляясь к пещере, Уиллиани заметил, что к ней ведут четко отпечатанные на мокром песке следы недетских ног.

Бесшумно подкравшись к пещере, Уиллиани осторожно заглянул в известную только ему одному узкую трещину в стене.

В пещере стояли двое белых людей. Один был высок ростом и, наверное, являлся начальником, потому что другой белый человек слушал его с почтительным вниманием. Высокий, лица которого Уиллиани не мог разглядеть, так как человек стоял спиной к трещине, говорил негромким, чуть хрипловатым голосом.

— Вы хорошо сработали, Джонни. Шеф будет очень доволен. Это дело стоит больших денег. — Он взглянул на часы и добавил. — Осталось две минуты, и старик Герроу получит здоровый сюрприз, а наш Гюпон сорвет здоровый куш. — Он умолк и засмеялся от удовольствия, коротко, с бульканьем, словно всхлипывая.

Собеседник высокого в ответ громко и раскатисто расхохотался. Они притихли. Мальчику, внимательно смотревшему на этих людей, почему-то стало страшно.

Прошла еще минута, и вдруг качнулась и поднялась к небу земля, взметнулось пламя, и тяжелый раскат грома потряс и лес, и реку, и все вокруг. Налетевший вихрь, как песчинку поднял Уиллиани и швырнул его в воду.

Когда мальчик пришел в себя, над тем местом, где еще несколько минут назад был городок, клубилась прорезаемая вспышками пламени черная пыль.

Так Уиллиани стал сиротой. Глубокую яму, из которой его отец и мать доставали красный камень, заровняла, уничтожила обвалившаяся от взрыва земля. Под ней нашли себе могилу все находившиеся в яме люди.

Много лет прошло с того страшного дня, негритянский мальчик Уиллиани утратил свое имя и превратился в рослого сильного моряка Боба Гаррйса, но все эти годы в самых дальних глубинах его памяти жили звуки голоса и смех человека в пещере, лица которого он так и не видел.

…И вот теперь Боб больше не сомневался, что два дня назад он слышал тот же голос и смех. От этих странных булькающих звуков матросу Бобу стало так же страшно, как и тогда, когда мальчишка Уиллиани случайно подслушал разговор у щели пещеры. Непостижимым было только то, как старший помощник капитана Кицос Ботсос вдруг обрел этот голос и смех.

Но на этот вопрос Боб Гаррис, как он ни напрягал свой ум, так и не мог добиться сколько-нибудь вразумительного ответа. Измученный и усталый больше, чем после самой трудной вахты, вернулся Боб в кубрик.

Он так и не уснул в эту ночь, а утром позвал на корму боцмана Димитроса Ротоса и своего верного друга Ангелоса Рицаса и, усадив их на бухту просмоленного каната, поведал им все свои сомнения.

Выслушав историю Боба, Димитрос — грузный, уже немолодой человек, насквозь пропахший морем, крепким трубочным табаком и машинным маслом, встал и, подойдя вплотную к товарищу, раскатистым басом спросил:

— Да ты часом не пьян. Боб? Ну, чего ты мелешь? Старший помощник — не старший помощник, а какой-то бандит, который взорвал целый городок у тебя на родине!

— Но ведь голос и, главное, смех. Если бы ты знал, как я запомнил этот смех, он ведь у меня вот где сидит! — хлопнул себя Боб по широкой груди.

— До сих пор тебе старший помощник со своим голосом и смехом никого не напоминал, а теперь напомнил. Что же, подменили его, что ли? Нет, брат, или это ты спьяна, или у тебя в голове того, — боцман выразительно покрутил пальцем у виска, — ты лучше, как приедем в Батуми, сходи к доктору, у русских доктора лечат бесплатно.

— Постой, постой дядя Димитрос, — нахмурил густые черные брови Ангелос, — а может, старшего помощника и впрямь подменили тем бандюгой…

Ангелос умолк, сам пораженный неожиданной догадкой. После паузы раздумчиво добавил:

— Сами знаете, ребята, — к русским идем. Тут всякое может случиться…

— О чем это ты, Димитрос? — услышали спорщики властный голос. Они оглянулись. Перед ними стоял капитан и владелец «Ахилла» Франгистос.

Ангелос и Боб инстинктивно попятились назад, а боцман, перемежая свою речь солеными остротами в адрес понурившегося Боба, рассказал капитану о сомнениях и предположениях матросов.

Франгистос, не перебивая, выслушал Димитроса и засмеялся.

— Вот спасибо, старина Димитрос, развеселил ты меня. А я то сегодня проснулся, признаться, не в настроении. Ну, и комик же ты, Боб, — обернулся капитан к матросу, — прямо скажу: артист. Не тот, говоришь, голос и смех у старшего помощника!.. Ха… Ха… Ха… — капитан Франгистос вновь залился смехом.

Потрепав по плечу окончательно растерявшегося Боба и посоветовав ему поменьше пить и непременно подлечиться, капитан Франгистос медленно и величественно удалился. А через несколько минут он постучал в каюту старшего помощника.

Капитан скорее почувствовал, чем услышал, как хозяин каюты подошел к двери. Негромко щелкнул внутренний замок, дверь распахнулась, на пороге стоял старший помощник капитана грузовою судна «Ахилл» Кицос Ботсос. Даже в полутемной какие он не снимал с глаз защищавшие от солнца очки и, словно в ознобе, все время кутался в мягкий шерстяной плащ накидку.

Пропуская Франгистоса вперед, Ботсос совсем неприветливо буркнул:

— Каким ветром, капичан? С чем хорошим?

Франгистос, моментально сбросивший с себя маску напускной веселости, взволнованно рассказал Ботсосу о догадках матросов. Под пристальным ироническим взглядом Ботсоса Франгистос тускнел, ежился, как бы уменьшался в размерах:

— Эх вы, «Кобчик», — презрительно перебил он капитана, — или как там вас по гиммлеровской картотеке. Мокрая курица вы, а не «Кобчик». И была же охота у гестапо связываться с такими паникерами, тратить на них деньги…

— Ну, знаете ли! — вспылил капитан. — Русская контрразведка — эго учреждение весьма серьезное. Вот я и взволновался. Ведь достаточно матросам поделиться своими подозрениями с русскими властями, как вами заинтересуются и заинтересуются пристально.

Ботсос усмехнулся и ответил подчеркнуто беспечно:

— Я сильно сомневаюсь, будет ли кто из ваших моряков не только давать показания, но и вообще разговаривать. Я честно пытался не поднимать ненужного шума и в порту тихонечко сойти с корабля. Но еще при нашей с вами, с позволения сказать, радостной встрече я пытался вдолбить вам в голову, что операция по устранению этого настоящего Ботсоса может и раскрыться. Тем более, что, как говорят, он был любимцем матросов. Ну что же, будем считать, фокус не удался, придется прибегнуть к аварийному варианту. Я же ставил вас в известность, что мы предприняли кое-какие меры. Но предупреждаю, машинку готовил не я, за точность работы не ручаюсь, могут быть сюрпризы. Поэтому советую не расставаться со спасательным поясом.

Старший помощник встал, давая понять, что разговор окончен, сразу побледневший капитан Франгистос вышел из каюты…

…Наступила четвертая ночь плавания «Ахилла», судно уже вошло в советские воды. Как и в первые три ночи в пути, не спал, метался на койке Боб Гаррис…

Разговор с боцманом и капитаном не только не успокоил Боба, но заронил в его душу новые сомнения. И чернокожий матрос решил любой ценой узнать правду.

Не один Боб не смыкал глаз в ту ночь. Не спал и капитан Франгистос. Много мыслей и воспоминаний всколыхнула у него короткая беседа со старшим помощником. Этот человек, захвативший чужое имя, должность, каюту, явился к Франгистосу, когда его сообщники уже покончили с настоящим Ботсосом. Капитану, как последнему мальчишке, даже не сообщили о задуманной операции, его просто поставили перед свершившимся фактом. А теперь этот человек Грэгса, о котором Франгистос не знал ровным счетом ничего: ни его имени, ни цели пребывания на «Ахилле», вел себя с капитаном, как с подчиненным. И, подготовив взрыв судна, вновь поставил его перед свершившимся фактом. «Попался бы мне этот молодчик в те годы» — прошипел Франгистос.

И тотчас же появилась новая мысль. Как этот вездесущий гюпоновский любимец Грэгс докопался до его, Франгистоса, прошлого. Ведь он так вжился в роль мирного капитана и владельца «Ахилла», что и сам порой не верил, что был когда-то инспектором гестапо в Афинах.

Надо отдать должное Грэгсу, он нанес удар капитану в самое трудное для него время, как раз когда до Франгистоса стали доходить слухи о том, что кое-кто не забыл о старых делишках этого инспектора. Ну что же, он смирился с ликвидацией настоящего Ботсоса, он выполнит поручение Грэгса, выполнит даже ценою гибели «Ахилла», а потом получит страховку и улизнет так далеко, что никакой Грэгс его не добудет.

Не спал в своей каюте и человек, принявший имя Кицоса Ботсоса. Он любил это состояние, когда нервы напряжены, все силы подчинены единой цели, голова ясна, и ни одна отвлекающая мысль не мелькнет в мозгу. Это состояние азарта, предчувствия удачи, нервного подъема появлялось у него всякий раз перед трудным и рискованным делом.

А дело, на которое он был направлен сейчас, являлось труднейшим во всей его полной риска и опасностей жизни. Он был немного философом и вот в такие часы, накануне выхода к цели, любил поразмыслить о роли и призвании разведчика. Он уже видел свое имя вписанным в историю международной разведки. Он был убежден, что его дело, его талант явно стоили такой чести. Он перебирал мысленно вошедшие в эту летопись имена: безымянные лазутчики римлян и греков, Фуше, Николаи, Мата Хари, Локкарт, даже Лоуренс, что они по сравнению с ним?! От их рук погибали тысячи, может быть, десятки тысяч. Он поднимет на воздух миллионы, предаст тлену и разрушению города, заводы и главное — людей ненавистной страны, спутает все карты политикам и дипломатам, он подожжет мир и вдоволь насладится зрелищем мечущихся в огне человечишек… Вся его прошлая жизнь была лишь подготовкой к этой высокой цели, и он достигнет ее.

Эти тщеславные мысли не отвлекали его однако от весьма практических забот.

Произнося мысленные монологи о своем «высоком назначении», мнимый Ботсос в то же время не переставал размышлять и на самые прозаические темы. Хорошо натренированное самообладание позволило ему ввести в заблуждение паникера Франгистоса. Но хотя он и не подал вида, сообщение капитана сильно встревожило его. О, он лучше, чем этот недобитый гестаповец, знал русскую контрразведку. И ему очень не хотелось привлекать к себе внимание. Но этот слишком памятливый чернокожий спутал все его планы. И теперь придется использовать аварийный вариант. Потому, что уцелей хоть кто либо из команды «Ахилла», и тогда… При мысли о том, что будет тогда, руки становились непослушными, на лбу выступала испарина… Но он решил не поддаваться слабости и заставил себя думать о своих помощниках: «Ворон», «Кондор», «Чиновник»… Так назвал их Шеф. Он не был знаком с этими ребятами раньше, не знал, можно ли на них положиться. Словом, все было смутно, и от этого на душе становилось непривычно тревожно.

Выпив стакан виски и несколько успокоившись, мнимый Ботсос тщательно уничтожил ставшие теперь ненужными бумаги, переложил из своего чемоданчика в специально сделанные внутренние карманы в спасательном поясе флаконы с химикалиями для зашифровки и прочтения тайнописи, невинные с виду автоматические ручки, каждая из которых по своим огневым возможностям соответствовала крупнокалиберному пистолету, радиопередатчики и приемники, способные уместиться в миниатюрном портсигаре, зажигалки-фотоаппараты. С величайшим благоговением вложил он в особые чехольчики пояса несколько цилиндриков, сделанных из легкого светлого металла. Соединенные воедино, эти цилиндрики превращались в грозное оружие. Оно должно было стать главной силой, главным козырем во всей его экспедиции.

Начинив свой спасательный пояс смертоносными новинками промышленной державы Гюпона, старший помощник капитана вновь обрел спокойствие и продекламировал про себя хвастливую речь о том, что никогда еще ни один разведчик не имел снаряжения такого легкого, малогабаритного и безотказного, каким снабдил его всесильный Гюпон.

Наконец, сборы были завершены. Ботсос надел теплое, сделанное из непромокаемой ткани белье, потуже закрепил спасательный пояс, натянул непромокаемый свитер и брюки, взглянул на часы: в его распоряжении оставались почти целые сутки. «Нужно получше выспаться», — решил он. Не снимая спасательного пояса, опустился на кровать, закрыл глаза и приказал себе уснуть.

Ботсос проснулся от сильного стука в дверь. Ночь уже прошла, через неплотно прикрытые шторами иллюминаторы в каюту пробивались яркие солнечные лучи. Открыв глаза, старший помощник капитана недовольно выругался: он не любил, когда ему в чем бы то ни было мешали. Стук повторился. Опустив ноги в стоявшие у кровати мягкие туфли, Ботсос повернул ключ в дверях:

— Войдите.

На пороге с подносом, уставленным судками и стаканчиками, стоял осунувшийся, еще сильнее потемневший за время этого рейса Боб Гаррис…

«Ага, это тот черномазый, который припомнил мои какие-то давние делишки», — усмехнулся про себя Ботсос. Но против воли страх острой иголочкой вновь кольнул его в сердце. Чтобы избавиться от страха, старший помощник с легкой усмешкой спросил:

— Вы, Боб, давно сделались стюардом?

— Боцман освободил меня от вахты, господин старший помощник, и велел разнести обед.

— Уже обед! А я заспался, Боб! — он усмехнулся. — Проклятая лихорадка трясла меня всю ночь, забылся только под утро. Ну, показывай, что ты там принес.

Но Боб не спешил опускать свою ношу на привинченный к полу каюты стол. Словно завороженный, глядел он на старшего помощника. Он снова услышал этот голос и смех, и прежний ужас вселился в него. Ради того, чтобы услышать это и укрепиться в своем подозрении или освободиться от него, и напросился Боб разносить обед, но вот теперь, оказавшись с глазу на глаз с этим пугающим человеком, он оробел, смешался, и эта робость сгубила его.

Ботсос, разгадав состояние матроса, спросил — теперь уже не скрывая издевки:

— Ты что уставился на меня, Боб, в первый раз видишь, что ли?

Боб молчал, а старший помощник закурил сигарету и теперь дымил, забавляясь положением. Как бы между делом, он крутил в пальцах одну из своих авторучек.

— Ну, так что же ты молчишь, Боб, — повторил Ботсос.

Боб по-прежнему понуро молчал, а старший помощник, решив окончательно позабавиться, продолжал спрашивать:

— Может быть, я внезапно напомнил тебе кого-нибудь?

— Напомнил! — задохнулся Боб. Поднос с посудой задрожал в его руках. Посуда со звоном посыпалась на пол.

Ботсос привстал и, касаясь груди Боба своей смертоносной ручкой, почти завизжал:

— Что! Да как ты смеешь называть меня на ты?! Негодяй! Чернорожая обезьяна! Мерзавец!

Последние слова переполнили чашу терпения Боба. Горячая кровь предков — все, много лет попираемое, но не убитое человеческое достоинство, — все закипело в нем и, не помня себя, не понимая глубины нависшей над ним опасности, Боб закричал:

— Нет, это ты — мерзавец! Я узнал тебя! Ты долго прятался! Ты убил мою мать! Ты сжег целый город. Я ненавижу, я задушу тебя!

Старший помощник слушал внешне спокойно, но все больше хмурясь, мысли его вихрились: «Что с ним делать? Стукнуть в подбородок или просто бесшумно пальнуть?!»

Когда Боб Гаррис с криком: «Задушу! Убийца!» бросился к нему, старший помощник капитана, не раздумывая больше, хладнокровно нажал невидимую для постороннего глаза кнопочку на авторучке. Раздался легкий щелчок, и Боб, не добежав до своего врага, с тихим стоном рухнул на пол.

Старший помощник капитана, даже не взглянув, переступил через распростертое тело Боба, достал из ящика стола пистолет и два раза выстрелил в потолок.

На шум выстрелов в каюту вбежали капитан Франгистос, боцман, несколько матросов, в их числе и друг Боба — Ангелос.

Он первый бросился к лежащему на полу бездыханному товарищу.

Не обращая внимания на матросов, Кицос Ботсое шагнул к капитану, вытянулся:

— Господин капитан, матрос Боб Гаррис вошел ко мне, чтобы подать обед. Вел себя странно, бормотал о каком-то голосе. Потом, видимо, в припадке душевной болезни, бросился на меня с криком: «Задушу!» К счастью, в моем кармане был пистолет. Я выстрелил в потолок, но Гаррис не остановился. Тогда, чтобы защитить себя от безумца, я выстрелил в него.

Капитан Франгистос быстро оглядел молчавших матросов, картинно протянул руку старшему помощнику и четко, как слова приказа, произнес:

— Вы поступили мужественно, господин старший помощник. Убив безумца, вы спасли не только свою жизнь, но и жизнь всего экипажа «Ахилла». Трудно сказать, какие беды мог натворить Боб в припадке безумия. А то, что Гаррис был безумен, могут подтвердить кроме меня и боцман, и матрос Ангелос Ротос.

— Эдак каждого можно объявить безумным и застрелить, — закричал один из матросов.

Не слушая возмущенного ропота, Ботсос приподнял рукав свитера, взглянул на часы и, многозначительно глядя на капитана, спокойно сказал:

— Я за двадцать минут обязуюсь дать вам беспорные доказательства безумия Гарриса.

Правильно поняв смысл слов «двадцать минут», капитан Франгистос испуганно побледнел, но все же подхватил:

— И верно, ребята! Дадим господину Ботсосу время, которое он просит. Я убежден, что он приведет веские доказательства.

Старший помощник капитана вновь взглянул на часы и властно сказал:

— Поднимемся на верхнюю палубу. Неприятно беседовать по соседству с мертвецом. Там я при всех задам несколько вопросов боцману. — И раздвинув плечом молча расступившихся матросов, он первым шагнул к трапу, ведущему на палубу.

С палубы, слева по ходу, уже маячили вдали бело-синие гребни Кавказа. Взглянув на еле видимый берег, на пенный след бегущих где-то у самой суши прогулочных глиссеров, Ботсос обвел пристальным взглядом матросов, в третий раз взглянул на часы и чуть громче обычного спросил:

— Вы хотите услышать доказательства?! Так слушайте же…

В ту же секунду металлический корпус «Ахилла» качнуло, завертело на месте и точно щепку подбросило вверх, словно подрубленные, с грохотом рухнули мачты, откуда-то из глубины трюмов вырвался столб пламени, и судно, хрустнув, как орешек, развалилось на несколько частей.

Из всего экипажа «Ахилла» были спасены капитан Франгистос, Ботсос и боцман Димитрос, который почти не подавал признаков жизни. Остальные нашли могилу под обломками корабля.

Когда катера и глиссеры со спасенными членами экипажа «Ахилла» входили в порт большого курортного города, солнце уже начало тонуть в побагровевшем море, и нежная синева теплой летней ночи спустилась на цветущие парки и скверы.

Карета скорой помощи доставила моряков «Ахилла» в госпиталь, Ботсос на ломаном русском языке со слезами на глазах выражал признательность врачу, показывал на свой спасательный пояс, повторяя, что не помнит, как надел его в приступе лихорадки, и что только эта случайность спасла его от смерти.

Со слезами и стонами Ботсос, сославшись на высотобоязнь, в связи с прыжком с палубы, попросил поместить его в палату нижнего этажа. Советские врачи удовлетворили эту просьбу спасенного иностранного моряка.

Ботсос охотно отдал свою намокшую одежду, облачился в госпитальный наряд, но, едва санитар прикоснулся к его спасательному поясу, как больной впал в истерику. Он вцепился двумя руками в пояс и, сотрясаясь от рыданий и нервного озноба, умолял не разлучать его с вещью, которая спасла ему жизнь, клялся, что отныне никогда, даже на суше, не расстанется с этим поясом.

Вызванные санитаром врачи расценили эту причуду Ботсоса, как следствие только что пережитого им глубокого нервного потрясения и, недоуменно пожав плечами, разрешили, чтобы не тревожить спасенного моряка, оставить ему пояс.

И вот укутанный одеялами и обложенный грелками старший помощник капитана задремал на кровати…

Прошло несколько часов. В соседней палате боцман «Ахилла» Димитрос, который пришел, наконец, в себя, со слезами на глазах рассказывал врачу о кровавых происшествиях на судне, о догадке своего убитого друга.

Доктор поблагодарил иностранного моряка за интересное сообщение, доложил о своем разговоре в Управление по охране общественного порядка и решил навестить палату Ботсоса.

Дверь палаты оказалась запертой изнутри и ее пришлось взломать. Зато окно в парк было раскрыто настежь. На кровати лежала аккуратно сложенная больничная одежда человека, который выдавал себя за старшего помощника капитана грузового судна «Ахилл». Кицоса Ботсоса и его спасательного пояса в помещении не было…