Онлайн чтение книги Сон в Нефритовом павильоне
Глава пятьдесят седьмая. О ТОМ, КАК У СКАЛЫ ПРИЮТ БУДДЫ КНЯЗЬ ШЭНЬ ПРОСТИЛСЯ С ДРУГОМ И КАК ФЕЯ НАШЛА ОТЦА В ХРАМЕ ПЯТИ СУТР

Между тем прошло уже почти полгода, как князь Шэнь уехал из столицы. Императрица день и ночь думала о нем, император скучал без верного подданного, и вот князю был послан приказ немедленно возвращаться.

Тем временем, совершенно забыв о делах, князь Шэнь бродил с другом по горам, хотя мысли о дворе все чаще приходили ему в голову. Но однажды прибыл гонец императора и вручил князю повеление государя. Князь обратил взор на север, четырежды поклонился и начал собираться в дорогу. В душе его воцарилась скорбь, как некогда у тех, кто расставался с друзьями под облаками Яньгуани и на берегах Вэйшуй.[422]Яньгуань — древняя застава на пути из Китая в Центральную Азию. Вэйшуй — река, протекающая неподалеку от Сиани, древней Чанъани; уезжавших в дальние края путников жители столицы обычно провожали до моста через реку. Но что поделаешь: белая цапля улетает, камыш остается! А когда прощаются ласточки с журавлями, когда разлучаются друзья, то нет ничего лучше янгуаньской прощальной песни!

Опечаленный близкой разлукой, князь Шэнь говорит Яну:

— Брат мой Ян, счастливая судьба свела нас с вами, мы стали как два рога на голове одного вола, и помыслы наши явственны, словно яшма, разбросанная на льду. Мы связали себя узами дружбы и поклялись помогать один другому, а теперь провели столько времени вместе в этих прекрасных горах! Гуляя по вашему поместью, любуясь горой Красный Зонт, я забывал о мирских волнениях, о том, что меня ждут при дворе. И вот настал час проститься! Меня утешает лишь то, что скоро и вы, брат мой, будете во дворце, где возобновятся наши дружеские встречи и беседы!

Князь Ян отвечал с грустью:

— Дружба — одно из Пяти отношений, и если говорить откровенно, то друг так же близок сердцу, как брат. Может, я глуп, но мне понятны движения души Гуань Чжуна и Бао Шу-я, Юань Чжэня[423]Юань Чжэнь (779–831)-видный поэт, друг Бо Цзюй-и (см.). и Бо Цзюй-и! Случайные встречи не влекут за собой печаль разлуки, но когда из жизни ушел Чжун Цзы-ци, то Юй Бо-я[424]Юй Бо-я — см.: Бо-я. никогда больше не прикасался к семи струнам, чтобы играть мелодию «Высокие горы и быстрые реки»! Настоящие друзья не вынесут разлуки, как же нам быть?!

Он достал вино и бокалы и прочитал начало прославленного стихотворения: «Выйдешь ты из Яньгуани, и останусь я один!» Даже листья на ветвях деревьев, даже облака в небе не желают расставаться друг с другом! Но вот уже три циньские дамы берут за руки наложниц Яна и льют слезы перед разлукой…

Проводив князя, Ян и три его подруги сели на осликов и с монахом впереди, указывающим путь, направились к храму Пяти Сутр. Им попадались деревья, которые упирались верхушками в небо, хрустальные ручьи, которые журчали среди сосен, камни, которые покрывала роса, — словом, удивительные, райские места! Через шесть-семь ли пути монах говорит:

— В десятке шагов на восток есть здесь чудесный уголок, не хотите посмотреть?!

Путники свернули с дороги и скоро через узкий проход вышли к селению, с четырех сторон окруженному каменной стеной, которая напоминала восьмистворчатую ширму из белого нефрита. Вдоль стены протекала чистая река, и в одном месте на огромной глыбе виднелась надпись: «Селение Белая Ширма». Из небольшой рощицы вздымались ввысь три громадные скалы, белые, как драгоценная яшма, и высотой они были не меньше пяти или шести чжанов. На вершине каждой рос красный рододендрон. Монах указал на скалы и проговорил:

— Эти скалы называют Яшмовым Лотосом, а напротив них, взгляните, — скала Лужайка Фей. Есть предание: когда в стране воцаряются мир и благодать, на вершине Яшмового Лотоса расцветают рододендроны. Эти цветы распускаются уже десять лет подряд, а в третью и четвертую луну красная тень от них ложится на воды реки!

Князь и женщины продолжали глядеть и вдруг посредине реки заметили многоярусный каменный терем.

— Что это такое?

Это молельня, сюда раз в году приходит Пастырь Отечества,[425]Пастырь Отечества (Го ши) — почетный титул, присваивавшийся некоторым буддийским священнослужителям. — объяснил монах.

Передохнув, путешественники продолжили путь и вскоре приблизились к храму Пяти Сутр. Народу здесь оказалось видимо-невидимо: паломники, монахи, монахини. Ян спросил у своего проводника:

— Зачем пришли сюда эти люди? Тот отвечал:

— Сегодня Пастырь Отечества будет читать проповедь!

— Мы хотели только осмотреть храм, но с удовольствием послушаем Пастыря, — проговорила Хун, — тем более что полезно очиститься от суетных мыслей!

Они приблизились к храму. Им навстречу вышли два монаха.

— Сегодня мы празднуем день обретения нирваны буддой Шакьямуни. К нам приходят люди со всех десяти сторон света, и мы разъясняем им учение Будды. Однако желающих послушать очень много, а Пастырь Отечества стар и не в силах принять всех, вы уж простите ему!

Ян говорит:

— Мы путешественники и приехали, чтобы осмотреть ваш храм.

Монахи улыбнулись и повели князя и его спутниц к башне над воротами храма; на втором ярусе башни написано: «Первый храм Пяти Сутр Восточного Неба». Строение в узорах желтого и голубого цвета, красные столбы поднимаются чуть не до неба, крыша сделана из голубой черепицы по зеленому мху, такая выдержит любое испытание временем.

С башни спустился молодой монах и начал рассказ о местных красотах:

— На востоке скала Белый Лотос, на юге пик Десяти Бодисатв, но сейчас еще не разошелся утренний туман, и их плохо видно. На западе — гора Бровь Красавицы, на севере — Красный Зонт, ее вершину можно различить только в ясную погоду — так высока она, что ее часто скрывают облака.

Ян поднялся на башню, полюбовался окрестностями и отправился осматривать храм. Миновав длинный проход, он попал в помещение, где читают сутры, затем прошел на террасу — здесь к каждому столбу были прикреплены буддийские поучения, а с потолка свисали колокольцы. Из келий слышалось бормотание монахов. Завидев гостей, они поспешно набрасывали на плечи шелковые накидки и приветствовали их, старые — спокойно и бесстрастно, молодые — почтительно и скромно, как и полагается служителям веры в знаменитом храме. Побывав в Павильоне Архатов и башне Семи Сокровищ, Ян и его спутницы по каменным ступеням взошли на площадку Будды, где стояли Часы-колокол.[426]Часы-колокол. — По ночам время отмечалось ударами в колокол. В центре залы третьего яруса возвышалась статуя Бодисатвы милосердия, а справа и слева от нее — статуи седобородых старцев. Зала была напоена священным ароматом, повсюду стояли голубые знамена с изображением алого лотоса. Молодой монах пояснил настенные изображения.

— На первом месте сидит будда Шакьямуни, слева от него бодисатва Авалокитешвара, справа — бодисатва Кшитигарба.[427]Кшитигарба (кит. — Дицзан) — бодисатва, обладающий властью спасать живые существа от грозящего им ада. На восточной стене изображено подземное царство и его владыка Ямараджа[428]Ямараджа (кит. — Янь-ван) — в буддийской мифологии владыка ада. — к нему после жизни отправятся грешники, на западной стене вы видите рай, куда пойдут праведники.

Монах повел их дальше: за молитвенным павильоном стоял небольшой храм Высших Истин, из дверей его навстречу гостям, опираясь на посох и помахивая четками из ста восьми бусин, вышел настоятель с длинными седыми бровями и бледным изнуренным лицом, которое говорило о твердости его духа и подвижническом нраве. Настоятель сложил ладони и поклонился, после чего проводил гостей к себе в келью.

— Сколько же лет вам, отец? — спросил Ян, усаживаясь.

— Семьдесят девять.

— А как вас зовут?

— Какое может быть у меня имя?! Называют Пастырем Отечества.

— А давно ли выстроен этот храм?

— Его поставили еще в эпоху Тан, а основатель нашей династии его подправил: выходит, лет ему — одна тысяча и сто, и после восстановления — более ста.

— Мы гуляли в горах и случайно узнали, что сегодня вы читаете проповедь, нельзя ли и нам присоединиться к мирянам?

Настоятель усмехнулся.

— Конфуцианцы осуждают буддийские проповеди, поэтому их читают не часто. Отчего-то стали стыдиться приносить жертвы на алтарь предков!

Меж тем возле храма собралось множество народу. Все хотели услышать старца. Монахи с шелковыми накидками через плечо установили возвышение, разожгли курильницы и распахнули двери: перед алтарем мерцали небесные огоньки, бледное сияние, исходившее от статуи Будды, озаряло помост. С башни Семи Сокровищ свесили шелковое полотенце с изображением лотоса. Пастырь Отечества в желтой накидке и парадном головном уборе взял в руки мухобойку и поднялся на Лотосовую площадку. Князь и наложницы смешались с толпой и приготовились слушать. Настоятель начал с «Образцовой лотосовой сутры», голос его звучал громко, разносился по всем десяти сторонам света и возвещал об истинных и ложных путях к Спасению, Монахи и послушники со сложенными ладонями сходили с площадки вниз, поднимали вверх курильницы и возглашали:

— Зримый мир — пустота! Он бесформен: нет у него ни длины, ни ширины, ни высоты!

Люди безмолвствовали. Вдруг один юноша улыбнулся и бросил:

— Мир без длины, ширины и высоты не имеет формы — пусть так, но тогда его нельзя увидеть!

Услышав это, пораженный Пастырь Отечества спустился с Лотосовой площадки и, сложив ладони, склонился перед юношей.

— Мудрые слова! Нам явился живой Будда! И я, ничтожный, готов смиренно выслушать его наставления!

Глаза всех устремились к юноше: лицо у него как цветок, окропленный росой, глаза сияют, словно пятнадцать утренних звезд, облик благородный, голос сладкозвучный и проникает в самое сердце. Это не кто иной, как знаменитая воительница Хун в наряде небожителя!

Скромно улыбнувшись, она говорит:

— Стоит ли считать откровением речи случайного прохожего?

Настоятель в ответ:

— В ваших словах, господин, — все четыреста восемьдесят тысяч сутр! Прошу вас, поднимитесь на Лотосовую площадку и скажите людям что-либо, они жаждут послушать вас!

Хун вежливо отказалась. Тогда настоятель приказал монахам расчистить место перед площадкой и пригласил Хун сказать свои слова оттуда. Хун, как была в венце и алом одеянии, прошла вперед и чинно уселась. Окинув гостя проницательным взором, настоятель взошел на Лотосовую площадку и обратился к людям с такими словами:

— Приблизьтесь же к нам все, кто постиг три равенства и три всеобщности,[429]Три равенства — в буддизме тождества телесного облика человека, его речей и мыслей. Три всеобщности — общность мышления у будд, людей и остальных живых существ. и слушайте! — Он взмахнул мухобойкой и продолжал: — Учение наше не говорит о том, что существует форма и не существует пустоты и что Лотос — это бесформенная пустота. Оно проповедует совсем иное!

Хун встала.

— Пустота приобретает форму, а форма превращается в пустоту, и если бы не было Лотоса, не существовало бы и нашего учения!

Настоятель вопросил:

— Если бы не было нашего учения, кто бы тогда назвал его учением? Если бы не существовало Лотоса, кто назвал бы этот цветок лотосом?

Хун ответила:

— Нет другого чуда, кроме нашего учения, нет другого цветка, кроме Лотоса!

Настоятель отложил мухобойку, соединил ладони и произнес:

— Именно так говорил бодисатва мудрости Манджушри по прибытии в нашу страну, но до сих пор никто не мог постигнуть сущности его слов. Наверно, вы, господин, если не сами бодисатва, то его ученик!

Настоятель предложил Хун чаю и фруктов, а потом пригласил Яна вместе с наложницами в храм, зажег жир в чашах и повел с Хун беседу о буддийских догматах. Хун без труда отвечала на все его вопросы. Настоятель был поражен. Между тем все объяснялось просто: у даоса Белое Облако, который и был бодисатвой Манджушри, Хун переняла все свои знания о буддийском учении. Однако никогда прежде ей не приходилось заниматься его толкованием. Теперь она вступила в разговор, поскольку увидела в настоятеле достойного собеседника. Подивившись ее знаниям, настоятель сложил ладони и молвил:

— Скажите же мне, ничтожному, кто вы и откуда в наших краях?

Хун отвечает:

— Я из уезда Ханчжоу, что в Цзяннани, а зовут меня Хун.

Теперь к настоятелю обратился Ян:

— Во время проповеди я смотрел на вас, поражался вашей мудрости и учености и думал: почему вы, такой талантливый, такой верующий человек, поселились в глуши?

Настоятель немного помолчал и заговорил с грустью:

— Слава и позор, забвение и успех — все от судьбы: один становится монахом, другой преуспевает в свете. Я вижу, что вы спрашиваете не из простого любопытства, потому отвечу вам без утайки. Родом я из Лояна, вырос в зажиточной семье, увлекался музыкой и полюбил знаменитую лоянскую гетеру У, родственницу Ду Цю. Я выкупил эту женщину за тысячу золотых, и она подарила мне дочь, писаную красавицу и необыкновенную умницу, которую я без памяти обожал. Как раз в Шаньдуне объявились разбойники, и я ушел воевать против них. Через несколько лун разбойников усмирили, и я вернулся, но дома никого не нашел, и никто не мог мне сказать ничего о моей семье: одни говорили, что и жену и дочь разбойники убили, другие уверяли, что видели, как их обеих они увели с собой. Несносной сделалась моя жизнь, я удалился в горы, вскоре постригся в монахи и начал служить бодисатве Манджушри в горах Лишань. Единственным моим желанием стало посвятить себя учению Будды, единственной надеждой — когда-нибудь отыскать жену и дочь. В сутрах я нашел утешение и уже давно живу с чистой душой и безгрешными мыслями. Хотя изредка нападает на меня тоска по утерянной любви. Но к чему мне земные радости, если я посвятил себя служению вере?

Выслушав эту исповедь, Фея вдруг разрыдалась. Настоятель взглянул на нее и спрашивает:

— Кто вы?

— Я тоже родом из Лояна. Услышала, что вы мой земляк, и разволновалась! А как ваша фамилия, преподобный отец?

— Я из семьи Цзя.

— Вы говорите, что часто вспоминаете дочь, а как вы узнали бы ее, если бы вдруг встретили? Настоятель отвечал:

— Когда ей было три года, я не сомневался, что она уродилась в мать: такая же умница, уже понимала в музыке, играла на цитре и хорошо различала между высокими и низкими звуками. Если бы она осталась жива, то непременно прославилась бы музыкальными талантами, как Ши Куан и Цзи Чжа!

При этих словах Фея вздрогнула и замерла, только видно было, как часто она дышит. Настоятель всмотрелся в лицо Феи и спросил:

— А сколько вам лет?

— Восемнадцать.

— В мире много похожих на кого-то людей, — продолжал настоятель, — но чем дольше я смотрю на вас, тем больше нахожу сходства с женой моей, госпожой У.

И по возрасту вы ровесница моей дочери. Душа моя трепещет…

— А чем именно эта женщина напоминает вам госпожу У?

Опустив голову, настоятель долго молчал и, наконец, выговорил:

— Не следовало бы мне, монаху, в этом признаваться, но уж коль речь зашла о самом сокровенном, не стану таиться. Дело в том, что, уйдя воевать, я взял с собой портрет жены, который храню до сего дня. Вот, взгляните!

Он достал из сундука небольшой свиток, развернул его и повесил на стену. На свитке была изображена немолодая женщина, похожая на Фею, как две капли воды. Едва увидев портрет, Фея схватила его в руки и зарыдала в голос.

— Все совпадает: и возраст мой, и фамилия, и черты лица, и судьба! Нет сомнений: на портрете — моя мать, а перед нами — мой отец!

Успокоив ее, Ян обратился к настоятелю:

— Не станем поддаваться первому впечатлению. Есть ли у вас еще какие-нибудь подтверждения?

Настоятель взволнованно заговорил:

— У меня под мышками родинки, никто не знает о них, кроме утраченной мною жены, а она не раз говорила: «У твоей дочери точно такие же родинки».

Ян знал о них, а осмотрев настоятеля, убедился, что эта примета совпадает.

Тогда Фея подошла к отцу и поклонилась ему.

— Видно, согрешила я в прошлой жизни перед духами Неба и Земли, если трех лет от роду потеряла любимую матушку и, оставшись без крова, была продана в зеленый терем. Я знала лишь, что родителей моих нет в живых и что я из рода Цзя. Могла ли я подумать, что настанет день встречи с отцом?!

Тут разрыдался и настоятель:

— Увидев тебя в мужском платье, я решил, что ты юноша, потому не придал поначалу значения твоим словам. Какое счастье, что почти через двадцать лет я нашел тебя! Но не помнишь ли ты, что сталось тогда с твоей матерью и моей супругой?

— Когда разбойники пришли, чтобы ее увести, она прижала меня к себе и побежала. Они погнались за ней, тогда она, видя, что спастись не удастся, положила меня у дороги, а сама бросилась в колодец.

Слезы текли по щекам настоятеля.

— Мне скоро восемьдесят, я монах, и пора, казалось бы, забыть о жене и о любви. Но не могу: твоя мать происходила из низкого сословия гетер, но я всегда почитал ее как Авалокитешвару. Не забыть, какая она была красивая и благородная женщина! Но почему ты расхаживаешь по горам в мужском одеянии?

Фея начала свой рассказ о первой встрече с Яном, а завершила его историей о том, как они устроили представление на горе Красный Зонт. Настоятель выслушал, встал, поклонился князю и, сложив ладони, сказал:

— Простите, князь, мою неучтивость, я не догадался сразу, кто вы!

Ян улыбнулся.

— Не беспокойтесь, преподобный отец: вы старше меня, и скорее от меня требуется высшая почтительность.

Настоятель подсел к Яну и внимательно вгляделся в его лицо; с каждым мгновением он проникался к мужу своей дочери все большим уважением и любовью. Ян, в свою очередь, отнесся к настоятелю с должным почтением.

Оправившись от пережитого, настоятель подошел к Хун и Лотос и учтиво приветствовал их.

Хун в ответ проговорила:

— Я мечтаю расстаться с мирскими страстями и улететь за небесным посланцем в Западные края, — научите, как это сделать, отец!

Настоятель молвил:

— Вы красивы, вас ожидают пять счастий, зачем вам иной мир, где вы будете одиноки? Я другое дело: уже очень стар, и ничего меня здесь больше не ждет. Я нашел дочь, и больше мне нечего желать. Тело мое принадлежит отныне полностью храму, помыслы — Будде, мирские дела больше меня не касаются. Об одном лишь прошу вас: десять лет я молился о дочери в Белой Ширме, так пусть до скончания своих дней моя дочь будет с князем и с вами! В этом ее счастье! А я останусь у вас в неоплатном долгу!

Хун и Лотос низко поклонились настоятелю.

Два дня провел Ян в храме Пяти Сутр, дав возможность Фее и ее отцу наговориться, а на третий день начал собираться в обратный путь. Опираясь на посох, настоятель проводил гостей до дороги и на прощанье сказал:

— Законы буддийской веры осуждают проявление любых чувств, но, надеюсь, мне простите, ведь я не только монах, я еще и отец! Не забывайте же, князь, и вы, прекрасные девы, о тех слезах, которые я лью сегодня перед вами!

Он взял Фею за руку.

— Дочь моя, люби мужа и будь счастлива!

Фея рыдала, расставаясь с отцом. Настоятель взглянул на дочь в последний раз и побрел к храму.

Дома Ян сразу же приказал отослать Пастырю Отечества тысячу и серебром[430]…тысячу и серебром… — И — старинная мера веса, равная 20 лянам (см. коммент. выше). на нужды храма Пяти Сутр и письмо. Фея добавила от себя к этому дару одежду и блюдо с овощами и фруктами.

Меж тем прошло уже семь лет с той поры, как Ян покинул столицу. Однажды на приеме во дворце по случаю пожалования наследнику престола титула князя император получил от Яна поздравление. Сын Неба отблагодарил верного слугу шелковым халатом с поясом, украшенным нефритом, и написал ответ, где сообщал, что призывает из отставки всех военных и гражданских. А почему это сделал император, вы узнаете из следующей главы.