Онлайн чтение книги Стихотворения
Шуточные стихотворения

Целый день твержу без смысла

Неотвязные слова.

В струйном воздухе повисла

Пропыленная листва.

Ах, как скучно жить на даче,

Возле озера гулять!

Все былые неудачи

Вспоминаются опять.

Там клубится пыль за стадом,

А вон там, у входа в сад,

Три девицы сели рядом

И подсолнухи лущат.

Отчего же, в самом деле,

Вянет никлая листва?

Отчего так надоели

Неотвязные слова?

Оттого, что слишком ярки

Банты из атласных лент,

Оттого, что бродит в парке

С книгой Бунина студент.

Ах, Шурочка! Амурчикова мама

Уж тридцать лет завидует, дитя,

Тебе во всем. Но сносишь ты шутя

То, что для всех иных прелестниц — драма.

Коль щастлив твой избранник!.. И хотя

Уж минул век Фисбеи и Пирама,

Всё мирнава блаженства панорама

Слепит мой взор, пленяя и цветя.

Се вас пою! Являйте нам примеры

Изящества, достойнава Харит,

Взаимных ласк и неизменной веры…

Так! Клевета дней ваших не мрачит,

Нет Зависти, бежали прочь Химеры —

И песнию венчает вас пиит.

Бедный Бараночник болен: хвостик, бывало проворный,

Скромно поджав под себя и зубки оскаливши, дышит.

Чтобы его <ободрить> и выразить другу вниманье,

Мы раздобыли баранку. Но что же? Едва шевельнувшись,

Лапкой ее отстранил — и снова забылся дремотой…

Боже мой! Если уж даже баранка мышиного сердца

Больше не радует — значит, все наши заботы бессильны,

Значит, лишь Ты, Вседержитель, его исцелишь и на радость

В мирный наш круг возвратишь. А подарок до времени может

Возле него полежать. Очнется — увидит. Уж то-то

Станет баранку свою катать по всему он подполью!

То-то возней громыхливой соседям наделает шуму!

Кишмиш, кишмиш! Жемчужина Востока!

Перед тобой ничто — рахат-лукум,

Как много грез, как много смутных дум

Рождаешь ты… Ты сладостен, как око

У отрока, что ищет наобум

Убежища от зноя — у потока.

Кишмиш! Кишмиш! Поклоннику Пророка

С тобой не страшен яростный самум.

Главу покрыв попоною верблюда,

Чеканное в песок он ставит блюдо,

И ест, и ест, пока шумят над ним

Летучие пески пустыни знойной, —

И, съев всё блюдо, мудрый и спокойный,

Он снова вдаль бредет путем своим.

Мой милый Книжник. Ты совсем

Опять изгрыз два тома… Ловок!

Не стыдно ль пользоваться тем,

Что не люблю я мышеловок?

Хоть бы с меня пример ты брал:

Я день-деньской читаю книжки,

Но разве кто-нибудь видал,

Что я грызу их, как коврижки?

Из книг мы знаем, как живут

Индейцы, негры, эскимосы.

В журналах люди задают

Друг другу умные вопросы:

Где путь в Америку лежит,

Как ближе: морем или сушей?..

Ну, словом, — вот тебе бисквит,

А книг, пожалуйста, не кушай.

Ей-богу, мне не до стихов,

Не до экспромтов — уж подавно.

Однако ж было б очень славно,

Когда бы эдак в семь часов,

Иль в восемь, или даже в девять

(Мы заняты ужасно все ведь) —

Зашли Вы Нюру повидать.

Она устала и тоскует,

Из здравницы вернувшись вспять,

Затем что здравница… пустует.

«Продуктов нет» — так рапортует

Хор нянек праздных… А пенять

Лишь на судьбу рекомендуют.

Не только в древности неслышные слова

Природа темная певцам вещала славным:

И ныне с Оцупом беседует, как с равным,

На доме Зингера пустая голова.

Павлович! С посошком, бродячею каликой

Пройди от финских скал вплоть до донских станиц,

Читай мои стихи по всей Руси великой, —

    И столько мне пришлют яиц,

Что если гору их на площади Урицкой

Поможет мне сложить поклонников толпа —

То, выглянув в окно, уж не найдет Белицкий

    Александрийского столпа.

Право же, только гексаметр сему изобилью приличен.

Только в гексаметре можно воспеть красоту простокваши,

Слоем сметаны покрытой. Сметана же чуть розовата,

Персям купальщицы юной подобна по виду, а вкусом —

С чем бы сравнялась она?.. Борис, удалясь от супруги,

Вспомни лобзания дев, босоногих, искусных в плясанье,

Также в науке любви. Языком розоватым и тонким

Зубы твои размыкает прелестная… Вкус поцелуя,

Сладостный, — вдруг обретает тончайшую некую свежесть

С легкой и томной кислинкой. Таков же и вкус простокваши.

Без мыла нынче трудно жить

Литературным ветеранам —

Решился Брюсов проложить

Свой путь ad gloriam per anum.

Люблю граненые стаканы

(Их любит каждый глупый сноб)

И ламп зеленые тюльпаны,

Бросающие света сноп.

Люблю чернильницы. Не мало

Они вмещают черноты.

В них потаенно задремало

Осуществление мечты.

Мне книги слаще поцелуя,

Милей принцессовой руки,

Когда меж ними нахожу я

Малютки Бермана стишки.

А счеты! Я смотрю не морщась

На их кольчужные ряды,

Когда под пальцами конторщиц

Они бегут туды-сюды.

Но лучше всех вещей — кубышка.

Напоминает мне порой

Ее прорезанная крышка

Уста Полонской дорогой.

Издатель! Друг! С лицом веселым

Мне чек скорее подмахни

И пресс-папье своим тяжелым

Автограф милый промокни.

Люблю я старой толстой «Сафо»

Бледно-голубенький дымок,

Подобный дыму пироскафа,

Когда с изяществом жирафа

Взбив на челе свой черный кок,

Издатель Беренштейн Игнатий,

Любимец муз и Кузмина,

Мне говорит: «Прошу вас, нате», —

У запотевшего окна, —

А сам глистит не хуже, право,

Чем пасынок глистящий мой,

И распускает хвост, как пава,

Остря уныло и гнусаво,

Как Шершеиевич молодой —

Сей бурный вождь имажинистов,

Любимый бард кокаинистов,

Блистательный, как частный пристав

Благих, умчавшихся времен,

Мелькнувших, как счастливый сон, —

Времен, когда в Москве старинной

Я жил безгрешно и невинно,

Писал не много, важно, чинно,

И толстой «Сафо» не курил,

И с Беренштейном не дружил.

«На Лая лаем лай! На Лая лаем лаял…

То пес, то лютый пес! Поспел, посмел!» То спел

Нам Демодок, медок в устах тая. И таял,

И Маем Майи маял. Маем Майи млел.

Ты, Демодок, медок (медовый ток) замедли!

Медовый ток лия — подли, помедли лить!

Сей страстный, сластный бред душе, душе не вред ли?

Душе, вдыхая вздох, — паря, не воспарить.

Ни́ничек глаза таращит

На вокзальные часы,

Очень беспокоясь на счет

Женственной своей красы.

Ждет с любовным треволненьем,

Что приеду я назад,

И взирает с нетерпеньем

В супротивный циферблат.

Завивает русы косы

И помадой щеки трет.

Но у ей глаза раскосы,

И всегда она урод.

Будут ли ясно сиять, небеса

    Иль вихорь подымется дикий —

В среду, как только четыре часа

    Пробьет на святом Доминике, —

Бодро вступлю я в подъезд «Родника»,

    Две пули запрятавши в дуле;

Мимо Коварского, в дверь Вишняка

    Войду — и усядусь на стуле.

Если обещанных франков пятьсот

    Тотчас из стола он не вынет,

Первая пуля — злодею в живот,

    Меня же вторая не минет.

Париж обитая, низок был бы я, кабы

В послании к другу не знал числить силлабы.

Учтивости добрый сим давая пример,

Ответствую тебе я на здешний манер:

Зван я в пяток к сестрице откушати каши,

Но зов твой, Бахраше, сестриной каши краше.

И се, бабу мою взяв, одев и умыв,

С него купно явлюсь, друже, на твой призыв.

«Алек, чтобы в стройном темпе

Мог воспеть я образ твой,

Непременно принеси мне

Ты названье мази той,

От которой то, что ноготь

Человеческий неймет,

Волчий клык и орлий коготь

С эпидермы не сдерет,

То, чего Психея трогать

Белым пальцем не рискнет,

Словом — деготь, деготь, деготь

Наконец со лба сойдет, —

Ибо длится проволочка,

Жизнь не жизнь, в душе мертво,

Весь я стал как меду бочка

С ложкой дегтя твоего».

Хвостова внук, о друг мой дорогой,

Как муха на рогах, поэзию ты пашешь:

Ты в вечности уже стоишь одной ногой, —

Тремя другими — в воздухе ты машешь.

Я с Музою не игрывал уж год,

С колодою рука дружней, чем с лирой,

Но для тебя — куда ни шло! Идет:

Тринадцать строк без козырей! Контрируй!

В атаку! В пики! Ну-ка, погляди:

Пять взяток есть, осталось только восемь,

Уж только семь! С отвагою в груди

Трефового туза на бубну сносим.

Он нам не нужен. Счастья символ сей

Некстати нам. А впрочем — что таиться?

Порою сердце хочет вновь забиться…

А потому — отходим всех червей,

Пока не стали сами — снедь червей.

Un vrai Viandox stimule et réconforte…

Какие звуки! Да! Так вот зачем

На север шла латинская когорта

И в галльском стане реял надо всем,

Верцингеторикс, твой крылатый шлем!

Un vrai Viandox stimule et réconforte.

Un vrai Viandox stimule et réconforte!

Все истины вместились в сей одной.

Когдя, кипя в чугунном чане черта,

Я из себя пущу бульон мясной,

Черт будет ей оправдан предо мной:

Un vrai Viandox stimule et réconforte.

Un vrai Viandox stimule et réconforte.

Он всё дает: здоровый цвет лица,

И прыть в стихах, и прыть иного сорта.

Лелея в Мише мужа и певца,

Вари Viandox, Раиса, без конца.

Un vrai Viandox stimule et réconforte.

На пуп откупщика усевшись горделиво,

    Блоха сказала горлинке: «Гляди:

    Могу скакнуть отсюдова красиво

        До самыя груди».

Но горлинка в ответ: «Сие твое есть дело».

И — в облака взлетела.

Так Гений смертного в талантах превосходит,

Но сам о том речей отнюдь не водит.

О други! Два часа подряд

Склоняю слово: Бенсерад —

И огорчаюсь. Я не рад

Тому, что я не Бенсерад.

Подумайте! У Бенсерада

Был дом — конечно, не громада,

Но дом, и верно — не без сада.

В хозяйстве было всё, что надо.

И потому, когда прохлада

С небес лилась на стогны града, —

Тотчас же звучная рулада

Со струн срывалась Бенсерада.

Мечты летели к Бенсераду,

И рифмовал он без надсаду,

Легко, приятно. Три дня кряду —

И, кончив вовремя тираду,

Скакал в Версаль, как раз к параду,

И сам король за то в награду

Сиял как солнце — Бенсераду.

Как хорошо быть Бенсерадом!

Не одурманен славы чадом,

Пусть не был он родным ей чадом, —

А всё ж потомство с гордым взглядом

К нему два века ходит на дом

И в лавках продает номадам

Открытки с честным Бенсерадом.

Закончим же о Бенсераде:

Когда теней в безмолвном стаде,

В глухой тоске, в сердечном гладе,

Пойду бродить — в своей тетради

Кто обо мне хоть шутки ради

Черкнет, как я — о Бенсераде?

Амур в слезах поэту раз предстал

    И так ему сказал:

«Мой горестен удел: чуть сердца два взогрею —

    Уж уступаю место Гименею!»

Друзья мои! Ведь вы слыхали

О бедном магарадже том,

Который благотворным сном

Не мог забыться лет едва ли

Не десять? Всё он испытал:

Менял наложниц, принимал

Неисчислимые лекарства,

Язык заглатывал, скликал

Ученых, йогов, заклинал

Богов — и Фельзена читал. [5]Именно для чтения этого автора изучал он русский язык. ( прим. автора ).

Не помогало. И — полцарства

За полчаса простого сна

Он обещал. «Да! вот цена

Богатства, власти, силы, славы!

Как всё ничтожно, Боже правый!» —

Так думал я, но глас лукавый

Шептал мне: «Стоит свеч игра!

Дерзай, пришла твоя пора!»

И я чрез водные пустыни

В страну индийских чар и грез

Статьи о Пушкине повез —

Те самые, которых ныне

Такой же точно экземпляр

Вам приношу в смиренный дар.

Меж тем несчастливый властитель

Уж разуверился во всем,

Когда моих творений том

Был принесен в его обитель.

На книгу еле он взглянул,

Но всё ж лениво разогнул

И стал читать — и вдруг зевнул,

И вдруг, за десять лет впервые,

Он на подушки пуховые

Склонил венчанную главу,

Не кончив первую главу.

Придворными из залы тронной

В свою постель перенесен,

На пятый день проснулся он,

Румяный, свежий, благосклонный,

Но отказался наотрез

Со мною разделить корону:

Она, мол, вышний дар небес.

Что делать? Я к нему не лез,

Как звездочет к царю Додону,

Хорош в венце, хорош и без…

Вдвоем на троне было б тесно…

Не счесть алмазов, как известно, —

Далекой Индии чудес.

Мне дали три мешка — и вскоре

Пустился я в обратный путь.

Качало сильно в Красном море.

Решив от качки отдохнуть,

Остановился я в Марселе

Дня на два в небольшом отеле. [6]Я не решался еще продавать свои драгоценности и был стеснен в средствах ( прим. автора ).

Был вечер. В номере своем

Я лег, волнуемый мечтами

О будущем. Я видел дом

Блистательный — и сад кругом

С неимоверными цветами,

Где вскоре, вскоре буду с вами…

Нет, лучше сократить рассказ

Ужасный для меня, для вас,

Для человечества, быть может!

Раскаянье мне сердце гложет!

Какой-то бес меня толкнул.

В полубеспамятстве мечтанья

Свою я книгу развернул —

Источник счастья и страданья.

Прочтя страницу, я заснул!

Так скорпион своим же ядом

Себя язвит в кольце огня.

Очнувшись в ярком свете дня,

Сокровищ не нашел я рядом:

Мешки украли!..…