Онлайн чтение книги Сто тысяч раз прощай Sweet Sorrow
Игра в слова

Впервые за месяц я завел будильник.

Но почему-то не мог уснуть (форма носа, голубоватые тени, изгиб крупного лба, россыпь веснушек и прыщиков) и, час за часом беспокойно ворочаясь, наметил план: появлюсь в девять тридцать, вольюсь в ту фигню, которой они там занимаются, дождусь перерыва на чай, ну в крайнем случае обеда, небрежно подвалю к Фран, напомню про телефончик и, как только им разживусь, припущу оттуда во все лопатки, как Индиана Джонс – от гигантского валуна.

Я перебирал в уме подходящие реплики: классно вчера потрепались; как твоя лодыжка; слушай… это… стесняюсь спросить… Не исключаю, что я даже проработал свои фразы вслух, особенно когда экспериментировал с американским акцентом в приглашении на кофе. «Кофе хочешь?», «По кофейку?», «Давай, что ли, кофе возьмем?», «По чашке кофе?». Но если слово «кофе» вызывало такой напряг, то стоило, наверное, переключиться на чай, хотя «чашечка чая» – это из лексикона старушек в чепцах. Чай – невразумительная, асексуальная жидкость; кофе – напиток более темный, едва ли не пьянящий. В чайной «Домашний каравай» можно было заказать френч-пресс, и я воображал, как Фран, подпирая ладонью подбородок, крутит в свободной руке кусочек сахара, пока я рассказываю ей что-нибудь увлекательное, а потом вдруг запрокидывает голову и хохочет, когда я ударяю кулаком поршень, как детонатор. Слушай, давай перейдем куда-нибудь в нормальное место, где хотя бы выпить можно?

А куда идти? Позвать ее сюда, чтобы в спальне она увидела детскую двухъярусную кровать, а в гостиной – приросшего к дивану неврастеника, я, естественно, не мог, а приглашать такую девушку, как Фран Фишер, на качели в парк «Собачьи кучи» просто немыслимо, хоть с сидром, хоть без. Или это дурной тон – предлагать ей сидр? Может, лучше импортное светлое пиво, не баночное, конечно, а какое-нибудь забойное? Или принести с собой фляжку с водкой? Что предпочтительнее: чай или кофе, пиво или водка, бутылка или банка? Заснул я около шести утра, а в восемь проснулся по будильнику, вскочил и побежал в душ, стараясь не разбудить отца и заклиная, чтобы вода лилась бесшумно, а потом с хирургической тщательностью побрился. Взял с полки дезодорант «Ацтек» («Вот, значит, что сгубило ацтеков», – приговаривал отец, втягивая ноздрями запах) и распылил на себя добрую половину флакона, причем каждой подмышке достался слой толщиной с коросту глазури на свадебном торте. Аж хрустнуло, когда опускал руки.

В надежде на мгновенный результат я, как заключенный, подсунул пальцы ног под боковину койки, чтобы сделать пятьдесят подъемов туловища из положения лежа, но осилил только двадцать, причем каждый раз стукался затылком о плинтус. Запихнул в рот два тоста и торопливо нацарапал хамскую записку, в которой без подробностей – а откуда было взяться подробностям? – сообщил, что ухожу на весь день, оседлал велосипед и помчался от серповидного Теккерей-кресент привычным маршрутом – по Форстер и Киплинг-роуд, вдоль по Вулф, далее по Гаскелл, по Бронте и по авеню Томаса Гарди, оттуда на кольцевую и наконец на ревущее в утренний час пик шоссе. На окраине стоял белый муниципальный знак границы города с бесхитростной надписью «Хороший город» (причем по-латински: «Bonum Oppidum») – на большее местные власти, очевидно, не отважились.

Я продолжал путь по тихим дорожкам, мимо тоннельных парников и почти наобум – через пшеничные поля. Слишком рано свернул, пришлось возвращаться, остановился под бетонным козырьком автобусной остановки, в каком-то тенистом переулке с низко нависающими ветвями. Перевел велосипед на противоположную сторону и поехал в гору.

День выдался жаркий, солнечные лучи вспарывали зеленый покров. Задыхаясь и отдуваясь на подъеме, я увидел знакомую тропинку, но решил обставить свое появление более официально и продолжал путь, пока не увидел маленькую фахверковую сторожку. За двумя створками ворот, из пяти прутьев каждая, вилась подъездная дорога, которая уходила в рощу, скрывавшую дом от посторонних взглядов. Табличка на воротах гласила: «Усадьба Фоли». Я привстал на педалях, но колеса скользили по гравию; пришлось сдаться и дальше идти на своих двоих. Подъездная дорога тянулась вдоль опушки рощи, а потом расширялась и упиралась в лужайку между двумя старыми тисовыми деревьями. Особняк был типичным образцом зодчества примыкающих к Лондону графств: он вобрал в себя все значительные приметы последнего тысячелетия – колонны и портики, свинцовые оконные переплеты с ромбовидным узором, гравийную засыпку между накладными фахверковыми брусьями, спутниковую антенну, притаившуюся в зарослях плюща. Будь я получше образован, дом, вероятно, не произвел бы на меня такого впечатления, но я ошалел от его размеров, уединенного местоположения и очевидной древности. Впервые в жизни я почувствовал, что значит быть непрошеным гостем, на которого вот-вот бросится свора охотничьих собак, привлеченных хрустом гравия. Ища, где бы поставить велосипед, я разглядел живописный пруд с золотыми рыбками, разбросанные крокетные молоточки, голубятню – и все это великолепие омрачал только видавший виды фургон «форд-транзит» с нарисованной на борту разноцветной лентой и надписью «Театральный кооператив „На дне морском“», над которой красовались две театральные маски, причем обе веселые. Из задних дверей какой-то тип выволакивал два больших веревочных тюка. Я прирос к месту, но Айвор успел меня заметить и с тюком на каждом плече ринулся в мою сторону:

– Прииивеет! Никак это наш вчерашний таинственный гость?! Я так и знал, так и знал, что тебя потянет вернуться. Бросай велик вот сюда, никто на него не позарится, и, сделай милость, разгрузи меня наполовину, сможешь?

В тюке были пенопластовые футбольные мячи, кресла-мешки, жонглерские булавы и – как-то странно – разномастные шляпы.

– Неохота выставлять себя идиотом, но я забыл, как тебя зовут.

– Чарли.

– Вот-вот, на языке вертелось. Чарли или Чарльз? Но не Чак, правда ведь? «Чак» – это совсем другой типаж.

– Чарли.

– О’кей, Чарли, вперед! – Он указал мне дорогу взмахом шевелюры. – Давно театром занимаешься?

– Нет, это… Я просто… Для меня это первый опыт. Решил попробовать.

– Ага, свежее мясо! Тебе понравится, это точно. Давай присоединяйся!

Мы пошли на звук медленных, ритмичных шлепков и хлопков, пересекли внутренний двор и вышли на открытое зеленое пространство, взятое, как мне показалось, в скобки восточного и западного крыльев здания.

– Большая Поляна – здесь мы создаем нашу прекрасную Верону. В это трудно поверить, я знаю, но дай срок – сам увидишь… а вот и все наши!

Расположившись по-турецки большим кругом, актеры шлепали себя по бедрам и хлопали в ладоши, четко выдерживая ритм 4/4, но при моем приближении сбились. Бегло обведя глазами весь круг, я заметил, как скривилась Люси Тран и стала что-то нашептывать открывшему рот от удивления Колину Смарту, мотору призрачного драмкружка школы Мертон-Грейндж. Мой взгляд выхватил и Хелен Бивис, которая ухмылялась и качала головой, а боком ко мне, пересмеиваясь с каким-то парнем, сидела Франсес Фишер. Она расцвела улыбкой и одними губами сказала: «Ты тут!», а может, «ура!», но я отвел глаза. Такую я выбрал для себя политику: отрешенный парень, знающий, что почем, заглянувший сюда просто ради спортивного интереса, вот и все.

– Итак, замолчали все, тихо. Глаза на меня! Глаза! Я должен видеть глаза каждого, люди! – Сложив две буквы «V» из указательных и средних пальцев, Айвор обвел ими свои глаза. – Итак, рад сообщить, что у нас в труппе пусть запоздалое, но пополнение. Встречайте: это Чарли… Чарли…

– Льюис.

– Здравствуй, Чарли Льюис! – хором сказали все, и я, опустив голову, поднял одну руку и втиснулся в круг между двумя незнакомцами.

– Мы пока не знаем, какие роли будет играть Чарли; об этом потом. А сейчас выполним ряд упражнений, да? Не слышу: да?

– Да!

– Сегодня Алина расскажет нам о сценическом движении!

Положив руки на колени, Алина растопырила локти под прямым углом к туловищу.

– Разговор у нас пойдет об осанке, о самопрезентации, индивидуальной и коллективной, о дыхании, о том, как мы, ныне живущие и присутствующие здесь, естественно и спонтанно реагируем на других. Ведь мы общаемся не только посредством слов, правда? Мы можем кое-что сказать, не раскрывая рта. В общении участвуют тело, лицо и даже наша неподвижность… – Она застыла и продолжила шепотом: – Мы. Так или иначе. Совершаем. Движения.

В других обстоятельствах я бы нашел, с кем поржать, но этот круг целиком состоял из серьезных, сосредоточенных физиономий. Одна только Люси Тран встретилась со мной недобрым телекинетическим взглядом и пообщалась без слов. Здесь тебе не место, будто бы говорила она, ты напялил краденую форму и проник в тыл врага, но тебя выведут на чистую воду. Надумай я рвануть к своему велику, секунд через тридцать, а то и двадцать ноги бы моей тут не было, но черт меня дернул оглянуться и поймать на себе взгляд Фран. Она мимолетно улыбнулась и, кажется, свела зрачки к переносице. Я рассмеялся и сам не заметил, как мы все вскочили и стали трясти руками, чтобы снять напряжение: шейк, шейк, шейк, шейк, – а затем по воздуху стали реально летать кресла-мешки.

Мы играли в «собачку» и в «попугая». Мы играли в «куда ведет нос», в «каракатицу», во «фруктовый салат». Мы играли в «угадай кто?», в «оранжевого орангутана» и в «зип-зап-зоп», в «ключника», в «атомы-молекулы» и в «паническую атаку», в «шляпа не моя», в «здравствуй, песик», и, пока остальные со смехом и с шутками носились вокруг, я изображал утомленность жизнью, как старший брат на детском празднике. Мне требовалось только одно: телефонный номер. У меня в кармане джинсов лежала наготове ручка, которая время от времени колола меня в пах, чтобы я не расслаблялся. Только телефончик – и я больше не потревожу этих людей.

Но оставаться хладнокровным во время игры «да-нет-банан» не так-то просто, и вскоре мы уже опять стряхивали напряжение – шейк, шейк, шейк, а потом разбились на пары, чтобы изображать зеркало. Я высмотрел Фран: они с Колином Смартом образовали пару и сдвинули ладони, а мне в напарники достался пожилой дядька, грузный, румяный, с красным носом, похожий на рекламную фигуру мясника в человеческий рост, выставленную перед деревенской лавкой.

– Привет, меня зовут Кит. Ты будешь зеркалом.

Он поддернул и потряс спортивные штаны, чтобы в них улеглось содержимое, и тренинг начался.

– Мне дали роль отца Лоренцо, – прошептал он уголком рта, касаясь носа одним пальцем, потом другим; я копировал его движения. – Из-за этого, наверно…

Он положил руку на голову, лысую, но с челкой – ни дать ни взять киношная монашеская тонзура. Я повторил движение руки.

– Меня из «Лейксайд плейерс» пригласили. Смотрел какие-нибудь лейксайдовские постановки? «Скрипач на крыше»? «Свидетель обвинения»? – Опустив челюсть, он стал отбивать ритм на щеках, и я сделал то же самое. – Не вижу особого смысла в этих разминках. У нас в «Лейксайде» за это время успели бы прогнать три первых акта. Ну, спорить не приходится. – (Теперь мы соприкасались носами; мой напарник обдавал меня запахом кофе.) – Наверно, это помогает раскрыться, согласен?

– Отставить разговоры! Если ты разговариваешь, твое зеркало должно повторять за тобой!

Кит хлопал себя по щекам, дергал за уши, совал пальцы в нос, а я думал: почему, собственно, мое отражение не может стоять неподвижно? Вдруг она меня увидит?

– Так, теперь меняемся парами, прошу!

Но она меня не видела, даже не смотрела в мою сторону, и моим партнером в новой ситуации принудительной близости оказался парнишка по имени Алекс: чернокожий, долговязый, худущий, с выражением умудренности опытом и зрелости шестиклассника второй ступени. Новое упражнение называлось «скульптор и натурщик». Алекс оглядел меня с головы до ног.

– Я считаю так, Чарли, – заговорил он, – мы добьемся наилучших результатов, если скульптором буду я.

– О’кей.

– Не сопротивляйся.

– Извини.

– От тебя исходит сопротивление: наклонись и оставайся в такой позе.

– Я стараюсь!

– Ты отстраняешься.

– Это не нарочно. Я стараюсь не…

– Боже мой, до чего напряженная шея…

– Извини.

– …как узловатый канат.

Он стал мять мне шею большими пальцами.

– Ой!

– Это ты из-за меня так напрягаешься?

– Нет.

– Тогда расслабься!

– У меня опыта маловато для таких упражнений.

– Я так и понял. – Он принялся щипать меня за икры.

– Давай я попробую изобразить такого натурщика, который просто… лежит на полу.

– А в чем прикол? И потом, скульптор здесь я. Не вмешивайся! Делай, как я говорю!

– О’кей! – Айвор хлопнул а ладоши. – Скульпторы, предъявите свои статуи! Первыми смотрим Алекса и Чарли.

Вокруг нас скопились зрители. Я был Эросом: балансируя на одной ноге, сжимал в руке лук и стрелы, а сам краем глаза наблюдал за Фран и Хелен Бивис: каждая стояла, взявшись за подбородок, и оценивающе кивала.

– Для всех перерыв десять минут! Десять минут, не больше, пожалуйста!

Во внутреннем дворе вся труппа со смехом и с шутками окружила термопот. В придуманной версии этого дня мне предстояло не спеша подойти, всех поприветствовать и вписаться в компанию, однако самоуверенность – не тумблер, который мы крутим по желанию, и в действительности этот путь выглядел весьма предательским, чреватым опасностями, а расстояние – гигантским. Возможно, меня бы приняли, но возможно и другое – что я бы рикошетом отскочил от края и, кружась, полетел в пропасть. Нет, уж лучше стоять тут, опустив взгляд на свой пластиковый стаканчик с горячей водой.

Впрочем, стоять на одном месте тоже было стремно, и я стал прохаживаться по периметру внутреннего двора, любуясь архитектурой, как турист, нарезающий круги у собора. Боковым зрением я заметил, что ко мне, отделившись от общей массы, устремилась какая-то фигура: это была старушенция, которая накануне цокала языком в мой адрес. Теперь эта особа с лучистой улыбкой, с широко расставленными лучистыми глазами, с сеточкой морщин, подобных кракелюрам на старинной картине маслом, и темными пятнами на коже от пагубного воздействия загара и прогулок под парусом, взяла меня за локоть, сверкая подозрительно ровными белыми зубами, явно моложе приютившего их рта.

– Здравствуйте, таинственный незнакомец, – тихо выговорила она низким, прокуренным голосом.

Лет, наверное, семидесяти, миниатюрная, с зачесанными вперед короткими седыми волосами, она была одета в гимнастический купальник с длинным рукавом, просвечивавший под каким-то воздушным кисейным балахоном, и выглядела как призрак инструктора по йоге.

– Когда дело касается утреннего печенья, тут, к сожалению, каждый сам за себя. Советую поторопиться.

– Спасибо, мне ничего не надо.

– Вид у вас меланхолический и харизматичный, бродите в одиночку – прямо чеховский персонаж. Наверняка так и задумано, но, может, все-таки присоединитесь к нам?

– Нет, мне хотелось получше рассмотреть… – Неопределенным жестом я указал то ли на окно, то ли на водосточную трубу.

– Особняк. В самом деле, этакое чудовище Франкенштейна. Центральная часть выдержана в яковианском стиле, а все остальное… прилеплено дополнительно.

– Он виден из города. Я всегда считал, что здесь размещается психиатрическая лечебница или что-то в этом роде.

Старушка рассмеялась:

– Что ж, это недалеко от истины. Видите ли, здесь обитает наша семья.

– Ох! Извините.

– Ничего страшного. Вы не обязаны это знать. Меня зовут Полли, вот там стоит мой муж, Бернард… – (Высокий мужчина с военной выправкой заливал в термопот воду из пластикового ведра.) – Хотите, я проведу для вас экскурсию? – От такой экскурсии никто бы не отказался, и старушка взяла меня под руку. – Мы прожили здесь всю жизнь, но теперь нас только двое. Без детей дом стал слишком большим , потому-то мы и привечаем всех вас, молодых. Айвор – наш племянник. Сейчас у нас идет второй сезон. В прошлом году мы ставили «Сон в летнюю ночь», вы смотрели? Прослышав, что Айвор надумал сколотить небольшой театральный коллектив, мы подумали: почему бы и нет?! Но я поставила одно условие: чтобы мне дали роль! Понимаете, в молодости я выступала на сцене. Айвор побледнел как полотно – он решил, что мне втемяшится сыграть Титанию, но нет, я удовлетворилась Ипполитой – скука смертная, зато в этом сезоне у меня будет возможность сыграть Кормилицу. Я рождена для этой роли. Привнесла в нее говор кокни. «Ну, так в день Петров четырнадцать ей будет. Да, будет, право! Хорошо я помню…» Вначале подумывала придать ей диалект Глазго, но он безумно труден, даже уроженцы Глазго не все им владеют, так что остановилась я на кокни. Конечно, Айвор и Алина исповедуют совершенно эзотерические взгляды на эту постановку. «Концепции» – так принято говорить? Я уверена, что действие будет перенесено в космос, на автовокзал в Венесуэле или в другие столь же экзотические места и что главный упор сделают на движение . Вместо обыкновенной ходьбы придумают иной способ перемены мест. Я с большим недоверием отношусь к пантомиме: в самом деле, зачем изображать жестами кувшин, если можно поставить на сцене шкаф, где от кувшинов и прочей посуды будут ломиться полки? У меня одна надежда: лишь бы не стали урезать текст , ибо что такое Шекспир, если не его язык ?

На том мы с ней и сошлись: что Шекспир – это и есть его язык. Старушка, по собственному признанию, «на Шекспире свихнулась». Я только вставил, что он был первым рэпером, а больше ничего добавить не смог, да в этом и не было нужды, так как Полли делала паузы лишь для того, чтобы перевести дух, это притом, что мы обошли оранжерею, розарий, рокарий и так называемый грот – гулкий, забетонированный, кое-где выложенный ракушками известняковый замок величиной с большой семейный автомобиль. Своим низким, надтреснутым голосом старушка спросила, о какой шекспировской роли я мечтаю для себя. И где учился. Ответы были не к моей чести, но я заметил, что с утратой надежды на получение заветного телефончика у меня в голосе появилась учтивость воспитанного молодого человека, вежливого, с хорошо подвешенным языком. Когда мы вернулись после экскурсии, Фран беседовала с эффектным растрепанным парнем: они слишком близко сдвинули головы, а его рука лежала у нее на плече…

– Ромео и Джульетта, – вздохнула Полли. – Просто картинка, правда? Как по-вашему, они и в жизни будут связаны столь же пылкой любовью? Мне кажется, в истории постановок это сделалось своего рода традицией. Система Станиславского, знаете ли.

– Вниманию всех! – жонглируя, прокричал Айвор. – Перерыв окончен, работаем!

Игры с мячами, игры с бамбуковыми шестами, игры с завязанными глазами, носовыми платками и шляпами. На ровном полу мы карабкались на утес, сворачивались, как сухие листья в костре, запрыгивали друг другу на потные спины, загрубелыми пальцами мяли физиономии своих партнеров, и все это время я терзался неразрешимой дилеммой: как выполнять все команды и при этом ничего не делать. Потом начались игры в слова, а дальше – составление рассказов, где каждый прибавлял к тексту одно слово:

Некогда

В

Океане

Танцевали

Двенадцать

Кумкватов!

Меня выбешивало, что всякий раз на подходе к чему-то связному и последовательному кто-нибудь непременно вставлял нечто бессмысленно-идиотическое, направляя рассказ в бредовое русло…

Я…

Щекочу…

Тех…

Кто…

Сонно…

Пахнет…

Вомбатами!

И все начинали истерически ржать. Артишок-телефон-шампунь! Дромадер-стремянка-помойка! Господи, эта публика обожала всякие выверты, что подтверждало мои давние подозрения: в театральной среде любая чушь вызывает всеобщее веселье.

– Внимание, все расслабляемся! Шейк, шейк, шейк! Перерыв на обед!

В этот раз я твердо решил, что своего не упущу. Точно выбрал момент, нащупал в кармане ручку. Фран в одиночестве стояла во дворе у стола, но…

– Чарли Льюис, что тебя сюда привело? – Меня цепко ухватила за локоть Хелен Бивис. – Да я и сама догадалась. Господи, до чего же ты предсказуем.

– Не понимаю, о чем ты.

– Подбиваешь клинья к этой абсолютно интеллигентной девушке.

– Чтоб ты знала, Хелен: мой приход не имеет к ней ни малейшего отношения.

– Ха! Тебя привел сюда интерес к сценическому искусству!

– Ну а тебя что сюда привело?

– Я, между прочим, изготавливаю декорации. Занимаюсь сценографией. Попробовала себя год назад, мне понравилось; я не стыжусь, у меня есть подлинный интерес, я оттачиваю свои навыки. И уж точно, Льюис, не отнимаю чужое время.

– Наверно, ты неправильно меня поняла.

– Я всегда понимаю других правильно.

– Почему же у меня не может быть подлинного интереса?

– К Шекспиру, что ли? Ха!

– Почему бы и нет? Все лучше, чем целыми днями дома сидеть. Мы еще… мы еще посмотрим, что из этого получится.

– Вот именно. – Она положила руки мне на плечи. – Но если ты не соскочишь, Льюис, то потрудись выполнять все, как положено. Нечего убивать время и ерничать, здесь ты не с дружками. Здесь полагается отдавать себя делу !