Онлайн чтение книги Свободная комната Spare Room
Глава 2

Выйдя из дома Джека и Марты, я сажусь в машину. Я вся дрожу и сжимаю руль, пытаясь успокоиться. Но не могу. Открываю бардачок, достаю баночку антидепрессантов, глотаю две таблетки не запивая. Закрываю глаза, ожидая, когда подействует их магия. Откидываюсь назад и аккуратно прикладываю кончики пальцев к виску. Растираю его. Глубоко вдыхаю. Использую собственную дыхательную технику, чтобы успокоиться.

Раз, два, вот моя туфля.

Три, четыре, а вот дверь в квартире.

Пять, шесть…

Так, медленно и спокойно, я прихожу в себя.

Когда напряжение внутри исчезает, я смотрю на часы. Половина пятого, и сегодня мне нужно еще кое-куда заехать. Мои родители ждут, что сегодня вечером я буду у них в гостях в Суррее. При нормальных обстоятельствах я бы без колебаний отменила встречу, но это не нормальные обстоятельства. Если я не поеду или не появлюсь, они запаникуют и позвонят родственникам. Или, еще хуже, – в полицию. Последнее, что мне нужно, это спасательный отряд из близких или полиция на хвосте.

Я завожу машину и уезжаю. Дороги забиты, все в пробках, и это хорошо. Я должна сконцентрироваться на руле. Не оставляя себе времени на беспорядочные мысли, полные сомнений. Свернув с М25, я еду через долину Моул и ее жирные зеленые поля с жирными коровами и овцами. Ее пухлые деревни с пухлыми домами и пухлыми полноприводными автомобилями, припаркованными снаружи. Это Англия, в которой я выросла. И нет ничего более английского, чем дом родителей. Это старый домик священника, который меньше особняка со свободной комнатой, но в некотором роде такой же величественный. И нет ничего более английского, чем сами мои родители, которые ждут меня у входной двери. Наверно, они видели, как я подъезжаю по длинной аллее, еще до того, как я добралась до самого дома. Да, это такое место.

Мой отец держится настолько прямо, как будто он проглотил кочергу, что делает его как будто выше ростом и не дает отвести взгляд. Мама в шутку зовет его серебристой лисой, намекая на его почти полностью седые волосы. До выхода на пенсию он был выдающимся врачом в Лондоне и к концу карьеры располагал собственной частной практикой. Он из тех людей, которых сейчас особо не встретишь. Сильный молчаливый тип. Я полагаю, таких называют стоиками.

Мама ниже ростом, волосы у нее за ушами скорее белые, нежели серые. Возраст оставил свои законные метки на ее лице; шрамы и морщины ее не пугают, это я знаю из первых уст. Она тоже из тех женщин, которых сейчас не встретишь. Она гордится достижениями своего мужа и единственного ребенка, но предпочитает оставаться в стороне. Она точно не из тех, кого можно принять за мать мужа.

Его зовут Эдвард, а ее – Барбара. Только Барбара, не Барби. На них обоих удобная деревенская одежда. Не знаю, твид ли это, но, скорее всего, именно он. Они крепкая пара, через полгода отметят тридцать пять лет совместной жизни. Я тоже хочу создать такую крепкую пару с мужчиной. Естественно, в голову мне приходит Алекс. Я безжалостно гоню эти мысли.

– Привет, дорогая!

Приветствие моего отца теплое, но чуть грубоватое, оно как бы предупреждает о том, что меня ждет. Никаких объятий, никаких поцелуев в щеку. Вместо этого он убирает прядь волос у меня с лица, как делал, когда я была маленькой.

Мама улыбается мне одной из своих солнечных улыбок, целуя меня в щеку. Не отпускает меня, лихорадочно проводя ладонями вверх и вниз по моим рукам, закрытым одеждой. Ее взгляд бегает по мне в поисках перемен. Хотела бы я, чтобы она этого не делала, от этого я чувствую себя очень некомфортно.

Когда мы идем по дому, я замечаю, как и всегда, что старый домик священника ломится от моих фотографий. Здесь я выигрываю призы в школе, получаю диплом с отличием по математике, тут занимаю призовое место на соревновании по гимнастике и обнимаю разных лошадей за шею. Все это довольно неловко наблюдать, но во всех этих фотографиях есть и противоречивая нота. Невидимый надлом. Рядом со мной нет ни друзей, ни парней. И я болезненно худая. По сравнению со мной и Марте не помешало бы сбросить пару килограммов. Но я знаю и то, что все фотографии, где я в своем минимальном весе, с выпирающими костями и огромными глазами на все лицо, спрятаны.

А моих детских фото нет. Мама сказала, что они были похищены вместе со многими другими вещами во время кражи со взломом в доме, где они жили, когда я была совсем маленькой. Я его совсем не помню. Помимо моих фотографий можно заметить лишь одну – это фото папы в молодости, во времена учебы на медицинском факультете. На ней он подвыпил и позирует с двумя другими студентами-медиками, все с кружками пива, направленными в объектив, и в хирургических масках, надетых в шутку.

Мы входим в тихий, ухоженный сад. На столе из кованого железа рядом с папиными обожаемыми ароматными разноцветными гвоздиками разложено на выбор мамино песочное печенье, печенье с корицей и фруктовый пирог, а также чайник с чаем.

Мама настойчиво кладет кусок пирога на мою тарелку. На самом деле это, скорее, кусище, так она молча пытается накормить меня. Она пристально смотрит в ожидании. Ждет, когда я отломлю кусочек и засуну его в рот, что я покорно и делаю. Я жую.

– Отличный пирог, мам, – я картинно облизываю губы. – Ты готовишь не хуже Мэри Берри[2]Мэри Берри – английская писательница, автор кулинарных книг. ( Прим. пер. ).

Мама в восторге, глаза у нее сияют от удовольствия. Если бы это была не она, а кто-то другой, она бы, наверное, захлопала в ладоши в лихорадочном восторге, как в меме из соцсетей. Это вранье, конечно. Торт имеет консистенцию и вкус застывшей смеси сахара и жира с пластилином.

Чай налит, и мои родители праздно болтают о теплой погоде, соседях, подвигах папы в гольф-клубе. Но это все ненастоящее. Я знаю, о чем они на самом деле хотят поговорить. Это так же предсказуемо, как поход родителей в приходскую церковь по воскресеньям. Я прекрасно вижу подчеркнутые взгляды, которыми они обмениваются друг с другом.

Папина подача:

– Итак, как ты поживаешь, моя дорогая?

Он использует ту же самую фразу, которую наверняка говорил пациентам.

Я отпиваю глоток чуть теплого чая, прежде чем ответить:

– У меня все хорошо.

Тут в игру вступает мама:

– Ты правильно питаешься?

– Да. Три раза в день – сбалансированная диета, – я кладу в рот еще сахара, жира и пластилина, утыканных смородиной и изюмом, чтобы подтвердить свой ответ. На этот раз торт прилипает к передним зубам.

– Спишь хорошо?

– Да.

Живот у меня скручивает от паники. Я не виню их за то, что они делают, но быть под микроскопом невесело. Это страшно раздражает. Я наконец убираю языком прилипшее пюре из пирога, но один упрямый кусочек отказывается сдвинуться с места.

– Ты уверена? – на этот раз это мама. Мои родители – это команда, которая так просто не сдастся.

– Да.

– И ты продолжаешь принимать лекарства в нужное время?

– Да, я продолжаю принимать антидепрессанты.

Мама вздрагивает, как я и думала. Она не может пережить, что слово «депрессия» применимо к ее единственному ребенку. Я не люблю так мучить ее, но это единственный способ изменить направление разговора, когда он становится слишком личным.

Это сработало: она начинает расспрашивать о моей работе. Обычно это безопасная тема; они знают, как усердно я работаю и как хорошо у меня получается. Я рассказываю им, что, возможно, меня снова повысят, а рекрутеры уже тут как тут и предлагают мне зарплату побольше. Родители излучают гордость. Я тоже радуюсь. Почему нет? Я хорошо справляюсь со своей работой. Слишком хорошо, сказали бы некоторые, потому что у меня нет близких друзей на работе. У меня вообще нет близких друзей.

Потом моя мама притворяется, что кое-что вспомнила. Ставит чашку на блюдце:

– О, кстати, дорогая, уже получилось сходить к доктору Уилсону?

Я киваю, отодвигая тарелку, на которой так и осталась большая часть пирога:

– Я ходила пару раз.

Родители снова обмениваются взглядами, на этот раз с волнением. Папа смотрит вдаль, на потертые желтые качели в глубине сада. Они для меня символизируют счастье. Папа аккуратно качает меня, а я взлетаю и опускаюсь, выше и выше, визжа и вцепляясь в качели руками.

Папа поворачивается обратно к столу с темными от боли глазами.

Мама поднимает брови, на ее лице отображаются обеспокоенность и непонимание:

– Это странно, дорогая, потому что твой отец видел доктора Уилсона недавно за ужином, и тот сказал, что ты до сих пор с ним не связалась.

Если и есть что-то, что я ненавижу больше, чем врать родителям, так это когда меня ловят с поличным. Я пристыжена и тихо бормочу:

– Да, ну, я была очень занята.

– Мы с твоим отцом, – продолжает с нажимом мама, как будто я все еще ребенок на качелях, которому нужно знать, когда пора опуститься на землю, – правда думаем, что было бы неплохо сходить к нему. Он старый друг твоего отца. Они вместе учились в медицинском. Он один из самых выдающихся психиатров в Лондоне. Люди платят хорошие деньги за консультацию.

Если бы она остановилась на этом, я бы плюнула на все и согласилась бы на встречу с доктором Уилсоном. Но, к сожалению, она добавляет:

– Особенно после того, что только что случилось.

Я забываю о неписаном правиле не терять самообладания в таких семьях, как моя. Это грубо, так не делается. Я ломаюсь. Даже не помню, как беру в руки пирог. Мамин драгоценный пирог летит по воздуху и приземляется на траву, разваливаясь на части. Как и я.

– То, что случилось четыре месяца назад, было недоразумением, которое легко допустить. Понятно? – такое ощущение, как будто у меня изо рта исходят не слова, а крик ребенка, который хочет, чтобы его услышали, отчаянно хочет, чтобы его взяли на руки. – Сколько раз повторять! Я не собиралась делать это нарочно!

Я дрожу от ярости. Хочу перестать, но не могу.

– Ради всего святого! Спросите шарлатанов в чертовой больнице, это была чертова ошибка!

Моя мать дрожит от ужаса, пораженно глядя на пустую тарелку из-под пирога и снова на меня. Отец делает суровое лицо. Несложно представить, как боялись его студенты-медики в прошлом.

Его голос мрачен:

– Я бы был благодарен тебе, если бы ты не использовала такую лексику в этом доме, Лиза. Я бы был благодарен тебе, если бы ты не оскорбляла свою мать, когда она всего лишь пытается тебе помочь. И я бы был благодарен тебе, если бы ты не называла представителей моей прежней профессии шарлатанами .

Я опускаю голову от стыда. Глаза щиплет от слез. Почему я не могу быть как все? Я знаю, как мои коллеги на самом деле видят меня. Лиза – это робот, который обычно даже не ходит на обед; она не может быть человеком. Нормальным человеком.

– Эд, – моя мать произносит это тихо, почти безмятежно. – Дай ей передохнуть.

– Простите, – выдавливаю я, наконец-то подняв голову, чтобы посмотреть на двух людей, которые любят меня больше всего на свете.

Мама успокаивается. Невозмутимо берет ситуацию под контроль.

– Все хорошо, дорогая, ты расстроена, мы понимаем. Никто не считает, что ты… – похоже, что продолжение фразы уже было у нее на языке, но тут она сглотнула его движением мускулов горла. И сменила тактику. – Мы знаем, что ты не хотела, чтобы это случилось. Мы это знаем.

Не понимаю, откуда она может это знать. Даже я не знаю, что я на самом деле делала в тот день.

Мой отец, будучи врачом, не произносит ни слова. Иногда именно мамина микстура – лучшее лекарство.

– Если бы ты сходила к доктору Уилсону, он мог бы помочь тебе разобраться со своими проблемами, – говорит мама, – и предложить тебе способы справиться с ними. Он очень умен, не так ли, Эдвард?

Отец больше не выглядит сурово. И спина у него больше не прямая. Плечи обвисли, как у старика.

– Да. Очень умен.

Я хочу протянуть к нему руку. Дотронуться до него. Крепко его обнять. Я всегда была папиной дочкой. Между нами есть связь, которая появилась в глубине сада на пластиковых качелях.

Я решаюсь. У меня нет сил снова причинять им боль.

– Я схожу к нему. Запишусь на прием.

Я не хочу видеть этого доктора Уилсона. Еще один представитель медицинской профессии, который препарирует меня. Такое ощущение, что я поговорила со всеми психологами, психотерапевтами, психиатрами, целителями-экстрасенсами и шарлатанами в радиусе двадцати километров от Лондона. Я никогда не забуду сеанс терапии с парнем, который разгуливал в фиолетовом восточном халате с поясом и в ожерелье из ракушек, выглядящих так, как будто их насобирали в Брайтон-Бич. Он наложил на меня свои потные, мясистые руки, чтобы избавить от проблем. Вот насколько отчаянно я хотела разобраться со всем этим.

Когда меня выписали из больницы четыре месяца назад, во мне что-то изменилось. Я не могу до конца объяснить, что это было. Может быть, я наконец-то поняла, что так продолжаться не может. Тогда я и решила. Мне не нужны консультация и помощь. Мне просто нужна правда.

Тем не менее я схожу к доктору Уилсону, если это обрадует маму и папу и они оставят меня в покое.

Мы проводим остаток вечера как ни в чем не бывало. Вот что происходит в таких семьях, как моя: если неловкость стучится в дверь, пригласите ее внутрь, обезоружьте, а потом заметите под ковер. Наше совместное времяпрепровождение заканчивается обещанием родителей навестить меня в Лондоне через две недели. Только когда я сажусь в машину, я кое-что осознаю.

Я не сказала им, что переезжаю в свободную комнату к Джеку и Марте.