БИРМА

Онлайн чтение книги Своими глазами
БИРМА

Золото Шведагона

Для большинства иностранцев Бирма начинается с Рангуна. А попав в бирманскую столицу, просто невозможно не увидеть главную достопримечательность страны — золотой колокол Шведагона. Шведагон значит для Рангуна неизмеримо больше, чем Эйфелева башня для Парижа. Это не просто главный ориентир, заметный отовсюду. Сверкая золотом на фоне густо-синего неба, Шведагон буквально подавляет бирманскую столицу своим величием. Он вызывает больше чем восхищение — священный трепет. И все-таки сравнение с Эйфелевой башней в чем-то правомерно. Самая большая в мире пагода напоминает гигантский колокол с длинной рукояткой сверху. Если бы Эйфелева башня пошире расставила свои стальные ноги, если бы ее четыре грани были окольцованы снаружи концентрическими окружностями и если бы на эти кольца были положены золоченые листы, то получилось бы нечто похожее на Шведагон. Трудно передать словами то впечатление величия и торжества жизни, которое вызывает Шведагон. Его золотой контур неотделим от темно-синего неба, от ярко-белых кучевых облаков. Он неотделим от богатства красок и звуков, которыми даже зимой щедра бирманская земля. Это обилие, даже переизбыток колоритности буквально ошеломляет. Становится понятно, почему бирманцы носят яркие одежды. Иначе и не может быть в стране, где солнце так неистово, где растительность так пышна, где такие яркие цветы и такие пестрые птицы. На этом фестивале красок национальный костюм бирманцев отнюдь не кажется чрезмерно ярким. Шведагон — это целый мир. К подножию пагоды ведут четыре лестницы, защищенные от солнечных лучей навесами. Каждая такая галерея превращена в торжище, в длинный ряд лавочек. Те, что ближе к подножию пагоды, торгуют преимущественно цветами, ароматными свечами, лампадами. Те, что подальше, торгуют и всякого рода сувенирами. Тут же трудятся резчики по дереву, создавая из кусочков тика статуэтки Будды. Тут же готовят пищу, нянчат детей. Кажется, что эта многокрасочная, многозвучная картина жизни специально предназначена для того, чтобы подчеркнуть праздничность приобщения к восьмому чуду света. Пройдя крытую галерею и поднявшись на сто с лишним ступеней, попадаешь на священную дорогу, которая кольцом опоясывает Шведагон.

Белый камень, отполированный тысячами босых ног и политый водой, отражает выстроившиеся вокруг Шведагона пагоды и храмы. По внутренней стороне кольца их 64, по наружной — 72. Все эти храмы и пагоды напоминают молодую поросль вокруг гигантского дуба. Приятно идти босиком по мраморным плитам, ощущать прохладную гладкость камня. (Даже в носках ступать на священную дорогу не разрешается.) Здесь, повторяю, все колоритно — и краски и звуки. Всюду много молящихся, но не чувствуется ни подавленности, ни фанатической одержимости. Здесь, скорее, царит атмосфера веселой ярмарки, народного праздника. Словно какие-то экзотические песни, слышатся крики продавцов воды. Они ходят по священной дороге с коромыслами, пока кто-нибудь из паломников не купит эту воду, чтобы облить ею статую Будды. Это распространенный способ выражать свое религиозное чувство. Всюду много цветов. К их терпкому запаху добавляется аромат ритуальных свечей.

Некоторые храмы, окружающие Шведагон, как бы копируют его колоколообразную форму. Другие больше отвечают нашему представлению о слове «пагода», то есть представляют собой многоярусные башенки. Многие из них украшены резьбой по дереву. Резчики по тику создали здесь свои знаменитые пламенные порталы, характерные для бирманской национальной архитектуры.

Впервые я попал в Рангун, возвращаясь из юго-восточных провинций Китая. Десять лет спустя я увидел золотую башню Шведагона, словно одевшуюся в кокон. Ее окружали строительные леса из бамбуковых жердей. По ним вверх и вниз сновали фигурки людей. Раз в тридцать лет, или, как здесь говорят, при жизни каждого поколения, происходит то, что мне довелось увидеть. Шведагон, будто кружевами, оплетают бамбуковым каркасом.

И тогда каждый желающий может забраться почти на самую вершину гигантской стометровой пагоды и собственноручно добавить золота к ее сверкающей поверхности.

Внизу у каждой из четырех лестниц толпились люди. Служители принимали от верующих пачки денег, выдавая им взамен стопки листков с сусальным золотом. Честно говоря, я тогда не совсем понял, как это делается. Как может золотая пластинка приклеиться к гигантской башне? Потом, путешествуя по Бирме, мы не раз видели статуи, словно потерявшие свои первоначальные очертания. Своими формами они напоминали ледяные скульптуры, которые многократно поливали водой.

Среди множества ярких красок в портрете Бирмы выделяется ослепительный блеск золота. Оно сверкает на крышах храмов и пагод, на статуях буддийских божеств, которые порой выглядят как золотые глыбы.

И вот мне удалось познакомиться с людьми, которые заняты сугубо бирманским ремеслом. Это — мастера превращать золото в столь тонкие пленки, что они трепещут и разлетаются даже от человеческого дыхания. Технология производства сусального золота, как я условно называю эти тончайшие золотые пленки, сохраняется со времен средневековья. Из золота сначала тянут тонкую проволоку. Потом ее расплющивают молотками, превращая в золотую ленту шириной с палец и примерно такой же толщины, как оберточная фольга. Потом эту ленту режут на квадратики и помещают между листами специальной бумаги, сделанной из бамбука. Каждый квадратик золота кладется на середину бумажного листа, с виду похожего на промасленную вощанку для компресса. Затем эти листки складывают один на другой по 96 штук и стягивают стопку ремнями из оленьей кожи. После этого по ней около шести часов колотят молотком, сделанным из твердой породы дерева. Через определенные промежутки времени пачку переворачивают.

Бумага, между которой кладут золотые пластины, отличается поразительной прочностью. Ведь золотой квадратик шириной с палец превращается в почти правильную окружность размером с ладонь, то есть расплющивается по крайней мере в шесть раз. Приготовляют эту бумагу из особого сорта бамбука, который замачивают, очищают от колен, размельчают и долго бьют эту массу деревянными молотками. Когда потом такую массу раскладывают тонким слоем на специальном решете, получается очень стойкая к ударам бумага. Ее можно использовать не один, а несколько раз. После того как золотой квадратик превратился в круг, его снова режут на шесть частей и снова прокладывают их такими же листками бумаги. Операция повторяется второй, а затем и третий раз.

В конце концов золотые кружочки, лежащие на бумаге, становятся настолько тонкими, что трепещут от дыхания человека, находящегося на расстоянии метра.

Трудно даже представить себе, как может существовать подобное производство в условиях влажной бирманской жары. Ведь в помещении, где делается сусальное золото, не только нельзя иметь вентилятор, нельзя даже обмахиваться веером. Когда золотые пластинки становятся наконец достаточно тонкими, их перекладывают на листки уже другой бумаги, похожей на промокательную. Вот эти-то листки, сложенные в пачки по 96 штук, продают верующим как жертвенное золото. Если внутренней стороной такого листка прикоснуться к золоченой статуе или крыше храма, тончайшая пластинка драгоценного металла прилипает к золоту, словно переводная картинка. Прямо сказать, оригинальный способ выкачивать подаяния придумали бирманские буддисты! Ведь благодаря такой пленке каждый верующий может испытать чувство собственной причастности к созданию золотоверхой пагоды. Даже бедняку под силу купить несколько таких золотых листков и сознавать потом, что в огромной сверкающей пагоде есть и малая толика его золота.

Рисовые поля Пегу

Мы едем из Рангуна в Пегу, город в Нижней Бирме, считающийся житницей страны. Сразу же за столицей начинается бескрайняя равнина. Куда ни глянь — до самого горизонта простираются рисовые поля. Но, как ни странно, нигде не видишь ни оросительных каналов, ни водохранилищ. Весь этот золотой ковер, которым покрыта земля, все эти тучные нивы орошаются муссонами. Эти дожди проходят регулярно и как раз в ту пору, когда они больше всего нужны земледельцам. Среди золотистых колосьев выделяются фигуры жнецов. На расстеленных у дороги рогожах темным золотом отливает обмолоченное зерно.

Деревня в Нижней Бирме — это роща среди равнины. Когда подъезжаешь к ней, строений почти не видно. Темнеют лишь кроны деревьев. Дом бирманского крестьянина — типичная избушка на курьих ножках. Пол поднят сваями почти на метр от земли. Стены сплетены из тонкой бамбуковой щепы. Так что весь домик похож на изящную корзину, покрытую камышом. У домов и на полях много кокосовых пальм. Каждое дерево бережно сохраняют. Если уж оно выросло, то потом почти без ухода приносит прибыль В пищу идут не только орехи. В Пегу нас угостили свежим соком кокосовой пальмы, который полагается добывать только ночью. Уже в темноте нужно влезть на вершину пальмы, сделать надрез и подвязать ковшичек, в который часа через два набегает мутноватый белый сок. На вкус он кисло-сладкий, а если постоит до полудня, то становится и довольно хмельным.

На шоссе с раннего утра оживленно. Поднимая клубы пыли, проезжают ветхие автобусы без дверей. Вместо них сзади открытый проем с большой подножкой. Там, держась за поручни, всегда стоят пять или шесть человек — любителей свежего ветерка. Горбатые быки парами тянут одноосные деревянные повозки с длинным дышлом. Но больше всего на дороге пешеходов. Каждый идет в лондже — бирманской юбке и чаще всего босиком. Не без удивления обнаружил, что бирманцы мочатся сидя. Когда мы сделали остановку, чтобы перекурить, я впервые столкнулся с этим бирманским чудом. Потом подумал: а что же тут удивительного? Ведь мужчины тут носят юбки, а юбка не допускает иного положения.

Солнце стремительно движется к зениту. Тени густеют, и еще ослепительнее белеют пагоды, устремившиеся в синее небо. На горизонте громоздятся тяжелые облака.

Снова поля и снова селения. У дороги сооружены навесики. Там стоят глиняные горшки с водой, чтобы прохожие могли напиться. Горшки эти выставляют прежде всего для монахов, которые на рассвете расходятся за подаянием. Их оранжевые одежды всюду бросаются в глаза именно в утренние часы. В левой руке каждый монах держит лаковую миску, а в правой — веер из пальмового листа, чтобы прикрывать бритую голову от солнца. К полудню сборщики подаяний возвращаются в свои монастыри, чтобы единственный раз за день поесть. По утрам и вечерам есть монахам не полагается. На 40 миллионов жителей в Бирме более 300 тысяч монахов.

Приглядываясь издали к путникам на дороге, подумал: как же отличить женщин от мужчин, если те и другие в юбках? Оказалось, что у женщин чаще всего ноша на голове. То ли плетеная корзина, то ли узел с каким-нибудь скарбом. Видел женщину, которая несла на голове связку бамбуковых жердей, которые прогибались почти до самой земли. Повторяю, что эту связку она несла не на плече, а именно на голове.

Главная достопримечательность Пегу — пагода Швемодо. Это самая большая в Бирме статуя лежащего Будды, Показывая ее нам, смотрители храма рассказали, что Пегу когда-то называли Золотым царством, ибо здешние пагоды особенно богаты золотом. Но, скорее всего, Пегу прозвали Золотым царством потому, что вокруг этого древнего города лежат рисовые поля, надежно орошаемые муссонами. А поскольку окрестные крестьяне зажиточны, на храмовых праздниках в Швемодо нет недостатка в щедрых приношениях. Именно к пагоде Швемодо приезжали совершать обряд протыкания ушей наследники бирманских царей. Обряд этот символизирует у бирманцев совершеннолетие.

Статуя лежащего Будды, которой славится Пегу, несколько разочаровала меня. Видимо, потому, что над ней сооружен навес из металлоконструкций и шифера. А это не самый подходящий фон для памятника старины. К тому же здешний Будда выглядит каким-то сусальным — возможно, потому, что его каждый год заново раскрашивают. Зато в целом храмовый комплекс Швемодо отличается от Шведагона как бы большей сдержанностью. Окружающие статую мелкие пагоды не позолочены, а только побелены. Особенно же понравилась мне здесь тишина. Ее нарушает лишь перезвон бронзовых колокольчиков, подвешенных к верхним ярусам пагод. Запомнилась также стекломозаика, которой украшено ложе Будды, а также круглый знак на божественной стопе, символизирующий 108 предыдущих перевоплощений Будды.

Возвращаясь из Пегу в Рангун, вновь думал о древнем названии этого края — Золотое царство. Об этом напоминало и золото тучных рисовых полей, и блеск золоченых пагод. Да, одно золото неотделимо тут от другого. Религия сумела приспособиться к условиям благодатной для земледельца страны, где рисовые поля могут существовать без оросительных каналов. Буддизму в Бирме отнюдь не присущ аскетический фанатизм, характерный для Тибета. Шестилетние мальчики уходят на несколько лет в храм как в приходскую школу. Они становятся монахами, чтобы обучиться грамоте и вновь вернуться к мирской жизни. От верующего требуются лишь пожертвования для монастырей и храмов. Тончайшие пластинки, благодаря которым каждый верующий становится причастным к блистательному облику любого храма, — это удобный способ превращать золото рисовых полей в золото пагод.

Слоны на лесопилке

Приехали на пару дней в Моулмейн — город, где раньше всего закрепились британские колонизаторы. Затем они захватили Рангун, а еще позже добрались до Мандалая. Моулмейн лежит неподалеку от границы с Таиландом. Здесь Южная Азия смыкается с Юго-Восточной, Индостанский полуостров с Индокитайским. Здесь тоже много рисовых полей, но округ этот к тому же снабжает Бирму солью, а также служит главным центром каучуковых плантаций.

Британских колонизаторов Моулмейн привлек как удобный порт для вывоза ценных пород древесины, и прежде всего тика. Отсюда вверх по берегам Салуина и Иравади тянутся тиковые леса. Моулмейн — это небольшой городок. Его старинные здания колониального стиля прячутся среди зарослей масличных пальм. Как и везде в Бирме, тут и там белеют пагоды. Но больше всего в Моулмейне лесопилок и лесных складов. Они тянутся вдоль реки непрерывной полосой. Тик — основа промышленности и торговли этой части Бирмы.

Вдоволь насмотрелся на слонов за работой. Ведь без этих сильных и умных животных немыслима ни заготовка тропической древесины, ни ее переработка для экспорта. В верховьях Салуина или Иравади, где сплавщикам нужно доставлять к реке гигантские тиковые стволы, слон поистине незаменим. Ни один трактор не смог бы пройти по столь крутому склону, да еще волоча такую тяжесть. Прежде чем спилить тиковое дерево, его умышленно губят. Ствол окольцовывают, снимая с него кору и наружный слой древесины. Дерево засыхает на корню. Иначе оно было бы тяжелее воды и его нельзя было бы сплавлять.

На лесопильном заводе близ Моулмейна я впервые в жизни поездил на слоне. На лесопилке, как обычно, визжит дисковая пила, перекликаются рабочие, только вместо мостового крана в пролете цеха время от времени появляется фигура слона. Обхватив хоботом положенное на бивни бревно, он осторожно передвигается между людьми и выполняет свое дело не только с ловкостью, но и с неожиданной для животного инициативой. Мы приехали на завод рано. Мальчуган-погонщик, забравшись на загривок слона, ладонями сбивал с него пыль, а потом с помощью отца надел на него нечто вроде подпруги. Сбруя, которую носит рабочий слон, предназначена для того, чтобы закрепить на нем буксирную цепь. Усевшись на слоновом загривке, мальчик пощекотал слона за ушами пальцами своих щуплых ног. Именно так погонщик управляет своим питомцем. Подчиняясь этим сигналам, слон подошел к штабелю бревен и осторожно потянул хоботом одно из них. Когда ствол поддался настолько, что его можно было зачалить цепью, слон сделал паузу. А потом, когда цепь натянулась, вытащил его до конца и зашагал к лесопилке.

Мне предложили сесть на старого слона, который имел такой же стаж работы на лесопилке, как я в газете. Оказалось, что опытные слоны вовсе не нуждаются в погонщиках. Хозяин слона только попросил меня держаться подальше от его ушей, чтобы животное не приняло случайные движения моих ног за какие-то команды. После этого мы благополучно сделали десять поездок. Не перестаешь удивляться тому, сколько сноровки проявляет слон, когда ему нужно перенести очередное бревно. Прежде всего он обхватывает ствол хоботом и вытягивает его из штабеля, как курильщик извлекает сигарету из пачки Лишь после того как за бревно можно как следует ухватиться, слон поддевает его бивнем и окончательно вытаскивает наружу. Если какой-то край бревна перевешивает, слон осторожно опускает его и перемещает бивни в нужном направлении. Меня особенно поражало, что, неся бревно по цеху, слон при каждом повороте внимательно следил за тем, чтобы не задеть краями какой-нибудь столб или людей, работающих у пилы.

Слон, на котором я сидел, умилил меня, когда ему нужно было перенести два толстых тиковых горбыля. Он верно рассудил, что их можно перенести за раз. Но стоило их поднять, как они развалились в разные стороны. Тогда слон опустил ношу на землю, перевернул горбыли так, чтобы они сомкнулись плоскими сторонами. После этого ношу было легко обхватить хоботом и прочно поддерживать бивнями. Как только прозвучала сирена — сигнал обеденного перерыва для пильщиков, слоны тут же прекратили работу и отправились пастись.

Тропическая древесина, и в особенности тик, — богатство Бирмы, вторая после риса важнейшая статья ее экспорта. Тик — лучший из видов древесины, известных человеку. Из него делают высококачественную мебель. Из тика же делают настилы на взлетных палубах авианосцев. Дерево это не усыхает и не разбухает, прекрасно поддается любой обработке. Здесь же, на лесопильном заводе, мы видели штабеля готовой продукции: тиковые брусья, или балансы, аккуратно перевязанные пачки паркета, которые отправляют в Гонконг, Сингапур и в Европу.

У рабочих слонов, занятых в Бирме на заготовке и переработке древесины, есть, так сказать, две специальности. Во-первых, это слоны-буксировщики. Их дело — волочь зачаленные цепью бревна от мест порубки до речного берега, откуда их сплавляют вниз по течению. У наиболее опытных слонов — другая специальность. Они работают как переносчики бревен непосредственно на лесопильных заводах. Такой слон заменяет в цехе не только мостовой кран, но и крановщика. Ему показывают, что нужно делать, и переносчик повторяет эту операцию самостоятельно до тех пор, пока сирена не возвестит об обеденном перерыве или окончании рабочего дня.

Лесопильный завод в Моулмейне был чем-то похож на аналогичные предприятия, скажем, в Сибири. Так же слышался плеск реки по соседству, так же визжала дисковая пила. Но знакомые звуки сопровождались незнакомыми запахами. Иначе пахла река, иначе пахли опилки. И кроме запаха солярки от движка отчетливо пахло цирком, то есть слонами.

Противоядие от змей

Побывали на крупной фармацевтической фабрике, которая почти на две трети покрывает потребности Бирмы в медикаментах. Нас особенно заинтересовал цех, куда со всей страны свозят ядовитых змей.

В Китае змей ловят ради мяса. Различные блюда из змей — самые изысканные деликатесы, особенно на юге. В Индии змей ловят ради их кожи. Бирманцы же заготовляют змей, чтобы вырабатывать из них противоядие от змеиных укусов. В разгар муссона, когда змеи прячутся от ливней в свои гнезда, крестьяне ловят их раздвоенными палками. Заготовляют только ядовитых змей. В Бирме их насчитывается три вида: во-первых, это разновидность гадюки; во-вторых, кобра и, в-третьих, королевская кобра, которую в Китае называют «серебряное кольцо». Я в шутку определил эту самую ядовитую змею как помесь кобры и зебры. В ее окраске чередуются почти черные и серебристо-серые полосы. Как пограничный столб или как палка регулировщика, такая окраска, разумеется, не маскирует, а предостерегает. Действительно, королевская кобра кусает лишь в крайнем случае.

На моих глазах рабочий, одетый в резиновые сапоги и резиновые перчатки, за хвост вытянул змею из плетеного ящика и раздвоенным прутом прижал ее голову к полу. Затем он перехватил ее за шею, чтобы змея не могла изогнуться и укусить его за руку. Прежде чем взять у змеи яд, нужно раздразнить ее, чтобы кобра раздула свои защечные пазухи. Тогда ко рту ее подносят стеклянный диск, похожий на вогнутую линзу. Змея тут же пытается укусить стекло. Слышен даже своеобразный хруст. И тут же на блюдце начинает сочиться мутноватый, похожий на молоко яд. Кстати говоря, у королевской, или полосатой, кобры яд бывает почти прозрачным. На каждом диске пишут, от какой змеи и когда взят яд. Затем блюдца помещают в вакуумную камеру. Яд высыхает, а кристаллики его остаются на стекле. Их соскабливают и хранят в специальных пробирках. Противоядие приготовляют так. Кристаллики яда смешивают с водой и с помощью шприца вводят в организм лошади. Важно правильно выбрать первую дозу: чтобы лошадь не умерла, но получила достаточно сильное отравление, чтобы организм начал интенсивно вырабатывать антитела. Каждый месяц инъекцию повторяют, постепенно увеличивая дозу. Обычно иммунитет у лошади вырабатывается за полгода, а иногда и за год. Чтобы проверить, так ли это, кровь лошади смешивают со змеиным ядом и вкалывают голубям. Если у лошади уже выработалось достаточно антител, они нейтрализуют яд, и голубь выживает. Это значит, что лошадиная кровь годится для изготовления вакцины. Ее заготовляют в виде ампул. Чаще всего у бирманцев возникает нужда в противоядии от гадюк. Девять десятых пострадавших бывают укушены ими. В народе давно сложился обычай: обязательно поймать змею, которая укусила, чтобы знать, какое именно противоядие требуется. Если человек укушен ночью или если он потерял сознание, ему дают противоядие и от гадюки, и от кобры.

Дорога в Мандалай

Так называется известное стихотворение Киплинга. Но в Мандалай мы добирались не по воспетой им дороге, а самолетом. Это путешествие дало повод задуматься о разнице между Нижней и Верхней Бирмой. Она сказывается не только в природных условиях, но и в характере людей. О контрасте между жителями Рангуна и Мандалая так же много говорят, как у нас о различии между москвичами и ленинградцами. В Верхней Бирме, в краю гор и лесов, люди отличаются более прямым, простым нравом. Они больше верны долгу и привержены национальным традициям, более трудолюбивы. Нанимая слугу, богатый бирманец предпочитает взять человека именно из Верхней Бирмы. Что же касается Нижней Бирмы, то, поскольку природа наделила этот край куда щедрее, жителям его чаще свойственно пассивное отношение к жизни. Правда, они считаются умелыми торговцами, поскольку больше связаны с внешним миром.

В целом в Верхней Бирме заметнее сказывалось влияние Китая. Нижняя же Бирма была теснее связана с Индией. Позднее через Нижнюю Бирму в страну проникло европейское влияние. Если Рангун находился под властью англичан целое столетие, то Мандалай — лишь половину этого срока. Однако именно на юге, то есть в Нижней Бирме, борьба против англичан носила наиболее активный и организованный характер. Ведь там люди хлебнули от колонизаторов больше горя.

Мандалай для бирманцев — все равно что Киото для японцев. Это историческая столица. Панорамой этого города лучше всего любоваться с вершины Мандалайского холма. Это одно из мест традиционного паломничества. Бирманцы позаботились о том, чтобы путник не страдал от палящих лучей солнца. К памятникам старины, возведенным на горах, обычно ведет крытая галерея, изгибы которой уходят вверх по склону, словно спина гигантского дракона. Такой навес над ступенями имеет промежуточные площадки для отдыха. Здесь можно выпить чая или сока, выдавленного из стеблей сахарного тростника. Начало подъема на Мандалайский холм обозначено двумя огромными чинте — сторожевыми собаками. Это животное является излюбленным персонажем бирманской мифологии. По преданию, чинте оберегает от нечистой силы.

В орнаментах, которые украшают бирманские культовые сооружения, обычно присутствуют птицы и цветы. Орнаменты с изображением птиц используются для украшения храмов, орнаменты с изображением цветов — для украшения монастырей. В бирманских орнаментах часто присутствует изображение семи зверей, каждый из которых символизирует один из дней недели. Воскресенье — это мифическая птица Гаруда, понедельник — тигр, вторник — лев, среда — слон, четверг — мышь, пятница — морская свинка, суббота — дракон. Названия этих семи животных начинаются по-бирмански с разных букв. Причем именно с этих же букв должны начинаться имена бирманских детей, в зависимости от дня недели, в который они родились.

Мы поднялись на вершину Мандалайского холма в предвечерний час. На закате особенности древней бирманской столицы рельефно предстали перед глазами. На зеленом фоне резко выделялся квадрат Царского града. Подобно городам Сиань и Лоян в Китае или Киото и Нара в Японии, древняя столица Бирмы была распланирована строго по странам света и обнесена геометрически правильным квадратом городской стены. Вдоль нее тянулся ров, золотившийся в лучах заходящего солнца. На этом фоне черными силуэтами проступали остатки ворот и мостов, ажурные семиярусные башенки, похожие на теремцы, которые бирманские цари когда-то прилаживали на спины боевых слонов.

К сожалению, древняя столица Бирмы почти не сохранилась. После того как англичане пленили здесь последнего бирманского царя и страна стала английской колонией, началось разграбление Мандалая. К 1890 году от него не осталось почти ничего. Какой-то английский археолог с трудом уговорил колониальные власти прекратить вандализм. Однако случилось так, что англичане вновь, на этот раз почти дотла, разрушили остатки Царского града. Это произошло в 1945 году, когда он стал последним оплотом японских оккупантов.

Мандалайский холм привлекает паломников со всех концов страны. Есть поверье, что человек, отдохнувший в его тени, будет жить долго. Сейчас, когда солнце только что село, плодородная равнина вплоть до блестящей вдали ленты реки Иравади погружается в волны вечернего тумана. Среди рисовых полей тут и там темнеют рощи кокосовых пальм. Мандалайский холм возвышается как раз напротив угла Царского града — там, где ров изгибается под прямым углом.

Бродя вечером по темным и почти безлюдным улицам Мандалая, мы вдруг увидели за поворотом яркий свет и празднично одетую толпу. Часть крытого рынка была превращена в сказочный дворец, украшенный гирляндами из золотой и серебряной бумаги. Оказалось, что группа здешних торговцев устроила этот праздник по случаю проводов своих сыновей в монастырь.

Посвящение мальчика в монашеский сан — важное событие в его жизни. До недавних пор большинство бирманцев учились грамоте в храме. Каждый мальчик, достигший шестилетнего возраста, по традиции, уходил в монастырь. В Бирме не считалось необходимым, как в Тибете, жертвовать старшим сыном, навсегда связывая его судьбу с религией. Проведя в храме несколько лет, бирманец возвращался к мирской жизни. Что же касается девочек, то им приходилось оставаться неграмотными или ограничиваться домашними уроками.

При посвящении в монахи мальчика наряжают в расшитый шелком и бисером наряд и надевают ему на голову нечто похожее на корону. Контраст между этой пышностью одежды и скромностью монашеского одеяния подчеркивает, что в храме главным становится совершенствование духа. На церемонии проводов мальчикам вручали подарки: набор всего необходимого для того, чтобы провести в храме первый месяц. Для каждого из них предназначался мешок риса, жестяная банка с растительным маслом, картонная коробка с сандалиями, зонтик и кусок оранжевой ткани, которую надевают монахи. Над всеми этими предметами возвышался бумажный павлин, хвост которого был сделан из денежных купюр. Это были наличные деньги, которые новичку полагается сдать в монастырь.

Мертвый город на Иравади

Дорогу в Паган я буду помнить так же долго, как и сам этот мертвый город в излучине Иравади, неизвестно почему оставленный людьми. Более двенадцати часов добирались мы от Мандалая до Пагана по ухабистым дорогам. Наш пожилой «мерседес» — вполне представительный по внешнему виду — то и дело пасовал перед сложностью пути. Дорогу пересекали высохшие русла рек с коварными выбоинами, скрытыми подслоем пыли. Не раз у нас глох мотор, когда мы пытались с ходу форсировать ручьи. Как-то на дорогу выскочил молодой бычок. Хотя шофер затормозил, столкновение все же произошло. Бычок тут же вскочил на ноги и заковылял прочь. Что же касается нашего «мерседеса», то у него был поврежден многократно латанный радиатор.

Бирманские хозяева всячески отговаривали нас от поездки в Паган. Место это и впрямь труднодоступное. Не будут же летать в мертвый город пассажирские самолеты! Да и проселочные дороги оказались хуже, чем мы ожидали. Так что ни к середине дня, ни к вечеру в Паган мы не попали. Добрались туда уже далеко за полночь. И оставалось утешать себя тем, что загадочным городом в излучине Иравади лучше всего любоваться на восходе солнца.

Четверть тысячелетия — с 1044 по 1287 год — этот город был столицей Паганского царства. Захватив здешний престол, бирманский князь Анарата собрал лучших зодчих. В XI–XIII столетиях Паган превратился в один из крупнейших городов средневековья. На площади 50 квадратных километров было возведено около пяти тысяч каменных строений. До наших дней сохранились две с лишним тысячи. Но это отнюдь не ветхие руины. Многие из них стоят в своем первоначальном виде, удивляя своей долговечностью. Итак, Паган — это 2100 старинных построек, тянущихся на 20 километров вдоль Иравади. Когда встречаешь восход солнца над великой бирманской рекой, силуэты бесчисленных пагод прорисовываются сквозь дымку утреннего тумана. Они напоминают древнюю рать воинов в островерхих шлемах, столпившихся на берегу.

Становится все светлее. На Иравади обозначились широкие серые отмели. Видна чахлая растительность, покрывающая горы на противоположном берегу. В отличие от Ангкора в Кампучии, который был поглощен джунглями, как только из него ушли люди, постройкам Пагана такая опасность не грозила. В здешнем сухом климате растительность не столь агрессивна. Кирпичная кладка лишь местами кучерявится мхом или травой. Иравади сравнялась по своей голубизне с небом. Туман постепенно рассеивается. Видно, что старинные пагоды стоят весьма далеко друг от друга. Ведь они лишь как бы остов мертвого города. Сохранились только каменные постройки, только то, что когда-то было сложено из камня. А жилища людей, торговые ряды — все это давным-давно превратилось в прах.

Я встречаю рассвет над Паганом с верхней террасы храма Ананда. На востоке, где разгорается заря, темнеет горная цепь. Среди ее зубцов выделяется священная гора Полпа. Небо еще больше светлеет, а алые краски зари постепенно перемещаются на поверхность Иравади. Сейчас она багряно-розовая. Хожу по террасе и поражаюсь размерам мертвого города. Когда смотришь на восток, вплоть до горизонта видны силуэты пагод. Почему же все-таки обезлюдел Паган? Эта тайна еще не разгадана историками. Одни считают причиной нашествие полчищ монгольского хана Хубилая. По мнению других, Паган погиб потому, что люди вырубили окрестные леса. Климат из-за этого изменился, и пустыня подступила вплотную к стенам столицы. По соседней стене бегают ящерицы. А вот и змея выползла погреться на солнышке.

По храму Ананда, по его коридорам, своды которых напоминают, как ни странно, готическую стрельчатую арку, я ходил, сопровождаемый каким-то странным звуком. Все время слышалось не то щебетание воробьев, не то трескотня кузнечиков. Оказалось, что это летучие мыши. На побеленных сводах их темнели тысячи. Причем изгнать их из храма очень трудно. Пробовали делать на окнах проволочные сетки. Летучие мыши прогрызали их. Один иностранный археолог предложил выкурить летучих мышей ядовитым дымом. Но ведь буддизм запрещает верующему убить даже комара. Как же покушаться сразу на столько живых существ? Храм Ананда, олицетворяющий безбрежную мудрость, был освящен в 1091 году. Его квадратное основание шириной 80 метров переходит в многоярусную надстройку, увенчанную сикарой — четырехгранной сужающейся башней. Общая высота Ананды — 60 метров. Четыре коридора сходятся к центру храма. Туда, где к главной опорной колонне прижались спинами четыре позолоченные статуи Будды. Невидимые окна пробуравлены в стенах с таким расчетом, чтобы свет падал им на глаза.

Пересекая коридоры, перпендикулярно им тянутся четыре галереи. Там, в нишах, установлены статуи, иллюстрирующие религиозные притчи — джатаки. Возле центральной опоры храма можно увидеть статую, вроде бы совершенно не соответствующую канонам буддийского искусства. Она изображает молодого человека в короне, который стоит на коленях, молитвенно соединив ладони перед грудью. Этой скульптуре столько же лет, что и храму. Она изображает короля Чанзитту, при котором была построена Ананда.

К середине следующего, XII века был возведен другой, самый большой по размеру храм Пагана — Татбинью. Он уступает Ананде по совершенству архитектурных пропорций, но на десять метров превосходит его по высоте. По своей композиции храм Татбинью резко отличается от Ананды. В основе его лежит не куб, а нечто подобное конусу. Внутри храма возведен другой, маленький храмик — на его строительство пошел каждый десятитысячный кирпич, уложенный в стены Татбинью.

Форму Швезигона — золотоверхого храма Пагана — очень легко определить. Это просто-напросто гигантский золотой колокол. Он возведен на расходящейся тремя ярусами террасе. Достопримечательность Швезигона — крошечная лужица величиной с ладонь. Это углубление в каменной плите, сделанное перед храмом. Если опуститься перед этой лужицей на колени, в ней можно увидеть отражение всего огромного храма, который упорно не хочет умещаться даже в кадре широкоформатного объектива. От некоторых храмов сохранились только каменные основания. Им присущи характерные черты паганского периода бирманской архитектуры. Храмы имеют в своем основании крест: четверо ворот, выходящих на четыре стороны света.

Сохранившиеся до наших дней постройки Пагана сложены из кирпичей. На них можно разглядеть клейма с названиями деревень, где они были обожжены. По форме эти кирпичи несколько шире и тоньше современных. Но паганские каменщики работали на редкость тщательно. Кладка почти не имеет видимых швов. Кирпич буквально притерт к кирпичу.

Каждый из паганских царей стремился превзойти своих предков строительством еще более грандиозного храма. Последний из них так и остался недостроенным. Говорят, что по замыслу зодчих он должен был возвышаться над облаками. Надписи на камнях дают представление о том, чего стоила каждая роспись, каждая фреска. За удачное изображение Будды скульптор или живописец порой получал по слону.

Расходы на строительство храмов истощали паганскую казну. А над страной нависла угроза монгольского нашествия. В походе на Паганское царство участвовал Марко Поло, состоявший тогда на службе у Хубилая. Когда Хубилаю рассказали, что наганский царь увлекается строительством храмов, вместо того чтобы создавать мощную армию, хан повелел послать в авангарде отряд из музыкантов и шутов. Именно с этим отрядом побывал в Бирме Марко Поло. С его слов мы знаем о битве монголов с войском последнего паганского царя, который тщетно возлагал свои надежды на две тысячи белых боевых слонов.

Многие зарубежные исследователи считают, что паганский стиль в архитектуре представляет собой не что иное, как заимствование более ранних индийских памятников. С этим нельзя согласиться. Бирманцы действительно заимствовали буддизм. Но они развили буддийское искусство на своей национальной основе. Декоративные элементы паганского стиля характерны именно для искусства Бирмы. Именно в бирманских храмах можно видеть прямостоящего Будду. Здесь нет присущего индийским храмам стремления отделить богов от людей. К каждой статуе можно подойти и прикоснуться.

Среди построек Пагана есть действующие храмы, которые посещаются паломниками. Это Ананда, Татбинью, Гудопали и другие. Все они резко выделяются на общем фоне своей ярко-белой окраской. На рассвете они кажутся какими-то нерукотворными, почти сказочными. Но когда смотришь на эти храмы вблизи, невольно думаешь: кто больше повредил городу-памятнику — грабители или доброжелатели? Псевдоархеологи, вроде немца Томанна, на рубеже нашего века выпиливали куски паганских фресок и увозили их в Европу. Следы, оставленные похитителями, бирманцы умышленно сохраняют.

Но не только грабители лишают древние памятники их первоначального облика. С XVII века вошел в традицию обычай ежегодно белить храмы. Больно смотреть, с каким неистовством паломники мажут стены паганских пагод, лепят все новые листки сусального золота к буддийским статуям, искажая их очертания. А ведь до того как вошла в обычай ритуальная побелка, своды паганских храмов были украшены резьбой по штукатурке и художественной росписью. В кирпичном монастыре рядом с храмом Ананда можно убедиться в этом. Темой росписи обычно служили жития Будды. Но художники, как это нередко было в эпоху религиозной живописи, изображали все, что видели вокруг. Тут и гончары, и ткачи, и вышивальщицы. Есть даже бородатые португальские купцы, сходящие со своей каравеллы в каком-то бирманском порту.

По преданию, в Пагане было 4 440 000 строений. Цифра эта, конечно, мифическая. Она означает бесчисленное множество. Помимо хорошо сохранившейся кирпичной кладки, археологам удалось найти несколько тиковых досок с резьбой X века. Кроме прочности тика, здесь сыграл свою роль и климат Пагана — сухой, почти континентальный. Горная цепь защищает излучину Иравади от летних муссонных ливней. В другой части Бирмы памятники X–XIII веков давно были бы поглощены джунглями или разрушены муссонными ливнями.

Фрески, украшавшие храмы мертвого города, доныне живут в местных художественных промыслах, так называемом паганском лаке. В отличие от китайского лака основа изделий здесь не вытачивается из дерева, а изготовляется из плетеной бамбуковой щепы. После того как лаковая масса застывает, на нее наносится резьба. И наконец, ее золотят с помощью тех же тончайших пленок, которые лепят к буддийским статуям. Так что расписные изделия бирманских умельцев покрыты настоящим золотом.

Уже совсем рассвело, и я могу окинуть взором не только древние постройки, но и то, что их окружает. В дальней, незастроенной части речной излучины разрослась роща. Неожиданно для себя убеждаюсь, что мертвый город вовсе не безлюден. Между храмами петляют тропинки. Вокруг за оградами из кактусов видны крестьянские поля. Рис здесь не растет — слишком сухо. Выращивают кукурузу, а также масличные — кунжут, сою. Крестьяне, живущие на месте исчезнувших городских улиц, жмут на продажу растительное масло, чтобы на вырученные деньги купить рис.

Тишину мертвого города временами нарушают кукареканье петухов, скрип деревянных повозок. К полудню все это стихает. И наступившая тишина вновь возвращает в давно минувшие века. Но история время от времени протягивает к этим местам нити современных событий. В 1941 году, когда японцы захватили Бирму, они запретили хранить какие-либо книги на английском языке. Библиотека Рангунского университета была тогда тайком перевезена в Паган и замурована в одной из пагод. Только благодаря этому ее удалось сохранить.

Священная гора Полпа, которая возвышается над прилегающей равниной, другим своим склоном отражается в водохранилище Чемуотау. Это первый крупный ирригационный комплекс, созданный в Бирме после обретения независимости. Строить его помогали советские специалисты. Водохранилище орошает поля жителей почти ста деревень. Благодаря ему в 50 километрах от Пагана впервые стало возможным выращивать длинноволокнистый хлопок.

Если проехать от Пагана по реке Иравади примерно 30 километров, попадаешь на нефтепромыслы Чаук. Нефтяные вышки толпятся там у берега реки, чем-то напоминая силуэты паганских пагод. Еще во времена Паганского царства бирманцы добывали там нефть для лампад. Нефтью же обмазывали сваи домов, чтобы древесину не повреждали термиты.

Прошло уже семь веков с тех пор, как Паган перестал быть столицей Бирмы. Но он доныне остается самым чтимым местом в народном искусстве. Более поздние бирманские столицы тоже стояли на Иравади. И челны, поднимавшиеся вверх по реке, неизбежно проплывали мимо этого легендарного города с загадочной судьбой.

На Бенгальском заливе

Если есть рай на земле — он здесь, здесь, здесь! Я повторяю эти сказанные когда-то слова, сидя в десяти шагах от кромки прибоя. Шеренга легких бунгало выстроилась вдоль пляжа. Домики отделены от моря лишь узловатыми стволами магнолий и грациозно изогнутыми кокосовыми пальмами. На бирманском курорте Сандовей не возводят массивных зданий. Гораздо приятнее жить в таких легких хижинах, похожих на корзины. Их стены состоят из переплетающихся бамбуковых щеп, выкрашенных охрой. От этого домики выглядят шоколадными. Особенно приятно ходить босиком по полам из темно-коричневого тика.

Я сижу на террасе с навесом из пальмовых листьев. На столике передо мной — вскрытый кокосовый орех с соломинкой. Со стороны Бенгальского залива тянет свежий ветерок. Термометр показывает 31 градус. Но благодаря морскому дуновению зноя совершенно не ощущаешь. После напряженных дней, после дальних поездок по ухабистым дорогам особенно приятно никуда не спешить и радоваться тому, что все-таки есть на свете места, где в декабре не страдаешь от жары. На пути из Рангуна в Сандовей мы пролетали над дельтой Иравади. Там шла жатва. Виднелись ряды снопов, у селений желтело обмолоченное зерно. А часть полей уже зеленела всходами риса второго урожая. Тут и там петляли протоки, обрамленные густой зеленью. Во время муссонов дельта превращается в сплошное озеро.

К побережью Бенгальского залива вплотную подходят тропические леса. Только бухты ярко очерчены золотистыми полосками пляжей. Бухта Сандовея удобна для купания еще и тем, что вход в нее перегораживает коралловый риф. Из-за этого там не бывает больших волн, туда не заплывают акулы.

На каждом шагу груды кокосовых орехов. Одно из немногих здешних предприятий — завод, где копру разминают специальными машинами и плетут из нее канаты.

Местные жители промышляют, конечно, и рыболовством. На лов выходят вечером. Лодки выглядят небольшими, но сидит в них уйма людей: двенадцать гребцов, впередсмотрящий, рулевой и, наконец, артельщик.

На следующий день я встал до рассвета, чтобы застать возвращение рыбаков. Лодки подошли к берегу с первыми лучами солнца. Их радостно приветствовали ребятишки и собаки со всего селения. Потом из домов потянулись женщины с плетеными корзинами. Начался дележ добычи. У молчаливых мужчин оказались очень шумные жены. Получив свою долю, каждая семья вновь делила ее на две части, рыбу получше — на продажу, рыбу похуже — для себя.

После этого женщины отправились с уловом на базар, а мужчины принялись чинить сети. Около десяти часов и те и другие управились с делами, и над всей деревней закурились дымки. В половине одиннадцатого жители прибрежных селений садятся к столу. Второй, и последний раз едят перед заходом солнца, то есть около шести часов вечера. Вместо завтрака же и мужчины, и женщины обычно ограничиваются толстой самодельной сигарой. Прошелся по базару. Торговки рыбой громко переговаривались хрипловатыми голосами и обкуривали друг друга сигарным дымом.

Едва успело сесть солнце, как над Бенгальским заливом загорелись яркие тропические звезды. У кромки прибоя меня учили жарить цыплят местным бирманским способом. В песок загоняют бамбуковый кол, заостренный сверху. На него натыкают расплющенную тушку цыпленка. Все это накрывают ведром и обкладывают соломой. Солома горит недолго, но дает сильный жар. Поэтому цыпленок как бы запекается, и мясо, приправленное специями, приобретает своеобразный вкус.

Жить в бамбуковой хижине у кромки прибоя. Купаться подтропическими звездами, а потом жарить ужин на прибрежном песке. Слышать перед сном, как шелестят пальмовые листья на крыше. А проснувшись на рассвете, с наслаждением ходить по еще прохладному песку пляжа. Вот вознаграждение за изнурительные дни двухнедельной поездки!


Читать далее

БИРМА

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть