Онлайн чтение книги Тени былого
Глава 7. САТАНА И СВЯЩЕННИК ПРИХОДЯТ К СОГЛАСИЮ

Гасположенная в Анжу в шести-семи милях к западу от Сомюра деревня Бассинкур выглядела чистенькой и аккуратно застроенной. Белые дома располагались вокруг ее центра – квадратной рыночной площади, вымощенной булыжниками величиной с кулак. Северную сторону площади обрамляли дома наиболее зажиточных ее обитателей западную – домики поскромнее, и там от нее ответвлялась дорога, которая петляла между тремя фермами к западу от Бассинкура. На южной стороне располагалась серая церквушка, с квадратной колокольни которой надтреснутый колокол созывал прихожан на молитву. Собственно, церковь, с трех сторон окруженная кладбищем, непосредственно с площадью не граничила и отстояла от нее на несколько десятков шагов, а сбоку, посреди собственного сада, виднелся небольшой дом кюре, словно ласково улыбаясь площади улыбкой доброго хозяина.

По восточной стороне теснились лавки, кузница и белая гостиница. Над ее открытой дверью висел ярко-зеленый щит с намалеванным на нем восходящим солнцем. Вывеска раскачивалась под порывами ветра, скрипела, если они были сильными, но чаще только шуршала на своих ржавых цепях.

В этот ноябрьский день площадь гудела голосами, отзываясь эхом на звонкий детский смех или удары лошадиных копыт по булыжнику. Старый фермер Мовуазен привез в Бассинкур на продажу трех свинок и остановил тележку у дверей гостиницы, чтобы перемолвиться двумя-тремя словами с ее хозяином и выпить кружку светлого французского эля, пока свинки у него за спиной похрюкивали и пофыркивали.

Поблизости у прилавка, за которым матушка Гоньяр продавала овощи, толпились женщины, то прицениваясь, то сплетничая. Несколько девушек в жестких юбках, подобранных выше лодыжек, обутые в неуклюжие деревянные сабо, оживленно болтали у старинной арки кладбищенских ворот. В середине площади у фонтана сгрудились овцы, между которыми бродили возможные покупатели, ощупывая и оглядывая их. Со двора кузницы доносились звонкие удары молота по наковальне и обрывки песни.

И в этот приют хлопотливой безмятежности въехал в строгом черном костюме, отделанном золотым галуном, его светлость герцог Эйвон верхом на нанятой лошади. Он свернул на рыночную площадь с восточной дороги, которая вела в Сомюр. Чуть только подковы его лошади застучали по неровному булыжнику, он натянул поводья и, сидя в седле с небрежным изяществом, слегка упираясь рукой в перчатке в бедро, неторопливо оглядел площадь.

Его появление привлекло всеобщее внимание, Жители деревни рассматривали его с головы до ног, от треуголки до шпор на сапогах. Одна из девушек, заметив ледяные серые глаза и тонкие изогнутые губы, захихикала и шепнула подругам, что их навестил сам дьявол. Они насмешливо посоветовали ей не быть дурочкой, но она исподтишка перекрестилась и отступила в глубину арки.

Взгляд герцога скользил по площади, пока не остановился на мальчишке, который, сунув палец в рот, выпученными глазами смотрел на всадника. Рука в вышитой перчатке с раструбом властно его поманила, и мальчуган робко подошел поближе к герцогу.

Его светлость с легкой улыбкой взглянул на него с высоты своей лошади и указал на домик возле церкви.

– Я не ошибаюсь, предполагая, что это обитель вашего кюре?

Мальчик кивнул.

– Да, ваша милость.

– Как по-твоему, я застану его там?

– Да, ваша милость. Он уже час как вернулся от мадам Турно, с разрешения вашей милости.

Эйвон легко спрыгнул на землю и перекинул поводья через шею лошади.

– Прекрасно, малыш. Будь так добр, подержи это животное, пока я не вернусь. Тогда получишь луидор.

Мальчик охотно ухватил уздечку.

– Целый луидор, ваша милость? Чтобы я постерег вашу лошадь? – переспросил он, не веря своим ушам.

– А это лошадь? – Герцог Осмотрел животное в лорнет. – Пожалуй, ты прав. Я думал, это верблюд. Отведи ее напиться. – Он повернулся на каблуках и небрежной походкой направился к дому кюре.

Обитатели деревни, будто завороженные, следили, как домоправительница господина кюре впустила его в дом, и тут же начали обсуждать между собой это нежданное посещение.

Его светлость проводили через крохотную, блещущую чистотой прихожую в кабинет кюре, солнечную комнату в глубине дома. Розовощекая домоправительница ввела его туда с невозмутимой безмятежностью.

– Вот, mon pиre[37]Отец мой (фр.)., господин, который хочет поговорить с вами, – сказала она и удалилась, даже не взглянув на герцога еще раз.

Кюре сидел за столом у окна и что-то писал. Он поднял голову, посмотрел на посетителя, увидел незнакомого человека, положил перо и встал. Он был очень худой, со спокойными голубыми глазами, аристократическим лицом, тонкими красивыми руками. На нем была длинная сутана, голова ничем не покрыта, и на миг Эйвон принял белоснежные волосы за парик, такими волнистыми и аккуратно причесанными они были, но тотчас убедился, что их создала природа. Зачесанные назад, они открывали широкий, благородный лоб.

– Мосье де Бмчре, если не ошибаюсь? – Его светлость отвесил глубокий поклон.

– Да, мосье, но с кем имею честь?..

– Я некий Джастин Аластейр, – сказал герцог, кладя на стол шляпу и перчатки.

– Да? Вы извините меня, мосье, но я не узнаю вас. Уже много лет я расстался со светом и не могу припомнить, принадлежите ли вы к овернским Аластейрам или к английской ветви семьи. – Де Бопре внимательно посмотрел на герцога и придвинул ему стул.

Джастин сел.

– К английской ветви, мосье. Быть может, вы знавали моего отца?

– Мы были едва знакомы, едва, – ответил де Бопре. – Вы, если не ошибаюсь, герцог Эйвон? Чем могу вам служить?

– Я герцог Эйвон, мосье, как вы сказали. Я прав, полагая, что говорю с родственником маркиза де Бопре?

– С его дядей, мосье.

– А! – Джастин поклонился. – Так вы – виконт Маррильон?

Кюре опустился в свое кресло за столом.

– Я отказался от этого титула много лет назад, мосье, считая его пустым звуком. Мои родственники скажут вам, что я помешался. Они не упоминают моего имени. – Он улыбнулся. – Бесспорно, я бросил на них тень. Я предпочел трудиться здесь, среди моих людей, когда мог бы носить кардинальскую шапку. Но, вероятно, вы проделали такой путь до Анжу не для того, чтобы выслушивать все это. Так чем я могу быть вам полезен?

Джастин предложил кюре открытую табакерку.

– Я надеюсь, мосье, что вы сможете меня просветить.

Де Бопре взял понюшку и красивым, движением поднес ее к одной ноздре.

– Это маловероятно, мосье. Я уже сказал, что давно удалился от света и почти забыл все с ним связанное.

– Это, mon pиre, к свету никакого отношения не имеет, – ответил его светлость. – Мне хотелось бы, чтобы вы перенеслись мысленно на семь лет назад.

– Итак? – Де Бопре взял перо и пропустил бородку между пальцами. – Что дальше, mon fils?[38]Сын мой (фр.).

– Вернувшись мысленно в те года, мосье, быть может, вы вспомнили жившую тут семью по фамилии Боннар?

Кюре кивнул, не спуская пристального взгляда с лица Эйвона.

– И особенно ребенка… Леони.

– Можно только гадать, что знает о Леони герцог Эйвон. Я же забыть не мог. – Голубые глаза оставались непроницаемыми.

Его светлость слегка покачивал обутой в сапог ногой.

– Прежде чем я перейду к дальнейшему, mon pиre, мне хотелось бы твердо знать, что все это останется строго конфиденциальным.

Кюре легонько провел пером по столу.

– А я, прежде чем обещать, что все, вами сказанное, останется между нами, хотел бы узнать, почему вас интересует крестьянская девушка и чем эта крестьянская девушка является для вас, – ответил он.

– В настоящее время она – мой паж, – невозмутимо сообщил Эйвон.

Кюре поднял брови.

– Вот как? Вы всегда берете себе в пажи девушек, господин герцог?

– Вовсе нет, mon pиre. И эта девушка пока не знает, что мне известен ее пол.

Перо ритмично обмахивало стол.

– Да, сын мой? И что ее ожидает?

Эйвон бросил на него надменный взгляд.

– Мосье де Бопре, не сомневаюсь, вы извините меня, если я упомяну, что моя мораль – не ваша забота.

Кюре спокойно встретил его взгляд.

– Да, сын мой, она – сугубо ваше дело, но вы сочли нужным сделать ее достоянием всего света. И я мог бы возразить, что благополучие Леони – не ваша забота.

– Она с вами не согласилась бы, mon риrе, Попытаемся понять друг друга: телом и душой она принадлежит мне. Я купил ее у негодяя, называющего себя ее братом.

– На то у него есть причина, – невозмутимо ответил де Бопре.

– Вы так думаете? Поверьте, мосье, Леони со мной куда безопаснее, чем с Жаном Боннаром. Я приехал просить вас помочь ей.

– Мне еще не доводилось слышать, мосье, чтобы… Сатана выбирал себе в союзники священнослужителя.

Зубы Эйвона белоснежно блеснули в мимолетной улыбке.

– Как ни далеки вы от света, mon риrе, об этом вы слышали?

– Да, мосье. Ваша репутация хорошо известна.

– Я польщен. Но в данном случае моя репутация к делу не относится. Леони со мной ничего не угрожает.

– Почему? – осведомился де Бопре.

– Потому что, отец мой, с ней связана тайна.

– Причина довольно легковесная.

– Тем не менее обойдемся ею. Мое слово, когда я его даю, служит надежным залогом.

Священник сложил руки перед собой, поглядел в глаза Эйвона и кивнул.

– Хорошо, mon fils. Скажите мне, что сталось с la petite. Жан всегда был скверным пройдохой и не захотел оставить Леони у меня. Куда он ее увез?

– В Париж, где купил харчевню. Переодел Леони мальчиком, и она пробыла мальчиком семь лет. А сейчас она мой паж и останется им, пока я не положу конец этой комедии.

– А что тогда?

Джастин постучал отполированным ногтем по крышке табакерки.

– Отвезу ее в Англию… к моей сестре. Я даже думаю… э… не удочерить ли ее. То есть стать ее опекуном. Разумеется, при ней будет почтенная компаньонка.

– Но почему, сын мой? Если вы желаете добра la petite, отошлите ее ко мне.

– Любезный отче, я еще никогда никому не желал добра. У меня есть причина оставить этого ребенка у себя. И, как ни странно, я очень к ней привязался. По-отцовски, поверьте мне.

Вошла домоправительница, держа поднос, котором стояли вино и рюмки. Она поставила та под рукой своего хозяина и удалилась.

Де Бопре налил своему гостю канарского.

– Продолжайте, сын мой. Я все еще не понял, чем могу помочь вам и ради чего вы проделали такой путь.

Герцог поднес рюмку к губам.

– Очень скучная поездка, – согласился он. – Впрочем, дороги у вас недурны, не то что наши английские. Я приехал, отец мой, попросить, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно про Леони.

– Известно мне, мосье, очень мало. Ее привезли сюда младенцем и увезли, когда ей едва исполнилось двенадцать.

Джастин наклонился вперед, упершись ладонью в стол.

– Откуда ее привезли, mоn риrе?

– Это всегда скрывалось. Мне кажется, приехали они из Шампани. Но прямо они мне никогда об этом не говорили.

– И даже… на исповеди?

– Нет. Но от этого вам пользы не было бы, сын мой. Просто по некоторым словам mиre[39]Мать, матушка (фр.). Здесь: вежливое наименована женщины из низов. Боннар я заключил, что они родом из Шампани.

– Мосье! – Глаза Джастина чуть раскрылись. – Прошу вас говорить со мной прямо. Наблюдая, как Леони росла с младенческих лет, вы никогда не сомневались в том, что она дочь Боннаров?

– Порой я недоумевал, мосье…

– И только? И не было ничего, что указывало бы, что она не Боннар?

–Ничего, кроме ее лица.

– И ее волос, и ее рук. Но она никого вам не напоминала, отец мой?

– В нежном возрасте уловить сходство бывает затруднительно. Внешность ведь еще только складывается. Когда mere Боннар умирала, она пыталась сказать мне что-то. О Леони, я знаю, но она скончалась, не договорив.

Его светлость сдвинул брови.

– Какая досада.

Губы кюре сурово сжались.

– Но la petite, сударь? Что с нейсталось, когда она уехала отсюда?

– Как я вам уже сказал, ее вынудили выдавать себя за мальчика. Боннар женился на какой-то сварливой бабе и купил в Париже харчевню. Фу!

Его светлость взял понюшку табака.

– Может быть, и к лучшему, что Леони считали мальчиком, – негромко заметил де Бопре.

– О, несомненно. Я встретил ее как-то вечером, когда она убежала, чтобы избегнуть побоев. Я купил ее, и она ошибочно вообразила меня благородным героем.

– Надеюсь, mon fils, что ей не придется изменить это мнение.

И вновь герцог улыбнулся.

– Долго играть эту роль очень тяжело, отец мой. Но поговорим о другом. Едва я ее увидел, как у меня мелькнула мысль, что она родственница… человека, которого я знаю. – Он метнул быстрый взгляд на лицо кюре, но оно осталось непроницаемым. – Да, кого-то, кого я знаю. И я начал действовать, исходя из этого убеждения. И оно укрепилось, mon риrе, но доказательств у меня нет. Вот почему я приехал к вам.

– И приехали напрасно, мосье. Ничто не указывает, Боннар Леони или нет. У меня тоже возникли такие подозрения, и потому я постарался преподать ей все, что было в моих силах. Я пытался оставить la petite здесь, когда умерли старики Боннары, но Жан воспротивился. Вы сказали, что он обходился с ней жестоко? Приди мне такая мысль, я сделал бы больше, чтобы оставить ее у себя. Но у меня такой мысли не возникло. Да, Жан мне никогда не нравился, но в те дни он обходился с la petite достаточно хорошо. Он обещал, что напишет мне из Парижа, но не написал, и я совсем потерял его из виду. А теперь оказывается, что случай свел вас с Леони и вы заподозрили то, что подозревал я.

Джастин поставил рюмку на стол.

– И вы подозревали – что, mon риrе? – Это был не вопрос, а требование.

Де Бопре встал и отошел к окну.

– Когда я увидел, какой грациозной растет девочка, когда смотрел на эти синие глаза, эти черные брови в сочетании с огненными волосами, мной овладело недоумение. Я старик, а это было пятнадцать с лишним лет тому назад. Но уже и тогда я давно потерял всякую связь со светским обществом, не встречал никого из знакомых моей юности. К нам сюда, мосье, новости доходят редко, и моя неосведомленность вас может только удивить. Как я говорил, Леони росла у меня на глазах, и с каждым днем я все больше и больше поражался ее сходством с членами семейства, которое знавал до принятия сана. Не узнать потомка Сен-Виров довольно трудно, мосье. – Он обернулся и посмотрел на Эйвона.

Герцог откинулся на спинку стула, глаза под тяжелыми веками холодно блестели.

– И, думая так… подозревая это, отец мой, вы допустили, чтобы Леони увезли от вас? И вы же знали, что Боннары приехали из Шампани. Полагаю, вам известно, что поместье Сен-Виров находится там.

Кюре взглянул на него с высокомерным изумлением.

– Я не понимаю вас, мосье. Да, я правда полагал, что Леони – дочь Сен-Вира, но для чего ей было знать это? Если бы мадам Боннар держалась иного мнения, она сама поговорила бы с ней. Но Боннар признавал девочку своей дочерью. И было лучше, чтобы Леони ничего не знала.

Карие глаза широко раскрылись.

– Mon риrе, видимо, мы не поняли друг.друга. Короче говоря, кем вы считаете Леони?

– Вывод, мне кажется, ясен, – ответил кюре, краснея.

Эйвон закрыл табакерку с: громким щелчком.

– Тем не менее, отец мой, будем называть вещи своими именами. Вы сочли Леони дочерью графа Сен-Вира и крестьянки, которую он удостоил своим вниманием. Вероятно, вы не осведомлены об отношениях графа и его брата Армана.

– Я ничего не знаю ни о том, ни о другом.

– Это очевидно, mon риrе. Имейте терпение выслушать меня. Когда в тот вечер я натолкнулся на Леони в Париже, меня осенило несколько догадок. Сходство с Сен-Виром поразительно, уверяю вас. И вначале я подумал то же, что и вы. Но тотчас у меня в памяти всплыл облик сына Сен-Вира, каким я видел его в последний раз. Неотесанный мужлан, отец мой. Неуклюжий, большеногий пентюх. И тут я вспомнил, что Сен-Вир и его брат всегда смертельно ненавидели друг друга. Вы понимаете, как все оборачивается? Жена Сен-Вира – женщина болезненная, и всем известно, супругой он обзавелся только назло Арману. Теперь, что по иронии судьбы происходит затем? Три года проходит, а графиня не дарит своему мужу и повелителю ничего, кроме мертворожденного ребенка. Но потом – чудо: в Шампани на свет появляется сын. Сын, которому сейчас девятнадцать. Прошу вас, отец мой, на минуту вообразите себя на месте Сен-Вира, не забывая, что огонь волос Сен-Виров нередко вспыхивает и у них в мозгу. Граф твердо решает, что на этот раз осечки не произойдет. Он увозит графиню в деревню, где в положенный срок она разрешается от бремени… скажем, девочкой. Представьте себе злость Сен-Вира! Но, отец мой, предположим, что он приготовился и к такой возможности. А в его поместье проживает семья Боннар. Предположим, что Боннар находится у него в услужении. Мадам Боннар производит на свет сына за несколько дней до рождения… Леони. В припадке сен-вировского безумия граф меняет девочку на мальчика. Видимо, он щедро заплатил Боннару. Ведь нам известно, что семья Боннар переехала сюда и купила ферму. С собой они привезли Леони де Сен-Вир, а своего сына оставили, чтобы он стал… виконтом де Вальме. Eh, bien?

– Невозможно! – резко сказал де Бопре. – Волшебная сказка!

– Нет, но послушайте дальше, – промурлыкал его светлость. – Я нахожу Леони в Париже. Bien. Беру ее в свой дом, одеваю в одежду пажа. Она сопровождает меня повсюду, и я при каждом удобном случае показываю ее Сен-Виру, и это явно пробуждает в нем опасения, mon риrе. Пустяки, скажете вы? Но погодите! Я везу Леона (я называю ее Леоном) в Версаль, где находится мадам де Сен-Вир. Женщины, мосье, не умеют хранить тайны. Мадам неописуемо взволнована. Она не может оторвать глаз от лица Леона. А день спустя один из прихлебателей Сен-Вира пытается купить у меня Леона. Вы понимаете? Сен-Вир не осмеливается действовать сам и посылает ко мне посредника. Почему? Если Леони его незаконнорожденная дочь, то – если он захотел бы вырвать ее из моих когтей – всего проще было бы самому рассказать мне все, не так ли? А он этого не делает. Леони – его законная дочь, и он боится. А вдруг, думает он, у меня есть тому доказательства? Мне следует упомянуть, mon риrе, что мы с ним – не самые близкие друзья. Он меня страшится и не осмеливается что-либо предпринять: что, если я тут же предъявлю какое-нибудь письменное доказательство, ему неизвестное? А возможно, он не уверен, что я знаю или хотя бы подозреваю правду. Но, впрочем, не думаю. Я приобрел, отец мой, репутацию человека непонятно всеведущего. Чем отчасти и объясняется mon sobriquet[40]Мое прозвище (фр.). – Он улыбнулся. – Мое развлечение – знать все, отче. И потому я имею вес в высшем свете. Очень удобная слава. Но вернемся к нашей теме. Вы убедились, что граф де Сен-Вир оказался в весьма затруднительном положении?

Кюре медленно шагнул к своему креслу и опустился в него.

– Но, мосье… то, что вы предполагаете, омерзительно!

– Разумеется. Вот я и надеялся, что найду у вас какой-либо документ, mon риrе, который докажет истинность моего убеждения.

Де Бопре покачал головой.

– Такого документа нет. После чумы я просмотрел с Жаном все их бумаги.

– Сен-Вир умнее, чем я полагал. Совсем ничего, вы сказали? Видимо, эту игру следует вести с большим тщанием.

Но де Бопре его не слушал.

– Так, значит… когда мадам Боннар на смертном одре пыталась с таким трудом сказать мне что-то, она хотела исповедаться в этом!

– Что она сказала?

– Так мало! «Mon pиre… йcoutez donc… Lйonie n'est-pas… je ne peux plus…»[41]«Отец мой… выслушайте… Леони не… не могу больше…» (фр.) И все. Она скончалась с этими словами на устах.

– Жаль! Но Сен-Вир поверит, будто она рассказала все и оставила и письменное признание. Знает ли он, что Боннары умерли? Мосье де Бопре, если он приедет сюда с той же целью, что и я, пусть у него останется впечатление, будто я увез с собой… документ. Но вряд ли он приедет. Думаю, он нарочно потерял след Боннаров. – Джастин встал и поклонился. – Примите извинения, отец мой, что я отнял у вас напрасно столько времени.

Кюре положил ладонь на его локоть.

– Как вы намерены поступить, сын мой?

– Если она та, кем я ее считаю, я намерен вернуть Леони ее семье. Как благодарны они будут! Если же нет… – Он помолчал. – Такой возможности я не взвешивал. Но не тревожьтесь, я позабочусь о ней. Пока ей надо научиться вновь быть девушкой. А там – поглядим.

Несколько секунд кюре смотрел ему прямо в глаза.

– Мой сын, я доверяю вам.

– Вы слишком добры, отче! Но на этот раз мне действительно можно доверять. Как-нибудь я привезу Леони повидать вас.

Кюре проводил его до двери, и они вместе вышли в прихожую.

– Она знает, мосье?

Джастин улыбнулся.

– Отче, дорогой мой, я слишком стар, чтобы доверять свои тайны женщине. Она ничего не знает.

– Бедная малютка! Какой она стала теперь?

Глаза Эйвона заблестели.

– Настоящий бесенок, отче, со всей сен-вировской вспыльчивостью, и очень дерзка, хотя сама этого не понимает. Насколько я могу судить, она многого навидалась, и порой я замечаю в ней очень забавный цинизм. А в остальном она то умудрена опытом, то простодушна. То ей сто лет, то, минуту спустя, она младенец. Как и все женщины.

Они уже подошли к калитке, и Эйвон кивнул мальчугану, державшему его лошадь.

Тревожные складки на лице де Бопре немного разгладились.

– Сын мой, вы описали малютку с чувством. Вы говорите так, словно понимаете ее.

– По разным причинам я хорошо знаю ее пол, отец мой.

– Пусть так. Но чувствовали вы когда-либо к женщине то, что испытываете к… этому бесенку?

– Она для меня больше мальчик, чем девушка. Признаюсь, я к ней очень привязался. Видите ли, так приятно иметь в своей власти ребенка ее возраста… и пола… который не думает о тебе плохо и не хочет сбежать. Я для нее герой.

– Надеюсь, вы им и останетесь. Будьте с ней добры, прошу вас.

Эйвон поклонился и поцеловал ему руку с несколько ироничной почтительностью.

– Когда я почувствую, что не в силах более сохранять героическую позу, я отошлю Леони – кстати, я беру над ней опеку – назад к вам.

– C'est entendu[42]Договорились (фр.)., – кивнул де Бопре. – Пока я полагаюсь на вас. Вы позаботитесь о малютке и, быть может, вернете ее родным. Adieu, mon fils[43]Прощайте, сын мой (фр.)..

Эйвон вскочил в седло, бросил мальчику луидор и вновь поклонился, согнувшись почти к самой холке лошади.

– Благодарю вас, отче. По-моему, мы хорошо друг друга понимаем – Сатана и священнослужитель.

– Быть может, вы не заслужили такого прозвища, сын мой, – сказал де Бопре с легкой улыбкой.

– Не согласен! Мои друзья меня хорошо знают. Adieu, mon риrе. – Он надел шляпу и поехал через площадь в сторону Сомюра.

Мальчуган, сжимая луидор, помчался к своей матери.

– Maman, maman![44]Матушка, мама! (фр.) Это был дьявол. Он сам так сказал!