Онлайн чтение книги Тернистый путь
ПЕРВЫЕ ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ

Мало было казахов, которые, услышав о свержении царя, не обрадовались этому событию. Восторженно воспринимала это известие казахская трудящаяся молодежь, в особенности образованная. Разумеется, не по нутру пришлось известие о революции таким, как Нурмагамбет и ему подобным царским прислужникам.

За исключением горстки «почетных граждан», все казахи ненавидели царя. Царь отнимал землю, глумился над людьми, брал молодежь в солдаты, оскорблял религиозные чувства казахов. Поэтому всяческих благ и успехов желал притесняемый народ тому, кто боролся с русским самодержавием. Когда Россия проиграла войну с Японией, в казахской степи с удовлетворением говорили: «Так тебе и надо!..» А события 1916 года нанесли народу незабываемую, неисцелимую рану, сердца людей обливались кровью.

В эти дни я начал получать письма из Омска и Акмолинска от прежних моих товарищей-единомышленников. В письмах они безмерно радовались низложению царского правительства, сообщали о своем активном участии в бурных многолюдных собраниях и митингах. Втянувшись в общественно-политическую борьбу, они без разбора ринулись защищать всех казахов вообще, не разделяя их на классы. Конечно, в первые дни многие не понимали сущности большевистской борьбы…

Я немедленно приехал в Акмолинск. Характерной чертой этого периода было множество разных собраний и митингов. Словопрения вспыхивали ежедневно, чуть ли не через день переизбирались какие-нибудь новые комитеты и бюро.

Появились доморощенные ораторы, вожди-краснобаи, вылезающие на трибуну по любому поводу. Прежде ничем не отличавшиеся незаметные люди яростно бросались в ораторские сражения, старались сказать свое слово кстати и некстати.

Бывшие приказчики, бакалейщики, спекулянты, учителя, технические работники, писаря, переводчики, мелкие чиновники, ветеринарные фельдшеры, врачи и прочие — все включились в борьбу, все спешили выступить в роли вождей от имени народа.

Горожане Акмолинска разделились на группы. Русское казачество, мещане, мусульмане (татары и казахи), учителя, солдаты гарнизона и трудовой люд — каждая группа устраивала свои собрания обособленно. Вместо прежних приставов для управления жителями города и степи был избран коалиционный комитет. Смещен уездный начальник, и на его место назначен комиссар, смещены крестьянские начальники.

Я приехал в город как раз ко дню выборов городского уездного коалиционного комитета.

Казахские городские «лидеры» для проведения выборов собрались в медресе.[16]Медресе — мусульманская религиозная школа.

Я присутствовал на этом собрании. В большом переполненном зале медресе выступавшие, в основном, образованные молодые казахи, говорили об одном: что делать? Царизм пал, народ получил политическую свободу, и забитая в прошлом народная масса не знает теперь, как жить дальше, что делать.

Кто теперь будет управлять, руководить народом в степи? Как поступить с бывшими волостными управителями? Войдут ли аульные представители в уездно-городской коалиционный комитет? А если войдут, то сколько человек и на каких правах?

Выступавшие говорили много, сбивчиво, неопределенно, все плавали вокруг до около. Политического опыта не было, каждый толковал по-своему, поэтому спорили до бесконечности… Так и разошлись ни с чем, решив еще раз собраться на следующий день.

Назавтра собрались в медресе татары и казахи вместе. Наиболее горячо и задорно выступали два татарина — Сеит Латыпов и Шарип Ялымов. Небогатые купцы с хорошо подвешенными языками, они оказались в роли вожаков среди нас и выступили со своими предложениями и требованиями от имени всех мусульман. Крупные богачи совещались отдельно.

И на этот раз собрание обсуждало тот же вопрос: о выборах в уездно-городской коалиционный комитет. Туда должны были войти представители от разных национальностей, от разных классовых группировок, от разных сословий. Было дано указание свыше: выдвигать в комитет по равному количеству депутатов, независимо от численности избирателей, то есть поровну от мусульман, от русского казачества, от мещан, от жителей слободки, от солдат, от сословия учителей. Большинство, за исключением русского казачества, с такой установкой не соглашалось. Именно этот вопрос и обсуждали на собрании в медресе.

— Я призываю всех казахов и татар, всех мусульман выступить против такого положения, — говорил Сеит Латыпов. — Нас подавляющее большинство, поэтому мы не можем участвовать в комитете наравне с представителями мелких групп русского населения. Пусть состоятся всеобщие выборы без ограничения. Тот, кто получит большинство голосов при тайном голосовании, будет членом комитета.

Участники собрания одобрительно зашумели.

— Завтра, — продолжал Латыпов, — прибывший для проведения выборов комиссар из Омска должен созвать избирателей в бывшей городской управе. Мы попросим слово и от имени мусульман заявим, что не согласны с созданием комитета на такой основе. Я предлагаю выделить сейчас двух уполномоченных, которые пойдут в учительскую семинарию и расскажут о наших требованиях представителям городских учителей Горбачеву и Колтунову.

Собрание единодушно одобрило предложение Латыпова, поручило ему и мне выступать завтра в управе от имени мусульман, а сегодня немедленно пойти в семинарию и переговорить с представителями учителей, которые выступали в поддержку прежнего принципа выборов комитета.

Горбачева и Колтунова мы застали в семинарии. Я их видел впервые. Оба учителя семинарии оказались людьми сведущими в революционном движении. Мы им изложили мнение мусульманского собрания насчет создания коалиционного комитета. Учителя наше решение одобрили и вдобавок сообщили следующее:

— Малочисленное сословие учителей не будет ущемлять интересы более крупных общественных групп. Принцип создания коалиционного комитета выдвинут людьми недостойного поведения, «бывшими». Учителя намерены дать решительный отпор такому принципу. Выборы должны быть всеобщими и равными для всех.

Поговорив о других важных делах, мы распрощались.

На другой день комиссар из Омска созвал совещание представителей в бывшей городской управе.

Пришли и мы. Большой зал заполнен до отказа. Люди стояли плечом к плечу. За столом, покрытым зеленым сукном, сидел комиссар из Омска, тучный офицер, рядом с ним сидели еще пятеро неизвестных мне. Первые ораторы сразу же начали возражать против организации коалиционного комитета.

От имени мусульман выступил Латыпов, человек бойкий и видавший виды. Он умел говорить.

Согласно мнению большинства, вопрос о создании коалиционного комитета отпал. Была избрана временная комиссия и принято решение в ближайшее время всеобщим тайным голосованием избрать уездно-городской комитет.

Вначале русские, казахи и татары составили общий список кандидатов. Потом появился какой-то отдельный список, предложенный группой от русского населения. Вслед за ним увеличилось количество группировок, и было составлено пять или шесть разных списков.

Выборы состоялись. В состав комитета вошли всего два казаха. Малочисленность наших представителей объясняется тем, что еще не все казахи понимали значение выборов.

Избранный комитет решил направить людей по аулам, чтобы на местах вести разъяснения и соответствующую пропаганду.

Очередное собрание в медресе открыл уже упомянутый мною Ялымов. На многолюдное собрание пришел аксакал Балапан, человек бывалый, один из активистов городской бедноты. Ялымов вел себя заносчиво, говорил с большим самомнением, хотя особых оснований распоряжаться людьми у него не было. Ялымов работал в конторе по перевозкам, имел маленькую бакалейную лавку. Как многие люди из сословия небогатых торгашей, он был смекалистым пройдохой. Быстро, расчетливо он вылез вдруг в организаторы, начал горделиво выступать от имени чуть ли не всего мусульманства. Был он неуравновешенным, сумасбродным, сумел втереться в доверие татар и казахов и вошел в комитет.

При обсуждении вопроса о том, кого следует направить в степь, Балапан вдруг сцепился с Ялымовым.

— В степь надо посылать казахов, — решительно заявил Балапан.

Но Ялымов намеревался послать в аулы побольше татар, главным образом мелких торгашей и спекулянтов-бакалейщиков. Балапан настаивал на своем. Тогда Ялымов вскочил, ударил кулаком по столу и начал кричать на него, гневно вращая глазами. Всегда находчивый, обычно острый на язык Балапан на этот раз растерялся, не сумел ответить новому начальству. Сыграла роль, видимо, его забитость в прошлом, приниженность бедняка. Но все же, кажется, он не струсил.

В конце концов решили отправить в степь смешанную группу из казахов и татар. Выходя на улицу после собрания, некоторые стали разыгрывать Балапана:

— Ну как вас Ялымов здорово припугнул?.. Назавтра Балапан пришел ко мне и начал возмущаться:

— Пес этот Ялымов… Зачем мы избрали эту собаку?

— Вся беда в том, что вы вчера испугались его, — заметил я в шутку.

— Нет, я не испугался, просто… маху дал. Он кричит на меня по-русски: «Оказывается он не имеешь право!» Я сначала не понял, потом додумался, — искренне признался Балапан.

Это выражение Балапана: «Оказывается он не имеешь право»— в виде шутки по сей день бытует среди жителей Акмолинска.

Вскоре после этого события комитет был переизбран. За короткий промежуток времени в Акмолинске было столько собраний, выборов и перевыборов комитета, что всех не упомнишь…

Собраний было очень много, а власти — никакой. Управлял уездом не комитет, бесконечно переизбираемый, а прибывший от правительства Керенского комиссар. Но и его власти хватило ненадолго. Каждый мнил себя хозяином положения, никто никому не подчинялся. Суду было не на что опереться, малочисленная милиция оказалась бессильной.

Вся свора царских чиновников: волостные управители, приставы, крестьянские начальники — продолжали жить припеваючи. Смещенные с должности, и то не везде, они жили на прежних местах, не испытывали никаких затруднений. У нового правительства не было и мысли о том, чтобы наказать этих кровопийц за бесчинства в прошлом. Ведь совсем недавно, год тому назад, когда была объявлена мобилизация на тыловые работы, когда народ восстал против несправедливости, эти подлые живодеры-чиновники драли три шкуры с обездоленных казахов.

До глубины души угнетала нас их теперешняя безнаказанность. Мы хлопотали, бегали, требуя возмездия, и все впустую, наши жалобы шли на ветер.

В 1916 году на Спасском заводе, в селе Алексеевке, обещая освободить молодежь от мобилизации, нагло брали огромные взятки начальники Гоякович и Орлов. Свою добычу они делили с баем Сейткемелевым. Сейчас эти хапуги жили в Акмолинске, и сколько я ни добивался, чтобы их заключили под стражу и судили, все было впустую. Очень трудно было найти справедливого и власть имеющего судью, способного наказать преступников по заслугам. Каждый жил своевольно. Каждый по-своему понимал завоеванную свободу и стремился использовать ее по своему усмотрению. Стоило заинтересоваться причиной того или иного недостойного поступка, как в ответ можно было услышать пренебрежительное:

— Да ведь сейчас свобода!..

В Казахстане повсеместно качали проводиться уездные, областные съезды. В апреле состоялся областной съезд казахов в городе Омске. Представителями от Акмолинска мы направили ветфельдшера Хусаина и Байсеита. На этот съезд на свои средства самовольно отправились два степных льва, толстопузые баи: Жанторе из рода Тама и Олжабай — коржынкульский волостной управитель.

На этом съезде был избран казахский областной комитет.

От редакции газеты «Казах» на съезд приехал из Оренбурга Мержакип.

Вскоре после съезда в Акмолинск прибыли два комиссара: Адилев и Кеменгеров, которые создали уездный казахский комитет. Но вся местная власть по-прежнему была сосредоточена в руках комиссара правительства Керенского.

То там, то здесь продолжались всякие совещания, проводились съезды. От имени казахов и казахского комитета в них должны были принимать участие наши представители.

Председателем казахского комитета стал адвокат Дуйсембаев, заместителем я. В состав комитета вошли Адилев, Кеменгеров, Шегин, позднее Айбасов и другие. Мало-мальски грамотных в уезде приняли на работу. Решено было организовать типографию и выпускать газету. Собрали деньги на покупку шрифтов и откомандировали с этой целью Дуйсембаева в Казань.

Теперь избрали председателем комитета меня. Мы продолжали рассылать уполномоченных по всем волостям Акмолинского уезда для организации волостных комитетов. Составили обстоятельную инструкцию с указанием, как организовать эти комитеты, не избирать бывших притеснителей и обидчиков населения, агитировать подписываться на нашу газету. Собирать деньги. С уполномоченными мы рассылали специальную тетрадку с указанием условий подписки на газету.

Теперь начали ухудшаться отношения между акмолинским уездным комиссаром и казахским комитетом. Я вынужден был срочно выехать в аул для улаживания одного скандального дела. Оказалось, что в мое отсутствие вернувшийся из Казани Рахимжан Дуйсембаев оскорбил на митинге уездного комиссара Петрова, назвал его провокатором. Смертельно обиженный комиссар отдал Дуйсембаева под суд. Спешно вернувшись в город, мы дали секретную телеграмму в три адреса: Омскому областному комиссару, областному казахскому комитету и областному совдепу, обвиняя Петрова в неправильных действиях.

В те дни мы жили вчетвером в одной из комнат в доме, где размещался комитет: Динмухаммет Адилев, Бирмухаммет Айбасов, Кеменгеров и я.

Мы безмятежно спали. Глубокой ночью проснулись от стука. Открыли дверь и увидели почтальона.

— В чем дело?

— Получите повестку.

— Что за повестка ночью?

Почтальон вручает, смотрим — действительно повестка. Русский уездный комитет срочно вызывает нас на экстренное заседание… Мы в недоумении переглянулись, спросили у почтальона, что это за неотложное совещание и кто на нем присутствует? Почтальон ответил, что ему подробности неизвестны, приказано вручить повестку. Единственное, что он может сообщить: члены комитета уже собрались и ждут нас.

Мы быстро оделись и вышли все вместе. Почтальон сообщил, что вызывают всех членов комитета. Пришлось нам идти по квартирам, поднимать людей. По пути зашли к Баймагамбету Огизтазову, тоже члену нашего комитета, служившему прежде переводчиком при уездном начальнике.

Русским языком он владел неплохо, и мы решили пригласить его с собой. Узнав, куда мы направляемся, Баймагамбет испугался и пока собирался, все повторял: «Ну в чем там дело? Что могло случиться?» Мы чуть не силой увлекли его за собой.

Ночь стояла безлунная, темная, город спал в глубоком сне, и только горстка членов казахского комитета шагала по ночным улицам. На небе легкие перистые облака, кое-где, как будто с легкой улыбкой, подмигивает нам звезда. Подобно глазам шайтанов поблескивают темные окна спящих домов.

— Боже мой, зачем мы понадобились им, что стряслось? — продолжал волноваться Баймагамбет. — Обязательно что-то случилось, иначе не стали бы вызывать. Ай-ай, дети мои, сколько раз я предупреждал вас, вы меня не слушались. А вот и дождались. Наверное, русский царь опять сел на трон!

Пришли на заседание. Все члены комитета налицо. Царит холодное спокойствие, ни суеты, ни спешки. Присутствует уездный комиссар и секретарь партии эсеров Мартлого, тоже член комитета.

Открылось заседание, и по первому выступлению мы поняли, почему нас сюда вызвали. Комиссар Петров узнал содержание наших телеграмм, направленных в три адреса, и созвал русский комитет, провел среди его членов соответствующую работу и вызвал нас, чтобы как следует пропесочить, показать свои права.

Разговор начался острый, крутой. Большинство русских — отменные говоруны. Особенно отличались сам Петров и Колтунов — учитель семинарии.

— Это клеветнический донос! — горячо восклицали они. — Это оскорбление представителей народной власти! Вы должны доказать виновность комиссара фактами и документами. Не то вам придется отвечать перед судом! — И стучат кулаками по столу.

У нас не было никаких компрометирующих документов, к тому же мы не ожидали, что именно об этом пойдет речь и поначалу растерялись. Но понемногу начали вступать в пререкания, доказывать свою правоту. Это окончательно вывело Петрова из себя:

— Вы назвали меня провокатором в своей телеграмме в Омск! Провокаторов расстреливают. Немедленно представьте мне изобличающие факты, иначе вы предстанете перед судом! — голос его неистов, комиссар грозно ударяет саблей о пол.

— У меня немало заслуг перед революцией! — продолжал он. — Я первым выступил против царя со своими солдатами. Мой отец — старый революционер. Писатель Потапенко в своей книге писал обо мне! Мальчик Саша — это я. Так чем я заслужил, чтобы вы обливали меня грязью? — закончил комиссар, чуть не плача.

Положение казахского комитета было не из приятных. Баймагамбет под предлогом «сходить на двор» исчез. Под разными предлогами ушли с заседания Султан, Усеке (Усен Косаев), Хусаин и другие товарищи. Остались участвовать в прениях четверо: Бирмухаммет Айбасов, Динмухаммет Адилев, Кеменгеров и я.

На этом заседании мы оказались в меньшинстве и не смогли доказать своей правоты.

Тем не менее по телеграмме из Омска прибыло к нам два комиссара, русский по фамилии Хомутов и казах — А. Сеитов. Они собрали заседание казахского комитета. И поскольку мы на заседании заявили, что скандал улажен местными силами, оба комиссара спокойно отбыли обратно.

По этому примеру можно судить о деятельности нашего комитета. Только одна видимость власти, а на самом деле никакими полномочиями мы не наделены. Старые законы недействительны, а новых еще не было. Перед нашим комитетом стояла задача номер один — это ликвидация калыма и раскрепощение женщины в семье.

О полной неразберихе в деятельности нашего комитета как органа народной власти можно судить хотя бы по такому факту. На двух бывших волостных управителей поступило от населения около ста двадцати жалоб. Невозможно перечислить всех издевательств со стороны волостных, о которых говорилось в письмах. Ознакомившись с жалобами, мы решили приложить все силы для того, чтобы предать суду этих волостных, пусть они получат по заслугам за издевательства над людьми. Но Петров заявил, что мы не правомочны судить преступников. Тогда мы обратились за помощью к русским судьям, но и там получили уклончивый ответ, мол, «мы не вмешиваемся в казахские дела, решайте сами как хотите».

Тогда мы отправили в Омский областной комитет все эти 120 жалоб с просьбой разобраться и наказать виновных. Отправляя жалобы, мы намеревались одновременно убедиться в действенности Областного комитета, надеялись, что хотя бы там предпримут какие-то меры и нам потом легче будет работать. Но через несколько дней наши жалобы вернулись обратно безо всяких сопроводительных указаний и пояснений, не говоря уже о попытке принять какие-то меры по отношению к преступникам.

Члены уездного комитета очень хорошо знали обоих волостных, особенно Олжабая, Коржынкульского волостного управителя, на которого было подано восемьдесят жалоб. Слезы и стоны людей, над которыми издевались эти изверги в 1916 году, невозможно забыть. И тем не менее никаких мер для их наказания ни уездным, ни областным комитетом не принималось. Ко всему прочему членом областного комитета оказался племянник Олжабая по имени Толебай.

Сразу же после свержения царской власти Олжабай приехал в Акмолинск и как человек ловкий, авторитетный среди чиновников, имеющий хорошо подвешенный язык, начал выступать на собраниях и даже втерся в «лидеры». Самовольно отправившись на съезд в Омск, он ловко сумел протолкнуть в члены комитета кандидатуру своего племянника. Узнав, что родственники безвинно погибших во время волнений казахов в прошлом году подали на него около восьмидесяти жалоб, Олжабай немедленно бежал из Акмолинска. Обо всем этом мы рассказали в своем донесении областному комитету, давали неоднократные телеграммы с просьбой вывести Толебая из состава областного комитета, но наши письма и телеграммы оставались без ответа, комитет к нам не прислушивался, и постепенно мы поняли, что нормальных отношений между нашим комитетом и областным не может быть.

Между тем мы продолжали вести свои уездные дела самостоятельно. Создали молодежную организацию «Жас казах» — «Молодой казах» со своим правлением и кратким уставом. В нем, в частности, говорилось: «…Организация «Молодой казах» считает революционную партию самой верной партией в России и выступает рука об руку с нею. Организация всячески поддерживает создание Федеративной Республики…»

Основной задачей нашей организации было разъяснение новой политики местному населению, а также соблюдение революционной законности. Председателем «Жас казаха» был избран Сакен Сейфуллин, а членами бюро — Адилев, Айбасов, Асылбеков, Серикбаев и Нуркин. Сначала в нашу организацию записалось около пятидесяти человек, но затем число это стало постепенно увеличиваться. Вскоре появились свой секретарь-делопроизводитель, свой казначей, своя печать. К осени мы выпустили своими силами первый номер журнала «Айна»—«Зеркало», отпечатанный в типографии.

Плохо ли, хорошо ли, сейчас трудно судить, но и в комитете и в «Молодом казахе» работа тогда кипела.

В аулах мы организовали волостные комитеты. Во многих местах нам удалось отстранить от руководства и влияния некоторых бывших чиновников, притеснителей населения. Мы всячески защищали свободу женщин, объявили, что всякая женщина имеет равные избирательные права с мужчиной. По силе возможности мы боролись с калымом. Девушку, выданную замуж за нелюбимого человека только потому, что он уплатил большой калым, мы насильно освобождали из неволи и обеспечивали ей право выйти замуж за своего избранника. Поэтому наш комитет вскоре стал для казахов всего Акмолинского уезда и судом, и милицией, и верховной властью. Перед зданием, где работал комитет, всегда стояли оседланные лошади прибывших из аула посланцев. Вереницей шли в комитет девушки-казашки и молодые женщины с просьбой защитить их от выдачи замуж за калым, и мы удовлетворяли их просьбы, выдавали на руки документы, дающие им право свободного выбора жениха. Как-то раз в один день такой освободительный документ получили восемнадцать девушек аула.

Из частных писем и газет, начинающих одна за другой выходить в разных местах Казахстана, мы узнавали о повсеместных организациях комитетов и их работе. Работа в них шла по-разному, в одних уездах деловито и с результатами, а в других вяло, безынициативно.

Повсеместно стали выпускаться газеты. В Семипалатинске начала выходить газета «Сары-Арка», редактором ее был Халель Габбасов, а активными сотрудниками Ермеков, Букейханов, Турганбаев. В Ташкенте издавалась «Алаш», редактором ее был Кольбай Тогусов. Позже эта газета была переименована в «Бирлик Туы»—«Знамя единения», и редактором ее стал Мустафа Чокаев, а сотрудниками Болгамбаев, Турякулов, Ходжанов и другие. В Астрахани букеевцы издавали «Уран»— «Призыв», который редактировал А. Мусин, в Акмолинске издавалась «Тиршилик»—«Жизнь», где редактором стал Рахимжан Дуйсембаев, а сотрудниками Садвокас Сейфуллин (это я), Асылбеков, Омирбай Донентаев и другие. В Оренбурге продолжала издаваться широко известная газета «Казах», которую редактировали А. Байтурсунов и М. Дулатов. Активным ее сотрудником был Букейханов. Газета «Казах» была буржуазно-националистической и влияла на характер и содержание всех других казахских газет за исключением акмолинской «Тиршилик». Сотрудники «Казаха» рассылали по всей необъятной казахской степи письма и инструкции, разъясняя свою националистическую политику и требуя поддержки этой политики во всех печатных органах, во всех корреспонденциях, которые будут направляться в редакции.

Из газет мы узнавали о работе комитетов во всех уголках Казахстана, о политической линии комитетов, об их практических делах, об их руководстве. В то время заправляли в комитетах большей частью бывшие буржуазные интеллигенты: адвокаты, судьи, врачи, чиновники, переводчики, в большинстве своем сыновья баев. А вдохновляли их нередко те же муллы, ишаны, бывшие волостные управители.

Расскажу об одном из событий, происшедших в Уральской области. Это было в период, когда всюду проводились областные съезды. Съезд открылся в самом Уральске, в помещении городского цирка. Избрали президиум, который занял места за столом посреди арены. Многим делегатам не хватало места, и они стояли в проходах. В цирке собрались бывшие баи, бывшие чиновники, представители интеллигенции, образованные женщины, одним словом, сливки всей Уральской губернии. В президиуме — известные всему Казахстану, высокообразованные заслуженные люди, такие, как Халель Досмухамметов, Жаханша Досмухамметов, Губайдулла Алибеков и другие. Даже просто смотреть на них было приятно, не говоря уже об их умных речах. Они сидят, как и полагается, за столом, на стульях, и только один человек сидит особняком, по-своему, прямо на арене, на мягком ковре. Сидит, как шар, в масле, тучный, широкоплечий, с серебряной узорной опояской и в меховой шапке из куницы. Жир на затылке толщиной с полено, щеки отвисли как бурдюки. Зная себе цену, он изредка удостаивает окружающих своим взглядом. Зато с этого бога, «пупа земли», не сводит глаз президиум, уставился на него, словно охотничья ищейка на своего хозяина.

Все как будто идет спокойно. Но вот надменный взгляд «пупа земли» упал на двух женщин-казашек, одетых по-европейски. «Пуп» нахмурил брови и грозно пробасил:

— Это что еще за куклы там торчат?

Делегаты замерли. Президиум затрепетал, начал объяснять:

— Одна из женщин — жена Исы, другая — жена Айтжана. Обе они доводятся вам снохами.

— Гоните их отсюда! Здесь не место для бабьих сборов! — приказал толстяк.

Женщин моментально выставили из цирка.

Покончив таким образом с первым вопросом, сделали перерыв. Делегаты съезда мирно беседуют между собой. Толстый наместник бога на земле милостиво одарит словом то одного смертного, то другого. Присутствующие жадно внимают его драгоценной речи, ловят каждое слово на лету, как ловит брошенную кость голодный пес.

— Эй, Губайдулла! — позвал толстяк члена президиума Губайдуллу Алибекова. — Ты без конца твердишь, что часто бываешь в Петербурге. Бывай там сколько хочешь, но здесь, в моих краях, не мели ерунду.

Затем толстяк обратился к муллам:

— Эй, муллы, курите табак, тогда у вас перестанет болеть голова!

Никто не осмеливался ни обидеться на слова толстяка, ни возразить ему. Кто же он такой?

Он — потомок знаменитого Сырым-батыра, известный волостной управитель Салык.

Когда съезд закончил свою работу, Салык обратился к президиуму:

— Эй, вы там! Сейчас все без исключения должны пойти на кладбище. Будем читать коран на могиле павших в 1916 году.

Делегаты беспрекословно повиновались и, выйдя из цирка, толпой повалили на кладбище. Возле могил все уселись, скрестив ноги.

Члены президиума и вообще активисты оказались в переднем ряду— Халель, Жаханша, Губайдулла и другие. Длиннейшую суру корана «Табарак» терпеливо прослушали до конца.

Таков был характер новой власти на местах. Полноправных наместников бога на земле, вроде Салыка, можно было встретить и в других местах, с теми же повадками и отношением к новшествам.

Я уже не раз рассказывал о волостном управителе Олжабае, на которого было подано множество жалоб и который своего племянника Толебая протащил в областной комитет. Олжабай оставался безнаказанным, имел свою руку в среде новых представителей власти. Когда позднее пришли колчаковцы, Олжабай стал одним из активных руководителей уездной алаш-орды, а вышеупомянутый Салык — членом правительства алаш-орды в Западном Казахстане.

Авторитетные баи, вроде Салыка, всячески нападали и на нас в Акмолинске. Их повседневной заботой было уничтожение казахского комитета. Как только они ни обзывали нас, какую только клевету ни возводили на членов комитета. Именовали нас безбожниками, совратителями с пути истинного, возмутителями народного спокойствия.

Мы не сдавались, борьба закаляла нас.

Однажды в двенадцать часов дня мы созвали закрытое заседание комитета совместно с членами «Жас казаха». Разбирались некоторые секретные вопросы, поэтому у дверей мы поставили дежурного, чтобы он не впускал посторонних.

Был полдень, и народ, как всегда, окружал здание комитета. Только мы начали заседание, как за дверью послышался стук и сердитые выкрики. Слышно, что наш дежурный пытается успокоить напирающих, но безуспешно. Дежурный, наконец, не вытерпел и красный, с обиженным видом вошел в комнату заседаний.

— Целая толпа насела на меня, хотят силой ворваться, — пояснил он.

— Кто подстрекатель?

— Волостной Сыпан.

Сыпана мы знали как всесильного волостного. Лет двадцать пять подряд он бессменно служил волостным и был умной лисой, тонким и обходительным в разговоре и в делах, не то, что уральский Салык, который среди бела дня выбил однажды глаз одному из членов комитета в Жымпиты.

— Никого не впускай, объяви, что заседание закрытое, — настояли мы на своем.

Дежурный удалился, но через минуту послышались голоса громче прежних, дверь распахнулась, чуть не слетев с петель, и на заседание ворвалась группа жигитов во главе с Сыпаном.

— Что вам угодно от комитета?

— Ничего! — вызывающее ответили нарушители порядка. — Мы желаем присутствовать во время ваших разговоров.

— Заседание комитета закрытое, вы не имеете права здесь находиться.

— Почему закрытое? Какие могут быть тайны от нас? Мы будем присутствовать — и все!

Погорячились, понервничали, начали успокаиваться. Члену нашего комитета, казначею Нуржану Шагину Сыпан сказал следующее:

— Смотри, Нуржан, держи язык за зубами! А то я тебе быстро найду подходящее место.

Сыпан со своей свитой удалился, но заседание комитета было сорвано.

В другой раз, во время заседания «Жас казаха», произошло следующее событие. Председательствовал я. Сидели полукругом. Рядом с председательствующим — секретари и члены правления: Адилев, Айбасов, Нуркин и Асылбеков, а напротив нас Серикпаев, Донентаев и другие. Комната была наполнена до отказа, не протолкнуться. Желающих послушать оказалось немало.

Заседание продолжалось до вечера. Перед заходом солнца у дверей неожиданно началась какая-то сутолока, послышались недовольные возгласы:

— Куда лезете? Чего напираете, и так тесно!

— Что случилось?..

Мы увидели, что сквозь толпу пробирались к нам поближе пять-шесть служителей культа с сердитыми лицами. Это были известные «святые» Акмолинского уезда — хальфе Галаутдин, достопочтенный мулла Омар и другие муллы. Мы вынуждены были прервать заседание и спросить, что нужно этим людям.

— Пока ничего, — неопределенно ответили муллы и, сев в переднем углу, начали между собой о чем-то совещаться. Затем Галаутдин неожиданно приблизился ко мне и предложил:

— Господин Сакен, вы должны прекратить выступления на несколько минут.

— Зачем?

Выступающий умолк, в зале наступила тишина.

— Подошло время намаздигер.[17]Намаздигер — время вечерней молитвы. Прервите собрание, идите все на вечернюю молитву, — предложил хальфе.

— Нам сейчас некогда, хальфе, — возразил я.

— Что значит некогда? Болтать вы находите время, а совершить намаз некогда? Сейчас же идемте на молитву, — приказал Галаутдин.

— Но мы не совершали омовения, — продолжал упорствовать я. — Мы не готовы к намазу.

— Омовение вы еще успеете совершить. Сейчас прервите собрание и идемте на молитву, не то время намаза пройдет, — холодно, с нотками угрозы, продолжал хальфе.

Как тут быть? Меня задела за живое настойчивая наглость Галаутдина. Я оглядел лица своих товарищей, увидел напряженного, готового к схватке Бакена Серикпаева и чуть заметно кивнул ему. Он понял меня и сказал решительно и громко:

— Не говори глупостей, мулла!

Вслед за Бакеном с места вскочил Омирбай:

— Дай мне слово, Сакен!

Я предоставил ему слово. Муллы притихли в некоторой растерянности. Все присутствующие в зале затаили дыхание, ожидая, чем же кончится эта небывалая схватка молодежи со служителями культа.

Омирбай смело начал:

— Вы, муллы, обманываете народ, морочите нам голову, висите как дармоеды на народной шее! Вы двуличны, говорите одно, делаете другое, красноречивые и хитроумные лжецы! Покаетесь ли вы когда-нибудь в своих нечестных проделках? Почему вы явились сюда, какое вам дело до нас? Когда нас будут поджаривать в аду на том свете, вы сможете нам подать руку помощи?..

Муллы удалились ни с чем…

На этих примерах я хочу показать, что и волостные, и муллы действовали заодно против наших нововведений и всячески пытались оказать давление на наш комитет.

Надо сказать, что не только в Акмолинске, но и всюду по Казахстану, в той или иной степени успешно, духовная знать и бывшие царские чиновники единым фронтом шли против комитетов, пытались протащить в жизнь свои решения, навязать населению свои взгляды и по-прежнему остаться у власти.

Приведу еще один пример более позднего периода.

Это было во время колчаковщины.

Алаш-орда сосредоточилась в то время в двух местах: в Семипалатинске, где ею руководил Алихан Букейханов, и на западе Казахстана, в Уральской области, в Жымпиты, где руководителем был Жаханша Досмухамметов. Активными деятелями алаш на западе были Халель, упомянутый волостной Салык и другие.

Однажды все руководство западной алаш-орды собралось на квартире Халеля по случаю приезда известного хазрета Куаная, весьма высокого почетного гостя. Лично знали Куаная и относились к нему с уважением татарские и башкирские муфтии[18]Муфтий — мусульманский правовед, толкователь корана, представитель высшего духовенства. в Казани и Уфе. Естественно, что здесь смотрели на него с подобострастием и называли «хазрет».

«Хазрет» Куанай сидел величественный и сердито-важный. Глядя со стороны, можно было подумать, что это пожаловал сам будда, до того неподвижен и значителен Куанай. Он молчит, зря слова не вымолвит, а если и скажет что, то каждое его речение воспринимается как божий дар. С олимпийским спокойствием взирает хазрет на свою паству, а члены правительства сидят скромно, тихо, как ученики перед учителем. Иногда в их угодливых взглядах на Куаная можно прочесть собачью преданность, так и кажется, что вот-вот они завиляют хвостами, как верные псы перед хозяином. Тут же сидел и глава правительства Жаханша Досмухамметов. Он в новеньком, с иголочки, изящном мундире, похожий па персидского военачальника Ризашаха. Жаханша обворожителен, хочешь — не хочешь, а так и тянет еще раз посмотреть на него. Жаханша— глава алаш-орды, Жаханша казахский хан…

Но Жаханша сидит без головного убора. И голова его не обрита по обычаю, на голове Жаханши буйная шевелюра. Полагалось бы сидеть ему в голубой тюбетейке и в меховой шапке хана, украшенной драгоценными камнями и узорами. Но нет на его голове даже тымака.

Жаханша, будто поняв вдруг свой недостаток, провел ладонью по волосам, пригладил их. Пристально проследил хазрет за движением Жаханши. Под левым глазом Куаная чуть заметно дрогнул мускул, и хазрет вдруг поднял голову, словно беркут, избавленный от кожаного колпачка. Неподвижным взглядом он впился в лицо Жаханши. Присутствующие испуганно затаили дыхание— что будет?

— Легкомысленный! — воскликнул хазрет. — Почему вы сидите здесь без головного убора? Мы вас считаем правителем, халифом. Во время каждого намаза мы молимся за вас, за ваши успехи и ваше здоровье! А вы как себя ведете? Немедленно наденьте шапку!

Все испуганно всполошились, стараясь как-нибудь сгладить и замять неприятный инцидент.

— Доходят слухи, что вы неаккуратно совершаете намаз! — продолжал рассерженный хазрет.

Бесконечно повторяя «виноваты, виноваты», присутствующие насилу успокоили хазрета. Когда наступила тишина, разговор повел хозяин дома Халель:

— Ваше святейшество, сейчас мы очень загружены работой, совсем нет свободного времени, вздохнуть некогда. Разрешите нам в обычные дни совершать намаз дома, а в мечеть на молитву ходить только по пятницам.

Куанай недовольно помолчал и в конце концов разрешил членам правительства алаш-орды совершать намаз дома по причине чрезвычайной занятости.

— Но намаз в пятницу совершать в мечети! — твердо приказал хазрет, сохраняя принципиальность.

— Так и будет, ваше святейшество, — покорно согласились члены правительства…

Подобное происходило не только на западе, но и в других местах Казахстана. Алаш-орда в своей деятельности опиралась не на народ, а на прежних волостных управителей, почетных мулл и хазретов. Их непременно приглашали на все заседания и собрания, выслушивали их напутствия и советы и принимали как руководство к действию. Таким образом алаш-орда фактически осуществляла власть тех же царских чиновников в лице волостных и прежних духовных наставников в лице мулл и их приспешников.

Продолжим теперь рассказ о деятельности нашего Акмолинского комитета.

Как я уже сказал, население уезда видело в нашем комитете полноправную новую власть, суд и милицию. Мы не сидели сложа руки, без конца к нам прибывали гонцы и просители из аулов всех волостей. Работа кипела. Но вся наша деятельность заключалась в том, что сами-то мы, ни от кого не получая инструкций, советов, указаний, действовали чаще всего вслепую. Там, где требовалась большая власть, нам не на кого было опереться, не было у нас ни обязательного постановления, ни закона. А в русском комитете вообще не велось никакой работы.

Вся административная власть в Акмолинске была сосредоточена в руках прапорщика Петрова, посланного правительством Керенского. Но что он мог сделать, на какие законы опереться в своей деятельности? А ведь обстановка была очень сложной, и не только в Акмолинске, но и во всем уезде.

Веками сковывал мощный слой льда тихое море, копившее в себе силу. И вдруг лед тронулся, стихия освободилась, разбушевалась. Какая власть ее уймет теперь, кроме народной власти? Кто и где создаст эту власть, направит бушующую стихию по верному руслу?..

Таким всеказахстанским организующим центром спешила стать оренбургская газета «Казах». Несмотря на то, что газета издавалась на окраине обширной казахской земли, у нее были все возможности стать организующим центром. Прежде всего, газета «Казах» начала издаваться, по сравнению с другими газетами, давно — с 1912 года. Она уже успела завоевать популярность, приобрести соответствующий опыт общественно-политической борьбы, имела своего читателя.

Газета начала выходить как раз в тот период, когда усилился колониальный режим царского правительства, когда коренное население стало вытесняться с плодородных земельных угодий по берегам рек, со своих давних владений, на которых жили предки. Казахи оплакивали свою участь, тяжело переживали притеснения. Теперь многие стали осознавать свое рабство. Постепенно возникла в среде казахской молодежи тяга к просвещению, к грамоте. Ученье — свет, — говорит пословица. Как раз в это время и начала издаваться газета «Казах». Постепенно оренбургская газета стала печатным центром казахских националистов. Вот почему после свержения царя газета «Казах» сразу стала знаменосцем алаш-орды.

Газета объявила о созыве всеказахстанского съезда. Но прежде был созван Тургайский областной съезд, который работал со 2 по 8 апреля 1917 года. На съезд прибыли делегаты от комитетов Уральской, Акмолинской, Семипалатинской, Сыр-Дарьинской и Букеевской областей. На этом съезде и было принято решение о созыве всеказахстанского съезда, было также избрано подготовительное бюро, во главе которого стала редакционная коллегия газеты «Казах»— Букейханов, Байтурсунов, Дулатов и Кадирбаев.

Вскоре избранное Тургайским съездом бюро оповестило о созыве первого всеказахстанского съезда в Оренбурге 20 июля 1917 года. Газета объявила о количестве представителей от каждой области Казахстана в отдельности. Затем во все комитеты были разосланы телеграммы из Оренбурга, в которых перечислялись вопросы, подлежащие рассмотрению на съезде:

Всероссийское государственное устройство.

Автономия казахских областей.

Земельный вопрос.

Вопросы создания милиции.

Земство.

Просвещение.

Судопроизводство.

Вопросы религии.

Женский вопрос.

Подготовка к учредительному собранию.

Вопрос о всероссийском совете мусульман.

Создание политической партии в Казахстане.

Вопрос о событиях в Семиречье.

Выборы представителей на Киевский съезд всероссийских федералистов и в Петербургскую просвещенческую комиссию.

Количество делегатов было очень малым. Они избирались уездными или непосредственно областными комитетами. Вскоре стало известно, что кроме делегатов официальных, избранных по положению, на съезд специальными телеграммами приглашаются некоторые отдельные особы из разных местностей, вроде волостного Салыка, «пупа земли», хазрета Куаная, а также известного уже читателю Пана Нурмагамбета. Каждый из работников кбмитета недоумевал: кто их вызвал и для чего? Оказывается, вызвал Букейханов, сам лично. Чем же эти люди заслужили доверие народа после свержения царской власти?

От Акмолинской области делегатами съезда были выдвинуты врач Асылбек Сеитов и учитель Магжан Жумабаев.

Так получилось, что мы, в поте лица трудясь в уездном Акмолинском комитете, оказались не по своей вине сторонними наблюдателями. Нас не привлекали к подготовительной работе в связи со съездом, и обо всем происходящем мы узнавали только через телеграммы, письма и газеты.

Перед съездом я получил письмо из Омска от фельдшера Шаймердена Альжанова. Я познакомился с этим товарищем, когда приехал в Омск учиться. Потом мы сошлись ближе и стали друзьями.

Когда в Омске впервые в 1913 году была организована казахская молодежная организация «Бирлик»— «Единение», мы единогласно избрали ее председателем Шаймердена Альжанова. Он уже тогда проявил себя стойким революционером. На одном из тайных собраний «Бирлика», которое состоялось в роще, Шаймерден внес предложение: создать собственными силами небольшую типографию, печатать листовки революционного содержания и распространять их среди казахского населения. Уже в то время возникал вопрос: что делать нашей организации, если свершится революция? Шаймерден твердо заявил: «При свержении царской власти мы должны выступить с оружием в руках вместе с революционными силами». Многие неодобрительно относились к его решительным высказываниям, упрекали Шаймердена в безрассудстве. Я его поддерживал. И вот сейчас, перед всеказахстанским съездом, Шаймерден прислал мне письмо:

«Саке, я еду на съезд господ в Оренбург. Я выступаю против Букейханова и буду доказывать неправильность его позиций.

Ты тоже должен раскрывать глаза народу, неустанно разоблачать подлинное лицо этих людей. До свиданья! Жди моих сообщений».

Мы начали вести подготовку к съезду, начали разъяснять народу, что манны небесной от съезда ожидать нечего.

Повестку дня оренбургского съезда мы обсудили на общем собрании нашего уездного комитета. Наиболее важным, узловым вопросом мы считали обсуждение характера нового правительства России. Вопрос этот тревожил всех, потому что на съезд в Оренбурге собирались толстопузые баи, муллы и хазреты, бывшие царские волостные. Какую форму правления они могли предложить, нетрудно было догадаться: только выгодную для себя, но не для народа.

После доклада и обмена мнениями мы приняли постановление комитета, и от его имени Бирмухаммет Айбасов составил следующую телеграмму оренбургскому съезду: «Мы голосуем за Федеративную республику, выступая против всех других форм правления».

Наша телеграмма поступила в Оренбург до съезда. Некоторые выступавшие также высказывались за федеративную республику. Председательствующий Букейханов лез из кожи вон, стараясь навязать съезду программу кадетской партии.[19]Букейханов состоял членом кадетской партии. Он доказывал правомерность создания Российского правительства с королем и парламентом, как в Англии…

Время шло. Хаджи, муллы и бывшие волостные продолжали считать нас своими заядлыми врагами, именовали безбожниками, нарушителями народных устоев.

Получив типографский шрифт, мы начали выпускать газету «Тиршилик»— «Жизнь».

В августе состоялся у нас акмолинский уездный съезд, на который из Омска, от областного комитета, прибыл Асылбек Сеитов, участник оренбургского съезда. Он привез с собой отпечатанную резолюцию съезда и подробно рассказал, как проходил съезд. Как ни настаивал Букейханов на принятии программы кадетов, на установлении конституционной демократии в России, в конце концов он вынужден был согласиться с предложеннием о создании федеративной республики. На съезда было принято также постановление об организации партии «алаш» и намечены кандидатуры от всех областей Казахстана для участия в предстоящем учредительном собрании.

— Ты тоже включен в список кандидатов, — объявил мне Сеитов. — Кроме тебя от Акмолинской области поедет также Рахимжан Дуйсембаев.

Я поинтересовался, почему кандидаты на такое важное собрание включены заочно? Нашего настроения в верхах не знают, чьи мы приверженцы — им тоже неизвестно.

— Что вы будете делать, если намеченные вами представители слепо пойдут за любой русской партией? — спросил я Сеитова.

— Этого не будет! Создается своя казахская партия, — твердо заявил Сеитов.

— Мы наверняка не будем состоять в той партии, где требуется милостивое благословение Олжабая или Нурмагамбета, — продолжал я.

Сеитов что-то неодобрительно мне ответил, мы вступили в пререкания и, в конечном счете, я попросил вывести меня из числа кандидатов в учредительное собрание.

Акмолинский съезд проходил в обстановке крайне тяжелой для нашего комитета. В большинстве своем делегаты оказались прихвостнями бывших волостных, их сватами и братьями. Без всяких полномочий на съезд явились бывшие волостные, крупные баи и муллы, давно точившие зубы на нас.

В комитете начался раскол. Бывшие наши единомышленники, с которыми мы работали плечом к плечу еще совсем недавно, попали под влияние волостных и затеяли с ними нечестный сговор против прежнего состава казахского комитета. Сеитов также решительно выступил против нас.

Комитет был переизбран. Председателем его стал ветеринарный фельдшер Хусаин Кожамберлин, а среди членов комитета очутились мулла Мантен, бывшие переводчики суда Ерденбаев и Сарман Шуленбаев, бывший волостной и переводчик Усен Косаев и им подобные. Кошмухаммет Кеменгеров и Динмухаммет Адилев уехали в Омск, а Айбасов направился в Атбасар, к себе на родину.

Обновленный комитет вскоре показал свое подлинное лицо. Простые люди, жаждущие свободы и справедливости, не могли найти поддержки в новом комитете и потому шли за советом, за помощью, за поддержкой в «Жас казах». Наша газета «Тиршилик» день ото дня становилась популярнее. Газета была органом «Жас казаха», и потому мы смело могли критиковать деятельность казахского комитета. От случая к случаю мы давали понять своему читателю, в чьих руках сейчас находится комитет. В одном из номеров «Тиршилика» появилось мое стихотворение под недвусмысленным названием «Сторожевые псы». Председатель комитета Хусаин Кожамберлин выразил свое недовольство по поводу этого выступления, но стихотворение тем не менее сыграло свою роль в борьбе с новым комитетом.

О «равноправии», насаждаемом новым комитетом, говорит следующий факт. По распоряжению губернского комитета начался сбор средств среди населения нашего уезда. Каждый обязан был внести по семь рублей пятьдесят копеек. Комитет требовал равного взноса и от баев, таких, как Нурмагамбет Сагнаев и Олжабай, имеющих по тысяче лошадей, и от известного своей бедностью акмолинского старика Балапана. Вот вам и равноправие. Подобных фактов было в то время множество.

Мы не могли молчать и энергично выступили против подобных бесчинств на страницах своей газеты. Мы безусловно знали, что своими решительными поступками наживаем себе врагов в такой сложной обстановке, но действовали в соответствии со своими убеждениями. Многие были несогласны с нами, ненавидели нас и сохранили свое недоброжелательное отношение к нам на долгие годы.

Весной 1925 года на Всеказахстанском съезде корреспондентов газеты «Ак-жол», созванном в Ташкенте, некий Байтасов Абдулла выступил с докладом «Об истории казахской печати». Обозревая работу и содержание газет предреволюционного периода, в меру своих сил искажая существо дела, докладчик утверждал, будто акмолинская «Тиршилик», являясь наиболее принципиальным выразителем бедняцких интересов, в то же время не могла полностью отречься от религиозных предрассудков и национализма».

Я осмеливаюсь заявить, что это пустословие. Нелепо утверждать, что каждый номер газеты был безупречным во всех отношениях, что газета никогда не «спотыкалась» в оценке того или иного события. Мы, издатели, не имели тогда достаточного опыта общественно-политической борьбы, не все были в достаточной степени грамотны. Даже и сейчас, в наши дни, есть газеты, которые время от времени порют явную чушь по тому или иному вопросу. А тогда во всем разобраться было еще труднее. Но тем не менее «Тиршилик» не выступала ни в поддержку религии, ни в поддержку националистов. Если бы наша газета была националистической по духу, то она прежде всего выступила бы на стороне алаш-орды. Этого не случилось. Была ли она религиозного направления, можете судить по следующим материалам.

«Нам нужен муфтий» — заявила на своих страницах оренбургская газета «Казах». По поводу этого заявления в одном из номеров «Тиршилика» выступил с передовой статьей главный редактор Рахимжан Дуйсембаев. Нашу передовую перепечатал «Казах», но со своими возражениями и примечаниями. Вот как это выглядело на страницах «Казаха».

«…Недавно организованная в Акмолинске газета «Тиршилик» выступила с передовой статьей «Нужен ли казахскому народу муфтий», в которой доказывает ненужность муфтия и призывает к неподчинению и непризнанию его в настоящее время. Хотя это и является мнением единственной газеты «Тиршилик», тем не менее, мы решили вынести эту статью на суд читателей. Вот что пишет «Тиршилик»:

«Хотя наши казахи и вносят предложение о подчинении муфтию, но они не представляют себе ясно, нужно ли это подчинение. Одна из причин этого непонимания, по всей вероятности, может заключаться в следующем. В разговорах с казахами татары иногда не прочь заявить о том, что если казахи не признают власть мусульманского муфтия, то, следовательно, тем самым они механически переходят в подчинение русскому правительству. Это несерьезное заявление некоторые склонны принимать всерьез, видят в этом оскорбление своего национального достоинства и отсюда начинается неразбериха. Но ведь по существу и татарский муфтий подчиняется русским.

До последнего времени не было никакого официального духовного сана, который бы не подчинялся русскому царю.

Мало того, после свержения царя Николая, обнаружилось, что татарские лицемерные муфтии оказались хитроумными царскими шпионами. Они доносили царским чиновникам о всех прогрессивных деятелях, желающих блага своей нации. Царь свергнут, но муфтии остались. Они до сего времени в силе, пользуются почетом, но мы не замечаем особо благотворного влияния религии на народную жизнь, не видим плодов народного просвещения.

Когда-то казахи были подвластны муфтию. Всего тридцать лет тому назад освободились от их влияния, когда решался важный для нас земельный вопрос. Руководители казахского движения в вопросе о земле не смогли добиться в то время каких-то ощутимых положительных результатов именно потому, что им мешали муфтии. Духовные чины не оказывали поддержки казахскому народу.

Выборы архиереев у русских проходили независимо от воли и власти царя. Сейчас у русского народа религия стала личным делом каждого гражданина. А почему мы должны рядиться в поношенную одежду и продолжать поддерживать религиозную пропаганду, становиться подвластными муфтию?

Наука утверждает, что усиление религиозного дурмана ослепляет народ, уводит его в сторону от просвещения, держит в темноте и рабском заблуждении. Одурманенный народ из муллы сделает муфтия, наделит его диктаторским полновластием, а потом не сможет от него избавиться. Такое уже случалось в истории других народов.

Каково будет бедняку, если муфтий при обряде бракосочетания, наречения новорожденного или похорон заберет у него последнего теленка от единственной коровы?

Двадцать пятого марта 1891 года было издано «Степное Положение», в котором были расписаны права и обязанности мулл, их роль и назначение в обществе. Взимание различных податей было официально запрещено муллам. Но народ этого не знает. А безграмотный аульный старшина вменил в обязанность подчиненному населению платить специальный налог за похороны, за бракосочетание, за имя новорожденному. Этот налог вошел в привычку как дань царю.

У казахского народа сейчас много неотложных задач, ему необходимо добиваться личной свободы, а не сажать себе на шею муфтия.

0 том, что муфтий не нужен казахам, что они не видят пользы в его назначении, красноречиво показали выборы ахонов[20]Ахон — духовный чин, равный хазрету. Ахон имеет ученую степень. в Акмолинске.

Рахимжан Дуйсембаев»

В то время ни одна казахская газета, кроме «Тиршилика», не выступала со смелой статьей такого, явно антирелигиозного, характера. Все газеты того периода выражали интересы алаш-орды. Программа этой партии была для них призывом и знаменем, а опорой по-прежнему служили седовласые баи, маститые волостные, «святые» хазреты. В «Тиршилике» было особое положение по сравнению с другими редакциями. Нашей опорой была многочисленная городская и аульная беднота, а активными сотрудниками — члены молодежной организации «Жас казах».

И в самом Акмолинске и в аулах газета «Жас казах» пользовалась значительно большим авторитетом, чем новый комитет. Мы решительно вмешивались в дела комитета, когда остро стоял вопрос о насильной выдаче замуж, о калыме, о чьих-то несправедливых действиях.

Новый комитет, как ни старался, не мог завоевать авторитет у народа. Да и неудивительно, потому что новый комитет не вносил в жизнь казахов ничего нового, а тянул к старинке, плясал под дудку баев и волостных. Ясно, что с такой ориентацией комитетчикам нечего было надеяться на народную поддержку. На каждом заседании комитета неизменно присутствовал кто-нибудь из активных членов «Жас казаха», следил за тем, чтобы не извращалась революционная политика, не попирались интересы простого населения.

Какую бы очередную подлость ни проводили в жизнь комитетчики под нажимом баев, мы всячески старались придать этому делу широкую огласку, выводили на чистую воду всех нечестных деятелей комитета.

Нам было трудно бороться. Мы опирались на многочисленную, но пока еще не имеющую определенной программы бедноту, а комитетчики опирались на мощную поддержку баев и волостных, которые знали, чего хотели, цель их была ясна, и они не жалели средств на установление связей, на подкупы, любыми путями добивались своего, действовали незаметно, тихой сапой.

Наступила пора, когда наша организация не могла больше ограничиваться полумерами, и мы решили вести открытую борьбу против комитета.

Мы созвали закрытое совещание нашей организации в здании школы, где я жил вместе с учителем. Собрались вечером с наступлением сумерек. Пришли не только члены «Жас казаха», но и некоторые из приглашенных, те, кому мы доверяли полностью.

Присутствовали Байсеит Адилев, недавно прибывший из Омска, Рахимжан Дуйсембаев, наш ведущий писатель и главный редактор «Тиршилика», и другие руководители организации. Я — председатель, Адилев — секретарь, На этом совещании мы пришли к единодушному мнению: необходимо снизу, силами народа, расформировать казахский уездный комитет.

Мы вынесли резолюцию, в которой доказывали необходимость расформирования комитета. Резолюцию мы переписали в пяти экземплярах, чтобы вручить ее всем наиболее важным городским русским организациям.

Нами был принят следующий план действий.

Рано утром, до начала работы, мы одновременно являемся в наиболее важные городские организации и вручаем резолюцию собрания «Жас казаха». Затем мы собираемся в назначенном месте общего сбора — на квартире Асылбекова, неподалеку от зданий комитета. Здесь мы берем в руки лозунги, заранее написанные, и колонной идем в комитет со своими требованиями.

Мы распределили обязанности между собой. Для вручения резолюции Байсеит и Жумабай идут к уездному комиссару Петрову, я иду к солдатам гарнизона и выступаю с коротким докладом, два других товарища направляются в русский комитет и тоже дают разъяснения по нашей резолюции, еще двое должны оставаться на квартире Асылбекова и писать лозунги. Дуйсембаев, Серикпаев и еще несколько человек должны пойти на базар, где с утра собирается городская казахская беднота, там выступить, зачитать резолюцию, призвать народ к демонстрации и увлечь за собой.

Распределив обязанности, поздно ночью мы разошлись.

Утром каждый отправился выполнять свое задание.

В гарнизоне солдаты заявили о своей солидарности с нами. Заручившись поддержкой, мы спешно направились к месту сбора. Уездный комиссар, услышав о нашем намерении расформировать комитет, пришел в ярость. «Не позволю! Прекратите сейчас же! Если устроите демонстрацию, арестую всех до единого!»— кричал Петров.

К месту нашего сбора стал стекаться народ. Прибежал какой-то проходимец, явно подосланный комитетом:

— Ойбой, в комитет явились четыре милиционера с оружием, сам уездный комиссар и еще двое русских! — завопил он.

— Пусть идут сюда. От своего намерения мы не откажемся!

Мы решительно вышли на улицу с лозунгами. К нам примкнула большая толпа, состоящая в основном из городской бедноты.

Все члены комитета при нашем приближении разбежались через двери подвального помещения. Навстречу нам вышел комиссар Петров и начал защищать права комитета. Двое наших отчаянно с ним заспорили, горячо обвиняя комитет в ошибках, в его неправильной линии. Эти два наших жигита (Хусаин Жалмагамбетов, а другого не помню) недавно прибыли из степи, знали тамошнее положение и потому горячо и страстно схватились с уездным комиссаром. Я их поддержал.

Рядом с комиссаром появился ответственный секретарь акмолинских эсеров. Он спокойно, солидно, как опытный руководитель и оратор, вступил в разговор и начал нас успокаивать. Насколько умеренно говорил эсеровский представитель, настолько несдержанно вел себя комиссар. Он бушевал как пожар. В конце концов, смирив свой гнев, комиссар попросил у нас отсрочки на пятнадцать дней, чтобы за это время провести перевыборы казахского комитета.

Мы разошлись.

После этой шумной демонстрации комитет окончательно потерял свой авторитет в глазах народа. Люди понимали, что такому комитету теперь грош цена в базарный день.

Прошло пятнадцать дней, но комиссар и не думал проводить перевыборы. Тогда мы снова начали борьбу с комитетом. На людном базаре выступил с речью Рахимжан Дуйсембаев. Он убедительно доказывал народу, что комитет создан для пользы баев, волостных и их приспешников, но не для народного блага.

— Разогнать их силой! — послышались возгласы, и толпа снова двинулась к дому, где находилась канцелярия комитета. Но члены его опять благоразумно скрылись. У запертой двери нас встретил старик хозяин.

Толпа разошлась…