Онлайн чтение книги Приключения Перигрина Пикля The Adventures of Peregrine Pickle
КОММЕНТАРИИ

Из пяти романов, написанных Смоллетом, три романа вошли в основной фонд английской классики и европейского реалистического романа. Эти три романа — «Приключения Родрика Рэндома», «Приключения Перигрина Пикля» и «Путешествие Хамфри Клинкера».

В 1748 году издан был «Родрик Рэндом» — один из первых просветительских романов в истории Англии, разоблачавший политическую коррупцию аристократии, ее распущенные нравы и каторжный режим в английском военном флоте. Писатель повествовал о порядках на своей родине без тени благодушия, местами с явным пристрастием и почти всегда с раздражением. Но раздражение его не было бесцельным. Писатель добивался своими разоблачениями достижения той цели, какую ставил себе и замечательный живописец, его современник, Хогарт: исправить природу людей. Лучшие люди XVIII века крепко верили в это, верил и Тобайас Смоллет. Его первый роман имел несомненный успех у читателя, которого привлекло сатирическое дарование автора.

Молодой автор — Смолетту в 1748 году было двадцать семь лет — не мало бедствовал в своей жизни, и успех был наградой ему за то, что неудачи не отвратили его от занятия литературой. Благодаря успеху первого романа он мог отправиться в Париж. Он задумал избрать местом действия для своего нового героя не только свою родину, но и Францию. Вернулся он из Франции в августе 1750 года и в течение четырех месяцев закончил книгу, начатую еще до поездки. Новый роман — «Приключения Перигрина Пикля» — вышел в свет в феврале 1751 года.

История текста романа представляет несомненный интерес для читателя. Дело в том, что «канонический» текст «Перигрина Пикля» не совпадает с текстом первого издания. «Канонический» текст «Перигрина Пикля» стал известен читателю только через семь лет — в 1758 году, когда вышло второе издание романа. Некоторые английские литературоведы (Сентсбери, Смитон и др.) полагали, будто второе издание «Пикля» последовало за первым в том же 1751 году. Но теперь можно с определенностью установить, что «Перигрин Пикль» не был переиздан тотчас же после выхода в свет, как это было с «Родрлком Рэндомом» или «Томом Джонсом» Фильдинга. Значит ли это, что «Пикль» не имел успеха у читателя?

Такое предположение надо отвергнуть. Роман имел успех у читателей, в Ирландии он был тотчас же издан без разрешения автора и переведен во Франции через два года после появления в Лондоне. Но новое издание не явилось внешним выражением этого успеха.

В оповещении Смоллета о выходе второго издания книги в 1758 году мы находим объяснение, почему он счел нужным заново отредактировать роман. Эти объяснения отчасти вскрывают причины, по которым «Пикль» ждал второго издания семь лет.

Смоллет сообщает, что некоторые книгопродавцы и другие лица сочли роман безнравственным и клеветническим. Смоллет добавляет далее, что эти лица утверждали, будто автор клеветал в романе даже на своих благодетелей и что роман «лишен юмора и чувства». Не называя имен этих недоброжелателей, Смоллет дает понять, что такие враждебные роману оценки исходили из среды людей близких тем, кого он затронул в «Пикле». В печатных отзывах такой оценки нет. Но обвинения в «безнравственности» действительно были, причем под «безнравственностью» разумелась непристойность. Так, например, одна из грубых проделок Перигрина с его теткой — проделка с продырявленным горшком — и некоторые другие его вульгарные забавы были объявлены критикой «безнравственными».

Но, разумеется, это отнюдь не означает, что английская критика середины XVIII века зорко стояла на страже литературной благопристойности и ревностно искореняла из литературы описание грубых выходок литературных героев или восставала против неблаговидных приемов литературной полемики. В середине XVIII века в Англии, как, впрочем, и в других странах, нравы были грубые, что нашло свое отражение на театральных подмостках и в бесчисленных памфлетах, которыми сражались друг с другом политические и литературные противники. Недвусмысленные намеки, затрагивающие доброе имя реальных людей либо литературных героев, и непристойные остроты не только слышались повсюду, но и пестрили на страницах печатных изданий.

Нередко намеки переходили в клеветнические утверждения, и памфлеты превращались в откровенные пасквили, а последствиями такой трансформации являлись судебные процессы или кулачная расправа. Армия «сочинителей» с Граб-стрит — улицы, где помещались книгопродавцы-издатели и проживали литературные неудачники, — была многочисленна. Смоллет не пощадил ее представителей, изобразив их на страницах «Перигрина Пикля».

Но в первом издании «Перигрина Пикля» он сам не удержался в пределах «высокой» литературы и прибег к оружию писателей-неудачников, поставлявших продукцию книгоиздателям Граб-стрит. Трудно сказать с определенностью, по какой причине книгоиздатели воздержались от второго издания «Пикля», но все же можно предполагать, что этой причиной являлась не непристойность некоторых сцен, а влияние лиц, затронутых Смоллетом в книге. Ибо «Перигрин Пикль» не остался на полках книжных лавок, и переиздание его сулило книгоиздателям выгоду. Во всяком случае Смоллет в конце концов оповестил читателей, что для второго издания оп почел нужным выпустить целиком некоторые малоинтересные эпизоды, отделать ряд юмористических сцен и очистить каждую фразу, каждое приключение от всего, что могло быть истолковано самым щепетильным критиком как нарушение благопристойности.

Кого же задел Смоллет в первом издании романа?

Их было четверо: Джордж Литтльтон, Генри Фильдинг, Дэвид Гаррик и Джемс Куин.

Все эти имена были известны соотечественникам Смоллета, и следует признать, что в основе злых выпадов против них Смоллета лежали отнюдь не принципиальные разногласия между ними и автором «Пикля», а его оскорбленное самолюбие. Но от этих выпадов пострадали не они, а Смоллет, — ему пришлось ждать переиздания «Пикля» в Лондоне семь лет.

История отношений Смоллета с этими людьми проясняет его человеческий облик, а стало быть, и некоторые черты его литературного дарования. Перед нами встает человек, не прощающий обид не только действительных, но и мнимых и не останавливающийся перед расплатой за них. Черты эти нисколько не противоречат утверждению его друзей, что оп отличался подлинной добротой, искренностью в выражении своих чувств, не выносил подхалимства и сам никогда этим не грешил.

Расплата Смоллета с Литтльтоном и другими последовала в связи с постановкой на сцене его трагедии «Цареубийство».

Эту злосчастную трагедию Смоллет привез в Лондон в 1739 году. Молодому драматургу было только девятнадцать лет. Как полагалось в те времена, он запасся рекомендательными письмами и искал поддержки какой-нибудь влиятельной особы. Таким покровителем он избрал Джорджа Литтльтона — члена Палаты общин, поэта и эссеиста. Литтльтон выделялся в Палате своим красноречием, но более широким кругам своих соотечественников был известен как поэт и эссеист. За три года до приезда Смоллета он издал нравоописательный эссей «Письма перса из Англии к своему другу в Исфагени», имевший успех, а стихи его пользовались популярностью. У Литтльтона были крупные связи в лондонских литературных и театральных кругах, и на эти связи молодой шотландец возлагал надежду. Но преуспевающий парламентарий отнесся критически к трагедии «Цареубийство» и отказал Смоллету в патронаже. Лондонский зритель не увидел «Цареубийства».

Прошло более трех лет, прежде чем Смоллет возобновил попытки поставить на сцене свою трагедию. В эти три года он прошел суровую школу жизни за пределами Лондона и, вернувшись в столицу в начале 1743 года, предложил трагедию директорам Друри-Лейнского театра. Через два года выяснилось, что последние отказываются ставить пьесу. Смоллет перенес свои хлопоты в Ковент-Гарденский театр. Два крупнейших актера Ковент-Гарденского театра — Джемс Куин и Дэвид Гаррик — оценили «Цареубийство» очень невысоко и дали о нем отрицательный отзыв. Трагедия снова вернулась к неудачливому драматургу. На этот раз некая знатная дама уговорила одного из директоров Друри-Лейнского театра, который уже раз отклонил «Цареубийство», пересмотреть свое решение. Трагедию снова отверг Дэвид Гаррик, перешедший в театр Друри-Лейн, но уже в качестве лица, от которого формально зависел прием пьесы.

Таким образом на пути к славе молодой драматург встретил трех врагов — Литтльтона, Гаррика и Куина. Трагедия «Цареубийство» так и не увидала сцены. Она была издана по подписке только в 1749 году.

Фильдинг не имел отношения к неудаче Смоллета с его юношеской трагедией. Но, по мнению Смоллета, он был повинен в еще большем грехе (Смоллет прозрачно оповестил об этом читателя в первом издании «Перигрина Пикля») — в плагиате. Фильдинг, по мнению Смоллета, похитил двух героев «Родрика Рэндома» и, переименовав их, изобразил в своих романах «Том Джонс» и «Амелия».

Расправу со своими врагами Смоллет начал еще в «Родрике Рэндоме». Мелопойн — поэт-неудачник, брошенный за долги в тюрьму, — поведал миру о том, какие препятствия стоят перед неизвестным драматургом, осмелившимся предложить свою пьесу двум лучшим английским театрам, не заручившись предварительно протекцией какой-нибудь знатной особы. Нет нуждыостанавливаться подробно на вопросе о том, правильно ли изложил автор «Перигрина Пикля» эпопею с «Цареубийством» и отчего он в рассказе Мелопойна пощадил Литтльтона. Но Гаррика и Куина вместе с директорами двух главных лондонских театров Смоллет не пощадил, а с Литтльтоном он свел счеты в издевательской пародии на погребальную оду, которую тот написал на смерть своей жены. Пародия Смоллета называлась «Ода на смерть моей бабушки», он издал ее в 1748 году, вскоре после появления «Родрика Рэндома», а в предисловии к «Цареубийству», вышедшему в 1749 году, прозрачно намекал на ничтожество Литтльтона.

Но вот в феврале 1749 года вышел «Том Джонс» Фильдинга. Смоллет мог и раньше знать, что отказавший ему в протекции Литтльтон покровительствует Фильдингу. Теперь по выходе в свет «Тома Джонса» он уже должен был оставить всякие сомнения: «Том Джонс» посвящен был Литтльтону. Смоллет как художник не мог не воздать должное своему <сопернику> Фильдингу, чей роман появился через тринадцать месяцев после выхода «Родрика Рэндома». Он сделал это, но позже, а теперь — по выходе «Тома Джонса» — одержали верх не лучшие стороны его характера. Раздражение на Литтльтона и не весьма похвальное чувство зависти к безусловному успеху Фильдинга («Том Джонс» был трижды переиздан в течение года) требовали исхода. Первое издание «Перигрина Пикля» содержало злые насмешки автора над мистером Скрэгом и патронируемым им мистером Спонди. Современникам не трудно было узнать в Скрэге — Литтльтона, а в Спонди — Фильдинга. Последний не остался в долгу и в январе 1752 года в «Ковент-Гарденском журнале» парировал эти несправедливые выпады ядовитыми остротами по адресу Смоллета. Раздражение затуманило голову самолюбивому автору «Родрика Рэндома», и он обвинил Фильдинга в том, что из образа Стрэпа, слуги Родрика, Фильдинг выкроил своего учителя Партриджа в «Томе Джонсе», а из образа миссис Уильямс — мисс Метьюс в романе «Амелия», вышедшем в декабре 1751 года. Этих беспочвенных обвинений, являющихся основными в специальном памфлете (под прозрачным заглавием «Хабакук Хильдинг»), Смоллет больше никогда не повторял.

Во втором издании, являющемся изданием каноническим, нет оскорбительных выпадов против Фильдинга. Смоллет убрал их из романа, как и другие отзывы о своих врагах, признанные критикой, по его словам, клеветническими. Распря между двумя крупнейшими писателями Англии XVIII века закончилась, а еще через три года Смоллет в своем «Продолжении истории Англии» сравнил Фильдинга с великим Сервантесом и поместил в редактируемом им журнале «Критическое обозрение» большую статью Мерфи, дающую высокую оценку творчества Фильдинга.

Современники Смоллета, сравнивая два издания «Перигрина Пикля», могли установить, что во втором издании отсутствуют также едкие выпады против другого крупнейшего деятеля английского просвещения — Дэвида Гаррика.

История двух изданий «Перигрина Пикля» позволяет не только лишний раз подчеркнуть некоторые стороны характера Смоллета, но и выяснить его эстетические принципы. В оценке Гаррика, которую Смоллет не перепечатал во втором издании, важно не то, что великий английский актер не удовлетворил его своим стилем актерской игры, а требование Смоллета более реалистической трактовки роли.

Дэвид Гаррик был крупнейшей культурной силой английского театра XVIII века, и именно ему обязана Англия, а затем и весь мир, резким поворотом в оценке Шекспира. Надо помнить: до появления Гаррика уродовали Шекспира на английской сцене в такой степени, что, когда Гаррик восстановил подлинный шекспировский текст «Макбета», знаменитый исполнитель шекспировских ролей Джемс Куин недоумевал, кто является автором текста. Насколько мы можем теперь установить, Гаррик не только раскрыл с большим мастерством образы Ричарда III, Гамлета, Отелло, Лира и Макбета, но и решительно отказался от манеры «актеров представления», приблизив свою исполнительскую манеру к той, какую мы теперь считаем характерной для «актеров переживания». Но это приближение казалось Смоллету недостаточным,

В первом издании «Перигрина Пикля» мальтийский рыцарь, с которым беседует о театре Перигрин в главе LI, после признания, что он «был так же страстно восхищен и так же страстно растроган Монимией и Бельвидерой в Лондоне, как Корнелией и Клеопатрой в Париже», — не говорил: «Ваш любимый актер удивительно одарен», но прямо переходил к следующей фразе: «Вдобавок вы можете похвалиться несколькими комическими актерами, подлинными мастерами шутовства и кривлянья, хотя, откровенно говоря, мне кажется, что в этой области вас превосходят актеры Амстердама».

А затем Смоллет вкладывал ему в уста язвительную критику Гаррика как актера. Вот когда Гаррик мог бы вспомнить отвергнутую им трагедию «Цареубийство»! Мальтийский рыцарь продолжал:

«…нет у вас недостатка и в тех, кто с большим искусством может достигнуть превосходства в изображении трагических героев; но я никогда не переставал удивляться тому, что англичане — народ здравомыслящий и проницательный — ослеплены до такой степени, что относятся с непомерным восхищением, чтобы не сказать обожанием, к одному или двум gracioso (комический актер. — Е. Л.), которые, смею сказать, едва ли смогли бы заработать на хлеб своими талантами на любом другом театре. Я видел, как один из них в прославленной роли Ричарда III, не являющегося, по моему мнению, комическим персонажем, заставлял зрителей смеяться на протяжении почти всей сцены, которая по замыслу автора должна была вызывать отвращение зрителей к этому монарху. Я наблюдал, как тот же актер в роли Гамлета грозил кулаком своей возлюбленной без всякой видимой причины и вел себя со своей матерью, как грубиян. Возмущенный таким отсутствием благородства и добропорядочности у принца, который, казалось, был любимцем народа, я осудил гения, создавшего его, но, перечитав пьесу, перенес свое порицание на актера, который, по моему мнению, решительно не понял замысла автора. При развязке, когда вся душа принца должна быть потрясена ужасом, авсе внимание поглощено страшным зрелищем, представшим ему, — я имею в виду его друга, которого он убил, — он не выражает никаких чувств и только швыряет оземь кубок, словно заметил паука в своем вине, и кубок разбивается вдребезги. Мало того: уставившись в пол, он вздрагивает, будто, увидев кинжал, занесенный над его головой, точно подмостки — зеркало, в котором этот кинжал отражается. В конце другого акта он пересекает сцену и влепляет пощечину одному из мелких персонажей, воскликнув: „Получай!“ — или что-то в этом роде. Он изображает смерть героя, прибегая к повадкам хнычущего школяра и искажает элегантные манеры джентльмена, превращая их в нелепое шутовство, приличествующее жалкому торговцу табаком. Все его искусство заключается в безумных воплях, какие мне доводилось слышать в палатах Бедлама, а также в медлительности и затрудненности речи, словно он страдает астмой, в судорожных вздрагиваниях и в подвижности лица, способного к самым необычайным изменениям. Короче говоря, он наделен громким голосом и большой живостью, но в области чувства и понимания, в сфере изящного является, по моему мнению, совершенно беспомощным. Я не говорю уже о его грубых промахах в костюме, которые столь нелепы, что роль юного принца он играет, в одеянии гробовщика, а веселого, светского Лотарио изображает скоморохом. Прошу прощения за то, что обращаюсь с этим любимцем англичан столь бесцеремонно, и, дабы убедить вас в своей искренности, откровенно признаюсь, что, несмотря на все мною сказанное, он достаточно одарен, чтобы стать хорошим актером на грубые комические роли, любимые лондонскими зрителями, но при условии, если бы отказался от шутовства, которое является оскорблением природы и здравого смысла…»

Вся эта критика Гаррика отсутствует в каноническом тексте «Перигрина Пикля», то есть в издании 1758 года. Она крайне интересна потому, что в ней явственно звучит требование Смоллетом психологической убедительности актерского исполнения, но она — это надо признать — не убедительна по существу. Слишком очевидна пристрастность Смоллета, который произвольно истолковал психологическую трактовку Гарриком отдельных моментов роли и так и не сумел показать, что стиль игры Гаррика был далек от стиля «актеров переживания», которого требовал злопамятный автор «Перигрина Пикля».

В той же главе Смоллет расплачивается с корифеем другой актерской школы — Джемсом Куином. На этот раз он не исключает из издания 1758 года критику Куина, против которого сделал выпад еще в «Родрике Рэндоме». Там он вывел Куина под именем Беловера, по словам Мелопойна, «быть может, человека порядочного и хорошего исполнителя, но исключительно безграмотного и самоуверенного». В каноническом тексте «Перигрина Пикля» Смоллет устами мальтийского рыцаря говорит: «Одним из ваших graciosos я не могу восхищаться во всех его ролях». Он умышленно заменяет слово actor (актер) испанским словом gracioso (комический актер), подчеркивая тем самым, что притязания Джемса Куина на амплуа трагического актера он считает необоснованными. А затем он дает резкую и местами неверную характеристику игры этого крупнейшего английского актера.

Джемс Куин был старше Гаррика на двадцать три года, — он начал карьеру в Друри-Лейнском театре за тридцать два года до появления «Перигрина Пикля». Куин был самым ярким представителем «старой» школы игры на английской сцене. Он добивался выразительности каждого слова, и потому декламация его была торжественной и монотонной, по словам мальтийского рыцаря — «как пение вечерних гимнов». По отзывам современников Куин обладал исключительной по чистоте дикцией и огромным актерским темпераментом, но манера его игры, рассчитанная на достижение эффектной выразительности, перестала удовлетворять многих любителей театра после появления в 1740 году на сцене Гаррика, чью манеру называли тогда более «жизненной».

Через француза — мальтийского рыцаря — Смоллет дал злую критику стиля игры Джемса Куина. В той же LI главе романа читатель найдет эту критику и насмешки над Куином, самонадеянно пытавшимся играть трагические роли. По мнению Смоллета, последний справился бы с ролями комическими, но, к сожалению, «гордость не позволяет ему за них браться». Собеседник рыцаря — Перигрин — раздраженный критикой чужеземца, якобы защищает Куина от насмешек, но отнюдь не опровергает его мнение, что Куину не по силам трагические роли! Защита его сводится к напоминанию о том, что на всех театральных подмостках, не только в Англии, «преувеличения» — явление весьма обычное. Чтобы национальное самолюбие не было оскорблено критикой чужеземца, Смоллет через Перигрина карикатурно изображает игру корифеев французского театра с тех же самых позиций, с которых он критиковал и Гаррика в первом издании романа. Но неприязнь к Джемсу Куину — своему обидчику — он сохранил в полной мере и не счел необходимым ее скрывать от читателя второго издания. Только через двадцать лет — в «Путешествии Хамфри Клинкера», в романе, известном нашему читателю, — он забывает об этой неприязни и дает положительную оценку Куину как человеку и актеру.

Перед выходом в свет первого издания «Перигрина Пикля» среди лондонских читателей распространились слухи, что в новом романе Тобайаса Смоллета будут опубликованы подлинные мемуары леди Вэн. Этот слух несомненно привлек внимание читателей к роману.

В XVIII веке английское «светское» общество мало заботилось о соблюдении норм морали и благопристойности. Мужчины гордились разгульным образом жизни, женщины даже не пытались скрывать свои скандальные похождения. Имена мисс Чодли, леди Петерсхем, леди Таунсенд в 40-е годы были у всех на устах не только в кругах дворцовой камарильи Георга II, но и у лондонских обывателей. В списках знатных дам, известных своим распутством, сохранилось также имя леди Вэн.

Леди Френсис Энн Вэн — красавица, вращавшаяся в «высшем свете» Лондона, была дочерью мистера Хауэса, одного из директоров Компании Южных морей. Состояние ее первого мужа, лорда Хамильтона (младшего сына в аристократической семье, то есть человека малообеспеченного) было явно недостаточно, чтобы удовлетворить ее жажду роскоши. После смерти мужа она вышла замуж вторично — за богатого лорда Вэна, племянника герцога Ньюкасла. Но и доходов лорда Вэна не хватало для оплаты счетов леди Вэн и ее карточных долгов. Нередко ей приходилось распродавать мебель из ее резиденций, а мужу скрываться от кредиторов. Не менее, чем страстью к мотовству, леди Вэн прославилась своими любовными похождениями. Возлюбленных она меняла часто и открыто, а поклонников у нее было слишком много. Принадлежал ли к их числу Смоллет, точно неизвестно, но на одном из этапов его борьбы за постановку «Цареубийства» начинающему драматургу пришла на помощь некая знатная леди, которую, быть может, прельстила слава меценатки. Содействие этой знатной дамы успеха не возымело, но дама помогла издать трагедию по подписке, о чем сам Смоллет пишет в предисловии к трагедии. Этой меценаткой, по всем признакам, была лондонская красавица леди Вэн. Смоллет, по-видимому, познакомился с ней через ее любовника Мак Керчера, обозначенного в мемуарах инициалами М. К., который вновь появляется в романе как «мистер М.» при изложении сенсационного дела мистера Э.

Итак, лондонский читатель ждал опубликования «Перигрина Пикля» с повышенным интересом. Об этом известно из периодических изданий, вышедших в Лондоне перед опубликованием романа. К моменту издания романа леди Взн было уже тридцать восемь лет. Когда роман со включенными в него анонимными мемуарами был издан, почти никто не сомневался, что автором мемуаров являлась именно леди Френсис Энн Вэн. Через два месяца после появления романа в мартовском номере «Еженедельного обозрения» было помещено «Письмо, адресованное леди В. касательно изданных ею мемуаров, помещенных в „Перигрине Пикле“ издания Оуэна». Столь же определенно приписывалось ей авторство мемуаров и много лет спустя, в 1788 году, в сообщении о ее смерти, причем здесь впервые было упомянуто в печати о том, что автор «Перигрина Пикля» получил от леди Вэн вознаграждение. Библиографы Смоллета конца XVIII века также не сомневаются в ее авторстве, но в прошлом веке были выдвинуты предположения, будто автором мемуаров являлся доктор Джон Шебир (доктор С. в мемуарах) — врач, лечивший леди Вэн, и политический памфлетист, издавший в 1755–1757 годах «Письма к английскому народу». Эта догадка целиком опровергнута сравнением стиля «Писем к английскому народу» и писательской манеры автора мемуаров.

Но не является ли сам Смоллет автором этих мемуаров? Достаточно внимательно прочесть мемуары, чтобы отпала и эта догадка. Язык мемуаров совершенно бескрасочен, нет ни одной яркой характеристики — люди здесь бесцветны, как и язык, а смоллетовской склонности к гротеску и иронии нет и следа. Не выдерживает критики и предположение, будто перед нами талантливая стилизация. Чужд Смоллету и морализующий тон, временами звучащий со страниц жизнеописания знатной леди. Читатель не может не почувствовать, что автор мемуаров становится в позу защитника морали всякий раз, когда ему нужно затушевать свои собственные неблаговидные поступки и не весьма похвальные соображения. Чувствуется, что он временами фальшивит и не всегда заботится о соответствии своих утверждений истине. На эту особенность мемуаров обращало внимание упомянутое письмо, адресованное леди В. через два месяца после выхода «Перигрина Пикля». Автор этого письма выдвинул многочисленные обвинения против леди В., утверждая, что «она умолчала о самых предосудительных фактах» своей жизни.

В этом можно не сомневаться. «Знатная леди» пытается обелить себя и обвинить в «предосудительном поведении» всех своих недоброжелателей, Цели она не достигает. Перед читателем мемуаров предстает типичная леди XVIII века, не останавливающаяся перед любыми средствами в погоне за наслаждениями.

Историческая ценность мемуаров заключается в том, что они приподняли завесу над нравами той социальной группы, которая еще господствовала в Англии в первой половине XVIII века. Леди Вэн меньше всего предполагала разоблачать ханжество английского первого сословия, прикрывающее моральную распущенность знати, ее алчность, погоню за легкой наживой и наслаждениями. Временами ее собственное ханжество и ложь вызывают раздражение. Но эти личные ее качества нисколько не могут понизить ценность мемуаров как исторического документа.

Поскольку речь идет о первом издании романа 1751 года, у нас нет твердых данных для определения степени участия Смоллета в обработке мемуаров. Во втором — «каноническом» — издании все его поправки стилистические; с другой стороны и сама леди Вэн внесла единичные незначительные добавления, касавшиеся некоторых фактов. В целом «канонический текст» романа отличается от текста первого издания несравненно больше, чем текст «Мемуаров знатной леди».

В главе XCVIII романа один из участников — священник — знакомит читателя с «делом мистера Э». Рассказ священника — подробный отчет о сенсационном процессе, начавшемся за семь лет до написания «Перигрина Пикля», но не перестававшем привлекать внимание широких кругов английского общества. Этот процесс отразил, будто в зеркале, коррупцию верхушечных кругов чиновничества, проникшую и в среду блюстителей правопорядка и надолго подорвал легенду о независимости английского правосудия.

В 1743 году в Лондоне распространился слух, что Ричарду Энсли, пятому барону Эльгаму, шестому графу Энгльси, угрожает потеря первого титула, полученного им по наследству от брата, и второго титула, перешедшего к нему по наследству от кузена. Это событие могло бы заинтересовать только узкие круги английской знати, если бы не сопутствующие ему обстоятельства. Выяснилось, что отец ребенка, имевшего права на оба титула (и на имущество!), распустил ложные слухи о его смерти, а когда сей отец умер и сын его обнаружился, дядя мальчика захватил его и отправил в Америку для работы на плантациях. Сделал он это в надежде, что тот не вернется, а сам как единственный наследник бесхозяйственных титулов вступил в права наследования, принадлежавшие мальчику.

Этот мальчик, ставший уже юношей — Джеймс Энсли. Борьба его дяди, ставшего графом Энгльси, с племянником — Джеймсом Энсли, — и чудовищные ухищрения, к которым прибегал граф, чтобы потушить дело и оставить за собой оба титула и имущество, — описаны в рассказе священника, можно полагать, вполне достоверно. Со стороны графа все было пущено в ход и дьявольское крючкотворство английских юристов, и вмешательство дворцовых чинов в деятельность суда, и спасительная для заинтересованных лиц судебная волокита. Целых семнадцать лет длился процесс Энсли — Энгльси. Джеймс Энсли хотя и был признан законным сыном своего отца, но пользы от этого было мало: за семнадцать лет он не добился признания своих прав на имущество и умер в нищете через два года после выхода второго издания «Перигрина Пикля» — в 1760 году.

Подготавливая «Перигрина Пикля» для второго издания, Смоллет внес исправления, которые повлекли за собой сокращение текста. Он почти не менял изложения событий, если не считать одной значительной по размерам поправки, но в ряде мест все же исключил, как мы указали, некоторые отзывы о своих современниках и короткие эпизоды, которые признал непристойными. Главное внимание он обратил на стилистическую правку, местами сокращал слишком длинные периоды и заменял вульгарные выражения более литературными. Выбросил целиком он только две главы — LXVI и LXXXIX.

Глава LXVI была озаглавлена: «Перигрин возобновляет свои поиски потерянной Аманды, во время которых он заводит интригу с монашенкой, возымевшую странные последствия». Во втором издании она предшествовала бы главе LXII.

Глава LXII второго, то есть канонического, издания начиналась в первом издании так:

«Наш герой, лишившись столь приятного знакомства и потерпев неудачу во всех своих попытках найти другой предмет любви…» и т. д.

Исключив упомянутую нами главу LXVI, Смоллет изменил начало главы LXII второго издания. Теперь она читается у нас так:

«Наш путешественник, потерпев неудачу во всех своих попытках отыскать потерянную Аманду…» и т. д.

Целиком исключена Смоллетом из второго издания также глава LXXXIX.

Глава LXXXIX была озаглавлена: «Перигрин тешит свое воображение, предаваясь пороку и безумству, исправляет отпавшего брата и посылает известного шулера в изгнание». Во втором издании она предшествовала бы главе LXXXII.

Отголоском этой исключенной главы являются первые фразы второго абзаца главы LXXXII: «Перигрином овладела странная прихоть, и когда он рассказал о своей затее Кэдуоледеру, тот тотчас же ее одобрил. Он задумал посмеяться над обществом, предложив старому мизантропу, чья внешность чрезвычайно подходила для этой цели, разыграть роль профессионального волшебника».

Эта «прихоть» Перигрина была подсказана ему подозрениями модистки — одной из участниц того эпизода, которым заканчивалась исключенная Смоллетом глава. Модистка, увидев Кэдуоледера в женском платье, «…высказала подозрения, ссылаясь на морщины и на щетину, покрывавшую щеки его спутницы, не является ли это существо колдуньей или волшебницей…»

Сравнительно с первым изданием текст второго издания, с которого сделан настоящий перевод, сокращен Смоллетом на семьдесят девять страниц малого формата.

В приложении к нашему переводу мы даем обе исключенные Смоллетом главы.