Онлайн чтение книги Учитель для канарейки The Canary Trainer
2. Мелочи

Думая теперь обо всей этой странной истории, я удивляюсь, почему я столь нескоро распознал, что что-то было не так. Видимо, отчасти потому — я не побоюсь это признать — что мои способности, как и я сам, в ту пору устроили себе отдых. Мои зрение и слух обогатились таким множеством новых впечатлений (к которым прибавились совсем свежие — впечатления сцены), что я не спешил подвергать их упорядоченному анализу. Вместо этого, я предпочел отдаться на их волю и праздно дрейфовать в море мечтаний, намеренно отставив свой профессиональный modus operandi .

Не стоит забывать и то, что я находился в непривычной мне обстановке. Чтобы определить, что что-то не так, не помешало бы знать, как все происходит при нормальном порядке вещей. Франция, Париж, непривычный язык, даже сама огромная Опера и происходившее в ней — все это вкупе создавало некое сбивающее с толку и в то же время не лишенное приятности ощущение, которое благополучно усыпляло мои способности.

А ведь знаков было предостаточно.

На следующее утро, твердо решив быть на месте à l’heure [26]26 Вовремя (фр.) — прим. пер. , я прибыл даже раньше оговоренного Леру времени и благополучно заблудился в подобных лабиринту переходах театра, пытаясь найти оркестровую яму. Сторож артистического входа — почти беззубое чудище, именуемое, как выяснилось, Жеромом — коротко указал мне на винтовую металлическую лестницу в дальнем конце вестибюля.

По лестнице можно было пройти как вверх, так и вниз. Решив, что мне следует идти вниз, я вскоре оказался в нескончаемом переплетении площадок и других лестниц, извилистых коридоров и маленьких дверок, я проходил мимо гигантских опор и огромных декораций, передо мной разверзались черные провалы, в которых я не столько видел, сколько ощущал бездонные пустоты. Позже, чем хотелось бы, я осознал, что двигаюсь в неверном направлении, и решил вернуться тем же путем назад.

Увы, это оказалось куда труднее, чем я воображал. Различные уровни, двери, проходы, залитые равнодушным светом, повторялись снова и снова. Как ни трудно в это поверить, я безнадежно заблудился.

Мне показалось, что эхо донесло отголоски смеха над моим глупым положением. Я впадал во все большую растерянность, но, наконец, меня выручил пожилой мужчина, несколько нетвердо державшийся на ногах, которого я встретил на одном из перекрестков. В руке у него была полупустая бутылка, и, судя по красноватому цвету лица, он употребил ее содержимое, презрев пустые формальности вроде стакана.

— А ты кто, черт возьми? — вопросил он без лишних церемоний.

— Я ищу яму, — ответил я, подавив чувство облегчения, охватившее меня при лицезрении, наконец-то, живой души.

— Яму, вот как? — неприятно ухмыльнулся он. — Иди себе дальше тем же путем, и ты ее найдешь, можешь не сомневаться!

— Я имел в виду, орке…

— Знаю я, что ты имел в виду, дурень! Иди за мной, — он грубо протиснулся мимо меня на узкой площадке и махнул бутылкой, приглашая идти следом. Судя по скорости, с которой он перемещался, мужчина был хорошо знаком с окрестностями, и уже через каких-то минут пять мы оказались у винтовой лестницы, с которой все и началось.

— Три пролета вверх и налево.

— Спасибо. А я просто предположил, что…

— А ты лучше здесь не предполагай, иначе о тебе больше никто не услышит, — посоветовал он, хлебнув из бутылки. — Новенький, что ли?

— Сегодня — моя первая репетиция.

Он только фыркнул на это и повторил:

— Лучше не предполагай… Знаешь, сколько здесь подвальных этажей? — и сообщил прежде, чем я успел ответить. — Пять!

— Пять? — я не сумел скрыть изумления.

— Вот именно, пять. Это здание так же глубоко, как и высоко. Там внизу даже озеро есть, — добавил он и икнул.

Я не придал значения этой информации, решив, что ее источником является алкоголь, снова поблагодарил мужчину и поспешил на свое место, боясь опоздать. Одно было ясно: если судить по испуганному скрипачу, привратнику Жерому и пьянице, который только что указал мне путь, боевой дух сотрудников этого заведения был не слишком высок.

Позже я узнал, что мой пожилой спаситель был так называемым «закрывателем дверей» — всего Опера могла похвастаться десятью такими служащими. Милосердная дирекция содержала этих пенсионеров на более чем скромном жаловании, и обязанностью их было просто ходить по зданию и закрывать все открытые двери, которые им попадутся; а дверей этих — думаю, можно догадаться — насчитывались сотни.

В этот раз мне удалось найти яму, и я успел устроиться в ряду первых скрипок до того, как появился Леру. Я как раз представился моим соседям с обеих сторон. По левую руку от меня сидел молодой человек лет тридцати с небольшим с бледно-голубыми глазами, которого звали Понелль, и который приветствовал меня теплой улыбкой; по правую — лысый шестидесятилетний мужчина с встопорщенными усами, он только коротко нахмурился в мою сторону и снова обратился к своей скрипке, одна из струн которой заметно беспокоила его. Его звали, насколько я понял, Бела. Судя по имени, он был родом из Венгрии, и от знакомства со мной восторга явно не испытывал.

Леру быстро поднялся на возвышение для дирижера и грубовато поздоровался.

— У нас новая первая скрипка — мсье Хенрик Сигерсон, — объявил он, широким жестом крупной руки махнув в мою сторону. Я кивнул. Леру водрузил на переносицу золотое пенсне (болтавшееся до того у него на шее на потертой и выцветшей шелковой ленточке) и принялся листать партитуру на пюпитре. Я воспользовался возможностью быстро достать и настроить инструмент. Музыка была из балета из третьего акта Пророка — музыка для танца на льду.

— Как вам Дааэ на вчерашнем спектакле? — поинтересовался Леру, не отрываясь от партитуры, кажется, адресуя вопрос духовым инструментам.

— Поразительно! — ответил один из тромбонистов. Другие музыканты рассмеялись, показывая этим, что от юной сопрано такого успеха не ожидали.

— Не понимаю, откуда что взялось, — признал Леру, соглашаясь с мнением оркестра, — Очень неровный темперамент. То она просто отрабатывает положенное, то вдруг… — он красноречиво пожал плечами.

— Должно быть, Ла Сорелли не дают покоя ее лавры, — заметил человек на ударных.

— А вас кто спрашивает? — раздраженно набросился на него дирижер. Прежде чем музыкант мог ответить, он со значением постучал палочкой по кафедре, — Entr’acte! Раз, два…

И мы начали играть. Прошло много лет с той поры, как я в последний раз с ходу играл нотный текст, которого ранее не видел, и теперь требовалось не отставать от других и играть так, чтобы мое участие было ощутимо, но пальцы мои были достаточно ловки, благодаря постоянной практике, а кроме того, как кто-то заметил, все это не слишком отличается от езды на велосипеде — один раз научившись, уже не забудешь.

Леру оказался суровым надсмотрщиком, из тех, у кого есть уши на затылке. Не могу сказать, что музыка Мейербера отличается особой глубиной, но написана она хорошо, и дирижер намеревался вытянуть из нее все, что можно. Меня репетиция воодушевила, и я не заметил, как пролетело время. Мы трудились над одним отрывком почти целый час. Затем последовал десятиминутный перерыв, в который мы смогли вытянуть ноги, прежде чем на сцену над нами выпорхнул corps de ballet [27]27 Кордебалет (фр.) — прим. пер. . Со своего стула я мало что мог разглядеть, но чувствовал, что там собрались полные энтузиазма девчушки — мне был слышен их смех и жизнерадостное царапанье коньков по льду, когда они проносились над нами.

— Жамм, вернись на свое место! — прикрикнул Леру на одну из них, не забывая вести и нас настойчивой рукой.

— Простите, не знаю, что на меня нашло! — пропищал детский голосок. Жамм, как я узнал позднее, было только пятнадцать лет.

— Уж наверно, это Призрак, — промычал справа от меня Понелль, довольно невнятно из-за скрипки, зажатой под подбородком. Бела нахмурился. Определенно, Бела считал, что над Призраком смеяться не стоит. Я же отнес шутку Понелля и реакцию Белы к многочисленным причудам оперной жизни, которые должны были проясниться со временем, когда я стану лучше знаком с этим местом и его порядками.

Через некоторое время к нам присоединился еще один персонаж. Мужчина лет пятидесяти с чем-то вроде повязки на глазу и этюдником на коленях пристроился неподалеку от нас в пустом зрительном зале и принялся за работу, не обращая, как мне показалось, ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Его повязка не закрывала глаз полностью, так как в ней имелась узкая щель, пропускавшая свет.

— Дега, — сообщил мне шепотом Понелль, но в то время это имя было мне совершенно незнакомо. — Почти слеп на один глаз, но не устает рисовать их пухлые, крепенькие ножки.

— Рисует одних только лошадей да шлюх, — пожаловался Бела, оставив меня в неведении относительно того, к которой из двух категорий он относил балет.

В тот вечер шел Отелло с ослепительным де Решке в главной роли, чему я был несказанно рад, так как музыка Верди производит на меня гораздо более сильное впечатление, чем творения Мейербера. У меня была уникальная возможность наблюдать за публикой с аванпоста оркестровой ямы, а Ла Сорелли в роли Дездемоны произвела настоящую сенсацию.

Из чистого любопытства взглянул я на главный ярус и с легким интересом отметил, что все та же ложа снова была пуста.

И так началась приятнейшая рутина. По утрам — репетиции, по вечерам — представления; как правило, хоть и не всегда, дирижировал Леру. В последующие дни я привык постоянно видеть одноглазого художника, работавшего в глубокой концентрации, сидя в партере, а то и угнездившись на краешке авансцены. Похоже, он знал всех девушек по именам, а они болтали и перешучивались с ним, когда думали, что Леру их не слышит.

Со временем я стал лучше разбираться в запутанных лабиринтах Оперы, как физических, так и социальных. Например, я узнал, что под Каллиопой, которую поминали довольно часто, подразумевался отнюдь не музыкальный инструмент, а хитрое переплетение газовых труб, обеспечивавших освещение театра. Хотя английские театры в то время, в основном, начали переходить на электрическое освещение[28]28 В 1887 году «Савой», построенный Ричардом д’Ойли Картом для постановок комических опер Гилберта и Салливана, стал первым театром, полностью освещенным электричеством., Дворец Гарнье мог похвастаться сложнейшей системой проводки газа, управляли которой четыре человека, и которая располагалась на подземном уровне номер три, куда вели люки под центральной частью сцены.

Я узнал также, что лошади, которыми я любовался в постановке Пророка , обитали на подземном уровне четыре, в полноценной конюшне, содержавшей не менее сорока животных, да еще четыре кареты, и все они использовались исключительно в театральных представлениях. Они выбирались на сцену по твердо утоптанному грунтовому пандусу, закруглявшемуся в целых пять пролетов. Не думаю, что им удавалось видеть свет дня, кроме тех случаев, когда их вывозили за город попастись на три недели сразу. Свежий воздух они получали сквозь отверстия, проделанные специально для этой цели в крыше Оперы.

В финале первого акта Мондего прекрасный белый мерин по имени Цезарь мчал галопом эпонимического героя через сцену, неизменно срывая аплодисменты. Мне случилось поболтать с конюхом Жаком, и я похвалил выступление коня, поразившись тому, как это он не пугается постоянной суеты вокруг. Жак рассмеялся.

— Театр у него в крови! Он знает оперу наизусть, слышит музыку и знает, что ему пора мчаться вскачь.

Молодой Понелль, скрипач, сидевший по правую руку, сообщил мне множество энциклопедических сведений о жизни и истории театра. Однажды, когда он объявил, что люстра, висевшая над зрительным залом, весила почти шесть тонн, я поинтересовался, откуда он знает все эти разнообразные факты.

— Я вырос, пока ее строили, на моих глазах, — ответил он, счастливо отдаваясь воспоминаниям, — в доме неподалеку, том самом, где умерла Альфонсин Плесси, — добавил он не без гордости. — Знаете? — прототип героини оперы Верди[29]29 Альфонсин Плесси, девушка из простой нормандской семьи, именовала себя Мари дю Плесси, будучи любовницей Александра Дюма-сына. После того, как она умерла от туберкулеза в возрасте двадцати трех лет (к тому времени она стала знаменитой куртизанкой), Дюма написал в 1849 году роман Дама с камелиями, в котором снова сменил ее имя, окрестив Маргаритой Готье. Пьеса по этому сюжету имела большой успех; по каким-то причинам, в Америке она стала известна как Камилль. В 1853 году Верди в опере Травиата снова изменил имя самоотверженной героини, превратив ее в Виолетту Валери.. Они начали строительство в 1860 году, или около того, после того, как молодой Гарнье выиграл конкурс. Мы — мальчишки, тоже кое-что для нее делали, — с удовлетворением вспомнил он. — Ведра таскали, носили рабочим завтрак и все такое. Строили ее пятнадцать лет.

— Пятнадцать!

— Ну, строительство не все время шло, там еще война была, а потом пришли немцы. Знаете, они до сих пор тут не очень-то ставят Вагнера.

Представьте себе мое разочарование, Уотсон. Вы же знаете, как я люблю Вагнера. Он помогает мне сосредоточиться.

— А что за раскопки ведутся сейчас вдоль улицы Скриба? — поинтересовался я. — Новые помещения для Оперы?

Он покачал головой.

— Там строят подземную железную дорогу — как у англичан.

Будучи музыкантом, работающим в оркестровой яме, я мало общался с другими отделениями Оперы. Я пользовался гардеробом оркестра, он находился далеко от гардероба сольных исполнителей или хора, и поскольку с моего стула мне была видна лишь ограниченная часть сцены, я плохо видел актеров и еще хуже — сами представления.

Однако все это не мешало мне приобщиться к мельнице слухов, так что пикантные новости разной степени важности не проходили мимо меня. Мать Жамм была настоящей ведьмой, лезущей во все, мать Мег Жири — «колоритной фигурой», она обслуживала ложи главного яруса. У мсье Мерсье, директора сцены, имелась любовница, подлинность светлых кос которой вызывала сомнения, а директора Оперы, г-да Дебьенн и Полиньи (которые, оказывается, сидели за сосновым столиком во время моего прослушивания) в скором времени собирались уходить с поста. У Дааэ, по слухам, имелся поклонник, некий виконт де Шаньи. Прошлым вечером Призрак опять говорил с Жозефом Бюке, главным рабочим сцены (который, как говорили, тоже приударял за Дааэ).

Призрак. Особенно любопытны в пышном букете странных историй и слухов, которые дошли до меня в первые две недели работы в Опере, были случавшиеся время от времени упоминания о Призраке.

— Это практически имя нарицательное, — объяснил Понелль. — Никто, похоже, уже и не знает, с чего все началось. По-моему, оттого, что это здание такое большое, и нижние помещения выглядят жутковато, люди считают, что тут водятся привидения. Говорят, внизу остались трупы, — добавил он, почтительно понизив голос, — еще со времен Коммуны, когда тут была тюрьма[30]30 Перед окончанием франко-прусской войны в 1871 году, группа радикально настроенных парижан, решив, что французское правительство, ответственное за унизительные условия мира, их предало, подняли оружие, которым до того сражались с немцами, и заняли часть Парижа революционной «Коммуной», организовав вторую осаду города. Кровавые бои шли два месяца, но затем коммунары потерпели поражение..

— Это здание использовали как тюрьму?

Он мрачно кивнул.

— А тела бросали в озеро.

— Так озеро существует ?

— Я сам этого не видел, но когда они выкапывали котлован для фундамента, они наткнулись на эту воду — Париж ведь на болоте стоит, знаете? — и все строительство остановилось. Но они нашли решение — временно откачав воду помпами, застелили все болотное ложе бетоном и асфальтом и поместили туда опоры здания. Потом воду постепенно пустили обратно, так что образовалось подземное озеро. На все это ушло восемь месяцев, — с гордостью сообщил он. — Хотя это вовсе не означает, что там может водиться Призрак, — добавил Понелль со слабой улыбкой.

— Все это не так просто, — возразил Бела, опять сражаясь с непослушной струной. — Его видели. Его слышали.

— А! Суеверия. Кто его видел или слышал? Где?

— В конце какого-нибудь тоннеля. Сквозь стены гримерных. Говорят, мадам Жири с ним знакома.

— Глупости говорите. Как можно быть знакомым с привидением? — нетерпеливо отрезал Понелль.

— Да в него влюблен весь corps de ballet,  — не сдавался Бела. — Одна видела тень, другая — мужчину в вечернем костюме, третья — человека без головы, но все, без исключения, от него без ума.

— Но они все клянутся, что он безобразен.

— Конечно, клянутся. И они влюблены в его уродство. Вы же знаете сказку о la belle et la bête. [31]31 Красавица и чудовище (фр). — прим. пер. Уродство чудовища излучает неодолимое очарование. Покажите мне женщину, которая не была бы разочарована, когда он превратился в прекрасного принца!

— Но мсье Фредерика не очарованный принц выжил из театра, — с нажимом заметил Понелль.

— А что случилось с мсье Фредериком? — вмешался я с внезапно вспыхнувшим интересом.

— А с чего бы ему, по-вашему, с воплями убежать из театра, клянясь, что он никогда больше не будет здесь играть? — вопросил Бела и повернулся ко мне. — Почему, по-вашему, вы получили это место?

— Потому что сыграл хорошо? — предположил я, несколько задетый его вопросом.

— Потому что он ушел,  — нахмурившись, напомнил мне Бела. — В любом случае, — продолжил он, обращаясь к Понеллю через мое плечо, — дирекция в Призрака верит.

— Дирекция — пара идиотов, — фыркнул в ответ Понелль. — которых теперь сменит другая пара идиотов. Такова природа дирекции.

Я хотел что-то ответить, но наш разговор был прерван уже знакомым повелительным постукиванием палочкой о пюпитр.

—  Господа! Четыре такта от ноты соль, будьте так любезны.

Так и проходили дни. Я поймал себя на том, что вечерами автоматически поглядываю на главный ярус. Ложа неизменно была пуста.

— Номер пятый, — пояснил Бела, проследив мой взгляд. — Говорят, она зарезервирована Призраком.

Услышав это замечание, Понелль только закатил голубые глаза.

Как вы понимаете, Уотсон, эти разговоры о Призраке мало что для меня значили. В отношении сверхъестественных проявлений я всегда был скептиком, чтобы не сказать больше. Пожалуй, эти разговоры развлекали меня, но не могу сказать, что, при своем тогдашнем настрое, я думал о них хоть сколько-нибудь серьезно. Если мне повезло получить свое место благодаря воздействию Призрака на мсье Фредерика, я должен был быть только благодарен ему. Я совсем забыл тот бестелесный, потусторонний смех, который эхо как будто донесло до меня в первый день, когда я заблудился.

В любом случае, от любых размышлений, которые я мог бы посвятить теме Призрака, меня вскоре отвлек внезапный удар молнии, выбивший всякие мысли из моей головы.

На одной из утренних репетиций Леру сделал объявление:

— Как вы знаете, господа, сегодня мы начинаем работу над новой постановкой Кармен. Из-за внезапного недомогания мадемуазель Эммы Кальве главную роль в последнюю минуту любезно согласилась сыграть американская дива, мадемуазель Ирен Адлер.