Глава 1. ОПЕРАЦИЯ

Онлайн чтение книги Тайна голландской туфли The Dutch Shoe Mystery
Глава 1. ОПЕРАЦИЯ

Альтер-эго инспектора Ричарда Квина находилось в постоянном противоречии с его обычной подвижностью и практической сметкой, однако частенько наводило на дидактические заметки по криминологии. Эти дидактические экскурсы по большей части были обращены к его сыну и партнеру по расследованиям, Эллери Квину, в те моменты, когда они сиживали вместе у огня камина в гостиной, и только легкая тень похожего на цыгана Джуны, который был у семейства в услужении, скользившая то и дело но комнате, нарушала идиллию.

— Первые пять минут — самые важные, — сурово наставлял сына старик, — запомни это. — То была излюбленная тема сыщика-ветерана. — Первые пять минут могут избавить тебя от кучи неприятностей, но может быть и наоборот.

Эллери, который с детства воспитывался на детективной диете, покряхтывал, посасывал трубочку и не мигая смотрел в огонь, раздумывая, так ли уж часто детектив настолько удачлив, что остался в живых, находясь на волосок от гибели.

Он мог выразить сомнение в ответных словах отцу, и старик грустно кивал и соглашался: да, не всегда Судьба бывала милостива к нему. Бывало, что он брал след, а тот оказывался давно-давно простывшим. И приходилось смиряться с несимпатичной стороной жизни.

— Эй, Джуна, подай-ка мне мой табак!

Эллери Квин был не более фаталистом, чем прагматиком или реалистом. Его компромиссы с «измами» и «ологиями» были молчаливым свидетельством его веры в силу интеллекта, который принимал множество наименований и множество вариантов по ходу мысли. И здесь он отходил от узкого профессионализма инспектора Квина. Он презирал полицейских информаторов и сам их институт; он отрицал полицейские методы расследования с их нелепыми, неуклюжими ходами, с ограниченностью и тупой организацией. «Я в этой области по меньшей мере Кант, — любил он говорить, — и я знаю: до того, что создал разум одного человека, вполне может додуматься другой...»

Именно это было его философией в простейшем выражении. И во все время расследования убийства Абигейл Дорн он был как никогда близок к разочарованию относительно разума человеческого. Возможно, впервые за все время своей интеллектуальной карьеры он чувствовал атаку сомнений. Конечно, и это он неоднократно доказывал самому себе, он был способен разгадать то, что скрывает другой ум. Конечно, он эгоист и его «...голова напичкана Декартом и Фихтом», однако по меньшей мере единожды в чудовищном лабиринте событий, окружающих смерть Дорн, он сглазил свою судьбу — эту нарушительницу спокойствия и дерзкую похитительницу личного права на уверенность в себе.


* * *


Его мысли занимало только совершенное преступление и обдумывание его причин. Сырым голубоватым утром января 192... года он шел по тихой улице — одной из восточных шестидесятых. Ветер распахивал полы тяжелого черного пальто, теребил низко надвинутую мягкую шляпу, скрывавшую холодное поблескивание пенсне. Он миновал низкоэтажные постройки квартала и задумался.

Перед ним, теперь уже четко, во весь рост, встал вопрос, до сих пор неясно мучивший его. Какое-то событие должно было произойти в период между смертью и констатацией смерти. Что же случилось? Глаза его оставались спокойными, но гладко выбритые щеки напряглись, и трость все сильнее стучала по асфальту.

Он пересек улицу и быстро прошел к главному входу самого большого здания из группы однотипных строений. Перед ним отливали красным блеском гранитные ступени гигантской лестницы. Вырезанная в камне, на огромной двери с металлическим засовом вырисовывалась надпись: «Голландский мемориальный госпиталь».

Он взбежал по ступенькам и, желая отдышаться, помедлил у одной из больших дверей. Вошел. Оглядел безмятежный, безлюдный коридор с высоким потолком. Полы из белого мрамора, стены покрыты тусклой от времени глазурью. Слева была отворена дверь, на которой белела табличка: «Комната ожидания». Прямо через вестибюль сквозь стеклянную перегородку был виден лифт, у которого сидел старик в безукоризненно белом костюме.

Плотный краснолицый человек с тяжелой челюстью, также одетый в белые пиджак и брюки, но отороченный черным колпак, вышел из кабинета и обратился к оглядывающемуся по сторонам Эллери.

— Часы посещения — от двух до трех, — ворчливо сказал он. — Мы никого не принимаем в госпитале до этого времени, мистер.

— М-да? — Эллери поглубже засунул руки в карманы. — Мне нужен доктор Минхен. И как можно быстрее.

Человек почесал челюсть:

— Доктор Минхен? У вас назначена встреча?

— Да. Мне нужно видеть его, — повторил Эллери, — и побыстрее. — Порылся в карманах и извлек серебряную монетку. — Позовите-ка его. Я очень спешу.

— Я не беру чаевых, сэр, — с явным сожалением ответил служащий. — Как доложить доктору?

Эллери поморгал глазами и опустил монетку в карман.

— Эллери Квин. Так вы не берете чаевых? Как вас зовут? Харон?

Человек выглядел озадаченным.

— Нет, сэр. Айзек Кобб, сэр. — И он указал на металлический значок на своем пиджаке.

Эллери прошел в комнату для ожидания и устроился в кресле. Комната была пуста. Он машинально наморщил переносицу. Слабый запах дезинфекционных средств щекотал чувствительную мембрану его носа. Наконечник трости нетерпеливо постукивал об пол.

Высокий, спортивного телосложения человек ворвался в комнату:

— Эллери Квин, да это ты, разрази меня гром!

Эллери стремительно поднялся; они пожали друг другу руки.

— Что тебя привело сюда? Все разнюхиваешь?

— Как обычно, Джон. Очередной случай, — пробормотал Эллери. — Честно говоря, не люблю больниц. Они наводят на меня тоску. Но мне нужна информация.

— Рад помочь. — Манера говорить у доктора была резкая; под стать ей — проницательные синие глаза и быстрая улыбка. Схватив Эллери за локоть, он повлек приятеля к двери. — Но здесь нам нельзя говорить, старик. Пойдем в кабинет. Я всегда найду время поболтать с тобой. Наверное, несколько месяцев минуло с тех пор, как мы виделись...

Они прошли несколько шагов и повернули налево, войдя в длинный, блистающий чистотой коридор с чередой закрытых дверей. Запах дезинфекции усилился.

— Ах, тени Эскулапа! — вздохнул Эллери. — Этот ужасный запах на тебя что, совсем не действует? Бьюсь об заклад, я бы задохнулся после дня, проведенного здесь.

Доктор Минхен только усмехнулся. Они прошли мимо множества дверей до конца коридора и свернули в другой.

— И ты бы привык. Уж лучше вдыхать лизол, дихлорид ртути и спиртовые пары, чем бактерии, кишащие в людском месиве... А как дела, как инспектор?

— Так себе. — Взгляд Эллери затуманился. — Дурацкий случай... у меня на руках все, кроме одной небольшой детали... И если это так, как я предполагаю...

Они вновь пересекли холл, расположенный симметрично только что оставленному. На глухой стене была одна-единственная дверь, на которой значилось: «Галерея амфитеатра». Налево была дверь, на которой висела табличка «Доктор Люциус Даннинг, старший интерн». Чуть дальше на двери — «Комната ожидания», и, наконец, третья дверь, возле которой доктор Минхен остановился с улыбкой. На двери сияла металлическая табличка: «Доктор Джон Минхен, медицинский директор».

Комната была просторной и полупустой, над всем доминировал огромный стол. Несколько стеклянных медицинских шкафчиков, сиявших металлическими инструментами, разложенными на полках, стояли вдоль стен. Четыре стула, низкий широкий книжный стеллаж, уставленный тяжелыми томами, несколько стальных картотечных ящичков довершали обстановку.

— Снимай пальто, садись и выкладывай, что тебе нужно, — сказал Минхен, бросив свое тело на крутящийся стул и заложив за голову тяжелые руки с квадратными пальцами.

— Только один вопрос, — пробормотал Эллери, бросая пальто на спинку стула и медленными шагами направляясь вдоль комнаты. Он облокотился на стол, пристально вглядываясь в лицо Минхена. — Скажи, существуют ли какие-либо условия, определяющие интервал времени, в течение которого выносится медицинский вердикт «трупное окоченение», если смерть уже наступила?

— Существуют. А отчего умер пациент?

— От огнестрельного ранения...

— Возраст?

— Около сорока пяти, полагаю.

— Патология? Я имею в виду наличие заболевания... Диабет, например?

— Об этом мне ничего не известно.

Минхен раскачивался в кресле. Эллери тоже присел, потянулся за сигаретой.

— Возьми мои, — предложил Минхен. — Слушай, что я скажу тебе, Эллери. Констатировать «трупное окоченение» — штука весьма рискованная, и обычно я предпочитаю осматривать тело лично перед вынесением такого диагноза. Я спросил насчет диабета в основном потому, что у человека старше сорока с избытком сахара в крови почти неизбежно трупное окоченение после насильственной смерти наступает уже в течение десяти минут...

— Десяти минут? Бог мой! — Эллери уставился на Минхена, и сигарета почти выпала из его тонких твердых губ. — Десять минут, — тихо повторил он про себя. — Диабет... Джон, позволь воспользоваться твоим телефоном!

— Да пожалуйста! — Минхен откинулся в кресле.

Эллери набрал номер и переговорил с двумя лицами, прежде чем соединиться с медицинской экспертизой.

— Праути? Эллери Квин... Слушай, вскрытие не показало наличие повышенного сахара в крови?.. Что? Значит, состояние хронического диабета, так? Черт побери!

Он медленно положил трубку и глубоко вздохнул. Усмехнулся. Морщины напряженного раздумья исчезли с его лица.

— Все хорошо, что плохо кончается, Джон. Ты оказал мне неоценимую услугу этим утром, Джон. Еще один звонок — и я уберусь отсюда.

Он созвонился с Главным полицейским управлением.

— Квин говорит... Отец? Это О'Рурк... Позитивно. Сломанная нога... Да. Сломана после смерти, но в течение десяти минут... Все верно! Я еду.


* * *


— Не уезжай пока, Эллери, — расчувствованно попросил Минхен. — У меня есть немного времени, а мы с тобой не виделись целую вечность.

Они оба уселись в кресла, закурили. Лицо Эллери приняло благостное, умиротворенное выражение.

— Если я тебе нужен — хоть на целый день останусь, — пошутил он. — Ты только что оказал мне неоценимую услугу: эта последняя песчинка как раз и была мне нужна. В конце концов, нужно и к себе быть чуть снисходительнее. Не изучив все тонкости медицины, я никак не мог знать, что диабет действует таким роковым образом.

— Ничего удивительного, — ответил Минхен. — По правде говоря, и я-то всего не знаю. Но именно на диабет я в первую очередь грешу, рассматривая сегодня ужасный случай — кстати, хронический диабет был диагнозом — с самым главным пациентом нашего госпиталя. Падение с верха пролета лестницы. Итог — разрыв желчного пузыря. Сейчас Дженни готовится к срочной операции.

— М-да, отвратительно. И кто же этот ваш «самый главный пациент»?

— Абби Дорн. — Лицо Минхена омрачилось. — Ей уже больше семидесяти, и, хотя она хорошо сохранилась для своего возраста, хронический диабет делает операцию весьма рискованной. Одно только компенсирующее обстоятельство облегчает дело: она в коме — а значит, анестезию можно не делать. Ее хотели госпитализировать, чтобы через месяц при благоприятных обстоятельствах сделать ей операцию по удалению ничем не грозящего хронического аппендицита. Но в данном случае Дженни не станет трогать аппендикс вовсе, чтобы не осложнить и без того рискованную ситуацию. Однако я, может быть, сгустил краски: если бы пациенткой была не миссис Дорн, Дженни счел бы случай интересным — и не больше. — Он взглянул на наручные часы. — Операция назначена на 10.45; сейчас уже почти 10.00. Не хочешь ли присутствовать при работе Дженни?

— Ну что ж...

— Дженни — просто волшебник, ты, наверное, знаешь... Лучший хирург на всем Восточном побережье. И наш главный хирург. Мы ставим его на эту операцию отчасти потому, что он лично знаком с миссис Дорн, а главное — поскольку он гений скальпеля. Почему бы тебе не остаться? Он оперирует в амфитеатре — напротив, через коридор. Дженни божится, что с пациенткой все будет в порядке, а когда он так говорит, смело можно заключать пари.

— Думаю, я останусь, — ответил Эллери. — По правде говоря, никогда не присутствовал на операции. Как ты думаешь, меня передернет от этого зрелища? Боюсь, я несколько брезглив, Джон... — Они оба рассмеялись. — Такая пациентка: миллионерша, филантроп, вдова, финансовый воротила в одном лице... где уж тут поверить в смертность плоти!

— Да, — размышлял Минхен, поудобнее вытягивая ноги под столом. — Абигейл Дорн — знаешь ли ты, что именно она основала этот госпиталь, Эллери? И идея ее, и деньги, то есть, по правде говоря, это ее детище... Мы все были шокированы этим несчастным случаем с ней. Дженни больше других. Она ведь была ему вроде родной матери... Это она послала его учиться через заведение Джона Хопкинса: в Вену, затем в Сорбонну, то есть она его сделала своими руками. И естественно, он настаивал, чтобы оперировал именно он, и естественно, что ему поручили эту работу. У него железные нервы — он хирург от бога.

— А как все это случилось? — полюбопытствовал Эллери.

— Судьба такая... Видишь ли, по понедельникам утром она всегда спускается вниз, чтобы проинспектировать благотворительный фонд — свое детище, — и тут как раз она впала, по всей видимости, в диабетическую кому. Она в это время находилась на третьем этаже, наверху лестницы. Прокатившись по пролету, приземлилась на живот... К счастью, Дженни прибежал очень быстро. Он ее сразу и осмотрел, и диагностировал даже при поверхностном осмотре, что разорван желчный пузырь: живот распух, кожные покровы повреждены. Оставалось только одно решение. Дженни был вынужден начать вливание инсулин-глюкозы... Это необходимая скорая помощь в подобных случаях...

— А чем была вызвана кома?

— Нам открылось, что это следствие небрежности со стороны компаньонки миссис Дорн — Сары Фуллер. Женщина средних лет, она с миссис Дорн уже много лет, присматривает за домом, за самой патронессой. Состояние Абби требовало инсулиновых инъекций трижды в день. Дженни всегда настаивал на том, чтобы делать их самому, хотя это в общем-то несложно: даже сам пациент в состоянии сделать себе инъекцию. Прошлой ночью Дженни задержался: был сложный случай. И как всегда, когда он сам не успевал подъехать к дому Абби, он позвонил Хильде, ее дочери. Однако той не оказалось дома, и тогда Дженни просил Фуллер напомнить Хильде, как только та появится, об инъекции инсулина. Фуллер забыла — или еще что-то. Абби обычно сама о себе не заботится. В результате вечером ей забыли ввести дозу инсулина. Хильда же долго спала утром, так и не узнав о звонке Дженни, и утром Абби вновь осталась без инъекции. К тому же плотно позавтракала. Этот завтрак и довершил черное дело. Содержание сахара в крови быстро превысило норму — и последовала неизбежная кома. Злая судьба распорядилась так, чтобы кома случилась как раз наверху лестницы. И вот результат.

— Грустно! — пробормотал Эллери. — Предполагаю, родственников уже известили? Здесь должна собраться премилая компания...

— Но только не во время операции — в операционную их не допустят. — Минхен был угрюм. — Всех проводят в комнату ожидания — вот здесь, рядом. Семью избавят от лицезрения страданий родственницы. Ну что ж! Не хочешь ли прогуляться? Мне нравится показывать свой госпиталь. Если мне позволено оценивать результат собственного труда, я бы оценил его как образцовый госпиталь.

— Согласен, Джон.

Они оставили кабинет Минхена и пошли неторопливым шагом по северному коридору. Минхен указал на дверь на галерее амфитеатра, где должна была происходить операция, а также на дверь комнаты ожидания.

— Некоторые из родственников Дорн, наверное, уже там, — предположил Минхен. — Мы не должны допускать, чтобы родственники бродили по всему госпиталю. Две дополнительные операционные расположены у нас в западном коридоре, — комментировал Джон. — Наш операционный штат — один из самых больших на востоке страны. И он всегда занят делом... А вот здесь, налево, главная операционная — амфитеатр. Она разделена на два специальных отсека: предоперационная и блок анестезии. Вот видишь, здесь есть дверь, ведущая в блок анестезии из южного коридора... В амфитеатре проводятся самые крупные операции; он также используется для демонстрационных случаев, когда проводятся занятия по повышению квалификации молодых врачей и медицинских сестер. И, конечно, наверху также есть операционные.

В госпитале воцарилась странная тишина. Иногда только пробегала какая-то фигура в белом. Казалось, шум навсегда изгнан из этих стен; двери безмолвно распахивались и закрывались на огромных смазанных петлях. Мягкий рассеянный свет гулял по интерьеру здания; кроме медицинских, сюда не допускались никакие запахи.

— Между прочим, — внезапно произнес Эллери, когда они вошли в южный коридор, — я не ошибусь, если повторю твои слова «операция будет проведена без анестезии»? Это только потому, что пациентка в коме? Я-то думал, что анестезия применяется при всех хирургических вмешательствах.

— Хороший вопрос, — отметил Минхен. — И это правда, что в большинстве случаев — практически во всех случаях применения хирургии — используется анестезия. Однако диабетики — особые пациенты. Ты знаешь — или скорее не знаешь, — что при хроническом диабете любое хирургическое вмешательство опасно. Даже незначительная операция может стать фатальной. Как раз недавно был случай: какой-то пациент прибыл с нагноением пальца. Дежурный врач принял... ну, в целом это один из непредсказуемых трагических случаев в медицине. Палец был как положено вычищен и дезинфицирован — и парня отпустили домой. А на следующее утро он был найден мертвым. Осмотр показал, что в крови переизбыток сахара. Вполне вероятно, что он сам не знал о своем диагнозе... Но я начал было говорить о том, что любая операция может стать для диабетика фатальной.

Когда операция абсолютно необходима, медицина находит пути инициации в организме восстановительного процесса: такого, который нормализует содержание сахара в крови. И для этого во время операции постоянно делаются инъекции инсулина с глюкозой, чтобы поддерживать стабильное содержание сахара. И Абби Дорн назначены вливания инсулин-глюкозы; постоянно делаются анализы крови. Такие инъекции действуют около полутора-двух часов. В целом лечение больного длится в течение месяца; слишком быстрое снижение сахара может вызвать перегрузку печени. Но в данном случае у нас нет времени соблюдать все предписания; разрыв желчного пузыря нельзя игнорировать, и с операцией рискованно тянуть даже полдня.

— Это понятно, но как насчет анестезии? — продолжал уточнять Эллери. — Анестезия сделает операцию еще более рискованной, да? Именно поэтому ты уповаешь на нечувствительность при коме?

— Именно. Анестезия не только прибавляет риска, она усложняет подготовительный период. Мы просто воспользуемся случаем, предоставленным Богом. — Минхен положил руку на ручку двери, на которой значилось «Смотровая». — Конечно, при этом анестезиолог будет во время операции находиться возле операционного стола, чтобы тотчас принять меры при внезапном выходе Абби Дорн из комы... Проходи, Эллери, я хочу показать тебе, как тут у нас все устроено.

Он распахнул дверь и поманил Эллери в кабинет. Эллери заметил, что небольшая панель на стене осветилась крошечной лампочкой, обозначавшей, что смотровая занята. Эллери замешкался на пороге.

— Красиво, а, старина? — усмехнулся Минхен.

— А это что за штуковина?

— Флюороскоп. Имеется в каждой смотровой. Конечно же, как и стол, и компактная стерилизационная установка, фармакологический шкаф, инструментальный отсек... Ты и сам можешь все видеть.

— Весь этот инструментарий, — наставительно произнес Эллери, — изобретен как насмешка человека над Создателем. Бог ты мой, неужели наших рук недостаточно? — И они дружно рассмеялись. — Послушай, я здесь и двинуться боюсь. Неужели здесь никто не разбрасывает вещи?

— Пока главным здесь Джон Квинтус Минхен, нет, — усмехнулся его собеседник. — Ну да, чистота и порядок — наш фетиш. Возьми, к примеру, материалы и фармакологию. Все хранится вот в этих шкафчиках, — и он указал рукой на большой белый шкаф в углу, — и все хорошо спрятано от глаз посетителей и пациентов. Но весь персонал — все, кому положено знать, — прекрасно знают, где что взять. Сочетание простоты и врачебной тайны.

Минхен выдвинул большой металлический ящик внизу шкафа. Эллери наклонился и воззрился на потрясающее разнообразие разложенных там в идеальном порядке перевязочных средств.

— Система, — пробормотал Эллери. — Наверное, твои подчиненные получают плохие оценки за пятна на халатах и не завязанные шнурки?

— Ты не так уж и не прав, — засмеялся Минхен. — Правилами госпиталя предписано ношение формы, которая для мужчин состоит из белых парусиновых туфель, белых брюк и пиджака, для женщин — из белого комбинезона. Особая форма предусмотрена также для обслуживающего персонала: лифтеров, уборщиков, кухонного персонала, даже священников — все они носят стандартную униформу, и одеты в нее с того момента, как ступают на территорию госпиталя, и до момента, когда они покидают ее.

— У меня уже голова кружится, — застонал Эллери. — Давай скорее выберемся отсюда.

Свернув вновь в южный коридор, они увидели высокого мужчину в коричневом пальто, со шляпой в руках, который спешил навстречу. Заметив их, он некоторое время колебался, а затем внезапно двинулся вправо, в восточный коридор и исчез из вида.

На лицо Минхена будто легла тень.

— Ну, теперь конец былому могуществу Абигейл, — пробормотал он. — Вот ее адвокат — Филип Морхаус. Хитрая бестия! Молод и хорошо подкован. И все время посвящает интересам Абигейл.

— Подозреваю, что ему уже известны последние новости, — заметил Эллери. — У него есть личный интерес к делам своей клиентки?

— Я бы сказал — личный интерес к ее хорошенькой молодой дочери, — сухо ответил Минхен. — Похоже, у них с Хильдой роман. По крайней мере, внешне все так и выглядит. А Абби, со своими старомодными сентиментальными манерами, только растроганно улыбается, глядя на них. Ну что ж! Полагаю, в это дело вмешается весь клан... Они, похоже, уже собрались. А вот и маэстро — крутится возле операционной. Приветствую, доктор!


Читать далее

Глава 1. ОПЕРАЦИЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть