Они лежали на пляже, и Дэвид смотрел на плывущие по небу облака и старался ни о чем не думать. Размышления до добра не доводят, и если бы он поменьше рассуждал, то, возможно, все плохое ушло бы само собой. Девушки о чем-то болтали, но он не прислушивался. Он продолжал смотреть в сентябрьское небо, а когда девушки замолчали, не поворачиваясь к ним, спросил Мариту:
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем, – ответила она.
– Спроси меня, – сказала Кэтрин.
– Я догадываюсь, о чем ты думаешь.
– Нет, не догадываешься. Я думала о музее «Прадо».
– Ты была там? – спросил Дэвид Мариту.
– Нет еще.
– Сходим, – сказала Кэтрин. – Когда мы сможем выехать, Дэвид?
– Когда угодно, – сказал Дэвид. – Я только закончу рассказ.
– А ты бы приналег на работу.
– Я так и делаю. Скорее не получается.
– Я не имела в виду скорее.
– А я и не стану торопиться, – сказал он. – Если вам стало скучно, можете ехать вдвоем, а я присоединюсь к вам попозже.
– Я так не хочу, – сказала Марита.
– Не будь глупенькой, – сказала Кэтрин. – Он всего лишь играет в благородство.
– Нет. Вы можете ехать.
– Без тебя нам неинтересно, – сказала Кэтрин. – Сам знаешь. Мы вдвоем в Испании? Не смешно.
– Но ведь он работает, Кэтрин, – заметила Марита.
– Он может писать и в Испании, – ответила Кэтрин. – Мало ли испанских писателей работали в Испании. Будь я писателем, уверена, и мне бы писалось там легко.
– Я могу писать и в Испании, – сказал Дэвид. Когда ты хочешь ехать?
– Черт возьми, Кэтрин, – сказала Марита. – У него же работа в самом разгаре.
– Он уже пишет этот рассказ целых шесть недель, сказала Кэтрин. – Почему бы нам не переехать в Мадрид?
– Я же сказал, мы можем ехать.
– Не смей этого делать, – сказала Марита Кэтрин. – Даже не думай. У тебя совесть есть?
– Кто бы говорил о совести, – сказала Кэтрин.
– Иногда я поступаю по совести.
– Рада за тебя. А теперь постарайся быть вежливой и не вмешивайся, если кто-то хочет сделать лучше для всех.
– Я иду плавать, – сказал Дэвид.
Девушка поднялась и пошла за ним, и, когда они заплыли за камни, Марита сказала:
– Она не в себе.
– Значит, и винить ее не в чем.
– И что же ты собираешься делать? – спросила Марита.
– Закончу рассказ и начну новый.
– А что тогда делать нам?
– Только то, что можно.
Он закончил рассказ за четыре дня. Ему удалось передать то напряжение, которое он испытывал, пока писал, и тем не менее он, как всегда, сомневался: может быть, рассказ не так хорош, как ему кажется? Но холодный рассудок подсказывал, что рассказ получился.
– Как сегодня работалось? – спросила Марита.
– Я закончил.
– Можно прочитать?
– Если хочешь.
– Ты правда не против?
– Возьми две тетради в чемоданчике.
Он протянул ей ключ, а потом пошел в бар, выпил виски с содовой и просмотрел утреннюю газету. Она вернулась, села неподалеку на высокий стул и стала читать.
Дочитав до конца, она принялась читать снова, а он налил себе еще виски и наблюдал за ней. Когда она прочла рассказ второй раз, он спросил:
– Тебе понравилось?
– Это не может нравиться или не нравиться, – сказала она. – Ведь это о твоем отце.
– Да.
– Ты уже не любил его тогда?
– Нет. Я всегда любил его. Просто тогда я наконец узнал его.
– Страшный рассказ и прекрасный.
– Рад, что он тебе понравился, – сказал он.
– Я отнесу тетради, – предложила она. – Люблю ходить к тебе, когда дверь заперта.
– Она заперта.
Когда они вернулись с пляжа, Кэтрин была в саду.
– Итак, вы вернулись, – сказала она.
– Да, – ответил Дэвид, – мы отлично поплавали. Жаль, тебя не было.
– Жаль, если ты успел это заметить.
– Где ты была? – спросил Дэвид.
– Ездила в Канны по делу. Вы оба опоздали к обеду.
– Извини, – сказал Дэвид. – Хочешь что-нибудь выпить перед обедом?
– Извини, Кэтрин, – сказала Марита. – Я буду через минуту.
– Ты по-прежнему пьешь до обеда? – спросила Кэтрин Дэвида.
– Да, – ответил он. – Думаю, это не страшно, если много двигаешься.
– Когда я пошла, на стойке стоял пустой стакан из-под виски.
– Да, – сказал Дэвид. – По правде говоря, я выпил пару стаканчиков.
– «По правде говоря», – передразнила его Кэтрин. – Каков аристократ!
– Аристократ? Что-то я не ощущаю себя аристократом. Скорее, туземцем-простофилей.
– Меня раздражает твоя манера говорить, – сказала она. – Твои словечки.
– Понятно, – сказал он. – Не хочешь ли махнуть, пока не принесли жратву?
– Не паясничай.
– Лучшие из клоунов обходятся без слов, – сказал он.
– А кто сказал, что ты лучший? Да, я хотела бы выпить, если тебе не трудно поухаживать за мной.
Он приготовил три мартини, отмерив равные порции в кувшин со льдом.
– Кому третий мартини?
– Марите.
– Твоей потаскухе?
– Кому-кому?
– Потаскухе.
– Наконец-то, – сказал Дэвид. – Никогда не слышал этого слова и думал, так и умру, не узнав, что это такое. Ты великолепна.
– Самое заурядное слово.
– Так-то оно так, – сказал Дэвид. – Но какое же нужно мужество, чтобы произнести его так вот запросто. Ну, дьяволенок, будь умницей. Почему бы не сказать «твоей смуглолицей любовнице»?
Кэтрин взяла стакан и отвернулась.
– И этот шут мне когда-то нравился, – сказала она.
– Попробуем держаться в рамках? – спросил Дэвид. – И ты, и я.
– Нет, – ответила она. – Вот идет твоя – не знаю уж, как назвать, а на вид, как всегда, мила и невинна. Дорогая, скажи мне, Дэвид работал сегодня, перед тем как приложиться к виски?
– Ты работал, Дэвид?
– Я закончил рассказ, – сказал Дэвид.
– Полагаю, Марита его уже прочла?
– Да, прочла.
– А вот я никогда не читала рассказов Дэвида. Не люблю мешать. Я лишь старалась обеспечить ему экономическую возможность писать как можно лучше.
Дэвид сделал глоток и взглянул на нее. Кэтрин была все так же очаровательна, смугла и красива, и светлая, цвета слоновой кости, полоска волос, точно шрам, пересекла лоб. Только глаза стали другими, да еще губы произносили чужие для нее слова.
– По-моему, это очень хороший рассказ, – сказала Марита. – Необычный и, как бы это сказать, pastorale.33 A под конец делается жутко. Мне трудно объяснить. Он по казался мне manifique34.
– Что ж, – сказала Кэтрин, – поговорим по-французски. По-французски можно выразить столько необыкновенных чувств.
– Рассказ меня очень взволновал, – сказала Марита.
– Потому что его написал Дэвид или рассказ действительно первоклассный?
– И то и другое, – ответила девушка.
– Что ж, – сказала Кэтрин, – почему бы и мне не прочесть это великое произведение? В конце концов, я его субсидировала.
– Что ты сделала? – спросил Дэвид.
– Возможно, я не точно выразилась. Женившись на мне, ты получил полторы тысячи долларов, да еще твоя книга о сумасшедших летчиках разошлась, не так ли? Правда, ты не сказал мне, сколько заработал. Но и я немало потратилась. Признайся, ты жил поприличнее, чем до женитьбы.
Марита молчала, а Дэвид не отрываясь смотрел на официанта, накрывавшего стол на террасе. Он посмотрел на часы. До обеда оставалось минут двадцать.
– Мне бы хотелось принять душ, если можно, – сказал он…
– Нельзя ли обойтись без этой идиотской фальшивой вежливости? – сказала Кэтрин. – Почему я не могу прочесть рассказ?
– Я писал карандашом и даже не успел переписать. Тебе будет трудно читать его в таком виде.
– Но Марита прочла.
– Хорошо. Прочтешь после обеда.
– Я хочу прочесть рассказ сейчас, Дэвид.
– Я бы не советовал читать его до обеда.
– Он так отвратителен?
– Это рассказ об Африке еще до войны четырнадцатого года. Действие происходит во времена войны Маджи-Маджи, восстание девятьсот пятого года в Танганьике.
– А я и не знала, что ты пишешь исторические романы.
– Оставим это, – сказал Дэвид. – Рассказ об Африке, и мне тогда было около восьми лет.
– Я хочу прочесть его.
Дэвид сел у другого конца стойки и стал бросать кости из кожаной коробочки. Марита села на высокий табурет рядом с Кэтрин, и Дэвид видел, что она следит за выражением ее лица.
– Начало очень хорошее, – сказала Кэтрин. – Хотя почерк у тебя ужасный. Природа великолепна. Особенно тот отрывок, что Марита ошибочно назвала «pastorale».
Она отложила первую тетрадь, и Марита тут же подхватила ее и положила на колени, по-прежнему не спуская с Кэтрин глаз.
Кэтрин читала молча. Она уже прочла половину второй тетради. Затем неожиданно разорвала ее пополам и швырнула на пол.
– Отвратительно, – сказала она. – Гадость какая-то. Вот, значит, каким был твой отец.
– Нет, – сказал Дэвид. – Это только одна его черта. Ты же не дочитала.
– Ни за что не стану дочитывать.
– Я тебя предупреждал.
– Нет. Вы нарочно все подстроили и заставили меня прочесть.
– Дай мне, пожалуйста, ключ, Дэвид. Я спрячу тетради, – попросила девушка. Она подобрала с пола разорванные половинки: Кэтрин разорвала тетрадь по сгибу.
Дэвид дал Марите ключ.
– В школьной тетрадке это выглядит еще отвратительнее, – сказала Кэтрин. – Ты просто чудовище.
– Это было необычное восстание, – сказал Дэвид.
– Тем более странно, что ты взялся писать о нем.
– Я же просил тебя не читать.
Кэтрин заплакала.
– Я тебя ненавижу, – процедила она.
Поздно вечером они лежали в постели у себя в комнате.
– Она уедет, и ты избавишься от меня или упрячешь куда-нибудь, – сказала Кэтрин.
– С чего ты взяла?
– Ты же сам предложил поехать в Швейцарию.
– Мы можем посоветоваться с врачом, если тебя что-то беспокоит. Ничего страшного, все равно что пойти к дантисту.
– Нет. Они упрячут меня. Я знаю. Нам это кажется безобидным, а они решат, что я сумасшедшая. Я знаю, как поступают в таких заведениях.
– Это будет приятное и прекрасное путешествие. По едем через Экс-ан-Прованс, потом по каналу Сен-Реми и вверх по Роне до Лиона и в Женеву. Зайдем к доктору, получим дельный совет, а заодно и развлечемся в дороге.
– Я не поеду.
– Хороший, толковый врач, который…
– Я не поеду. Ты что, не слышишь? Я не поеду. Не поеду. Обязательно доводить, до крика?
– Ладно. Не думай об этом сейчас. Постарайся уснуть.
– Обещай, что мы не поедем.
– Не поедем.
– Тогда я посплю. Ты будешь работать утром?
– Почему бы и нет?
– Работай хорошо. Я знаю, ты можешь. Спокойной ночи, Дэвид. Ты тоже поспи.
По ночам он долго не мог заснуть. А когда засыпал, видел сны об Африке. Это были хорошие сны, и однажды он даже проснулся от такого сна и тут же сел работать. К тому времени, когда рассвело, он написал приличный кусок нового рассказа и даже не заметил, каким красным было в то утро солнце. В рассказе он ждал появления луны и ощущал, как становится дыбом шерсть собаки, когда он гладил ее, стараясь успокоить, и они вместе всматривались и вслушивались в темноту, пока не взошла и не разбросала тени луна.
Он обнял собаку за шею и ощутил ее дрожь. Ночные звуки стихли. Они не слышали слона, Дэвид заметил его, только когда собака повернула голову и плотно прижалась к мальчику. В этот момент их накрыла тень слона, когда тот бесшумно прошел мимо, и легкий ветерок с горы обдал их его запахом. Запах был сильный, но старческий и кислый, и, когда слон прошел, Дэвид заметил, какой у него длинный, чуть не до самой земли, левый бивень. Они затаились, но слон больше не показывался, и тогда они пустились следом за ним в лунную ночь. Собака бежала сзади и, когда Дэвид останавливался, тыкалась носом ему под коленку. Дэвиду нужно было еще раз взглянуть на самца, и он наконец настиг его у самой кромки леса. Слон уходил в сторону горы и постепенно оказался в полосе ровного ночного ветра. Дэвид подошел так близко, что слон снова заслонил от него луну и обдал кислым запахом старости, но правого бивня Дэвид так и не разглядел. Подходить ближе с собакой было рискованно, и Дэвид отвел ее назад, стараясь держаться в полосе ветра, и заставил собаку лечь за стволом дерева. Дэвид надеялся, что собака послушается и останется на месте, но, как только он направился к темной громаде слона, он снова ощутил под коленкой толчок влажной морды.
Они шли по следу, пока не оказались на поляне. Здесь слон застыл неподвижно и только шевелил огромными ушами. Его тело оставалось в тени, но луна освещала его голову. Дэвид зашел сзади и, осторожно зажав пасть собаки рукой, стараясь не дышать, стал обходить слона справа, так чтобы щекой постоянно чувствовать дыхание ночного ветра и ни в коем случае не оказаться с подветренной стороны от слона, пока не рассмотрел его голову и медленно двигающиеся уши. Правый бивень был толщиной с бедро Дэвида и загибался до самой земли.
Дэвид с собакой отступили назад, и теперь ветер дул ему в затылок, и они отходили до тех пор, пока не вышли из зарослей к открытому, похожему на парк лесу. Собака бежала впереди и остановилась подле тропы, где они вышли на след слона и где Дэвид оставил охотничьи копья. Он перекинул перевязанные кожаным ремнем копья через плечо и, взяв в руки свое любимое, с которым никогда не расставался, направился в сторону шамба. Луна стояла высоко, и он не понимал, почему из деревни не доносится барабанный бой. Что-то случилось, раз его отец был в шамба, а барабан молчал.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления