Онлайн чтение книги Мореплаватели XVIII века The Great Navigators of the Eighteenth Century
Ill

Бугенвиль. – Перевоплощения сына нотариуса. – Колонизация Малуинских (Фолклендских) островов. – Буэнос-Айрес и Рио-де-Жанейро. – Передача Малуинских островов Испании. – Гидрографическое исследование Магелланова пролива. – Огнеземельцы. – Катр-Факардин (острова Туамоту). – Таити. – События во время стоянки. – Естественные богатства страны и нравы жителей. – Острова Мореплавателей (Самоа). – Острова Эспириту Санто (Новые Гебриды). – Архипелаг Луизиада. – Острова Эрмит (Отшельников).- Новая Гвинея. – Остров Буру. – От Батавии до Сен-Мало.

В то время как Уоллис заканчивал свое кругосветное путешествие, а Картерет еще находился в длительном и тяжелом кругосветном плавании, была снаряжена французская экспедиция, имевшая целью открытие новых земель в Тихом океане.

При старом режиме, когда все зависело от произвола короля, звания, чины и должности раздавались по протекции. Поэтому нет ничего удивительного в том, что руководство таким ответственным предприятием было доверено офицеру, всего четыре года тому назад покинувшему в чине полковника службу в сухопутных войсках и перешедшему на военный флот в чине капитана 1-го ранга.

В виде исключения такая чрезвычайная мера оправдала себя благодаря талантам того человека, о котором идет речь.

Луи Антуан де Бугенвиль родился в Париже 13 ноября 1729 года. Сын нотариуса, он готовился вначале к юридической деятельности и был зачислен в адвокатское сословие. Не имея, однако, склонности к отцовской профессии, он увлекался науками, опубликовал «Трактат об интегральном исчислении» и одновременно вступил в армию, в полк черных мушкетеров. Из трех начатых им карьер от двух первых он окончательно отказался, несколько раз изменял третьей ради четвертой- дипломатии, пока не расстался и с ней ради пятой – службы на флоте. Он умер сенатором и академиком.

В 1756 году Бугенвиль в чине драгунского капитана покинул Брест и направился в Канаду. Будучи адъютантом генерала Монкальма, он имел случай несколько раз отличиться и заслужил доверие своего начальника, который направил его во Францию с просьбой о подкреплениях.

У Франции в то время оказалось достаточно хлопот в Европе, где ей необходимы были все ее вооруженные силы. Поэтому, когда молодой Бугенвиль изложил Шуазелю[57]Шуазель Этьен Франсуа (1719-1785) – французский государственный деятель, руководивший политикой Франции в 1758-1770 годах. В своей политике Шуазель главное внимание направлял на борьбу с колониальным могуществом Англии, для чего заключил союз с Австрией и Испанией. Однако внешняя политика его потерпела неудачу, приведя к потере Канады, Луизианы и французских владений в Индии цель своего прибытия, министр резко ответил:

Когда горит дом, никто не думает о конюшнях.

О вас, сударь, – ответил Бугенвиль, – никто, по крайней мере, не сможет сказать, что вы рассуждаете, как лошадь.


Эта остроумная и злая реплика не могла, конечно, доставить Бугенвилю благосклонность министра. К счастью, госпожа Помпадур[58]Помпадур – маркиза, фаворитка французского короля Людовика XV, игравшая значительную роль во внутренней и внешней политике Франции. Ей свойственны были крайняя расточительность и самодурство любила остроумных людей; она представила Бугенвиля королю. Молодой офицер ничего не смог добиться для своего генерала но проявил достаточно ловкости, чтобы получить чин полковника и орден Святого Людовика, хотя прослужил всего семь лет По возвращении в Канаду он задался целью оправдать доверие Людовика XV и отличился во многих сражениях. После потери этой колонии он воевал в Германии.

Мирный договор 1763 года, которым завершилась Семилетняя война[59]Семилетняя война (1756-1763) – война Пруссии и Англии с Австрией, Францией, Россией, Швецией, а с 1762 года – также с Испанией. Основными причинами Семилетней войны были стремление Австрии вернуть Силезию, отнятую у нее Пруссией, и англо-французское колониальное соперничество в Северной Америке и Индии. В 1759 году русские войска наголову разбили армию прусского короля Фридриха II, считавшегося непобедимым полководцем. «Семилетняя война, – писал Энгельс, – расколола всю Европу на два лагеря. Англия сломила мощь французов на море, в Америке, в Индии, а затем покинула на произвол судьбы своего континентального союзника, прусского короля Фридриха II. Этот последний стоял на краю гибели в 1762 году, когда вступивший на российский престол Петр III отказался от войны против Пруссии». (Маркс и Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 14.) положила конец военной карьере Бугенвиля. Гарнизонная служба не могла удовлетворить такой деятельный ум, такого любителя смены впечатлений. Бугенвиль составил тогда замечательный проект колонизации Фолклендских островов, расположенных у южной оконечности Южной Америки, и переселения туда на добровольных началах канадских колонистов, эмигрировавших во Францию, чтобы избежать тиранического гнета англичан Увлеченный своей идеей, он обратился к некоторым судовладельцам из Сен-Мало, которые с начала XVIII столетия посещали этот архипелаг и дали ему название Малуинских островов.

Заручившись поддержкой судовладельцев, Бугенвиль стал прельщать Морское министерство выгодами – впрочем, весьма проблематичными – от основания такого поселения; благодаря своему удачному местоположению оно могло бы служить стоянкой для судов, направляющихся в Южный океан. Поддерживаемый влиятельными лицами, Бугенвиль получил испрашиваемое разрешение и добился производства в чин капитана 1-го ранга.

Это произошло в 1763 году. Вряд ли морские офицеры, прошедшие все ступени службы, приветствовали назначение, в их глазах ничем не оправданное. Впрочем, для морского министра Шуазель-Стенвиля это имело мало значения. Когда-то Бугенвиль служил под его начальством; к тому же министр был слишком важным вельможей, чтобы обращать внимание на брюзжание флотских офицеров.

Бугенвиль немедленно приступил к делу: под руководством опытного моряка Гюйо-Дюкло в Сен-Мало были построены и снаряжены двадцатипушечный корабль «Эгль» («Орел») и двенадцатипушечный «Сфинкс». Взяв на борт несколько семей французских поселенцев из Канады, Бугенвиль 15 сентября 1763 года покинул гавань Сен-Мало. На острове Санта-Катарина, у берегов Бразилии, он погрузил большое количество лошадей и рогатого скота и высадился затем на Малуинских (Фолклендских) островах в обширной бухте, показавшейся ему


вполне подходящей для его цели. Впрочем, то, что все мореплаватели принимали за не особенно высокие леса, оказалось, как французы вскоре убедились, зарослями тростника. На островах не росло ни деревца, ни одного кустика. К счастью, в качестве топлива их мог заменить превосходный торф. Рыбная ловля и охота давали достаточно средств для пропитания.

Вначале колония состояла всего из двадцати девяти человек, для которых были построены хижины и продовольственный склад Одновременно начали постройку форта, рассчитанного на четырнадцать пушек. Во главе переселенцев согласился остаться Нервилье, двоюродный брат Бугенвиля, а последний 5 апреля пустился в обратный путь во Францию. Там он завербовал новых колонистов, погрузил большое количество всякого рода припасов и 5 января 1765 года доставил на острова. Затем он направился в Магелланов пролив за лесом, встретил там, как мы уже упоминали выше, корабли капитана-коммодора Байрона и сопровождал их до Пуэртс-Хамбре. Бугенвиль погрузил свыше десяти тысяч деревьев разного возраста, намереваясь посадить их на Малуинских (Фолклендских) островах. Когда 27 апреля он покинул архипелаг, колония состояла уже из восьмидесяти человек, считая и должностных лиц, получавших жалованье от короля. К концу 1765 года «Эгль» и «Сфинкс» были в третий раз направлены на Малуинские острова с продовольствием и новыми колонистами.

Когда поселение стало приобретать определенные очертания, в Порт-Эгмонт, открытый Байроном, прибыли англичане. Капитан Мак-Брайд попытался добиться уступки колонии под предлогом, что архипелаг принадлежит английскому королю, хотя Байрон посетил Малуинские острова лишь в 1765 году – через два года после того, как там обосновались французы. Между тем Испания в свою очередь предъявила претензию на эти острова как на подвластные Южной Америке. Ни Англия, ни Франция не захотели нарушать мир из-за обладания архипелагом, не имевшим большого торгового значения, и Бугенвиль вынужден был согласиться на ликвидацию поселения при условии, что мадридское правительство возместит расходы. Французское правительство поручило ему осуществить передачу Малуинских островов испанским комиссарам.

Эта безрассудная попытка организации колонии способствовала карьере Бугенвиля, так как Морское министерство предложило на обратном пути использовать вверенный ему корабль для поисков новых земель в Южном океане.

В первых числах ноября 1766 года Бугенвиль отправился в Нант, где его помощник Гюйо-Дюкло, искусный моряк, состарившийся на второстепенных должностях, потому что не был дворянином, наблюдал за всеми деталями оснащения двадцатишестипушечного фрегата «Будэз» («Сердитый»).

15 ноября Бугенвиль покинул рейд Менден в устье Луары и направился к реке Ла-Плата, где должен был встретиться с двумя испанскими фрегатами «Эсмеральда» и «Лиебре». Но едва корабль Бугенвиля вышел в открытое море, как разразилась страшная буря. Фрегат, имевший новый такелаж, получил настолько сильные повреждения, что оказался вынужденным вернуться для ремонта в Брест, куда прибыл 21 ноября. Первого испытания оказалось достаточно, чтобы командир убедился в неприспособленности «Будэз» к тем задачам, которые ему предстояли. Бугенвиль приказал уменьшить высоту мачт и сменить пушки на более легкие; впрочем, несмотря на эти изменения, «Будэз» совершенно не годился для плавания в бурных водах, омывающих мыс Горн. Однако встреча с испанцами была назначена, и Бугенвилю пришлось снова выйти в море. Офицерский состав фрегата насчитывал одиннадцать человек; команда состояла из двухсот трех матросов, юнг и вестовых.

До Ла-Платы погода стояла довольно тихая, и Бугенвиль имел возможность произвести ряд наблюдений над течениями, которые часто являлись причинами ошибок, допускавшихся мореплавателями при определении своего местоположения.

31 января «Будэз» бросил якорь в бухте Монтевидео, где его уже месяц ждали два испанских корабля. Пребывание Бугенвиля в этой гавани и вскоре затем в Буэнос-Айресе, куда он отправился для переговоров с губернатором относительно передачи Малуинских (Фолклендских) островов, дало ему возможность собрать о городе и его жителях очень интересные сведения, которые мы не можем обойти молчанием. Буэнос-Айрес показался ему слишком большим по сравнению с числом жителей, не превышавшим двадцати тысяч. Это следует приписать тому, что все дома были одноэтажными, с большим двором и садом.

Город не имеет не только порта, но даже мола. Поэтому суда вынуждены перегружать свои груз на лихтеры[60]Лихтер – плоскодонное грузовое судно, входящие в небольшую речку, откуда тюки доставляются в город на телегах.

Множество мужских и женских религиозных общин придает Буэнос-Айресу своеобразный характер.

«Год заполнен там, – сообщает Бугенвиль, – праздниками в честь святых, отмечаемыми процессиями и фейерверками. Религиозные церемонии заменяют театр… Для набожных женщин иезуиты установили более суровый способ очищения от грехов, чем их предшественники. При их монастыре существовал дом, называвшийся «дом упражнений для женщин» (casa de los ejeccios de las mujeres). Женщины и девушки без согласия мужей или родителей приходили туда, чтобы очиститься от грехов двенадцатидневным затворничеством. Помещение и пища предоставлялись им за счет общины. Ни один мужчина не допускался в это святилище, если он не носил одежды ордена святого Игнация; даже служанки не могли сопровождать туда своих хозяек. Упражнения в этом святилище заключались в размышлении, молитве, чтении катехизиса, исповеди и в самобичевании. Нам показывали стены часовни с еще сохранившимися пятнами крови, фонтаном брызгавшей, как нам говорили, из-под плетей, которые раскаяние вкладывало в руки кающихся грешниц».

Окрестности города хорошо возделаны и оживлены множеством загородных домов. Но всего в двух – трех лье от Буэнос-Айреса простирались огромные равнины без малейших возвышенностей, предоставленные в полное распоряжение быков и лошадей, почти единственных их обитателей. Эти животные водились в таком изобилии, рассказывает Бугенвиль, «что путешественники, проголодавшись, убивают быка, отрезают от него столько, сколько могут съесть, а все остальное бросают на растерзание диким собакам».

Индейцы, живущие по обоим берегам Ла-Платы, еще не были покорены испанцами. Их называли «Indios bravos» («индейцы-браво»).

«Они среднего роста, довольно непривлекательны и почти все больны чесоткой. Кожа у них очень смуглая, а от жира, которым они постоянно натираются, она становится еще более темной. Они не носят другой одежды, кроме широкого плаща из шкур диких коз, спускающегося до пят. Индейцы постоянно разъезжают верхом, во всяком случае вблизи от испанских поселений. Иногда они являются туда со своими женами, чтобы купить водку, и пьют до тех пор, пока не пьянеют до бесчувствия… Случается, что они собираются в отряд в двести- триста человек и угоняют скот с принадлежащих испанцам земель или нападают на караван путешественников. Они грабят, убивают и уводят в рабство. От этого зла нет спасения; каким образом можно покорить бродячее племя в огромной дикой стране, где его трудно даже отыскать?»

Что касается торговли, то она весьма далека от процветания с тех пор, как испанцы запретили провоз в Перу и Чили европейских товаров сухопутным путем. Впрочем, Бугенвиль еще видел, как из Буэнос-Айреса вышел корабль, на котором везли миллион пиастров; «если бы все жители страны, – добавляет он, – имели возможность вывозить кожу в Европу, этого одного было бы достаточно, чтобы их обогатить».

Якорная стоянка в Монтевидео безопасна, хотя иногда туда проникают «памперос» – юго-западные шквалы, сопровождающиеся ужасными грозами. Город не представляет никакого интереса; его окрестности совершенно не возделаны, так что муку, сухари и все необходимое для снабжения кораблей приходится привозить из Буэнос-Айреса. Впрочем, там в изобилии имеются такие фрукты, как инжир, персики, яблоки, айва и т. д., а также говядина в не меньшем количестве, чем в остальных районах страны.

Эти данные столетней давности интересно сравнить с теми, которые нам сообщают современные путешественники, и в частности Эмиль Деро в своей книге о Ла-Плате. Картина, нарисованная Бугенвилем, во многих отношениях остается правильной; но в книге Деро имеются некоторые подробности, говорящие о значительном прогрессе. Например, Бугенвиль не мог писать о народном образовании, так как в то время в этой области ничего не делалось.

Когда продовольствие, запас воды и живого скота был погружен на борт, три корабля 28 февраля 1767 года вышли в море и направились к Малуинским островам. Переход оказался неудачным. В результате перемены ветров, шторма и разбушевавшегося моря «Будэз» получил кое-какие повреждения. 23 марта он бросил якорь в бухте Франсез, где на следующий день к нему присоединились оба испанских корабля, серьезно пострадавшие от бури.

1 апреля произошла торжественная передача колонии испанцам. Лишь немногие французы воспользовались разрешением короля остаться на Малуинских островах; почти все предпочли погрузиться на испанские фрегаты, направлявшиеся в Монтевидео. Что касается Бугенвиля, то он остался ждать транспортное судно «Этуаль» («Звезда»), которое должно было доставить продовольствие и затем сопровождать его в кругосветном плавании.

Прошли март, апрель и май, а судно «Этуаль» не появлялось. О том, чтобы пуститься в плавание через Тихий океан, имея на борту «Будэз» лишь шестимесячный запас продовольствия, не приходилось и думать. Поэтому 2 июня Бугенвиль решил идти в Рио-де-Жанейро, где назначил командиру «Этуаль» Лажироде встречу на тот случай, если непредвиденные обстоятельства помешают тому достичь Малуинских островов.

Переход протекал при такой благоприятной погоде, что уже через восемнадцать дней фрегат достиг берегов португальской колонии. Судно «Этуаль», ожидавшее здесь четыре дня, покинуло Францию позже, чем предполагалось. Ему пришлось искать убежища от бури в Монтевидео, откуда оно, в соответствии с инструкциями, и отправилось в Рио-де-Жанейро.

Встретив прекрасный прием со стороны графа Акуньи, вице- короля Бразилии, французы посещали театр, где смотрели комедии Метастазио,[61]Метастазио – псевдоним итальянского поэта и драматурга Тропасси (1698-1782) ставившиеся труппой из мулатов, и слушали величайшие произведения итальянских мастеров в исполнении плохого оркестра, которым дирижировал хромой аббат в рясе.

Благосклонность графа Акуньи длилась недолго. Бугенвиль купил с разрешения вице-короля небольшое парусное судно, но в передаче судна ему без всякой мотивировки было отказано. Ему запретили брать дрова с королевского лесного двора, на поставку которых он заключил договор; наконец, он и его офицеры не получили разрешения поселиться на время ремонта «Будэз» в пригородном доме, предоставленном в их распоряжение одним частным лицом. Чтобы избежать всех этих дрязг, Бугенвиль поспешил закончить приготовления к отплытию.

Во время пребывания в столице Бразилии французский командир отметил в своем дневнике красоту гавани и живописность окрестностей; в заключение он дает очень любопытное описание огромных богатств страны, доставляемых в порт Рио- де-Жанейро.

«Ближе всего к городу, – пишет он, – на расстоянии примерно семидесяти пяти лье находятся прииски, называемые «главными». Они ежегодно дают королю, в силу его права на пятую долю, по меньшей мере сто двенадцать ароб[62]Ароба – испанская мера веса, равная 11,5 кг золота; в 1762 году они принесли ему сто девятнадцать ароб. Под общим названием «главных» понимают прииски «Рио-дас-Мортес», «Сабара» и «Серо-Фрио». На последних, кроме золота, добываются также все бразильские алмазы. Все драгоценные камни, за исключением алмазов, не считаются контрабандой. Они принадлежат владельцам приисков, обязанным давать точный отчет лишь о количестве найденных ими алмазов и передавать последние чиновнику, специально назначенному королем. Этот чиновник немедленно складывает алмазы в ларец, обитый железом и снабженный тремя замками. Ключ от одного замка принадлежит ему, от второго – вице-королю, и от третьего – поставщику королевского казначейства. Ларец помещают в другой ларец, в который вкладываются три ключа от первого и который опечатывается печатями трех упомянутых выше лиц. Вице-король не имеет права проверять содержимое. Он лишь укладывает все в денежный сундук и, приложив к замку свою печать, отправляет в Лиссабон».

Несмотря на все предосторожности и на строгость наказаний за кражу алмазов, они служат предметом безудержной контрабанды. Но это не единственная доходная статья, и Бугенвиль приводит расчет, показывающий, что за покрытием расходов на содержание войск, на жалованье чиновникам и всех издержек по управлению колоний доход португальского короля, получаемый им из Бразилии, превосходит десять миллионов ливров.[63]Ливр- серебряная французская монета начала XVIII века, несколько меньше франка

Во время плавания от Рио-де-Жанейро до Монтевидео не произошло никаких событий; но на Ла-Плате во время шторма судно «Этуаль» столкнулось с испанским кораблем, который сломал ему бушприт,[64]Бушприт (бугшприт) – сильно наклоненное или совсем горизонтальное дерево, выступающее далеко вперед с носа корабля; служит для улучшения маневренных качеств судна решетчатый помост на гальюне и часть такелажа. Эти повреждения и вызванное сильным толчком усиление течи заставили Бугенвиля подняться вверх по течению реки в Энсиньяда-де-Бараган, где было легче, чем в Монтевидео, произвести необходимый ремонт. Только 14 ноября удалось покинуть Ла-Плату.

Тринадцать дней спустя оба корабля очутились в виду мыса Кабо-Вирхенес у входа в Магелланов пролив, в который вскоре они и вступили. Пролив Первый прошли без затруднений и бросили якорь в заливе Буко, где человек десять офицеров и матросов высадились на берег.

Вскоре они свели знакомство с патагонцами и обменяли несколько безделушек, представлявших в глазах тех большую ценность, на шкуры вигони[65]Вигонь (вакунья) – небольшое дикое животное рода лам; высота – 70-90 см, длина – 80-90 см, вес – около 30-35 кг. Живет небольшими стадами в высокогорнсй области Анд. Вследствие хищнического истребления в настоящее время близка к исчезновению и гуанако. Туземцы были высокого роста, но ни один из них не превышал шести футов.

«Непомерными мне в них показались, – пишет Бугенвиль,- ширина плеч, величина головы и толщина конечностей. Они коренасты и хорошо упитаны; мышцы у них твердые и крепкие; это люди, которые, живя на лоне природы и употребляя полную живительных соков пищу, достигли высшей степени развития, на какую способны».

Расстояние от пролива Первого до пролива Второго составляет примерно шесть, семь лье. Пролив Второй, также пройденный благополучно, имеет в ширину всего полтора лье и в длину около четырех. Кораблям вскоре встретились острова Сен-Бар- тельми и Элизабет. На второй из них французские моряки высадились, но не обнаружили там ни дров, ни воды. Это абсолютно бесплодная земля.

Начиная оттуда, американский берег пролива изобилует лесом. Хотя первый трудный этап был пройден благополучно, Бугенвилю пришлось, однако, проявить в дальнейшем много терпения. В самом деле, отличительная особенность здешнего климата состоит в том, что колебания атмосферного давления происходят очень быстро, и невозможно предусмотреть неожиданные и опасные смены погоды. В результате происходят аварии, которые нельзя предупредить; они задерживают движение кораблей, а подчас заставляют приставать к берегу для ремонта.

Залив Гюйо-Дюкло представляет собой прекрасную якорную стоянку, где на глубине шести, восьми саженей имеется хорошее дно. Бугенвиль остановился там для того, чтобы наполнить несколько бочек водой и попытаться раздобыть немного свежего мяса; но диких животных ему попалось мало. Затем была произведена топографическая съемка мыса Сент-Анн. Там в 1581 году испанский капитан Педро Сармьенто основал колонию Вилья-Фелипе. В предыдущем томе мы уже рассказывали об ужасной катастрофе, из-за которой это место получило название «Пуэрто-Хамбре» (бухты «Голодной»).

Французские моряки обнаружили затем ряд заливов, мысов и гаваней и сделали несколько остановок. То были залив Бугенвиль, где произвели ремонт корпуса «Этуаль», мыс Форуорд, представляющий самую южную оконечность Патагонии, залив Каскейд на Огненной Земле, являющийся идеальной стоянкой для мореплавателей благодаря своей безопасности, удобству и легкости снабжения дровами и водой. Все эти гавани, открытые Бугенвилем, ценны тем, что дают возможность выгодно лавировать при огибании мыса Форуорд – одного из самых неприятных для мореплавателей мест, где их обычно встречают порывистые противные ветры.

Первые дни 1768 года французские моряки провели в бухте Фортескью, в глубине которой находится гавань Галан. Отвратительная погода, не идущая ни в какое сравнение даже с самыми плохими днями парижской зимы, задержала экспедицию больше чем на три недели. Здесь моряков посетила группа жителей Огненной Земли, решившихся подняться на корабли.

«Их уговорили петь, – сообщается в отчете,-танцевать, послушать игру на музыкальных инструментах, а главное, поесть, что они сделали с большим аппетитом. Им все нравилось: хлеб, солонина, говяжье сало; они пожирали все, что им давали… Они не проявили никакого удивления при виде кораблей и разнообразных предметов, которые им показывали; это, конечно, объясняется тем, что нужно обладать некоторыми элементарными знаниями для того, чтобы приходить в удивление от изделий, знаменующих торжество человеческого ума. Дикари относились к высочайшим достижениям техники так же, как они относились к законам природы и их проявлениям… Здешние туземцы маленького роста, некрасивые, тощие, и от них исходит невыносимая вонь. Они ходят почти голые; вся их одежда состоит из жалких тюленьих шкур, слишком маленьких, чтобы в них можно было завернуться. Эти дикари живут в хижинах, посреди которых поддерживается огонь, и спят вповалку, мужчины, женщины и дети вместе. Питаются они главным образом ракушками; впрочем, у них имеются собаки и силки, сделанные из китового уса… В общем они, как видно, вполне безобидные люди, но такие жалкие, что лучше было бы не иметь с ними никакого дела… Из всех дикарей, каких мне приходилось видеть, огнеземельцы самые обездоленные».

Печальное событие омрачило стоянку в здешних местах. На корабль явился ребенок лет двенадцати, и ему дали кусочки стекла и зеркала, не подумав о том, какое он может найти им употребление. У туземцев существует, должно быть, привычка засовывать в рот в качестве талисмана куски меда. Мальчик, конечно, пожелал проделать то же самое и со стеклом; и вот, когда французы сошли на берег, они увидели, что у мальчика ужасная рвота и он харкает кровью. Глотка и десны у него были порезаны и из них текла кровь. Несмотря на заклинания и на лечение колдуна, заключавшееся в яростном растирании шеи-



а может быть, именно из-за слишком энергичного массажа – ребенок ужасно мучился и вскоре умер. Это послужило для огнеземельцев сигналом к поспешному бегству. Они, несомненно, боялись, что французы могут напустить на них порчу, и они все умрут такой же смертью.

16 января Бугенвиль вышел из гавани Галан; во время попытки подойти к острову Руперт «Будэз» подхватило течением, и корабль очутился в полукабельтове от берега. Немедленно брошенный якорь сломался, и так как с земли не было ни малейшего ветерка, фрегат сел на мель. Пришлось вернуться в гавань Галан. Это оказалось очень кстати, так как на следующий день налетел страшный ураган.

«После того как в течение двадцати шести дней, проведенных в гавани Галан, постоянно дули жестокие встречные ветры, тридцати шести часов попутного ветра, на который мы никогда и не смели надеяться, было достаточно, чтобы привести нас в Ти- хий океан; я думаю, что это единственный случай безостановочного плавания от гавани Галан до выхода из пролива. По моим исчислениям, общая длина пролива от Кабо-Вирхенес до мыса Пилар составляет примерно сто четырнадцать лье. Мы прошли их за пятьдесят два дня…

Несмотря на трудности, испытанные нами во время плавания Магеллановым проливом (в данном вопросе Бугенвиль полностью согласен с Байроном), я советовал бы, начиная с сентября до конца марта, отдавать предпочтение этому пути и не идти вокруг мыса Горн. В остальное время года я скорей был бы склонен идти открытым морем. Противные ветры и бурное море не представляют особой опасности, и благоразумнее не рисковать, двигаясь вслепую между двумя берегами. Плавание проливом связано, конечно, с некоторой задержкой, но оно имеет и положительную сторону. Там можно в изобилии найти воду, дрова и съедобных моллюсков, иногда очень хорошую рыбу; и я не сомневаюсь, что цинга производит больше опустошений среди экипажа кораблей, вступающих в Тихий океан, после того как они обогнут мыс Горн, чем кораблей, вступающих в него через Магелланов пролив. Когда мы из него вышли, у нас не было ни одного больного».

Приведенное мнение Бугенвиля до последнего времени многими оспаривается, и путь, который он так горячо рекомендовал, мореплавателями совершенно заброшен. Наиболее веской причиной для этого в наши дни является то обстоятельство, что применение пара полностью преобразило судоходство и совершенно изменило условия навигации.

Как только Бугенвиль очутился в Тихом океане, он, к своему великому удивлению, встретил южные ветры. Поэтому ему пришлось отказаться от намеченного захода на острова Хуан- Фернандес.

С командиром «Этуаль», Лажироде, было условлено, что для обследования возможно большего морского пространства оба корабля будут держаться на таком расстоянии, чтобы лишь не терять друг друга из виду, и что каждый вечер транспортное судно будет приближаться к фрегату и двигаться примерно в полулье от него; таким образом, если «Будэз» встретит какую- нибудь опасность, «Этуаль» сможет ее легко избежать.

Некоторое время Бугенвиль разыскивал остров Пасхи, но не нашел его. 22 марта Бугенвиль открыл четыре островка, названные им Катр-Факардин; они являлись частью Опасного архипелага (Туамоту)-скопления коралловых островков, низких и полузатопленных; его неуклонно, словно по уговору, посещали все мореплаватели, вступавшие в Тихий океан через Магелланов пролив или обойдя вокруг мыса Горн. Несколько дальше французские моряки открыли плодородный остров, населенный совершенно голыми дикарями, вооруженными длинными копьями, которыми они угрожающе размахивали, вследствие чего он и получил название острова Де-Лансье (Копейщиков).

Мы не станем повторять то, что не раз уже имели случай сообщать о природе этого архипелага, о трудности подступа к нему, о его диком и негостеприимном населении. Тот же самый остров Де-Лансье был назван Куком Трум-Кап (Акиаку); остров Лагарп, открытый Бугенвилем 24 марта, английский мореплаватель назвал островом Боу (Хао).

Бугенвиль знал, что Роггевен чуть не погиб при посещении этих мест, и, считая пользу от их исследования не оправдывающей риска, которому можно подвергнуться, взял курс на юг и вскоре потерял из виду огромный архипелаг, простирающийся в длину на пятьсот лье и состоящий по меньшей мере из шестидесяти островов или групп островов.

2 апреля Бугенвиль увидел высокую крутую гору, которой дали название пика Будэз. То был остров Макатео, ранее названный Киросом Десана (острова Общества). 4 апреля на восходе солнца корабли очутились в виду Таити, длинного острова, состоящего из двух полуостровов, соединенных перешейком шириной не больше одной мили.

Свыше ста пирог с балансиром[66]Пироги с балансиром – длинные узкие лодки-однодеревки полинезийцев. Дно лодки они выжигали или выдалбливали каменным топором из целого ствола дерева. Отделка производилась острыми костями акул или краями створок раковин. К корме прикреплялся длинный кусок дерева, в конец которого вставлялась мачта с треугольным парусом из циновок. Полинезийцы обычно снабжали свои пироги балансиром – поплавком, состоящим из нескольких жердей, положенных поперек лодки, и шестов, прикрепленных к их концам под прямым углом. Такой балансир сохраняет устойчивость пироги и даже при сильном крене не дает ей опрокинуться вскоре окружили оба корабля; туземцы везли кокосовые орехи и огромное количество превосходных плодов, которые охотно меняли на всякого рода безделушки. С наступлением ночи берег осветился тысячью костров; в ответ с кораблей было пущено несколько ракет.

«Вид этого берега, подымавшегося амфитеатром, – пишет Бугенвиль, – представлял чудесное зрелище. Хотя горы достигают здесь большой высоты, нигде не заметно голых бесплодных скал; все покрыто лесами. Мы с трудом верили глазам, когда заметили пик, поросший деревьями до самой вершины, одиноко возвышающейся над горами в глубине южной части острова; гора имела у основания не больше тридцати туазов в диаметре и суживалась к вершине; издали ее можно было принять за громадную пирамиду, которую искусный декоратор украсил гирляндами зелени. Менее возвышенные места покрыты лугами и рощами, а на всем побережье у подножия гор тянется омываемая морем полоса ровной низменности с возделанными плантациями. Там среди бананов, кокосовых пальм и других отягощенных плодами деревьев мы увидели дома островитян».

Весь следующий день был посвящен обменной торговле. Кроме плодов, туземцы предлагали кур, голубей, рыболовные принадлежности, орудия, ткани, раковины, требуя за них гвозди и серьги. 6 апреля утром, после трех дней лавирования с целью изучения берега и отыскания стоянки, Бугенвиль решил бросить якорь в бухте, замеченной им в день прибытия.

«Скопление пирог вокруг кораблей, – пишет он, – было такое, что нам стоило большого труда стать на место среди всей этой шумной суматохи. Туземцы приближались с криками «Тайо!», что означает «друг», и всячески проявляли свои дружеские чувства… Пироги были переполнены женщинами, которые миловидностью лица не уступали подавляющему большинству жительниц Европы, а по красоте фигуры могли поспорить с любой из них».

Повар Бугенвиля, несмотря на принятые меры, умудрился удрать с корабля и добраться до берега. Но как только он очутился на суше, его окружила большая толпа; островитяне раздели его догола, чтобы освидетельствовать все части его тела. Он не знал, что с ним собираются делать, и уже считал себя погибшим, как вдруг туземцы вернули ему одежду и полуживого от страха отвезли на корабль. Бугенвиль хотел сделать ему строгое внушение, но бедняга заверил командира, что все угрозы будут напрасны, так как они не смогут внушить ему столько страха, сколько он натерпелся на острове.

Когда корабль стал на якорь, Бугенвиль с несколькими офицерами съехал на берег, чтобы поискать подходящий источник для возобновления запаса воды. Вскоре огромная толпа окружила моряков и с большим любопытством стала рассматривать, все время при этом крича: «Тайо! тайо!» Один туземец пригласил их к себе в дом и угостил плодами, жареной рыбой и водой. Когда французы возвращались на берег, их остановил какой-то таитянин с красивым лицом; он лежал под деревом и предложил им посидеть рядом с ним на траве.



«Мы приняли приглашение, – рассказывает Бугенвиль. – Этот человек наклонился тогда к нам и с выражением нежности на лице, под аккомпанемент флейты, в которую другой таитянин дул носом, медленно спел нам жизнерадостную песню; очаровательная сцена, достойная кисти Буше.[67]Буше Франсуа (1703-1770) – французский живописец и гравер, известный своими идеализированными пейзажами и полотнами на темы античной мифологии, выполненными с большим искусством, но в несколько условной и слащавой манере. Буше считается крупнейшим представителем стиля рококо во французской живописи Четверо островитян доверчиво пошли с нами на корабль поужинать и переночевать. Мы играли для них на флейте, басе и скрипке, а затем устроили фейерверк, состоявший из ракет и шутих. Это зрелище вызвало у островитян изумление, смешанное со страхом».

Прежде чем продолжить наше повествование и привести другие отрывки из отчета Бугенвиля, мы считаем нужным предупредить читателя, что не следует понимать буквально все эти описания. Богатое воображение рассказчика пытается все приукрасить. Очаровательных сцен, виденных им, живописной природы ему недостаточно, и он думает, что своими преувеличениями придает картине еще большую прелесть. Все это Бугенвиль делал с наилучшими намерениями. Тем не менее ко всем его рассказам следует относиться с крайней осторожностью. Довольно характерный пример свойственной той эпохе склонности к преувеличениям мы находим в описании второго путешествия Кука. Сопровождавший экспедицию художник Ходжес, изображая высадку англичан на остров Миддельбург (архипелаг Тонга), нарисовал людей, не имеющих ни малейшего сходства с жителями Океании; в своих тогах они скорей напоминают римлян эпохи Цезаря или Августа. А между тем художник имел натуру перед глазами, и ничего не могло быть для него проще, как в точности воспроизвести сцену, свидетелем которой он являлся. Насколько сильнее в наши дни уважение к истине! Теперь в отчетах путешественников вы не найдете никаких прикрас, никаких фантазий! Хотя подчас они представляют собой несколько суховатый протокол, не особенно интересный для рядового читателя, ученый почти всегда обнаружит в них черты серьезного исследования, ценный для развития науки материал.

Сделав эту оговорку, последуем дальше за нашим рассказчиком.

На берегу речки, впадавшей в глубине бухты, Бугенвиль разместил больных моряков и бочки для воды, приставив к ним стражу. Эти меры не могли не вызвать подозрительности и недоверия туземцев. Они нисколько не возражали против того, что чужестранцы высаживались на берег и разгуливали по их острову в течение дня, но при условии, чтобы на ночь они возвращались на корабли. Бугенвиль настаивал, и ему в конце концов пришлось установить срок своего пребывания на Таити.

С этого времени доброе согласие восстановилось. Для размещения тридцати четырех цинготных больных и их охраны, состоявшей из тридцати человек, избрали огромный дом. Его тщательно огородили со всех сторон, оставив только один выход; к нему туземцы приносили в больших количествах все, что хотели обменять. Единственное неудобство, с которым приходилось мириться, заключалось в необходимости все время следить за выгруженным на берег снаряжением, так как «нигде в Европе вы не увидите таких ловких воров, как эти люди». Следуя похвальному обычаю, начавшему получать всеобщее распространение, Бугенвиль подарил местному вождю индюка с индюшкой и уток с селезнями; затем он распорядился расчистить участок земли, на котором посеяли пшеницу, ячмень, овес, рис, кукурузу, лук и т. п.

10 апреля один из туземцев был убит выстрелом из ружья, и Бугенвиль, несмотря на самое тщательное расследование, не смог установить виновника этого чудовищного преступления. Островитяне, без сомнения, считали, что их соплеменник был сам виноват, так как продолжали с обычной доверчивостью доставлять продовольствие.

Между тем командиру стало ясно, что бухта плохо защищена от ветров; больше того, дно оказалось усеянным крупными коралловыми глыбами. 12 апреля во время налетевшего шквала «Будэз», сорвавшись с места, так как его якорный канат оказался перерезанным коралловым рифом, наткнулся на судно «Эту- аль», едва не причинив ему серьезного повреждения. Когда оставшиеся на борту люди занялись мелкими починками, а одну из шлюпок отправили на поиски другого прохода, который позволил бы кораблям выходить из бухты при любом направлении ветра, Бугенвиль узнал, что трое островитян были убиты или ранены в своих хижинах ударами штыка, и охваченные тревогой туземцы убежали внутрь страны.

Несмотря на грозившую кораблям опасность, командир немедленно съехал на берег и приказал заковать предполагаемых виновников преступления, которые могли восстановить против французов все население острова. Благодаря этой быстрой и строгой мере туземцы успокоились, и ночь прошла без каких- либо происшествий.

Впрочем, больше всего тревожило Бугенвиля другое. При первой возможности он вернулся к себе на корабль. Во время сильного ливня, сопровождавшегося шквалами, крупной зыбью и грозой, оба корабля могли быть выброшены на берег, если бы чрезвычайно кстати не поднялся ветер с суши. Якорные канаты оборвались, и корабли чуть не снесло на рифы, где они неминуемо разбились бы. К счастью, судно «Этуаль» сразу смогло выйти в открытое море; вскоре то же самое удалось сделать и «Будэз», оставившему на этом открытом рейде шесть якорей, которые могли бы ему весьма пригодиться во время дальнейшего плавания.

Заметив приготовления французских моряков к отплытию, островитяне являлись толпами, принося с собой всякого рода провизию. Один туземец, по имени Аотуру, попросил разрешения сопровождать Бугенвиля, и тот в конце концов согласился. Прибыв в Европу, Аотуру провел одиннадцать месяцев в Париже, где ему был оказан в лучшем обществе самый горячий и доброжелательный прием. В 1770 году, когда Аотуру захотел вернуться на родину, правительство, воспользовавшись оказией, доставило его на Иль-де-Франс (остров Маврикий из группы Маскаренских островов). С наступлением подходящего времени года Аотуру должны были отправить на Таити, но он умер на острове Иль-де-Франс, так и не доставив на родину множество предметов первой необходимости, семян и домашних животных, которыми его снабдило французское правительство.

Остров Таити, названный Бугенвилем из-за красоты его женщин Новая Кифера, является самым большим в группе островов Общества. Хотя, как рассказывалось выше, его уже посетил Уоллис, все же мы приведем кое-какие сведения, заимствованные у Бугенвиля.

Основными естественными богатствами в то время были кокосовые орехи, бананы, плоды хлебного дерева, ямс, сахарный тростник и др. Коммерсон, естествоиспытатель, находившийся на «Этуаль», обнаружил на Таити растения, характерные для Индии. Из четвероногих животных имелись только свиньи, собаки и водившиеся в несметном количестве крысы.

«Климат настолько здоровый, – пишет Бугенвиль, – что, несмотря на тяжелые работы, которыми нашим людям пришлось заниматься, находясь постоянно в воде и под жгучими лучами солнца, несмотря на то, что они спали на голой земле и под открытым небом, никто не заболел. Больные цингой, свезенные нами на берег и не проводившие там спокойно ни одной ночи, за очень короткий срок восстановили свои силы и стали поправляться, так что некоторые из них, уже будучи на корабле, окончательно выздоровели. Впрочем, хорошее состояние здоровья и физическая сила островитян, живущих в домах, открытых всем ветрам, и спящих на голой земле, едва прикрытой тонким слоем листвы, счастливая старость, до которой островитяне доживают, ничем не хворая, тонкость всех их чувств и исключительная красота зубов, сохраняемых до самого преклонного возраста, – все это является наилучшим доказательством здорового климата и благодетельных результатов образа жизни островитян!»

Жители Таити, по-видимому, обладали мягким и добродуш-


ным характером. У них как будто не бывает междоусобных войн, хотя страна и разделена на мелкие области, вожди которых не зависят друг от друга, но они часто ведут войны с жителями соседних островов. Не удовлетворяясь убийством мужчин, захваченных с оружием в руках, и детей мужского пола, они отрезают у мертвых врагов кожу подбородка вместе с бородой и бережно сохраняют эти отвратительные трофеи. Относительно религии и обрядов таитян Бугенвилю удалось составить себе лишь самое смутное представление. Он смог, однако, установить, что они поклоняются мертвым и долго хранят трупы на открытом воздухе на своеобразном помосте, защищенном навесом. Несмотря на зловоние, исходящее от разлагающихся трупов, женщины

часть дня проводят по соседству с этими сооружениями и оплакивают покойников, орошая слезами и окропляя кокосовым маслом останки любимых людей.

Земля приносит такие обильные урожаи, а уход за полезными растениями требует так мало труда, что и мужчины и женщины живут почти в полной праздности. Не приходится поэтому удивляться, если последние все свое внимание уделяют заботам о том, чтобы нравиться. Танцы, пение, длинные беседы, во время которых царит самое непринужденное веселье, развили у таитян переменчивость настроений и легкомыслие, приводившее в изумление даже французов – народ, не считающийся особенно серьезным, без сомнения потому, что он живее, веселее и остроумнее тех, кто упрекает его в недостаточной положительности. Заставить таитян сосредоточиться невозможно. Какой-нибудь пустяк приводит их в изумление, но ничто долго не занимает. Несмотря на легкомыслие, таитяне могли считаться искусными мастерами. Их пироги были построены остроумно и прочно. Крючки и все другие рыболовные принадлежности отличались тонкой работой. Сети походили на наши. Ткани, изготовленные из коры какого-то дерева, были искусно вытканы и окрашены в разные цвета.

Впечатление Бугенвиля, по нашему мнению, можно резюмировать, сказав, что таитяне представляют собой народ «лаццарони».

16 апреля в восемь часов утра Бугенвиль находился примерно в десяти лье к северу от Таити, когда с подветренной стороны он заметил землю. Хотя с виду казалось, что это три отдельных острова, на самом деле то был лишь один. Он назывался, по словам Аотуру, Умаитиа. Командир не счел нужным там остановиться и направился дальше таким курсом, чтобы избежать Пагубных островов; катастрофа, происшедшая с Рогге- веном, диктовала ему необходимость держаться от них подальше. Всю вторую половину апреля погода стояла очень хорошая, но почти безветренная.

3 мая Бугенвиль приказал держать на остров, незадолго до того замеченный им, и в тот же день вскоре увидел еще несколько островов. Берега самого большого из них повсюду были крутые; в сущности, он представлял собой гору, покрытую до самой вершины лесом, без долин и без низменной прибрежной полосы. Французские моряки видели несколько костров, хижины, построенные в тени кокосовых пальм, и человек тридцать островитян, бежавших вдоль берега моря.

Вечером к кораблям приблизились пироги; некоторое время туземцы, совершенно естественно, держались нерешительно, затем начался обмен. За кокосовые орехи, ямс и за ткани, менее


красивые, чем на Таити, островитяне требовали красное сукно и с презрением отказывались от железа, гвоздей и серег, которые пользовались таким успехом на архипелаге Бурбон (так назвал Бугенвиль Таити и соседние с ним острова). Туземцы красили грудь и бедра до колен в темно-синий цвет; бороды у них не было, а волосы они зачесывали вверх в пучки, укрепленные на макушке.

На следующий день обнаружили еще острова, принадлежавшие к тому же архипелагу. Их жители, по виду довольно свирепые, ни за что не хотели приблизиться к кораблям.

«Виденные нами в открытом море пироги, плывшие к югу, служили, по всей вероятности, указанием на то, что в том направлении имелись и другие острова, – говорится в отчете. – Таким образом, все эти земли, очевидно, образуют цепь, вытянутую вдоль одного и того же меридиана. Острова, входящие в состав этого архипелага Мореплавателей (Самоа), расположены на 14° южной широты между 171° и 172° долготы к западу от Парижа».

По мере истощения запасов свежей провизии снова стала появляться цинга. Необходимо было опять сделать остановку. 22 мая и в последующие дни заметили острова Пентекост, Аврора и Прокаженных, входящие в состав архипелага Новые Гебриды и открытые Киросом в 1606 году. Так как высадка казалась нетрудной, Бугенвиль решил послать на берег группу моряков за кокосовыми орехами и другими противоцинготными плодами. Днем командир присоединился к своим людям. Матросы рубили лес, а туземцы помогали его грузить. Несмотря на видимость добрых отношений, они не утратили своей недоверчивости и держали оружие под рукой; те же, кто его не имел, запаслись большими камнями и были готовы в любое время пустить их в ход. Когда дрова и плоды доставили в шлюпки, Бугенвиль приказал всем своим людям погрузиться. В ту же минуту многочисленная толпа туземцев, приблизившись, выпустила тучу стрел, копий и сагаи; некоторые из островитян вошли даже в воду, чтобы лучше прицелиться. Несколько ружейных выстрелов в воздух не произвели никакого действия, и лишь мощный залп обратил туземцев в бегство.

Несколькими днями позже французы, отправившиеся в шлюпке на поиски стоянки у берегов острова Прокаженных, подверглись нападению. Две посланные островитянами стрелы послужили предлогом для первого залпа, за которым последовала ожесточенная стрельба, заставившая Бугенвиля подумать, что шлюпке угрожает большая опасность. Число жертв оказалось значительным; в лесу, куда убежали островитяне, слышались их отчаянные крики. Это было настоящее избиение. Командир, сильно обеспокоенный столь длительной ружейной стрельбой, собирался послать еще одну шлюпку на помощь первой, как вдруг увидел, что та огибает мыс. Он немедленно дал шлюпке сигнал вернуться. «Я принял,- пишет Бугенвиль, – меры к тому, чтобы мы больше не бесчестили себя, злоупотребляя подобным образом превосходством наших сил».

На какие грустные мысли наводит легкость, с которой все мореплаватели злоупотребляют своей силой! Эта мания разрушения, беспричинная, не обусловленная необходимостью, даже бесцельная, может вызвать только негодование. К какой бы нации ни принадлежали путешественники, все они, как мы видим, вели себя одинаково.



Пополнив запасы всем необходимым, Бугенвиль снова вышел в море.

Можно подумать, что этот мореплаватель стремился главным образом к тому, чтобы сделать побольше новых открытий, так как обнаруженные им острова он исследовал очень поверхностно; среди всех, довольно многочисленных карт, приложенных к отчету о его путешествии, нет ни одной, которая охватывала бы какой-нибудь архипелаг в целом, разрешала бы различные проблемы и тем самым способствовала бы новым открытиям. Не так будет поступать капитан Кук. Его исследования, всегда проводившиеся очень тщательно, с редкой настойчивостью, уже по одному этому намного превосходили исследования французского мореплавателя.

Земли, обнаруженные французами, представляли собой не что иное, как острова Эспириту Санто и Малликоло (Малекула) с примыкающими к ним островками. Хотя Бугенвиль прекрасно знал о тождественности этого архипелага с Австралией Духа Святого (Эспириту Санто) Кироса, тем не менее он не смог удержаться от того, чтобы не дать им новое название «Большие Киклады»; впоследствии ему предпочли название «Новые Гебриды».

«Я охотно допускаю, – пишет Бугенвиль, – что северную часть именно этого архипелага видел Роггевен на одиннадцатой параллели и назвал ее Тинховен и Гронинген. Для нас, когда мы там высадились, было совершенно ясно, что мы находимся на южных островах – Австралия Духа Святого. Все приметы совпадали с рассказом Кироса, и виденное нами с каждым днем все сильнее побуждало нас к дальнейшим исследованиям. Замечательно, что в точности на той же широте и той же долготе, которые были указаны Киросом для большого залива Сантьяго, мы обнаружили пролив такой ширины, какую Кирос указал для входа в свой залив. Неужели испанский мореплаватель обладал плохим зрением? Или он хотел замаскировать свои открытия? Правы ли были географы, отождествлявшие остров Эспириту Санто с Новой Гвинеей? Для решения проблемы необходимо было двигаться вдоль одной и той же параллели свыше 350 лье. Я на это решился, хотя состояние и количество имевшегося в нашем распоряжении продовольствия диктовало нам необходимость как можно скорее идти к какому-нибудь европейскому поселению. Из дальнейшего будет ясно, что мы едва не стали жертвой своего упорства».

Во время пребывания Бугенвиля в этих местах дела заставили его посетить сопутствовавший ему корабль «Этуаль», и он смог удостовериться в необычайном факте, уже некоторое время служившем предметом разговоров всей команды. У естествоиспытателя Коммерсона был слуга, по фамилии Барре. Неутомимый, толковый, ставший уже опытным ботаником, Барре принимал участие во всех сборах гербариев, носил коробки, продовольствие, оружие и папки для растений; он проявлял такое усердие, что ботаник дал ему прозвище «вьючное животное». Однако с некоторых пор пошли слухи, что Барре был женщиной. Лишенное всякой растительности лицо, тембр голоса, сдержанность поведения и некоторые другие признаки, по-видимому, подтверждали это предположение; случай, происшедший на Таити, превратил подозрение в уверенность.

Коммерсон отправился на берег для сбора гербария, и, как обычно, Барре с коробками его сопровождал. Вдруг Барре окружили туземцы; они кричали, что это женщина. Мичману Бур- нану стоило неимоверных усилий вырвать «его» из рук туземцев и благополучно довести до шлюпки.

На «Этуаль» Бугенвиль выслушал признание Барре. Вся в слезах, помощница ботаника сообщила, что она действительно женщина, и попросила прощения за то, что обманула своего хозяина, явившись в последний момент перед отплытием в мужской одежде. Оставшись сиротой, разоренная судебной тяжбой, девушка переоделась мужчиной, чтобы заставить себя уважать. Садясь на корабль, она знала, конечно, что тот отправляется в кругосветное плавание, и такая перспектива не только не устрашила ее, но лишь укрепила в принятом решении (надо сказать, что в то время кругосветные плавания совершались на небольших парусных кораблях и были сопряжены с немалыми трудностями и опасностями).

«Это будет первая женщина, которая совершит кругосветное путешествие, – пишет Бугенвиль, – и я должен отдать ей справедливость, что она вела себя на корабле всегда исключительно благоразумно. Она не красавица, но и не урод, и ей не больше двадцати шести или двадцати семи лет…»

29 мая земля исчезла из виду. Корабли шли курсом на запад. 4 июня на 15°50' южной широты и 148° 10' восточной долготы заметили очень опасный риф, выступавший над водой так низко, что на расстоянии двух миль его нельзя было увидеть с верхушки мачт. Длинная полоса бурунов, множество древесных стволов, плодов и водорослей, отсутствие волнения на море – все это указывало на близость какой-то большой земли на юго- востоке. То была Новая Голландия[71]Название «Новая Голландия» дано было австралийскому материку после путешествия Тасмана и удерживалось до середины XIX века, когда оно было вытеснено современным наименованием – «Австралия» (Австралия).

Тогда Бугенвиль решил уйти из опасных мест, где море было усеяно рифами и мелями и где он мог встретить лишь бесплодные берега. Еще одна причина заставила его изменить курс: запасы провизии подходили к концу, солонина протухла, и моряки предпочитали питаться крысами, которых им удавалось поймать. Сухарей оставалось всего на два месяца, а овощей – на сорок дней. Все говорило о необходимости направиться к северу.

К несчастью, южный ветер стих, а когда он снова задул, корабли были на волосок от гибели. 10 июня на севере увидели землю. Это был берег большого залива на одном из островов, принадлежавших к архипелагу Луизиада. Залив был так красив, что моряки присвоили ему наименование: «Оранжерейный тупик». Вдоль берега моря тянулась низменность, поросшая деревьями и купами кустов, благовонные запахи которых доходили до кораблей; равнина поднималась амфитеатром к горам; их вершины терялись в облаках.

Вскоре выяснилось, что пристать к этой богатой, плодородной земле невозможно, так же Как и отыскать проход, отделяющий ее на западе от Новой Гвинеи, пройдя которым можно было бы быстро достигнуть Молуккских островов. Существовал ли, впрочем, проход? Это казалось чрезвычайно сомнительным, так как земля, по-видимому, тянулась далеко на запад. Следовало как можно скорей исправить допущенную оплошность и выбраться из залива.

Но желать – еще не значит осуществить. Вплоть до 21 июня оба корабля тщетно пытались уйти на восток от берега, окруженного рифами и бурунами, к которому ветер и течения старались их отнести. Туман и дождь усугубляли тяжесть положения, и на «Будэз» приходилось время от времени стрелять из пушки, чтобы не разлучиться с «Этуаль». Лишь только ветер менял направление, Бугенвиль тотчас же пользовался случаем, чтобы отойти подальше от опасного берега; но вскоре ветер опять начинал дуть с востока-юго-востока, и все, что удавалось выиграть. снова терялось. Во время этого изнурительного лавирования пришлось уменьшить рацион сухарей и овощей, запретить под угрозой серьезных наказаний употреблять в пищу старые кожи и пожертвовать последней, остававшейся на борту козой.

Читателю, спокойно сидящему у своего камина, трудно даже представить, с какими тревогами было сопряжено плавание по неведомым морям, когда со всех сторон угрожала внезапная встреча с рифами и бурунами, а ветры были противные, течения неизвестны и туман скрывал от взора опасности.

Только 26 июня удалось обогнуть с востока острова Луизиада Теперь можно было взять курс на север-северо-восток.

Двумя днями позже, после того как было пройдено примерно шестьдесят лье к северу, впереди заметили несколько островов. По мнению Бугенвиля, они принадлежали к архипелагу



Луизиада; но большинство географов считает, что то были Соломоновы острова. Ни Картерету, видевшему их годом раньше, ни французскому мореплавателю не пришло даже в голову, что они вновь открыли этот потерянный архипелаг.

Вскоре множество пирог без балансиров окружили оба корабля. В пирогах находились люди, черные, как африканские негры, с длинными рыжими курчавыми волосами. Вооруженные сагаи, они испускали громкие крики и проявляли не слишком мирные намерения. Впрочем, от мысли пристать к земле пришлось отказаться. Повсюду волны с силой разбивались о берег, и прибрежная полоса была такая узкая, что казалось, будто ее совершенно не существует.

Окруженный со всех сторон островами, окутанный густым туманом, Бугенвиль, руководствуясь скорее чутьем, вошел в пролив шириной в четыре – пять лье, где море оказалось до того бурным, что на «Этуаль» пришлось задраить люки. Этот пролив назвали проливом Бугенвиля (не смешивать с одноименным проливом в Новых Гебридах). На восточном берегу пролива французские моряки увидели красивую бухту, обещавшую хорошую якорную стоянку. Послали шлюпки для промеров. Пока они занимались этой работой, к ним приблизилось с десяток пирог, на которых находилось, вероятно, человек полтораста туземцев, со щитами, копьями и луками. Вскоре пироги разделились на два отряда и стали окружать шлюпки французов. Как только островитяне подошли на достаточно близкое расстояние, туча стрел и дротиков полетела в шлюпки. Первый ружейный залп не произвел никакого впечатления. Потребовался еще один, чтобы обратить нападающих в бегство. Французские моряки захватили две пироги, экипаж которых бросился в море. Длинные, искусно сделанные, эти пироги были украшены на носу резным изображением человеческой головы с глазами из перламутра, черепаховыми ушами и окрашенными в красный цвет губами. Нападение произошло в устье потока, получившего название реки Воинов, а сам остров назвали Шуазель – в честь французского министра иностранных дел.

При выходе из пролива моряки увидели новую землю; это был остров, также названный Бугенвиль; его северная оконечность, мыс Л'Аверди, по-видимому, примыкает к острову Бука. На последнем, виденном в предыдущем году Картеретом и названном им Уинчилси, жило, вероятно, очень много народа, если судить по количеству имевшихся на нем хижин. Туземцы, которых Бугенвиль называет неграми – без сомнения, в отличие от полинезийцев и малайцев, – были, конечно, папуасами, принадлежащими к той же расе, что и обитатели Новой Гвинеи. Короткие курчавые волосы они красили в красный цвет; их зубы от бетеля, который они постоянно жевали, были также красные. Берег, поросший кокосовыми пальмами и другими деревьями, сулил изобилие свежей провизии; однако противные ветры и течения быстро увлекли оба корабля в открытое море.

6 июля Бугенвиль бросил якорь у южного берега Новой Ирландии, открытой Схаутеном, в бухте Прален – в том самом месте, где останавливался Картерет.

«Мы отправили на сушу пустые бочки, – сообщается в отчете, – разбили несколько палаток и приступили к наливу воды, заготовке дров и стирке белья – во всем этом мы испытывали крайнюю необходимость. Место высадки было великолепное: тонкий песок без единого камешка, никакого прибоя; в глубине бухты на протяжении четырехсот шагов в нее впадали четыре ручья. Три из них мы использовали: в одном набирали воду для «Будэз», во втором – для «Этуаль», третий предназначался для стирки. В лесу, тянувшемся вдоль самого моря, росли деревья разных пород; все они могли служить очень хорошим топливом, некоторые являлись прекрасным материалом для плотничьих и столярных поделок и даже для токарных работ. Оба корабля находились на расстоянии человеческого голоса один от другого и от берега. К тому же окрестности бухты были необитаемы, так что мы могли наслаждаться полным спокойствием и свободой. Не приходилось и желать более безопасной якорной стоянки и более удобного места для пополнения запасов воды и дров, для различных крайне необходимых починок кораблей, а также для того, чтобы дать возможность нашим больным цингой бродить по лесам» где им вздумается. Таковы были преимущества этой стоянки; имелись и свои недостатки. Несмотря на предпринятые поиски, не удалось обнаружить ни кокосовых орехов, ни бананов, ни каких-либо других продуктов, которые можно получить в населенных местах по доброй воле их жителей или путем применения силы. Так как рыба ловилась плохо, то мы могли рассчитывать здесь лишь на спокойный отдых. Приходилось поэтому опасаться, что больные не смогут поправиться. Правда, тяжело больных у нас не было, но у многих начиналась цинга, и если бы их состояние сейчас не улучшилось, болезнь стала бы быстро прогрессировать».

Прошло лишь несколько дней со времени прибытия французских моряков, когда один из матросов нашел кусок свинцовой пластинки, на которой удалось прочесть часть надписи на английском языке. Это дало возможность без труда обнаружить место, где в предыдущем году разбил свой лагерь Картерет.

Для охотников страна давала довольно жалкую поживу. Они обнаружили несколько кабанов или одичавших свиней, но убить их не удалось. Зато они подстрелили исключительно красивых голубей с серовато-белым брюшком и зеленовато-золотистым оперением, горлиц, попугаев и какую-то птицу из семейства ворон, крик которой в точности походил на собачий лай. Деревья попадались высокие и великолепные; там росли бетель, капустная пальма, тростник, перечник и т. д.

Болотистые леса кишели вредными насекомыми, змеями множеством других ядовитых тварей. К несчастью, они водились не только на суше. Одного матроса, разыскивавшего «молоточники», очень редко встречающиеся двухстворчатые раковины, укусила какая-то змея. После пяти – шести часов ужасных страданий и невероятных судорог боль утихла, и в конце концов противоядие, которое ему дали после укуса, поставило его на ноги. Это происшествие значительно охладило рвение любителей ракушек.

22 июля после сильной бури французские моряки на кораблях ощутили подземные толчки; море несколько раз подряд поднималось и опускалось, что чуть не насмерть испугало ловивших рыбу матросов. Несмотря на дожди и грозы, непрерывно следовавшие одна за другой в течение всех этих дней, группы моряков отправлялись на поиски веерных и капустных пальм и горлиц. Уходя, всегда надеялись на колоссальную добычу, но возвращались чаще всего с пустыми руками и лишь промокшие до костей Невдалеке от стоянки можно было наблюдать природную диковинку, в тысячу раз превосходившую по красоте все чудеса, изобретенные для украшения королевских дворцов. Каждый день туда ходили многочисленные зрители, не устававшие любоваться изумительной картиной.

«Это был водопад. Описать его невозможно. Чтобы дать представление о всей его красоте, нужно было бы воспроизвести на полотне сверкающие краски воды, освещенной солнцем, призрачные тени тропических деревьев, выступавших из самой воды, и фантастическую игру света на фоне грандиозного пейзажа, еще не оскверненного рукою человека».

Как только погода переменилась, корабли покинули бухту Прален и до 3 августа продолжали двигаться вдоль берегов Новой Британии. По дороге на «Этуаль» напало множество пирог, и французы оказались вынужденными в ответ на камни и стрелы сделать несколько ружейных выстрелов, которые обратили нападающих в бегство. 4 августа опознали острова, названные Дампиром Метьюз (Сент-Маттиас) и Сторм (Гроза). Через три дня увидели острова Эрмит (Отшельников), получившие такое название по той причине, что множество пирог, занятых рыбной ловлей, не пошевелились при виде «Этуаль» и «Будэз», пренебрежительно отказавшись вступить в какие-либо сношения с чужеземцами.

Миновав ряд полузатопленных островков, у берегов которых корабли чуть не потерпели крушение и которые Бугенвиль назвал Л?Эшикье, французские моряки очутились в виду Новой Гвинеи. Возвышенный и гористый остров тянулся к западу- северо-западу. 12 августа был обнаружен большой залив; однако течение, до тех пор шедшее навстречу, изменило направление – и корабли были отнесены далеко от залива. Местонахождение этого залива можно определить, будучи еще в открытом море на расстоянии свыше двадцати лье, по двум гигантским часовым – горе Циклоп (2160 м) – самой высокой точке на северном побережье Новой Гвинеи между заливами Гелвинк и Астролябия – и горе Бугенвиль (1200 м).

Затем обнаружили острова Аримоа, из которых самый большой простирается всего лишь на четыре мили; но непогода и течения вынудили корабли держаться открытого моря и прекратить всякие исследования. Необходимо было, однако, приблизиться к земле, чтобы не допустить какой-нибудь непоправимой ошибки и не прозевать узкого пролива, ведущего в Индийский океан. Один за другим миновали острова Миспулу и Вайгео; последний расположен у северо-восточной оконечности Новой Гвинеи.

«Будэз» и «Этуаль» благополучно прошли пролив Франс, давший возможность кораблям выбраться из этого хаоса островков и скал. Теперь Бугенвиль очутился у Молуккских островов, где рассчитывал найти свежую провизию, необходимую для сорока пяти цинготных больных, имевшихся на борту.

Находясь в полном неведении относительно событий, которые произошли в Европе со времени его отплытия, Бугенвиль не хотел подвергаться риску, пристав у какого-нибудь европейского поселения, где он мог наткнуться на превосходящие силы. Маленькая фактория, основанная голландцами на острове Буру, вполне подходила для его целей, тем более, что там было легко раздобыть свежие продукты. К великой радости экипажа, командир отдал приказ войти в залив Кайели. На борту не оставалось ни одного человека, не пораженного в той или иной степени цингой, а половина команды, по словам Бугенвиля, находилась в таком состоянии, что не могла исполнять свои обязанности.

«Оставшиеся у нас продукты протухли, и от них шел сильный запах гнили, так что самыми тяжелыми моментами в эти печальные дни были те, когда колокол призывал к приему отвратительной, вредной для здоровья пищи. При таких обстоятельствах очаровательный ландшафт островов Буру казался нам еще более прекрасным! Начиная со средины ночи, мы уже ощущали в море за несколько лье от берега приятный запах ароматных растений, произрастающих на Молуккских островах; он казался нам предвестником, возвещавшим конец наших злоключений. Вид довольно большого поселения, расположенного в глубине залива, стоящих на якоре кораблей, домашнего скота, пасущегося в окружающих поселение лугах, вызвал всеобщий восторг, который, конечно, разделял и я; описать его я не в силах».

Едва «Будэз» и «Этуаль» бросили якорь, управляющий факторией прислал двух солдат, чтобы осведомиться у командира французских кораблей какая причина заставила его здесь пристать, хотя ему должно было быть известно, что заход сюда разрешен только судам Ост-Индской компании. Бугенвиль немедленно направил к нему офицера с поручением разъяснить, что он вынужден был зайти в первую попавшуюся гавань из-за голода и цинги. К тому же они покинут Буру, как только им будет оказана помощь, в которой они ощущают крайнюю необходимость и о которой умоляют во имя человечности. Тогда голландский резидент послал Бугенвилю приказ губернатора Амбой- ны, категорически запрещавший ему допускать в гавань какое- либо иностранное судно, и попросил изложить в письменном виде причины захода французских кораблей, чтобы он мог доказать своему начальству, что лишь крайняя необходимость заставила его нарушить приказ.

Когда Бугенвиль подписал требуемый документ, с голландцами сразу же установились самые сердечные отношения. Резидент предложил высшим офицерам обоих кораблей столоваться у него, и был заключен договор на поставку свежего мяса. Вместо хлеба французские моряки получили рис – обычную пищу голландцев; свежие овощи, выращивание которых не так уж распространено на этом острове, были им доставлены резидентом с огородов компании Конечно, для того, чтобы больные поправились, следовало подольше задержаться на этой стоянке, но приближение к концу периода восточного муссона заставило Бугенвиля поспешить в Батавию.

7 сентября он покинул Буру, убежденный, что плавание в этом архипелаге не так опасно, как расписывали голландцы. О том, чтобы положиться на французские карты, не приходилось и думать; скорее они могли привести к гибели, чем служить руководством. Итак, Бугенвиль направился через проливы Бутон и Салаяр. Этот путь, излюбленный голландцами, был мало известен другим народам. Поэтому в отчете Бугенвиль подробнейшим образом описывает свое плавание от одного мыса до другого. Мы не станем останавливаться на этой части путешествия, хотя она и очень поучительна; но именно поэтому она может интересовать лишь профессиональных моряков.

28 сентября, через десять с половиной месяцев после выхода из Монтевидео, «Этуаль» и «Будэз» прибыли в Батавию, одну из прекраснейших колоний в мире. Можно сказать, что теперь путешествие окончилось. Посетив остров Маврикий, мыс Доброй Надежды и остров Вознесения, вблизи от которого произошла встреча с Картеретом, Бугенвиль 16 февраля 1769 года вернулся в Сен-Мало, потеряв за два года и четыре месяца, прошедших со времени отплытия из Нанта, всего семь человек.

Дальнейшая карьера этого удачливого мореплавателя не входит в рамки нашего повествования, и мы скажем о ней лишь несколько слов. Он принимал участие в войне Америки за независимость и в 1781 году с почетным результатом выдержал сражение у Фор-Ройяль на Мартинике. С 1780 года он занимал должность начальника эскадры. Произведенный в 1792 году в вице-адмиралы, он отказался от высокого назначения, которое считал, по его собственным словам, почетной синекурой. Впоследствии Бугенвиль стал членом Академии наук, был возведен в сан сенатора, получил от Наполеона I титул графа и умер 31 августа 1811 года, отягощенный годами и почестями.

Имя Бугенвиля приобрело популярность, так как он был первым французом, совершившим кругосветное плавание. Хотя ему принадлежит заслуга открытия и описания – но не исследования – нескольких ранее не известных или мало известных архипелагов, все же можно утверждать, что своей славой он обязан скорее красоте, легкости и живости рассказа о проделанном им путешествии, чем научным трудам. Бугенвиль более известен, чем многие другие французские мореплаватели, его соперники, но это объясняется не тем, что он имел больше заслуг, а лишь тем, что описанием своих приключений он очаровывал современников.

Что касается Гюйо-Дюкло, которому Бугенвиль был во многом обязан успешным исходом плавания, то из-за своей второстепенной роли в экспедиции и низкого происхождения он не удостоился никаких наград. Правда, впоследствии он получил орден Святого Людовика, но заслужил его спасением корабля «Бель-Пуль». Хотя он родился в 1722 году и плавал в море с двенадцатилетнего возраста, в 1791 году он все еще был лейтенантом. И только приход к власти министров, преисполненных новым духом, помог тому, что Гюйо-Дюкло получил, наконец, чин капитана 1-го ранга – запоздалое признание долголетней безупречной службы. Он умер в Сен-Серване (неподалеку от Сен-Мало) 10 марта 1794 года


Читать далее

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть