Онлайн чтение книги История Хэйкэ The Heike Story
Глава 11. Лисы и лютня

Киёмори не знал, как убить время. Заплатив отступное медными монетами, он к тому же получил приказ, отстранявший его от службы на год. За то время, что он находился в отставке, поднятый им шум утих. Тем не менее его проступок также затронул ближайших родственников: отца Киёмори отстранили от службы на сто дней. Тестя Токинобу как члена дома Фудзивара на неопределенный срок лишили права носить имя и пользоваться защитой дома.

Киёмори неоднократно взрывался от возмущения и говорил своему шурину Токитаде:

– Это только к лучшему. Ты и твой добрый отец можете называться Хэйкэ. Фудзивара не единственная фамилия, есть и другие.

Будь приговор более суровым, у Киёмори хотя бы появился незначительный повод пожаловаться, но предусмотрительные аристократы из дома Фудзивара, кажется, затронули больное место.

– Пытаясь защитить себя, они показали, какие же они трусы. Они боятся, как бы кто-либо, носящий фамилию Фудзивара и связанный с такой грубой личностью, как я, не навлек на них неприятности. Хотя втайне они рады тому, что я сделал. Это оскорбление выносить еще больнее, чем назначенное мне наказание. Токитада, никогда это не забывай.

Мрак уединенной жизни Киёмори немного рассеивался благодаря оживленному Токитаде. Он стал отзывчивым слушателем признаний Киёмори. Более решительный, чем Киёмори, он к тому же обладал склонностью к чтению, которой Киёмори недоставало; проницательность обладавшего цепкой памятью Токитады часто ставила Киёмори в тупик.

Киёмори равнодушно брел к конюшне взглянуть на лошадей, когда услышал веселящий душу звук тетивы, и свернул к месту для стрельбы из лука. Стрела просвистела мимо и с резким щелчком пронзила центр мишени.

– Здорово! – крикнул Киёмори.

Две фигуры повернулись в его сторону и заулыбались: его десятилетний сын Сигэмори и Токитада, дававший ему уроки в стрельбе из лука.

– Что скажешь о стрельбе Сигэмори? – осведомился Киёмори.

– Как вы видели, он делает блестящие успехи, но пока силенок ему не хватает, да и результаты в стрельбе нестабильны. Такой характер, вероятно.

– Он еще мал, Токитада, и лук у него маленький.

– Я этого не отрицаю. Однако характер мужчины проявляется в его выстрелах. Вы никогда не слышали о младшем сыне Тамэёси?

– Слышал.

– Тот парень, которого Тамэёси считал упрямым. Я видел его на состязаниях по стрельбе, когда ему было одиннадцать лет. Уже тогда у него был тугой лук, и он загонял стрелу в земляную кучу так глубоко, что двое мужчин вместе не могли ее вытянуть. Да, в конце концов он стал совершенно неуправляемым и доставлял отцу множество неприятностей.

Киёмори громко засмеялся:

– Токитада, должно быть, ты рассказываешь о себе.

– Кто, я? Нет-нет, я занимался петушиными боями и после событий в Гионе ни разу не подрался. Это стало для меня уроком.

– Не стоит сдаваться так скоро, Токитада. Я слышал, что монастыри в Наре опять бунтуют, хотя гора Хиэй и не доставляет нам с тех пор никаких хлопот. Но, боюсь, одной стрелой нельзя излечить их от драчливости.

– И это напоминает мне, как в прошлом году, в конце августа, Тамэёси из дома Гэндзи повел своих воинов в Удзи и смог обратить в бегство несколько тысяч вооруженных монахов, направлявшихся к столице. С тех пор, как я слышал, двор проявляет к нему благосклонность. – Завистливый взгляд Киёмори подтолкнул Токитаду продолжить изложение новостей. – Еще я слышал, что министр Ёринага покровительствует дому Гэндзи, и в то время как вы с вашим отцом ждете окончания сроков наказания, он собирается назначить Тамэёси главой стражи.

Слегка нахмурив брови, Киёмори не выдал, конечно, своих чувств, но спокойное течение его жизни было нарушено. Именно в этот момент появился Хэйроку, слуга, и объявил, что господина ожидает оружейный мастер Осимаро. Киёмори, с радостью приветствовавший любого посетителя в надежде, что тот развеет его скуку, быстро вернулся в дом.

– Я пришел, господин, по поводу заказанных вами доспехов, – грубоватым тоном начал горбатый старик-оружейник.

О его доспехах говорили, что они не имеют себе равных. Каждую прядь в плетении доспехов и каждую металлическую пластинку он соединял с несравненным мастерством. Киёмори, слышавший, что этот брюзгливый старик заламывал удивительно высокие цены и к своим клиентам подходил индивидуально, заказал ему набор доспехов с изображением цветов вишни. Доспехи были почти готовы.

– Кожа для вашего заказа уже покрашена, господин, покрытие металлом ремней, кожаных наплечников и наголенников завершено – все готово, но нет лисьих шкурок, обещанных вами. Ну и что же вы хотите, чтобы я со всем этим делал, господин?

Старик использовал шкурку недавно убитой лисицы для укрепления жизненно важных точек доспехов. Заказывая доспехи, Киёмори обещал доставить две шкурки в любой день, назначенный мастером. Мех должен был послужить подкладкой для наплечников, полы панциря и подмышечных частей. Чтобы сварить клей, с помощью которого свежевыделанные шкурки прикреплялись к доспехам, нужно знать секрет; клей следовало более двух суток медленно кипятить над углями, после чего его сразу наносят на шкурки, и если их не оказывалось под рукой в этот момент, то клей приходилось выливать.

– Не знаю, сколько дней ждал я вашего появления и сколько раз клей приходилось выбрасывать, – осуждающе проворчал старик. – Если вам подойдут обычные шкурки, то это совсем просто. Если такие доспехи вас удовлетворят, то вас устроит любой мастер доспехов, и вы можете сделать заказ где угодно.

– Нет, нет! Прости меня. Не сердись – прошу тебя, не будь так строг, мой добрый друг, – пытался увещевать его Киёмори. – Неоднократно посылал я на охоту моих вассалов, и всякий раз они приносили барсуков, зайцев, но только не лисиц. Теперь я пойду сам. И знаешь, не лучше ли сразу договориться о дне?

– Чтобы я опять оказался в трудном положении?

– Гм… Нет, не в этот раз.

– Не люблю хвастать, но вы должны понять, я не могу доверить варку клея ученику или жене. Существуют секреты регулировки огня, помешивания клея и наблюдения за котлом в тот момент, когда состав закипает, и я должен провести два дня и две ночи, готовя клей и отдавая этой задаче всю свою душу. И в результате – нет шкурок! Клей густеет, и его нужно выливать. Можете ли вы понять, какая ярость охватывает меня в такой момент?

– Нет, на этот раз никаких недоразумений не будет. Что скажешь о вечере послезавтра? Когда начнут спускаться сумерки, я приду к тебе домой и передам шкурки.

– Вы хотите сказать, что это сделаете вы?

– Теперь я не доверю это дело никому другому.

– А если нарушите ваше обещание?

– Я оплачу издержки медными монетами или любым другим способом, каким скажешь.

Старик со смехом покачал головой и хлопнул себя по бедрам:

– Хорошо! В конце концов, вы ведь владетель Аки и стреляли в ковчег. Я принимаю ваше слово. Пойду домой и сразу же начну готовить клей, а послезавтра, как только начнут сгущаться сумерки, я вас жду.

На следующий день Киёмори достал из чехла любимый лук, перетянул тетиву и вышел в коридор поискать жену. Служанка сказала, что госпожа работает в ткацкой, и хотела побежать и позвать Токико, но Киёмори остановил ее знаком:

– Если она в ткацком помещении, не зови ее, просто достань мою охотничью куртку.

В кожаных охотничьих штанах, с колчаном за спиной и луком в руке подошел Киёмори к ткацкому помещению, построенному по желанию жены. Там стояли два ткацких станка, было место для красильных чанов и для вышивания.

Токико сидела у своего станка, а счастливые дети играли рядом. Она гордилась своими достижениями и получала громадное удовольствие, одевая свою семью в необычные платья, за что ее часто одаривали комплиментами.

– Почему, почему так внезапно? – спросила она, бросив станок. – Кто идет с вами?

– Я иду один. Сейчас для меня будет лучше оставаться как можно более незаметным.

– Но вам, конечно, стоило бы взять хотя бы одного молодого прислужника.

– Нет, в горы я не собираюсь и наверняка вернусь к заходу солнца. А как тот кусок ткани, который ты собиралась послать жене Синдзэя?

– Он покрашен, и вышивка завершена. Хотите взглянуть на него?

– Не стоит, все равно я так мало в этом понимаю, – ответил Киёмори и направился к задней калитке.

Через третьих лиц Киёмори слышал, что лишь один Синдзэй выступал в его защиту. С тех пор он считал Синдзэя союзником, а недавно между ними установились дружеские отношения. Когда Токико предложила отослать кусок своей прекрасной ткани жене Синдзэя госпоже Кии, Киёмори горячо поддержал эту идею.

Киёмори часто приходилось слышать, что лисиц видели на территории столицы, а также за городскими стенами, но теперь, поглядывая вокруг, на всем протяжении осеннего поля он видел лишь серебристые перья высокой травы. Целый день бродил воин по полям и под вечер вернулся домой с натертыми ногами и с пустыми руками.

На следующее утро несколько раз принимался моросить дождь, но к полудню небо очистилось. Токитада, слышавший, что Киёмори не повезло, убеждал его остаться дома и готовился пойти на охоту с Хэйроку.

Но Киёмори запротестовал:

– Ох нет, когда я увидел, как вчера ты и Сигэмори упражнялись в стрельбе, я вдруг заскучал по своему луку – на меня напал какой-то зуд от длительного безделья.

Как только Токитада и Хэйроку ушли, Киёмори сам отправился в путь. В этот раз он до захода солнца прочесывал район за северными воротами столицы. Киёмори бродил по высокой мокрой траве, пока его штаны не пропитались влагой, а платье промокло до подмышек. Он пробирался через болотистые места, заполненные водой лощины, холмики, густо покрытые болотными цветами, пока пейзаж не начал бледнеть под спускавшимся туманом. На западе небо оставалось слабо-розовым, а над головой Киёмори, на темно-синем фоне, выделялся лунный серп.

– Ни одной лисы не видно – лишь птицы машут крыльями, торопясь домой. А еще говорят, что в эти осенние ночи можно услышать лай лисиц, – пробормотал Киёмори.

Вдалеке, из хижины полевого сторожа, блеснул луч света. Киёмори представил себе пузырящийся клей в доме мастера по доспехам, и мысль о разочаровании, ожидавшем Осимаро, привела Киёмори в состояние, близкое к отчаянию. Он пожалел о своем опрометчивом обещании – принести на заходе солнца в дом мастера по изготовлению доспехов двух живых лисиц.

Теперь поле вокруг него купалось в темно-синем свете. Повернувшись, чтобы возвращаться назад, он услышал быстрое шарканье у себя под ногами в густом подлеске – какое-то существо прыжками пересекло ему дорогу и скрылось. Киёмори немедленно приложил стрелу к луку, но в тот же миг другая тень скользнула почти между его ног и с шорохом исчезла. Он сразу же бросился в погоню, ориентируясь только по звуку и двигаясь от одного заросшего травой места к другому. Киёмори выскочил на лощину и наткнулся на прижавшуюся к земле, неподвижно застывшую лису; ее глаза как зачарованные, не мигая, были устремлены на стрелу Киёмори. Он натянул тетиву. Послышалось низкое рычание, и неприятный запах ударил ему в ноздри. Он посмотрел внимательнее и увидел, что там не одна лиса – два пушистых тельца жались друг к другу. Две пары свирепо блестевших глаз повернулись к нему. У старого лиса с пятнистым хвостом вся шерсть встала дыбом. Лисица, наполовину укрытая телом своего самца, припав к земле и выпустив когти, издавала глубокие, горловые рычащие звуки и перепуганными глазами наблюдала за сжимавшей лук рукой. Для лисы она была слишком костлявой и скорее напоминала волчицу выдававшимися лопатками, тусклым мехом и впалым животом. Киёмори посмотрел еще пристальнее и увидел, что под собой она прятала маленького детеныша. Они могли бы спастись, удрать в безопасное место, не будь с ними малыша, подумал Киёмори. Трое – какая удача! На мгновение он задумался, в кого стрелять сначала. Полностью согнутый лук скрипнул. Оказавшаяся в ловушке пара, казалось, излучала фосфоресцирующее свечение и издавала странный стон. Демонстрируя отчаянную храбрость, лис угрожающе припал к земле, а лисица, выгнувшись дугой, еще теснее прижалась к детенышу.

Внезапно рука Киёмори обмякла.

Ах вы, жалкие, жалкие создания! Но какая прекрасная семья! Вы гораздо благороднее глупых людей, подумал он про себя. Что делал он здесь со своим луком? Загнал эти существа в безвыходное положение? Доспехи – какие-то доспехи, чтоб похвастаться! Сохранить достоинство перед мастером по изготовлению доспехов, сдержать обещание? Глупо… глупо! Если старик будет глумиться над ним, то какое это имеет значение? Обычные доспехи отлично его устроят! Не доспехи делают мужчину, не в доспехах доблесть.

– Хоть и бессловесные вы создания, но сколь великолепны! Скорбь, любовь – воплощенная родительская любовь! Будь я этим старым лисом, и если бы Токико с Сигэмори попались вот так? Даже дикий зверь может возвыситься над собой – а смог бы я в такой ситуации?

Киёмори повернул лук в сторону и пустил стрелу в направлении одинокой звезды, светившей на потемневшем небе.

Трава у его ног зашевелилась, будто от порыва ветра, и тут же все стихло. Он опустил глаза вниз – лисы исчезли.

По пути домой Киёмори остановился возле покривившейся изгороди вокруг дома мастера по изготовлению доспехов. Он крикнул сгорбленной фигуре, двигавшейся через полосу света, отбрасываемого небольшим светильником:

– Добрый человек, добрый человек, не нужно лисьих шкурок для моих доспехов! Воспользуйся чем угодно. Позднее я все объясню. Приходи завтра и назови любое возмещение, какое захочешь получить.

Горбатая фигура вышла на веранду с котлом, окутанным клубами пара, и в воздухе распространился резкий запах горячего клея.

– Что?! Не хотите свои доспехи? Что же вы обещали в таком случае? Я говорил вам, что буду два дня и две ночи, как глупец, варить этот клей! Значит, и в ковчег вы выстрелили в шутку, так? Значит, я ошибся во владетеле края Аки? Думаете, я готов делать доспехи для человека, который меня одурачил? Я отказываюсь – наотрез отказываюсь что-либо делать для вас! Спешите сюда, дикие псы, спешите съесть это варево!

Сосуд с горячим клеем внезапно пролетел по воздуху и упал у Киёмори в ногах. От пара и запаха клея он чуть не задохнулся, повернулся кругом и с мрачным видом направился домой.

Вскоре после этого, в ноябре, Киёмори вернулся к службе во дворце. Но несколькими днями раньше у калитки для слуг появился посетитель и слезно попросил перекинуться с господином парой слов.

– У меня нет права просить владетеля Аки о встрече, но…

Оружейник Осимаро прошел в дом. Свою и так горбатую спину он согнул еще сильнее и отказывался поднимать глаза.

– Мой господин, прошу вас, забудьте о моих поспешных словах, произнесенных в тот день; простите своенравие глупого старого ремесленника… – Струйки пота стекали по морщинистому лбу старика.

– А из-за чего ты сейчас беспокоишься, добрый человек? – улыбаясь, спросил Киёмори, заинтересовавшийся причиной визита.

– В порыве несдержанности я бросил в вас котелком с клеем, господин, и поносил вас, но я услышал, как один из ваших слуг рассказывал о вашем неудачном походе на охоту в тот день, и меня охватил стыд, когда я узнал, как вы поступили из сострадания к обычным животным. Как старший мастер по изготовлению доспехов, я прошу вас, разрешите сделать вам новые доспехи. Воин должен быть силен не только в стрельбе из лука, его сердце, как ваше, должно быть переполнено жалостью ко всем живым существам. Тот, кто делает доспехи для такого воина, не может не вложить в них свои сердце и душу. По правде говоря, господин, сегодня я принес доспехи, которые вы заказывали. Не желаете ли взглянуть на них и принять от меня в подарок?

От былой снисходительности Осимаро не осталось и следа, он ни словом не превозносил свою ручную работу. Восхищенное выражение лица Киёмори, по-видимому, достаточно вознаградило его за труд, и вскоре он заковылял прочь.

Киёмори согревало вновь обретенное чувство свободы. Как-то вечером, вернувшись домой, он зашел в комнату жены и обнаружил там лютню, которую раньше никогда не видел. Токико объяснила, что лютню подарила госпожа Кии, передав ее с одним монахом. Продолжая, она рассказала, что монах задержался на некоторое время поговорить и несколько раз поздравлял ее с таким прекрасным мужем. Токико протестовала, как с улыбкой рассказывала она, но, любопытствуя о причинах такого восхваления владетеля Аки, женщина вынудила посланца госпожи Кии рассказывать дальше и открыла, что оружейник Осимаро повсюду рассказывал историю о Киёмори и лисах. Наконец история эта достигла ушей Синдзэя. Тронутый рассказом о сострадании Киёмори, Синдзэй достал дорогую ему лютню, принадлежавшую его матери, и попросил своего друга-монаха передать ее Киёмори в знак своего расположения. Монах сказал Токико, что те лисы были посланцами богини милосердия и любви, а пощадивший их Киёмори достоин всяческих похвал. Синдзэй, добавил монах, также выразил свою веру в богиню владетеля Аки. После этого сумбурного разговора монах ушел, благословив напоследок хозяйку дома и ее мужа.

Киёмори взял лютню и несколько раз перевернул у себя на коленях, рассматривая ее.

– Очень хорошая лютня, – наконец заметил он.

Лютню украшали рисунки диких цветов, выполненные золотым лаком, и поэма Синдзэя, посвященная умершей матери и записанная сложным узором.

– Токико, ты играешь на ней?

– Я уверена, что Токитада более искусный музыкант.

– Вот как… Не знал, что у Токитады имеются такие таланты. Ну тогда разреши мне сыграть для тебя. Из-за моих грубых манер ты можешь не поверить в это, но, когда мне было только восемь лет, я принимал участие в священных представлениях в Гионе с пением и танцами. Моя мать, госпожа из Гиона, любила такие эффектные постановки.

Сказав это, Киёмори почувствовал резкий укол в сердце. Где-то она теперь, его мать, эта лиса-женщина, которую нельзя было даже сравнивать с той благородной лисицей? Хоть бы она была жива и невредима. Конечно, мать уже не так красива – теперь ей далеко за сорок. Где она теперь? Не причинил ли ей боль какой-нибудь мужчина, не бросил ли где-нибудь на краю света? Киёмори не мог подобрать нужных слов для объяснения чувств, хлынувших из неизвестных глубин души и, казалось, охвативших его целиком. Сердце его болело. И чтобы унять боль, он прижал лютню к себе и тихонько запел, перебирая пальцами четыре струны и извлекая звенящие каскады звуков.

– Но что это за мотив? – смеясь, спросила Токико.

– О, ты не можешь его узнать. Это… это «Песня простого смертного» из Манъёсю, – шутливо-торжественно объявил он, хотя ресницы его при этом влажно блестели.