Онлайн чтение книги Самая прекрасная земля на свете The land of decoration
Сдвинуть горы

Утром в субботу я проснулась в середине сна, в котором я плавала в огромном унитазе, а Нил Льюис вытягивал меня оттуда, как рыбу на удочке. Всплывая из воды, я и проснулась. На часах у кровати было 9:48. Через сорок семь часов и двенадцать минут я, скорее всего, умру.

Я весь день училась задерживать дыхание и дошла до двадцати восьми секунд. Вечером у меня разболелся живот, пришлось принять гевискон и есть сухарики. В воскресенье я опять проснулась оттого, что всплывала из-под воды, одежда прилипла к коже, а живот болел еще сильнее. Я посмотрела на часы. Жить мне осталось двадцать шесть часов.

За завтраком я не смогла ничего съесть, но папа не заметил. Он положил возле печки охапку дров, размешал чай.

– Готова?

Я была готова. Надела лучший передник, блузку с розочками на воротнике и блестящие черные туфли. Заплела косы. Пробор, наверное, вышел кривовато. Папа снял с вешалки тулуп и шапку, я надела драповое пальто.

На улице было совсем тихо и морозно. В воздухе стоял туман, все небо закрыла туча цвета птичьих перьев. Никого вокруг не было, кроме пса из двадцать девятого дома. Мы прошли через перекресток и зашагали вниз с холма. Отсюда было видно город, антенны, трубы, крыши, завод, реку, столбы высоковольтной линии, шагавшие по долине как одинокие гиганты. А на самом дне долины стоял завод, здоровенная черная штуковина с трубами, башнями, лестницами, кранами, а над ним висело огромное облако дыма.

Мы спустились с холма, миновали многоэтажную парковку, зал игровых автоматов, Клуб Трудящихся, центр занятости, букмекерскую контору и паб, где запах хлорки мешался с запахом пива. По выходным на тротуаре валялись спущенные шарики и иногда – прокладки с красными пятнами. Однажды я заметила иглу, и мы тут же перешли через дорогу.

В нашем городке всё почему-то не там, где надо. Автомобильные моторы в садах, полиэтиленовые пакеты в кустах, магазинные тележки в реке. Бутылки в канаве, мыши в пустых бутылках, стены, исписанные словами, и указатели, на которых слова зачеркнуты. Есть у нас уличные фонари без лампочек, дыры на проезжей части, дыры на тротуарах и дыры в автомобильных глушителях. Есть у нас дома с выбитыми стеклами, люди с выбитыми зубами и качели с выбитыми сиденьями. А еще – собаки без ушей и кошки без одного глаза, а однажды я видела птицу почти без перьев.

Мы миновали «Вулворт», уцененку, «Квик-сейв» и кооперативный магазин. Потом прошли по туннелю под мостом – стены там темно-зеленые и плакучие, а когда вышли, оказались на пустыре, прямо перед Домом Собраний. Дом Собраний – это черный металлический сарай, по три окна с каждой стороны. Внутри стоит очень много красных стульев, на каждом подоконнике – ваза с желтыми искусственными розами: к лепесткам, на одинаковом расстоянии друг от друга, приклеены искусственные капли.

Папа и мама когда-то помогали строить Дом Собраний. Он не очень велик, но он принадлежит братьям. В те времена народу в общине было немного, человека четыре-пять. Без папы с мамой община, наверное, и вовсе бы зачахла, но они всё молились, и потом еще многие люди приняли веру. Очень было здорово, когда у них наконец появилось собственное место для собраний. Строили этот дом три года, и все деньги на него пожертвовали братья.

Внутри было холодно, потому что батареи еще не успели нагреться. Возле кафедры Элси и Мэй разговаривали со старой Нел Браун, сидевшей в инвалидной коляске.

Мэй сказала:

– А, вот и моя прелестюшечка!

Элси сказала:

– А, вот и моя куколка ненаглядная!

– Ты моя лапушка! – сказала Мэй, обнимая меня.

– Сокровище наше, вот ты кто! – сказала Элси, целуя меня в щеку.

Мэй сказала:

– Тетя Нел как раз рассказывала мне о тех временах, когда у нее кое-что приключилось со священником.

– Виноградинку будешь? – спросила Нел.

Жуя, она трясла подбородком, потому что у нее нет зубов. Над верхней губой у нее росли усики. С нижней губы летели брызги.

– Нет, спасибо, тетя Нел, – сказала я.

Мне было не до еды, а если бы и было, я не захотела бы есть рядом с тетей Нел, потому что от нее пахнет мочой.

Подошел дядя Стэн. Дядя Стэн – Старший Блюститель. Он пьет молоко из-за язвы, а сам из «Бумынгема». Судя по всему, Бумынгем – Вертеп почище нашего городка. Именно там он обзавелся язвой, хотя некоторые говорят, что он ею обзавелся из-за тети Маргарет. Стэн обнял тетю Нел за плечи и сказал:

– Ну и как тут моя любимая сестрица?

Нел ответила:

– По-моему, ковер не мешало бы пропылесосить.

Дядя Стэн перестал улыбаться. Посмотрел на ковер.

Сказал:

– Верно.

Дядя Стэн пошел искать пылесос, а я пошла искать папу. Он сидел с Брайаном в библиотеке, они разбирали лишние журналы, оставшиеся с прошлого месяца. На плечах у Брайана (поверх куртки) и в волосах лежали белые хлопья.

– К-к-к-к-как д-д-д-д-дела, Д-д-д-д-джудит? – спросил Брайан.

– Все хорошо, спасибо, – сказала я.

Только это была неправда. У меня опять заболел живот. Я до этого ненадолго забыла про Нила, а теперь опять вспомнила.

Вошел Альф. Его язык метался из одного уголка губ в другой, как у ящерицы. Он сказал папе:

– Отчеты сдали?

Папа кивнул. Папа называет Альфа «правой рукой командира». Ростом он немногим выше меня, зато носит ботиночки на каблуке. Волос у него кот наплакал, но те, какие есть, зачесаны поперек головы шлемиком и сбрызнуты лаком. Помню, однажды, когда мы проповедовали, волосы ему подняло ветром, и он тут же прыгнул в машину и закричал: «Беги, малая, купи мне лаку для волос!» – и так и не вылез, пока я не вернулась.

Вошел дядя Стэн, волоча пылесос. Был он каким-то серым.

– Лектор не приехал, – сказал он. – Не появится – придется мне выступать, а мне неохота.

– Появится, – сказал папа.

– Не знаю, – сказал Альф. Поддернул штаны. – Предыдущий лектор заблудился и не доехал. – Тут он вдруг увидел меня и тут же перестал хмуриться. – Джози там тебе кое-что принесла.

Его ухмылка мне совсем не понравилась.

– А что? – спросила я.

Папа сказал:

– Вежливые люди отвечают «спасибо», Джудит.

Он нахмурился и вроде как рассердился, а я покраснела и стала смотреть вниз.

А Альф сказал:

– Ну вот так я тебе всё и расскажи. Какой же это тогда будет сюрприз?

Джози – жена Альфа. Она очень низенькая и толстая, у нее длинный седой хвост и рот-щелочка, вязкая слюна собирается в уголках и тянется, будто гармошка, когда она говорит. Они носит дурацкую одежду и любит шить такую же для других. Мне она уже подарила: вязанное крючком платье с синими и персиковыми розочками (и постоянно о нем спрашивала, пока оно не село при стирке), бирюзовую юбку до полу, обшитую по подолу тесьмой, вязанную крючком держалку для туалетной бумаги в форме Золушки, которую папа отказался вешать в уборной и я сделала из нее холм в Красе Земель, коврик на сиденье для унитаза, которым теперь заткнута щель под задней дверью, ярко-синие гетры, оранжевый комбинезон, два свитера и вязаную шапочку. Джози, видимо, считает, что мы совсем бедные, или что я уже совсем большая, или что я вечно мерзну. Когда-нибудь я ей все-таки скажу правду: мы не богаты, но деньги на одежду у нас есть, мне всего десять лет и росту во мне сто сорок сантиметров, хотя выгляжу я старше, потому что внимательно читаю Библию и часто разговариваю со взрослыми, и мне, по большей части, не холодно и не жарко.

Я пробежала глазами по толпе, но Джози не обнаружила. Тем не менее я на всякий случай спряталась за колонку, туда, где стоял Гордон. В общине нет моих сверстников, и хотя Гордон меня гораздо старше, болтаю я обычно с ним. Гордон проверял, как работает микрофон, постукивая по нему пальцем.

Я посмотрела на часы. До того момента, когда Нил Льюис окунет меня в унитаз, оставалось ровно двадцать три часа. Тут ничего не поделаешь. Гордон настраивал микрофон. Я спросила: «Есть мятная конфетка?» – он пошарил в кармане. Вскрыл цилиндрик, уронил грязную белую лепешку мне на ладонь. «Спасибо», – сказала я. Мятные конфетки я прошу у Гордона только в самых экстренных случаях. Сам Гордон закинул в рот две штуки и продолжил распутывать провода.

Гордон не так давно слез с героина. А подсел он на героин потому, что Связался с Дурной Компанией. Теперь он Сражается с Депрессией, так что молодец, что ходит на собрания. Одно время дело было серьезно. Речь даже шла о том, чтобы его Отлучить. Ему поставили на вид его дурное поведение. Говорят, что Господь озарил сердце Гордона Своим светом, но мне кажется, что на самом деле спасли его конфетки с сильным мятным вкусом. Папа говорит, что героин делает людей счастливыми, потому что заглушает боль; мятные конфетки делают людей счастливыми, потому что когда ты ее дососал, ты понимаешь, что боль прошла. Словом, действие то же самое. Беда в том, что Гордон очень уж к ним пристрастился. Закидывает в рот аж по четыре штуки разом. Не знаю, что будет, когда он дойдет до целой упаковки зараз, потому что конфет более мятных, чем эти, в природе не бывает.

В зале собралось много народу – вернее, много для нашей общины, человек тридцать. Были даже не совсем привычные лица. Например, Полина, у которой жил полтергейст, но прошлой весной дядя Стэн его изгнал, и Шейла из женского приюта, Джина из психоневрологического интерната со шрамами на руках и Дикий Чарли Пауэлл, который живет выше по реке Тамп в избушке среди елей. Судя по всему, должно было произойти что-то необычное, но я никак не могла понять что.

Альф влез на кафедру и постучал по микрофону.

– Братья и сестры, – сказал он, – прошу всех сесть, мы начинаем собрание.

Значит, лектор все-таки не приехал. Я вообразила себе, как его машина падает с обрыва, крики его делаются тише и тише, и наконец искореженный кусок металла исчезает в тумане.

– Пока, – сказала я Гордону и пошла на свое место.

Мы с папой сидим в первом ряду, так что коленки почти касаются кафедры. От того, что приходится смотреть вверх, потом болит шея. Папа говорит – лучше пусть болит, чем я буду Предаваться Праздным Мыслям. Где мысли праздные, там и безобразные. Впрочем, и в первом ряду есть каким мыслям предаться. Одна из них – мысль о том, как воняет от тети Нел. Я очень обрадовалась мятной конфетке.

Мы встали и спели «Велика награда на небесах». Папа пел громко, звук шел из глубин его груди, а я не могла петь, во-первых, потому, что думала про Нила, а во-вторых, потому, что мятная конфета дочиста высушила мне всю слюну. Папа подтолкнул меня локтем и нахмурился, тогда я засунула конфету за щеку и заорала как только могла.

Начали мы с чтения журнала, потому что лектор так и не появился. Читали статью «Светочи мира», о том, что нельзя держать свет под спудом; оказалось, что спуд – это такой тяжелый груз. Альф сказал, что лучший способ его не прятать – регулярно заполнять отчеты. Папа ответил ему, сказав, какое это счастье – быть глашатаями Господа. Еще ответила Элси, она сказала, что да, нам встречаются скептики, но если мы не станем возглашать истину, откуда же люди ее узнают? Брайан сказал: «Д-д-д-д-дело в т-т-том… Д-д-д-дело…», но в чем дело, мы так и не узнали. Тетя Нел тоже подняла руку, но, оказывается, она просто хотела сообщить Мэй, что описалась.

Конфету я к этому времени уже дососала, поэтому подняла руку и сказала, что Богу, наверное, очень радостно видеть, как много огоньков сияет во тьме, и Альф сказал: «Мы видим, как ярко сияет твой огонек, сестра Макферсон!» Только вовсе он не сиял, и мне было совсем не радостно, и как раз в тот момент мне очень не хотелось быть Светочем Господа, потому что если бы я не была светочем, Нил Льюис не стал бы окунать мою голову в унитаз.

Журнал дочитали, потом папа поднялся на кафедру и сказал:

– А теперь, братья, по причине непредвиденных обстоятельств…

Я видела, как дядя Стэн собирает в кучу бумажки и утирает шею платком. А потом по залу прошелестел ветерок и мы услышали, как хлопнула входная дверь.

Я обернулась. Во внутреннюю дверь входил человек. Можно подумать, ее открыл ветер, она распахнулась сама собой, а когда он вошел, сама собой и закрылась. Кожа у него была как ириска, а волосы – как перья у дрозда. Он был похож на одного из Старейшин, вот только вместо тоги на нем был темно-синий костюм, и там, где на него падал свет, костюм переливался, как бензин в луже. Человек подошел к нашему ряду и сел с краю, и от него пахло чем-то вроде фруктового пирога и чем-то вроде вина.

Альф тут же бросился к нему. Что-то шепнул, потом кивнул папе.

Папа улыбнулся. И сказал:

– Мы счастливы приветствовать…

– Брата Майклса, – подсказал человек.

Очень странный у него оказался голос. Как темный шоколад.

Папа сказал:

– Наш гость, лектор из…

Но этого брат Майклс, похоже, не услышал. Папа повторил вопрос, но брат Майклс только улыбнулся.

– Ну, в любом случае, мы тебе очень рады, брат, – сказал папа и спустился вниз.

Все громко захлопали, брат Майклс поднялся на кафедру. Никаких заметок у него с собой не было. Он достал что-то из портфеля, положил перед собой. Потом поднял глаза. Посмотрел на нас в упор, и тут я поняла, какая у него темная кожа. Волосы тоже были темные, а глаза странные, бледные. А потом он сказал:

– Какие у вас тут прекрасные горы, братья!

Я прямо почувствовала, как все удивились. Никто еще никогда не называл нашу долину «прекрасной». А брат Майклс продолжал:

– Вы разве не согласны? Я вот сегодня ехал через них на машине и думал о том, как вам повезло, что вы здесь живете. Вы знаете, мне показалось, что с верхней точки можно заглянуть за облака!

Я выглянула в окно. Либо брат Майклс повредился мозгами, либо ему пора купить очки. Облака опустились ниже прежнего, видимость была меньше метра.

А он улыбнулся:

– Тема нашей сегодняшней беседы – «Сдвинуть горы». Как вам кажется, братья, что нужно, чтобы сдвинуть вон ту гору?

– Динамит, – предположил Альф.

– Не получится, – сказал дядя Стэн.

– Экскаватор помощнее, – сказал Гордон, и все рассмеялись.

Брат Майклс взял что-то большим и указательным пальцем и поднял повыше.

– Знаете, что у меня здесь?

– Ничего там нет, – прошептала я, а папа улыбнулся.

– Кто из вас верит в то, что у меня в руке что-то есть? – спросил брат Майклс.

Некоторые подняли руки, большинство – нет. Папа продолжал улыбаться и поднял руку, тогда и я подняла тоже.

Брат Майклс положил листок бумаги к самому микрофону. Потом разъединил пальцы, и мы услышали, как что-то упало.

– Те из вас, кто решил, что у меня в руке что-то есть, могут погладить себя по головке, – сказал он. – Вы смотрели Глазами Веры.

– Что это? – спросила я, но папа прижал палец к губам.

– Это, братья, горчичное зернышко, – сказал брат Майклс. Он поднял повыше картинку с увеличенным изображением горчичного зернышка. Оно было похоже на желтый шарик. – Это крошечное зернышко, но из него рано или поздно вырастет дерево, и в кроне его станут петь райские птицы.

И после этого он заговорил об устройстве мира. О том, сколько тягот ждет Детей Божьих до того, как системе настанет конец. Сказал, что Дьявол явился в мир и ищет, кого бы пожрать. Мы все читали, как сыны Израиля разуверились в том, что когда-то узрят Красу Земель, как они насмехались над чудесами и над теми, кто эти чудеса творил.

– Да не уподобимся им, – сказал он. – Вера не есть достояние всех. Мир насмехается над верой. Иные и не помышляют о том, чтобы приказать этой горе сдвинуться. Но обратимся все вместе к Библии, братья, посмотрим, что говорит Иисус.

И он начал читать, и сердце у меня забилось сильнее, и на меня будто пролился свет.

– «Ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: „перейди отсюда туда“, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас». Разумеется, – сказал брат Майклс, – Иисус говорит иносказаниями. На самом деле мы не можем двигать горы. Но если нам дана вера, мы в состоянии совершать то, что нам кажется невозможным. Вера состоит в том, чтобы видеть, что гора уже сдвинулась, братья. Недостаточно представлять, каков будет новый мир, нужно побывать там; мы думаем, каково будет там, но мы по-прежнему здесь. Однако вера дарует крылья.

С верой можно улететь куда угодно.

А потом он заговорил, будто рассказывал потрясающую историю, и я знала эту историю, но раньше вроде как не слышала, или ее рассказывали по-другому.

В начале, говорил брат Майклс, жизнь была чудом. Люди жили вечно и никогда не болели. Все плоды, все животные, всё на земле было безупречным воплощением Божественного замысла, и отношения между людьми тоже были безупречными. Но Адам и Ева утратили нечто важное. Они утратили веру в Бога. И тогда люди начали умирать, клетки их тел начали разлагаться, и тогда их изгнали из рая.

– И с тех пор остались лишь отзвуки прежнего миропорядка: закат, ураган, молния, ударяющая в куст. А вера превратилась в нечто, о чем молятся в полночь в своей комнате, или на поле битвы, или в чреве у кита, или в геенне огненной. Вера – это прыжок через зазор между тем, какова жизнь сейчас и какой она была раньше. И в этом-то пространстве и происходили чудеса… Возможно всё: в любом месте, в любое время, для кого угодно. Если вам кажется, что это не так, то лишь потому, что вы не видите, как близко вы к чуду, что вам нужно сделать самую малость – и все будет у вас в руках. Чудеса не обязательно грандиозны, чудо может случиться в самом неожиданном месте; самые удивительные чудеса происходят в самой обыденной обстановке. Апостол Павел говорил: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом»: если у нас есть хоть самая малость, братья, остальное приложится. Приложится даже больше, чем мы чаяли.

Лекция завершилась, но в первую секунду никто не захлопал; а потом грянули оглушительные аплодисменты. Я же как будто проснулась. Только спала я гораздо дольше, чем продолжалась лекция; мне показалось – всю жизнь.

Мне ужасно хотелось, чтобы песнопения и молитва завершились как можно скорее. Я подумала: брат Майклс – как раз тот человек, с которым можно поговорить про Нила Льюиса.

А потом я стояла рядом с братом Майклсом и ждала, когда дядя Стэн закончит с ним разговаривать. Но только дядя Стэн отошел, явились Элси и Мэй. Потом Альф. Брат Майклс пожимал им всем руки, слушал, кивал, улыбался снова и снова. Никто из них не хотел отходить.

Я уже подумала, что так и не смогу с ним поговорить, но тут наконец ему дали передышку, он обернулся, чтобы положить бумаги в портфель, и заметил меня.

– Привет, – сказал он. – А ты кто такая?

– Джудит, – ответила я.

– Это ты так замечательно ответила на вопрос?

– Не знаю.

– По-моему, ты. – Брат Майклс протянул мне руку. – Очень рад знакомству.

Я сказала:

– Мне очень понравилась ваша лекция. – Только голос звучал как-то не так. – Мне еще никогда ни одна лекция так не нравилась.

– Спасибо.

– А вы не могли бы показать мне горчичное зернышко?

Брат Майклс рассмеялся.

– Конечно, – сказал он. – Правда, оно не обязательно будет то же самое.

Он вытащил из портфеля пузырек – в нем было полно зернышек.

Я сказала:

– А я раньше никогда не видела такой горчицы!

– Она такая до того, как ее размелют.

Я сказала:

– Вот бы и мне таких.

Брат Майклс вытряхнул мне в ладонь несколько зернышек.

– На, держи.

Я уставилась на зернышки. Я так обрадовалась, что почти забыла, о чем собиралась спросить.

– Брат Майклс, – сказала я наконец, – я пришла с вами поговорить, потому что у меня есть одна проблема.

– Я уже понял, – сказал он.

– Правда?

Он кивнул.

– И что за проблема?

– Один человек… я боюсь… – Я вздохнула. Потом поняла: ему надо сказать всё как есть. – Мне кажется, меня скоро больше не будет.

Брат Майклс поднял брови.

– В смысле, я перестану существовать.

Брат Майклс опустил брови.

– Ты чем-то больна?

– Нет.

Он нахмурился.

– Тебе это кто-то сказал или тебе просто так кажется?

Я подумала.

– Нет, мне никто не говорил, – ответила я. – Но я в этом почти уверена.

– А ты кому-нибудь про это говорила?

– Нет. Они же ничем не могут помочь.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, – сказала я.

Взрослые почему-то считают, что учителям можно рассказать все, что угодно. Они понятия не имеют, что от этого будет только хуже.

Брат Майклс молчал целую минуту. А потом спросил:

– А ты пробовала молиться?

– Да.

– На молитвы не всегда отвечают сразу.

– У меня времени только до завтра.

Брат Майклс втянул воздух. Потом сказал:

– Джудит, полагаю, что я могу сказать с полной ответственностью: до завтра с тобой ничего не случится.

– Откуда вы знаете?

– Тебя просто одолевает страх, – сказал он. – Я не хочу сказать, что со страхом так уж просто бороться; страх – самый коварный наш враг. Но если прямо взглянуть ему в лицо, из этого может выйти много чего хорошего.

Я ответила:

– Я не понимаю, как из этого может выйти что-то хорошее.

– А ты просто взгляни на вещи по-другому. Стоит взглянуть на вещи под другим углом, проблемы, которые раньше казались неразрешимыми, исчезают сами собой.

Это просто удивительно.

Сердце у меня заколотилось.

– Вот было бы здорово, – сказала я.

Брат Майклс улыбнулся.

– Мне пора, Джудит.

– Ага, – сказала я. Мне вдруг опять сделалось страшно. – А вы к нам еще приедете?

– Когда-нибудь наверняка приеду.

А потом он сделал очень странную вещь. Он положил ладони мне на плечи, заглянул мне в глаза, и по моим рукам поползло тепло – до самых пальцев, и еще назад, по спине.

– Главное – верить, Джудит, – сказал он.

Я подняла глаза. Меня звал папа.

– Сейчас! – сказала я, но папа постучал по наручным часам. – Ладно! – сказала я.

Повернулась обратно – у кафедры было пусто. Я побежала по проходу.

– Куда ушел брат Майклс? – спросила я.

Альф пожал плечами. Я выскочила в вестибюль.

– Дядя Стэн, – спросила я, – вы не видели брата Майклса?

– Нет, – сказал Стэн. – Я и сам его ищу. Мы с Маргарет хотели пригласить его к себе пообедать.

Я побежала на парковку. Гордон показывал другим братьям свой новый спойлер.

– Куда пошел брат Майклс? – спросила я и почувствовала, как защипало в глазах.

Стало еще холоднее, но по-прежнему – ни ветерка. Туман рассеялся, зато небо обложили тучи.

Кто-то тронул меня за локоть, я обернулась. Папа протягивал мне пальто и сумку. Он сказал:

– От окорока одни уголья останутся. – А потом сказал: – Что это у тебя там?

А я и забыла.

– Зернышки, – сказала я. Раскрыла ладонь, показала ему.