Онлайн чтение книги Безумный корабль The Mad Ship
Глава 7. Девица из старинной семьи

Сиди смирно!

– Так больно ведь, – пожаловалась Малта. И потянулась к волосам, которые ее мать разделяла на блестящие локоны и укладывала в прическу.

– А женская доля в основном из этого и состоит, – по-деловому сообщила дочери Кефрия. – Ты, кажется, стремилась скорее стать женщиной? Стало быть, привыкай.

И она расправила тяжелые черные пряди, лежавшие у нее на ладони, потом умело заправила на место несколько выбившихся волосков.

– Не следовало бы забивать ей голову такой чепухой, – раздраженно бросила Роника. – А то скоро дождемся, что она примется изображать из себя мученицу просто потому, что желает быть женщиной. – Малтина бабушка отложила в сторону пучок лент, которые разбирала, и беспокойно заходила по комнате. Потом вдруг заявила: – Не по душе мне все это!..

– Что именно? То, что Малта готовится к своему первому свиданию?

Голос Кефрии прозвучал смущенно, но вместе с тем по-матерински тепло.

Малта незаметно нахмурилась… Поначалу ее мать всячески восставала против того, чтобы поступать с Малтой как со взрослой. Всего несколько недель назад она твердо стояла на том, что-де ее дочь слишком молода, а посему не может принимать ухаживание молодого человека. Неужели она успела переменить свое мнение?.. Малта скосила глаза, пытаясь разглядеть лицо матери в зеркале. Но не смогла – та склонилась над прической, которую сооружала, и ее лица не было видно.

В комнате было много света и воздуха. В маленьких стеклянных вазах благоухали гиацинты. Солнечный свет лился в высокие окна. Было самое начало весны, стоял отличный погожий денек… Тут бы радоваться жизни и смотреть вперед безоблачным взглядом, – увы, Малта чувствовала себя прямо-таки придавленной пасмурным настроением бабки и матери. Ее готовили к самому первому свиданию с самым первым в ее жизни поклонником, но не было слышно ни смеха, ни легкомысленной болтовни. Так и казалось, будто в доме навсегда поселилась скорбь, как если бы по деду, умершему прошлой весной, был объявлен бессрочный траур!

На столике перед Малтой были расставлены в маленьких баночках кремы, румяна и ароматные притирания. Но ни одно из этих снадобий не было куплено специально ради нее. Кефрия принесла их из своих комнат, и Малта мучилась мыслью: да неужто она не заслуживает ничего лучшего?! Ведь большинство из этих помад даже не было куплено на базаре. Их изготовили дома, на кухне. Сварили, точно еду, из ягод, цветов, сливок и воска!.. Нет, мать и бабка были безнадежно старомодны в подобных вещах… Как могли они рассчитывать на какое-либо уважение в обществе, если даже к уходу за собой относились как какие-нибудь побирушки?..

…Они еще и разговаривали поверх ее головы – так, словно она была младенчиком, неспособным понять их разговор.

– Нет. С этим я уже смирилась. – Впрочем, в голосе бабки раздражения было гораздо больше, нежели смирения. – Я о том, что мы слишком давно уже ничего не слыхали о Кайле и о «Проказнице». Вот что меня по-настоящему беспокоит.

– Весенние ветра могут быть переменчивы. – Кефрия говорила о муже и о фамильном живом корабле выверенно-нейтральным голосом. – Вне всякого сомнения, мы в ближайшие же дни получим весточку… если только он решит остановиться в Удачном. Он может проследовать мимо нас прямо в Калсиду, чтобы продать свой груз, пока тот еще в хорошем состоянии.

– Ты имеешь в виду, пока рабы еще не перемерли и могут быть выставлены на продажу, – безжалостно уточнила Роника. Она всегда была против того, чтобы делать из семейного корабля невольничий транспорт. Она утверждала, что является принципиальной противницей всякого рабства… что, как ни странно, отнюдь не мешало ей содержать в доме рабыню. Еще Роника говорила, что живому кораблю вредно возить рабов, что ему не справиться с грузом человеческого несчастья у себя в трюме. «Проказница» пробудилась совсем незадолго до нынешнего плавания. Все в один голос утверждали, будто живые корабли необыкновенно чувствительны к переживаниям тех, кто живет у них на борту, а юные, только что ожившие корабли – вдвойне и втройне.

Ну, в отношении живых кораблей у Малты были свои собственные соображения. Если бы кто ее спросил, она бы ответила: владение живым кораблем на сегодняшний день мало что принесло ее семье, кроме беспокойства и неоплатных долгов.

Посмотреть хоть на то положение, в котором оказалась она сама! Долгие месяцы она вымаливала себе право одеваться и общаться с людьми не как маленькая девочка, а как взрослая женщина, и вот ее семейство наконец сдалось. По какой же причине? Признали ее требования справедливыми?.. Ничуть не бывало. Просто из-за какого-то глупого древнего контракта, где говорилось: если ее бабка не внесет вовремя выплату в счет долга за семейный живой корабль, одного из детей Вестритов придется отослать в Дождевые чащобы. Вместо золота.

Чувство несправедливости буквально душило ее… «Вот я – молодая, пригожая… сама свежесть, да и только. И кто же станет моим самым первым поклонником? Красивый юный торговец вроде Сервина Трелла или, быть может, задумчивый поэт Крион Трентор? Нет! Не им ухаживать за Малтой Вестрит! Ей достанется старый, сплошь покрытый бородавками торговец из Чащоб, такой уродливый, что для поездки в Удачный он десятью вуалями рожу свою покрывает…»

А что же, спрашивается, бабка и мать? Задумывались ли они о том, ЧТО значило для нее ухаживание со стороны подобного чудища?.. Не-е-ет, им было некогда. Они не о ней волновались – о корабле. О том, как бы чего не случилось с ее драгоценным братцем Уинтроу. Или где там нелегкая носила ее тетушку Альтию… А Малта? Да тьфу на нее, на эту Малту, и так перебьется. Они помогают ей одеваться, укладывают ей волосы… а самим и дела до нее никакого нет. В самый, может быть, важный в ее жизни день они… спорят о рабстве…

– …Делает так, как лучше для нашей семьи, – негромко, ровным голосом доказывала что-то ее мать. – Хотя бы это ты можешь признать? Да, Кайл всего менее задумывается о чьих-либо чувствах… Мои чувства, например, он не единожды оскорблял… Но при всем том он не себялюбец и не злодей. На моей памяти он никогда не делал ничего такого, что, по его мнению, не было бы наилучшим для всех нас.

Малта даже слегка удивилась, услышав, как мать защищает отца. Она помнила: как раз перед папиным отплытием они с мамой здорово разругались, и с тех пор мама нечасто упоминала о нем… Но, быть может, при всей своей ограниченности и отсталости она все еще любила его?.. Тут надо сказать, что Малта всегда тайком жалела отца. «Вот ведь неудача, – думалось ей, – что такой красавец и смельчак, как мой папа, такой отчаянный и блестящий морской капитан взял да и женился на маленькой серенькой мышке, ничуть не интересующейся светской жизнью и модой! Ему бы такую жену, чтобы знала толк в нарядах, умела устраивать балы и званые вечеринки… И женихов для дочери присматривала каких надо…»

Вот какая жена на самом деле нужна была бы отцу. Вот какой матери она, Малта, была бы достойна…

И тут девочку посетила новая и тревожащая мысль.

– А что ты сама думаешь сегодня надеть? – обратилась она к матери.

– То, в чем я сейчас, в том и буду, – коротко ответила Кефрия. И вдруг добавила: – Не желаю ничего больше слышать об этом. Рэйн приезжает, чтобы увидеться с тобой, а не со мной! – И, сбавив тон, проговорила почти против воли: – Волосы у тебя блестят, как… как сама ночь. Думаю, он и не заметит, если рядом будет еще кто-то кроме тебя.

Внешность Малты нечасто удостаивалась сугубых похвал, но, несмотря на это, она не позволила отвлечь себя от сути. Простому шерстяному синему платью матери было, страшно подумать, самое меньшее уже три года! Да, за ним отлично ухаживали, и оно не выглядело старым и вытертым. Просто… старомодная синяя скукотища.

И Малта взмолилась:

– Может, ты хоть прическу сделаешь и драгоценности наденешь?.. – И добавила чуть ли не с отчаянием: – Ты же всегда требуешь, чтобы я была хорошо одета и вела себя подобающим образом, когда хожу с тобой по торговым делам… Почему же вы с бабушкой не желаете сделать то же самое ради меня?

И оставила зеркало, чтобы повернуться к ним лицом. И Роника, и Кефрия взирали на нее с удивлением.

– Может, Рэйн Хупрус и младший сын в своей семье, но все же он член одной из самых влиятельных и богатых фамилий, живущих в Дождевых чащобах. Вы сами мне это все время внушали. Так не надо ли всем нам одеться, как подобает ради уважаемого гостя? Хотя бы вы втайне и надеялись, что, встретившись со мной, он сразу разочаруется и отстанет… – И добавила вполголоса: – Ну должны же мы хоть сколько-нибудь сами себя уважать…

– Ох, Малта, – вздохнула мать.

– А вот мне кажется – девчонка права, – неожиданно заявила бабка. И невысокая темноволосая женщина, казавшаяся в своем вдовьем убранстве прямо-таки согбенной, вдруг выпрямилась. – Нет, Малта в самом деле права! – сказала она. – Наш недосмотр, Кефрия. И не в том дело, по сердцу нам ухаживание Рэйна Хупруса или нет. Мы ведь дали свое разрешение? Дали. И не забудем, что семейство Хупрусов выкупило наш долг за «Проказницу», так что контракт перешел к ним. А это значит, мы должны не только оказывать им то же почтение, что прежде – семье Фьестрю, но и соответственно выглядеть!

И Роника обежала быстрым взглядом просторную комнату, потом принялась загибать пальцы:

– Так… Мы освежили и проветрили все комнаты, как надлежит с наступлением весны, и приготовили отличный стол… Рэйч может за ним прислуживать; это неплохо у нее получается… Жаль, что с нами больше нет Наны, но что поделаешь, ей сделали слишком выгодное предложение, и нехорошо было бы просить ее отказаться… Как по-твоему, не послать ли мне Рэйч к Даваду Рестару, чтобы уступил на вечер еще слуг?

– Можно бы… – неуверенно протянула мать Малты.

– Ой, пожалуйста, только не это! – вмешалась Малта. – У Давада жуткие слуги, они совсем не умеют себя вести да еще и дерзят! Нет уж, давайте обойдемся без них! По-моему, лучше показать наш дом и житье как они есть, а не устраивать фальшивое представление с плохо обученными слугами… чужими к тому же. Как по-вашему, что будет выглядеть достойней? Скромный дом, выставивший лучшее, что он себе может позволить, или такой, где пытаются выглядеть богаче, чем они есть… заимствуя чужие обноски?

Сказав так, Малта немало порадовалась удивлению, снова отразившемуся на лицах бабки и матери. Потом Кефрия не без гордости улыбнулась:

– А у девочки есть здравый смысл… Ты очень верно высказалась, Малта. И я рада тому, что услышала от тебя такие слова.

Бабушка тоже выразила свое одобрение, хотя и несколько осторожнее. Она просто поджала губы, глядя на Малту, и коротко кивнула. Малта в это время уже вновь смотрела в зеркало, проверяя, хорошо ли были уложены ее волосы. «Сойдет», – решила она наконец. Она хорошо видела отражение бабки… Пожилая женщина смотрела на нее испытующе. «Вот в чем дело, – сказала себе Малта. – Ронике Вестрит нелегко признать, что в доме появился кто-то не глупее ее самой. Да, вот оно! Бабка просто ревнует – как так, оказывается, у кого-то на плечах столь же светлая голова! И даже, по правде сказать, еще более светлая…» А вот мать – мать ею гордилась. Мать можно было расположить к себе, показывая свой ум. Малта раньше об этом как-то не задумывалась.

И тут ее посетило внезапное вдохновение.

– Спасибо большое, мама, – сказала она. – Какое чудо ты сотворила с моими волосами! Давай теперь я тебе прическу сделаю. Садись! – Изящным движением она поднялась и усадила изумленную Кефрию на свое место перед зеркалом. Вытянула длинные шпильки из ее темных волос, так что они волной упали на плечи… – А то ты у нас причесываешься, как какая-нибудь старушка, отставшая от моды, – сказала она безыскусно. О том, что бабка была причесана точно так же, вряд ли стоило упоминать. Малта наклонилась вперед и, прижавшись щекой к щеке матери, встретилась с ней глазами в зеркале. – Давай, – сказала она, – я вплету тебе в волосы цветы и заколю их теми твоими жемчужными шпильками. Сейчас весна, все цветет и жизни радуется, надо бы и тебе выглядеть повеселее! – Малта взяла гребень с серебряной ручкой и провела им по волосам матери. Наклонила голову и улыбнулась ее отражению. – Если мы прежде папиного возвращения и не можем позволить себе новые платья, так почему бы нам не достать старые и не освежить их, например, вышивкой? Я уверена, ему это понравится… И потом, пора уже мне освоить стежок «розовые бутончики», которым ты вышиваешь. Научишь меня, когда Рэйн уедет домой?

Неожиданная перемена в поведении внучки вызвала у Роники Вестрит массу сомнений и подозрений… Собственный пессимизм казался ей недостойным, но отбросить его она не могла. А посему ей оставалось только проклинать судьбу и обстоятельства, вложившие доброе имя и денежное состояние семьи в капризные руки избалованной девчонки. Но добро бы просто капризные, – что гораздо хуже, эти ручки были весьма загребущими, а взбалмошные выходки Малты были замешаны на недюжинной хитрости. Захоти только она направить свой деятельный ум на благо свое собственное и семьи – и ее по праву назвали бы гордостью Вестритов. Но если все и дальше будет идти так, как шло до сих пор, беды от нее будет не обобраться…

Молча выходя из комнаты, где Малта заплетала и укладывала волосы Кефрии, Роника хмуро подумала: если счастье будет на их стороне, может, удастся сбыть Малту с рук долой за Рэйна Хупруса. Какое спокойствие воцарится в доме, когда в нем не станет подловатой маленькой интриганки…

Но потом Роника вообразила Малту в роли невестки Янни Хупрус и невольно поморщилась. Ох нет… Проблему по имена «Малта» породили Вестриты, значит Вестритам с ней и разбираться. Надобно придержать ее в доме, пока не выучится вести себя, как того требует фамильная честь…

Иногда Ронике казалось, что добиться этого возможно только при посредстве ремня.

Она вернулась к себе. В своих комнатах она чувствовала себя более-менее спокойно. С наступлением весны она все здесь убрала, вычистила и хорошенько проветрила. Так она поступала каждый год. На сей раз – не помогло… Повсюду стойко держался если не сам запах болезни, так воспоминание о нем. Даже солнечный свет, лившийся сквозь высокие окна, казался… ненастоящим. А чистые простыни на постели выглядели не просто свежими и уютными, нет, от их белизны исходил прямо-таки ледяной холод. Роника подошла к своему туалетному столику, села перед ним… Посмотрела на себя в зеркало… Малта была права: Роника действительно превратилась в замшелую старуху. Красивой она себя никогда не считала, но, пока жив был Ефрон, следила за собой самым тщательным образом. А не стало его – и все отошло, забылось, стало ненужным. Она как бы прекратила быть женщиной. Морщины на лице беспрепятственно углублялись, кожа на горле отвисла… Несколько баночек со снадобьями, стоявших на столе, покрывал тонкий слой пыли. А когда она открыла свою шкатулку с драгоценностями, лежавшие там украшения показались ей и знакомыми, и в то же время чужими. Когда она в последний раз задумывалась о своей внешности?.. Когда в последний раз обращала внимание на свое лицо и одежду?..

Роника глубоко вздохнула.

– Ефрон… – тихо выговорила она. Просто вслух произнесла его имя, но были в ее голосе и мольба, и вина, и последнее «прости». Потом она распустила волосы. Тряхнула головой, разбрасывая их по плечам… и нахмурилась: ей бросилось в глаза, как они поредели. Она подняла руки к лицу, и пальцы ощутили бумажную сухость кожи. Она попробовала разгладить морщины, залегшие возле рта. Укоризненно покачала головой своему отражению в зеркале – и сдула пыль с баночек. Взяла одну из них, открыла…

Она как раз кончала наносить духи, когда в дверь постучали. Так робко и неуверенно стучать могла только Рэйч.

– Входи, – произнесла Роника, не поворачивая головы. С тех пор как уволилась Нана, Рэйч осталась единственной домашней прислугой – и это в доме, где когда-то жизнь била ключом!..

Рабыня вошла в комнату, и Роника тотчас поняла причину ее посещения. Только появление Давада Рестара могло наполнить глаза Рэйч такой затаенной ненавистью! Ибо Рэйч по-прежнему винила Давада в смерти своего сынишки, погибшего на борту его работоргового корабля. О Даваде при ней лучше было совсем не упоминать – в ее глазах тотчас вспыхивала убийственная ненависть… и только в такие моменты молодая женщина казалась воистину живой; все остальное время она пребывала словно бы в спячке.

– Ох нет, только не это… – простонала Роника чуть слышно. Увы, реальность отменить было нельзя, а состояла она в том, что Рестар уже дожидался в гостиной.

– Прости, госпожа, – произнесла Рэйч бесцветным голосом. – Пришел торговец Рестар. И он утверждает, что непременно должен тебя повидать…

– Не за что просить прощения, – с глубоким вздохом ответствовала Роника. И поднялась из-за столика. – Скажи, что я спущусь немедленно, как только оденусь… Нет. Не ходи к нему и не говори ничего. Раз уж он не потрудился прислать гонца и заранее уведомить меня о своем визите – значит пускай сидит там и ждет, пока я буду готова его принять. А ты, пожалуйста, помоги мне одеться.

Ей хотелось вдвоем с Рэйч этак по-женски подшутить над Давадом… ничего не получилось. Рэйч не улыбнулась, ее губы так и остались сведенными в одну прямую черту. Давад Рестар прислал Рэйч в дом Вестритов, когда лежал при смерти Ефрон. Сам он говорил, что желает посильно помочь, но Роника крепко подозревала – на самом деле Давад хотел просто сбыть с рук эту женщину, глядевшую на него так, будто она собиралась в следующий миг воткнуть ему нож в спину. Тем не менее с точки зрения закона Рэйч по-прежнему принадлежала ему. В смысле, с точки зрения джамелийского права, признававшего рабство. Законы Удачного еще не опустились до такой низости. Здесь Рэйч называлась более обтекаемо и благозвучно – подневольной служанкой.

Ох и развелось же последнее время в городе этих самых подневольных… Роника обращалась с Рэйч так, как обращалась бы с наемной, сугубо вольной служанкой.

Она отнюдь не стала торопиться, выбирая себе наряд, и наконец остановилась на платье из бледно-зеленого льняного полотна. Как все-таки давно она не надевала ничего, кроме балахонистого домашнего одеяния!.. Даже когда все юбки были благополучно подхвачены кушаками, а верх зашнурован на спине, Роника чувствовала себя в этом платье необъяснимо нагой. Она помедлила перед зеркалом, заново окидывая себя взглядом. Что тут сказать!.. Выходное платье не сделало ее красавицей. И молодости ей не вернуло. Тем не менее в нем она снова выглядела так, как следует выглядеть владычице старинного торгового клана. Ухоженной, полной достоинства. Она помедлила перед шкатулкой с украшениями… Потом решительно обвила свое горло жемчугами и вставила в уши жемчужные серьги. «Вот так. И пусть маленькая распутница только попробует еще раз заявить, будто я замшелая, отставшая от моды старуха…»

И Роника победительно отвернулась от зеркала, чтобы натолкнуться на взгляд округлившихся глаз Рэйч. И ощутила, что изумление служанки льстит ей.

– Пойду спущусь к Даваду, – сказала она. – А ты принеси, пожалуйста, с кухни кофе и каких-нибудь простых коржиков. Только самых простых, хорошо? Я не хочу, чтобы он засиживался.

– Слушаюсь, госпожа.

Рэйч склонилась в коротком реверансе и молча ушла.

Шурша юбками, Роника проследовала по широкому коридору в гостиную… Жемчуга приятно холодили ей кожу. Странное дело, но как, оказывается, меняется самоощущение от того, что ты всего-то лишь переоделась да чуть-чуть поухаживала за собой!.. И это притом что в глубине очень мало что изменилось. По-прежнему присутствовала и неизбывная скорбь по Ефрону, и гнев из-за всего, что постигло ее после его смерти. Целую зиму она не ведала покоя, принимая удары, сыпавшиеся один за другим. Как верила она в своего зятя – и как жестоко ей пришлось обмануться! Из-за неумеренной жадности Кайла сбежала из дому Альтия. Его властность, граничившая с жестоким подавлением чужой воли, совсем парализовала волю Кефрии. И в довершение всего выяснилось, что дочь Кайла, Малта, вознамерилась, похоже, вырасти точным подобием обожаемого папочки… С ума сойти можно. Кефрия, правда, еще несколько месяцев тому назад твердо пообещала, что начнет твердой рукою перевоспитывать дочь… Вспомнив об этом, Роника лишь еле слышно хмыкнула себе под нос. Так называемое перевоспитание пока дало единственный результат – день ото дня Малта становилась все изворотливей…

У двери гостиной Роника приостановилась и решительно выдворила из головы все подобные мысли. Волевым усилием разгладила нахмуренный лоб, сотворила на лице вежливую полуулыбку. Повела плечами, выпрямилась… распахнула дверь и вплыла в комнату со светским приветствием на устах:

– Доброе утро, Давад. Твой приход… Какая приятная неожиданность!

Он стоял к ней спиной. Он успел снять с полки книгу и просматривал ее возле окна. Спина у него была широкая и со всех сторон круглая, туго затянутая в темно-синий камзол, и на какое-то мгновение он живо напомнил Ронике большого жука. Он закрыл книгу и повернулся к хозяйке дома:

– Да уж, «приятная неожиданность»… Сам знаю, что грубость. Даже мне, человеку, не украшенному тонкостью манер, ясно, что я должен был прислать человека и осведомиться, когда тебе было бы удобнее принять меня. Но я знал, что ты ответишь отказом, и потому… Ах, Роника!.. Да ты же просто потрясающе выглядишь!..

И он так по-свойски откровенно оглядел ее с головы до ног, что Роника помимо воли ощутила, как к щекам прихлынула кровь. Круглая румяная физиономия Давада расплылась в широченной улыбке.

– Я так привык видеть тебя либо в трауре, либо в тусклых затрапезных халатах, что уже и забыл, как ты по-настоящему выглядишь… А ведь я помню это платье! Оно очень давнишнее, верно? Уж не его ли ты надевала, когда праздновали свадьбу Кайла и Кефрии?.. Как же оно тебя молодит! И ты с тех пор нисколько не растолстела – по-прежнему влезаешь в него…

Роника с шутливой укоризной погрозила ему пальцем.

– Давад, Давад, – сказала она старинному другу дома. – Только ты один в столь краткой речи способен испортить такое количество комплиментов!

Он смотрел на нее непонимающе и смущенно, будучи не в силах – как с ним часто бывало – уразуметь собственную бестактность.

Роника опустилась на диван.

– Садись, – пригласила она Давада. – Сейчас Рэйч принесет кофе и коржики… Должна только предупредить тебя: времени у меня очень немного. Сегодня мы ждем в гости Рэйна Хупруса. Он едет на свидание к Малте, а у меня еще ровным счетом ничего не готово!..

– Знаю, – отмахнулся Рестар. – В городе только и сплетен, что об этом ухаживании. Верно, странно немножко, что молодому человеку дозволено ухаживать за той, что еще не была представлена обществу как взрослая женщина?.. Ну, то есть она-то сама, разумеется, не считает, что еще не готова… После той ее выходки прошлой зимой на балу… Да. Право, у меня язык не поворачивается осуждать тебя за то, что хочешь как можно скорей выдать ее замуж. Чем раньше эта девочка обзаведется мужем и на том успокоится, тем и лучше… для всего города. – Давад кашлянул и замолчал. В самый первый раз на его лице появилось выражение некоторой неловкости. – Собственно, Роника, по этой-то причине я к тебе и ввалился, – сказал он затем. – И, боюсь, мне придется тебя просить об очень большом благодеянии…

– О благодеянии? – Роника ничего не могла понять, но ей стало не по себе. – Которое, я полагаю, как-то связано с приездом к нам Рэйна?

– Да… Все очень просто. Пригласи и меня. Я тебя очень прошу!

Если бы Роника не так хорошо владела собой, у нее точно отвалилась бы челюсть. По счастью, судьба оградила ее от необходимости немедленно отвечать – вошла Рэйч с кофейным подносом. Роника ее сразу же отпустила, ибо не видела смысла заставлять Рэйч подавать кофе человеку, которого та ненавидела. Хозяйка дома стала разливать кофе сама, и это дало ей некоторое время для размышления.

Но прежде, чем она успела про себя сформулировать вежливый отказ, Давад заговорил снова:

– Я знаю, это не очень согласуется с правилами приличия, но я уже придумал, как их обойти!

Роника решила быть вполне откровенной.

– Давад, – сказала она, – мне совершенно не хочется обходить приличия. Хупрусы – могущественная семья, имеющая большой вес в обществе. А я сейчас не могу позволить себе обижать кого-либо в Удачном, тем более юношу из подобного семейства. И кстати, ты не сказал, почему тебе так хочется быть здесь, когда мы станем его принимать. Ведь, согласно традиции, когда юноша первый раз приходит на свидание к девушке, присутствует только ее семья. С тем, знаешь ли, чтобы паренек уверенней себя чувствовал…

– Знаю, все знаю. Но поскольку Ефрона больше нет, а отец Малты находится в плавании, я подумал, что ты можешь представить меня как старинного друга… что-то вроде вашего защитника на время полного отсутствия в доме мужчин…

Говоря таким образом, Рестар все посматривал на Ронику, и его голос постепенно делался тише и тише… пока совсем не замолк.

– Давад, – сказала она негромко, но в голосе звучало внутреннее напряжение. – Ты отлично знаешь, что я никогда не нуждалась в мужчине-защитнике. Когда девочки были еще малы, а Ефрон уходил в море, я ведь ни разу не обращалась к его друзьям с просьбой заключить вместо него какую-то сделку или помочь мне выпутаться из каких-то жизненных неприятностей. Я всегда и со всем справлялась сама! И всему Удачному это отлично известно. Это моя сущность, Давад. И вот теперь, когда я осталась совершенно одна, что же, я вдруг испугаюсь, разахаюсь и начну прятаться у тебя за спиной? Ох, не получится… Рэйн Хупрус сегодня приедет знакомиться с семьей девушки, которую намерен взять в жены. И пусть он увидит нас такими, каковы мы в действительности!

После столь энергичного высказывания Ронике потребовалось слегка перевести дух, и Давад воспользовался моментом, чтобы торопливо произнести:

– Это не потому, Роника. Это нужно мне самому… Я тебе все честь честью скажу. Тебе, верно, с этого выгоды никакой, даже наоборот, для тебя мое присутствие может обернуться некоторой неловкостью… Са[17] Са – в предыдущей книге трилогии, «Волшебный корабль», поясняется, что это верховное божество почитается верующими-мужчинами в качестве Всеотца, женщинами же – как Великая Мать. свидетель! – некоторые семьи в Удачном мне вообще уже отказали от дома. Я сам знаю, что от меня одни неприятности… Сначала говорили, что я недостаточно обходителен. Верно, я тонкостям не обучен… Не то что моя Дорилл, покойница. Это она всегда заботилась о нашей репутации в обществе… После ее смерти многие в Удачном продолжали меня по-доброму принимать – не иначе в память о ней… Но год от году все меньше торговцев ко мне относилось по-дружески… наверное, я обижал людей, сам того не замечая… И вот теперь, сколько есть у нас старинных семей, но только для тебя я по-прежнему друг… – Он примолк и тяжело вздохнул. – Я совсем один, мне не к кому обратиться. Я знаю, мне надо как-то восстанавливать старые связи… Так вот, если бы я смог завязать торговые отношения с жителями Чащоб, я, пожалуй, добился бы прежнего положения. Да, многим у нас совсем не по вкусу то, за что я ратую… Люди говорят, что я готов лизать пятки «новым купчикам», что я веду с ними дела и тем самым предал старинные фамилии, что я обесчестил себя причастностью к работорговле… Но ты-то знаешь – я поступаю так только лишь для того, чтобы выжить. А что мне еще остается?.. Посмотри на меня. У меня никого нет. Мне не на кого рассчитывать, кроме как на свои мозги и деловую хватку. У меня нет жены, которая утешала бы меня в трудный час… нет детей, чтобы оставить им нажитое… И я занимаюсь только тем, чтобы обеспечить себе кое-какие доходы на старость. А потом… что будет потом – меня не очень заботит. – Тут он выдержал довольно-таки наигранную паузу и добавил гаснущим голосом: – Я – последний в роду…

Примерно на половине этой нескончаемой жалобной песни Роника устало прикрыла глаза. Когда же Рестар вновь испустил скорбный вздох, она подняла веки.

– Давад, – проговорила она тоном предупреждения. – Стыд и срам тебе за то, что пытаешься провести меня на подобной мякине. Не буду я тебя жалеть, не надейся. И себя жалеть я тоже не буду. Может, каждый из нас и сидит сейчас в яме, но, сознайся честно, мы их сами себе выкопали. Ты отлично знаешь первопричины всех своих горестей; ты сам их мне только что перечислил. И если ты действительно хочешь восстановить уважение старинных фамилий, для начала перестань заигрывать с «новыми купчиками» и проталкивать в Совете решения, выгодные для них. Прекрати бесчестить себя торговлей людьми. Перестань сам отрекаться от себя – и былые друзья вернутся к тебе… Не сразу, конечно, ведь ты на такое количество больных мозолей успел наступить! Но вернутся. Ведь ты из настоящих торговцев. Как только ты сам это вспомнишь, вспомнят и все остальные!

– А до тех пор прикажешь мне, блюдя благородство, с голоду помереть? – вспылил Давад.

И как бы для того, чтобы по мере сил отодвинуть столь печальный исход, откусил большой кусок пряника, который держал в руке.

– Ну, голод тебе навряд ли грозит, – ответила Роника неумолимо. – Ты сам только что сказал, тебе не о ком больше заботиться, кроме как о себе самом. А имения у тебя такие, что, надумай ты хоть чуть-чуть ими заняться, и они кормили бы тебя до конца дней твоих, даже если бы ты забросил торговлю. Осмелюсь предположить: если ты немножко сократишь численность своих слуг, вам всем хватит собственного огорода, стада кур и нескольких молочных коров. И всего-то требуется лишь некоторая умеренность жизненных запросов. Отчего бы тебе не обратиться к простоте… как сделали мы с Кефрией под давлением обстоятельств? А что касается твоего беспросветного одиночества в жизни… Поправь меня, если я ошибаюсь, но ведь у тебя, сколь мне помнится, была внучатая племянница. Взял бы да разыскал ее, если нуждаешься в наследниках. Восстановление отношений с той ветвью вашей семьи могло бы оказаться для тебя большим благом…

– Она слишком ненавидит меня. – Давад стряхнул крошки, просыпавшиеся ему на колени, а заодно как бы отмахнулся и от высказанной Роникой мысли. – Причем ненавидит из-за какого-то мимолетного замечания в адрес ее мужа, когда тот был еще женихом. С тех пор я для нее вроде зачумленного… Нет, тут ничего уже поправить нельзя! – И Давад отхлебнул кофе. – А кроме того… Не понимаю, как ты можешь порицать мое участие в работорговле? Разве не этим сейчас занимается Кайл на «Проказнице»? – На лицо хозяйки дома словно набежала туча, и Давад поспешно сменил тактику. – Ну пожалуйста, Роника! Обещаю, что надолго не задержусь… Позволь мне просто побыть здесь во время его появления, представь как друга семьи… Вот и все, о чем я прошу! Помоги свести хоть шапочное знакомство… А все остальное я и сам сделаю!

Он так умоляюще смотрел на нее. Волосы у него были густо намазаны ароматическим маслом, и оно блестящей пленкой стекало на лоб. Он был попросту жалок. И… он в самом деле был старым другом семьи. Да, он торговал невольниками. Но они с Дорилл поженились через неделю после их свадьбы с Ефроном. Они танцевали друг у друга на свадьбах… Да, он наверняка ляпнет в присутствии Рэйна что-нибудь неподобающее… Но он пришел к ней, видя в ней свою последнюю надежду.

Ну не человек, а просто несчастье какое-то ходячее.

Роника все еще молча смотрела на него, когда в комнату вошла Кефрия.

– Давад!.. – воскликнула та. И напряженно улыбнулась, причем глаза округлились от ужаса. – Какая неожиданность! А я и не знала, что ты к нам заглянул…

Рестар поспешно поднялся, чуть не опрокинув при этом свою кофейную чашку. Ринулся к Кефрии, взял ее руку и, сияя, объявил:

– Ну да, я знаю, что это не совсем правильно, но все-таки я просто не мог удержаться… Сейчас, когда Кайл в море, я подумал, что должен же быть в доме хоть какой-то мужчина, когда к нашей Малте собирается прийти с ухаживаниями какой-то юнец…

– Да уж… – тихо отозвалась Кефрия. И обратила на мать взгляд, полный упрека.

Роника твердо решила не прибегать к вежливой лжи.

– Я уже сказала Даваду, что это полностью неприемлемо, и объяснила почему, – негромко, но твердо проговорила она. – Потом, когда ухаживание пойдет своим чередом – при условии, если он и она решат его продолжать, – мы как-нибудь устроим чай и пригласим близких друзей семьи. Вот это будет более подходящий момент, чтобы Давад мог познакомиться с Рэйном и его семьей.

– Я полагаю, – тяжело сказал Давад, – это и все, что ты можешь предложить своему самому старому и верному другу, Роника Вестрит… Что ж… Приду, стало быть, когда меня пригласят.

– Слишком поздно, – выдавила Кефрия еле слышно. – Я, мама, собственно, поэтому за тобой и пришла… Рэйн и его семья… Они уже прибыли!

Роника живо поднялась:

– Его семья!.. Уже здесь?

– Да, в комнате, где мы обычно завтракаем… Знаю, знаю, что ты хочешь сказать – я и сама не ждала их так рано. Я думала, Рэйн появится только под вечер, ведь плавание-то неблизкое… Но тем не менее он уже здесь, и с ним сама Янни… и старший брат… Бендир. А за воротами дожидается тьма-тьмущая слуг, нагруженных подарками и… Мама, мне нужна твоя помощь, не то пропаду! Как же мы справимся, когда у нас в доме совсем нет слуг…

– А очень просто, – вмешался Давад. Он оставил просительные интонации и принялся распоряжаться: – Вы ведь держите мальчишку, который смотрит за конюшней и садом? Отлично, пришлите его немедля ко мне. Я черкну записочку, он отнесет ее ко мне домой, и мои слуги прибегут сюда сей же момент. Естественно, незаметно, как будто они всегда тут и были… Я дам им на сей счет сугубые распоряжения: чтобы вели себя так, как будто все они ваши, просто так уж работают – по вызову. И…

– И когда по всему Удачному расползутся сплетни – как бывает всегда, если в деле замешаны слуги, – уж то-то Вестриты будут выставлены на посмешище… Нет, Давад. – Настал черед Роники тяжко вздыхать. – Что ж, мы воспользуемся твоим предложением… Поскольку другого выхода у нас просто нет. Но коли уж мы вынуждены занимать чужих слуг, я прямо и открыто признаю, что слуги эти – заемные, а не наши. И уж ни в коем случае не следует избегать упоминаний о твоей доброте, чтобы только потрафить нашей гордости! – Тут она с некоторым запозданием вспомнила, что у дочери может быть иное мнение, и повернулась к Кефрии, дабы спросить, что называется, в лоб: – Ты согласна со мной?

Кефрия беспомощно пожала плечами:

– Приходится согласиться… – И подумала вслух: – Ох, не понравится все это Малте…

– А ты просто не позволяй ей забивать такими вещами свою хорошенькую головку. – Давад просто лучился от удовольствия, и Ронике всерьез захотелось запустить в него ближайшим тяжелым предметом, когда он продолжил: – Я более чем уверен, что она будет слишком занята своим поклонником и вряд ли обратит внимание на старого друга семьи… Ладно, ближе к делу, дорогие мои! Роника, где бумага? Чтобы мне быстренько нацарапать записку и отправить мальчишку…

Скоро оказалось, что сомнения, одолевавшие Ронику, были беспочвенны: все удалось сделать быстро и без затруднений. Кефрия вернулась к гостям и заверила их, что ее мать вот-вот появится. Мальчик с запиской убежал со всех ног, а Давад решил напоследок заглянуть в зеркало. Роника не могла бы сказать, какого рода жалость двигала ею – к нему или к себе самой, – но все-таки заставила его промокнуть излишек масла со лба и с волос, а потом заново причесаться, явив хотя бы подобие вкуса. С его штанами, некрасиво пузырившимися на коленях, ничего поделать не удалось, и Давад заверил ее, что таково было свойство всех его штанов, причем свойство неискоренимое. Камзол же, по его словам, был новехонек, а покрой его отвечал самым новым веяниям моды. Роника хотела было доходчиво объяснить ему разницу между «модным» и «к лицу», но прикусила язык и воздержалась.

…А потом, внутренне трепеща от волнения, об руку с Давадом вступила в комнату для завтрака…

Ей доводилось слышать, что в Дождевых чащобах во время ухаживания вели себя несколько более раскованно, чем принято было в Удачном. Но когда Кефрия давала разрешение Рэйну посещать свою дочь, им было твердо обещано: никаких дорогостоящих подношений, способных вскружить неопытной девушке голову. Вот Роника и ждала, что молодой человек вручит Малте букетик цветов… ну там еще немного сладостей…

И вообще, она полагала, что ей представят застенчивого юношу, сопровождаемого, возможно, наставником или дядей.

Но что же предстало ее глазам?..

Комнату было попросту не узнать! Простое убранство, состоявшее из весенних цветов, принесенных ею и Кефрией из садика, почитай что исчезло! По всему помещению в бесчисленных корзинах, вазах и чашах благоухали самые немыслимые цветы, какие только порождали Чащобы. От их запаха голова буквально шла кругом! Корзинки и подносы фруктов, бутылки роскошных вин, блюда всевозможных лакомств и сладостей дополнили убранство стола, накрытого для скромного завтрака. Тут же стояло искусственное дерево, сработанное из бронзы и древесины вишни, а на нем в клетке из золотистой латуни заливались на разные голоса радужно окрашенные певчие птицы. Под клеткой, с надеждой поглядывая вверх, разгуливала крапчатая охотничья кошка – совсем юная, еще котенок. Слуги – и с открытыми лицами, и в вуалях – бесшумно и со знанием дела сновали по комнате, доканчивая ее волшебное преображение.

Роника вошла – и молодой человек, чье завешенное вуалью лицо выдавало в нем потомка торговой семьи из Чащоб, заиграл жалобную мелодию на небольшой арфе. И словно подхваченная музыкой, навстречу Ронике двинулась Янни Хупрус. Ее лицо скрывало белое кружево, расшитое жемчугами. Просторный капюшон, накинутый на волосы, украшали искусно подобранные шелковые кисточки всех возможных оттенков синего и голубого. На Янни была расшитая лентами рубашка и свободные панталоны, собранные у лодыжек опять-таки лентами. Белой льняной материи почти невозможно было разглядеть под сплошной вышивкой… Роника в жизни своей еще не видела женщины в подобном наряде, но безошибочное чутье тут же подсказало ей: очень скоро нечто в этом роде составит писк моды в Удачном.

Итак, Янни радостно приветствовала Ронику в ее собственном доме, но комната была до того не похожа на себя прежнюю, что Ронике поневоле казалось – все они чудесным образом перенеслись в Дождевые чащобы и это она, Роника, нынче гостила в доме у Янни.

Янни тепло улыбалась, и лишь один-единственный взгляд, полный недоумения, отразил ее любопытство в отношении Давада.

– Как славно, что ты так скоро спустилась, – сказала госпожа Хупрус. И взяла руки Роники в свои – движение, подразумевающее отношения если не родственные, то очень близкие к тому. И доверительно наклонилась к ее уху. – Ты, по-моему, должна гордиться своей дочерью, Кефрией! Она так тепло и достойно нас приняла! Ты воспитала очень хорошую дочь, Роника… А Малта!.. Кажется, я начинаю понимать, почему мой сын «погиб» буквально на месте!.. О, она совсем молода, как ты меня и предупреждала, но этот юный бутон вполне готов распуститься. И покажите мне того молодого человека, которого не сразили бы наповал такие глаза!.. То-то мой сын положил столько трудов, выбирая подходящие подарки… Честно признаться, когда цветов уже СТОЛЬКО, это вправду выглядит самую чуточку слишком, но вы с Кефрией уж простите моего мальчика, хорошо?

– Конечно простим, ведь что сделано – то уже сделано, и его всяко слишком поздно ругать! – Вместо Роники, пытавшейся подыскать какие-то слова, ответил Давад. Выступив вперед, он накрыл ладонью сомкнутые в пожатии руки Роники и Янни. – Добро пожаловать в дом Вестритов! – сказал он. – Я – Давад Рестар, давнишний друг этой семьи… Для нас большая удача и радость принимать вас под этим кровом, мы почитаем за честь решение Рэйна ухаживать за нашей Малтой… Вы только посмотрите на них – ну разве не прелестная пара?..

Эти речи так разительно отличались от всего, что могла бы произнести по данному поводу сама Роника, что пожилая женщина едва не утратила самообладание. Однако Янни провести было непросто. Она посмотрела на Давада, потом на Ронику и вежливо, но решительно высвободила руку из его хватки.

– Я припоминаю тебя по нашим прежним встречам, торговец Рестар.

В ее тоне звучала явственная прохладца. Уж верно, вышеупомянутые воспоминания были не из самых сердечных.

Но Давад, как с ним чаще всего и бывало, пропустил тонкости мимо ушей.

– Весьма, весьма польщен! – просиял он. – Как приятно, когда тебя помнят!

Он явно полагал, что благополучно «сводит шапочное знакомство», как собирался.

Умом Роника понимала, что должна непременно что-то сказать и некоторым образом спасти положение, но, хоть повесьте, никаких подходящих слов придумать не могла. Пришлось отделываться банальностями.

– Какие дивные цветы, – сказала она. – Поистине, только в Дождевых чащобах можно найти такие цвета и такое благоухание!

Янни переступила с ноги на ногу – совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы она оказалась лицом только к Ронике, как бы тесня и отгораживая Давада выставленным плечом.

– Они правда понравились тебе? Как я рада! Я так боялась, что ты упрекнешь меня за попустительство Рэйну – он в самом деле меры не знает. Я ведь помню, мы договаривались, что подарки должны быть очень простыми…

Уж если на то пошло, Роника вправду считала – Хупрусы изрядно-таки вышли за рамки их первоначальной договоренности. Но прежде нежели она придумала какой-нибудь тактичный способ намекнуть об этом Янни, в разговор опять встрял Давад.

– Простые? – воскликнул он со смехом. – Да какая речь может идти о простоте, если парень от страсти с ума сходит? Прямо вам скажу: если бы я снова помолодел и взялся ухаживать за девушкой вроде Малты, я бы тоже все сделал, чтобы у нее от моих подарков голова кругом пошла!

Тут к Ронике наконец вернулся дар речи.

– Впрочем, – сказала она, – как бы то ни было, юношей, подобных Рэйну, ценят за их собственные качества, а вовсе не за подарки. Нынешнее изобилие и красота, вероятно, как нельзя лучше подходят для их первого представления друг другу, но я уверена, что в дальнейшем его ухаживание примет… чуть более сдержанную тональность.

Говоря так, она делала вид, будто обращается скорее к Даваду, нежели к Янни. Это, как она надеялась, давало ей возможность достаточно прямо высказать свою точку зрения и притом никого не обидеть.

– Вот чепуха! – расхохотался Давад. – Да ты посмотри на них хорошенько! По-твоему, она от него сдержанности ждет?

Малта в самом деле напоминала королеву цветов на троне, воздвигнутом в ее честь. Она сидела в высоком кресле с подлокотниками, держа на коленях большущий букет, а весь пол кругом был сплошь заставлен горшками и вазами с зеленью и цветами. Один ярко-красный цветок был приколот к плечику ее скромного белого платья, другой такой же красовался в высоко зачесанных волосах. Они оттеняли смугловатый тон ее кожи и придавали черным волосам еще больше блеска. Целомудренно потупившись, Малта что-то говорила молодому человеку, внимательно ее слушавшему. Внимательный наблюдатель, однако, мог заметить, что время от времени Малта зорко стреляла в него глазами из-под ресниц, и каждый раз при этом на ее губах возникала едва уловимая улыбка… улыбка довольной кошки.

Рэйн Хупрус был одет во все синее. Со спинки стула, стоявшего неподалеку, свисал снятый им небесно-голубой плащ. Его наряд, традиционный для жителя Чащоб, состоял из штанов свободного покроя и рубашки с длинными рукавами, что позволяло надежно скрывать от случайного взгляда телесные изменения. Рэйн был тонок в поясе, и на талии у него красовался широкий шелковый кушак чуть более темного тона, чем все остальное. Из-под шаровар выглядывали носки черных сапожек. А черные перчатки были с тыльной стороны кисти сплошь расшиты синими кристаллами огня… завораживающе-небрежная выставка несметных богатств, да и только! Голову Рэйна покрывал простой шелковый капюшон, сшитый из того же материала, что и его пояс. Черное кружево вуали полностью скрывало лицо… Впрочем, видеть его было и необязательно. Вся поза Рэйна, наклон головы – все говорило о завороженном внимании, с которым он слушал свою собеседницу.

– Малта очень молода, – сказала Роника. Она решила быстро высказать то, что хотела, прежде чем раздадутся еще какие-то высказывания о положении дел. – Ей недостает мудрости: она не понимает, когда следует отказаться от спешки. Значит, вместо нее соблюдать осторожность следует ее матери и мне. Поэтому мы с Янни и договорились с самого начала, что постараемся оградить наших молодых от каких-либо необдуманных деяний, которые они могут совершить под влиянием сиюминутного чувства…

– Убей меня, чтобы я понимал – почему? – весело перебил Давад. – Что может проистечь из сегодняшней встречи, кроме хорошего? Ведь надо же Малте когда-то выходить замуж? Надо! Ну и чего ради ложиться костьми на пути двух юных сердец? Сама подумай, Роника! Ну плохо ли: у Янни будут внуки, у тебя – правнуки. А какие выгодные торговые сделки будут заключены… всеми заинтересованными сторонами!..

Роника испытывала настоящую боль, наблюдая, как Давад правдами и неправдами заворачивает разговор к торговле и выгодным сделкам. Она слишком давно и слишком хорошо знала этого человека. И отлично понимала, чего ради он в действительности явился сюда. Да, он в самом деле был старинным другом семьи. Да, он искренне заботился о Малте, и ему было совсем не все равно, как сложится у нее жизнь… Но самое главное место в его сердце давно и бесповоротно заняла купеческая деятельность и, соответственно, получение барыша. Хорошо это или плохо, просто так уж Давад был устроен, и все тут. Воспользоваться чьей-то дружбой ради того, чтобы снять сливки с какого-нибудь дельца, – это да, это он мигом. А вот рискнуть ради дружбы и потерять хороший навар – такое за ним наблюдалось гораздо реже…

…Все эти мысли успели пронестись в сознании Роники за какую-то долю мгновения. Она видела Давада без всяких прикрас – таким, каким он всегда был. Она никогда не пыталась взвешивать, насколько хорошо это или плохо – иметь подобного друга. Разница в общественных пристрастиях не побудила ее прекратить с ним отношения, в то время как многие старинные семьи не желали больше с ним знаться. Нет, он ни в коем случае не был злодеем. Он просто не слишком задумывался над тем, что творил. Выгоды манили его, и он шел к ним, вляпываясь по дороге в работорговлю, в очень сомнительные делишки с «новыми купчиками»… пытался даже что-то извлечь для себя из ухаживания Рэйна за Малтой. Он вовсе не желал тем самым причинить кому-либо зло. Он просто не рассматривал свои поступки в свете нравственных категорий…

…Что, однако же, отнюдь не делало его безобидным. Например, прямо сейчас он мог, совсем того не желая, оскорбить Янни Хупрус… и, спрашивается, что тогда будет с Вестритами? Ведь у Хупрусов, между прочим, лежала долговая расписка Вестритов за живой корабль «Проказница»… Роника нехотя приняла ухаживание Рэйна за Малтой, будучи твердо уверена: очень скоро юноша сам увидит, насколько она еще молода и не подготовлена к взрослой жизни и отношениям. А еще – если Рэйн начнет ухаживание, а потом прервет его, это даст Вестритам в глазах общества пускай и двусмысленное, но преимущество. Их будут рассматривать как обиженную сторону; после чего Хупрусам в их деловых мероприятиях придется быть более чем корректными… Но если Хупрусы оборвут ухаживание из-за того, что Вестриты поддерживают ненадлежащие связи… О-о, после этого Вестриты будут выглядеть в глазах других старинных семейств в совершенно ином свете. Роника и без того уже ощущала определенное давление, побуждавшее ее прекратить знакомство с Давадом Рестаром. И если это давление перерастет стадию разговоров и нанесет ущерб кое-каким сделкам – вот тут-то ее денежные дела и окажутся в болоте еще поглубже теперешнего…

Самым разумным в данной ситуации было бы «раззнакомиться» с Давадом. Перестать с ним общаться.

Но… Ронику удерживало нечто, именуемое верностью дружбе. Равно как и гордость. Если Вестриты начнут руководствоваться чужими соображениями о том, что хорошо, а что плохо, будущего у них не станет.

Правду сказать, не то чтобы они и сейчас были такими уж хозяевами своей будущности…

Молчание между тем сделалось уже неловким. Однако Роника ощущала лишь ужас пополам с неким болезненным любопытством: «Ну и какую еще нелепицу сейчас отмочит Давад?..»

И только сам он определенно не понимал, куда его занесло. Он лучезарно улыбнулся и начал:

– Так вот, что касается торговых союзов…

Спасение явилось в самый последний момент и, как водится, с весьма неожиданной стороны. К ним торопливо подошла Кефрия. Лишь тончайшая испарина на лбу выдавала ее волнение от того, что Давад успел провести столько времени рядом с Янни. Она тихонько тронула его за рукав и спросила вполголоса, не мог бы он помочь ей на кухне:

– Это займет всего минутку… Слуги засомневались, как правильно открывать некоторые старые вина, которые я избрала для стола… Не присмотришь ли ты, чтобы они все правильно сделали?

Из всех возможных шагов Кефрия предприняла самый верный. Вина и их правильная подача на стол составляли одно из страстных увлечений Давада. И он не просто дал себя увести, а сам поспешил вперед Кефрии; она только успевала кивать – он на ходу уже с самым ученым видом рассуждал о том, как правильно раскупорить бутылку, чтобы ее содержимое оказалось наименьшим образом потревожено.

Роника с большим облегчением перевела дух…

– Удивляюсь, как ты вообще его здесь терпишь, – негромко заметила Янни. Теперь, когда Давад благополучно скрылся из виду, она стояла рядом с Роникой. Она говорила доверительным тоном, так что за музыкой и разговорами в комнате этого не мог услышать никто посторонний. – Я как-то слышала прозвище, которым его наградили: Предатель. Все знают, что он оказывал посреднические услуги «новым купчикам» в их самых противозаконных деяниях… сам он, правда, это яростно отрицает… И все равно ходят упорные слухи, будто именно он стоит за спиной «новых», которые знай подъезжают к Ладлакам с самыми несусветными предложениями, надеясь купить у них «Совершенного»!

– «Несусветными» – это еще мягко сказано, – так же вполголоса согласилась Роника. – Причем главный скандал состоит в том, что семейство Ладлаков эти предложения еще и рассматривает! – И Роника даже позволила себе слегка улыбнуться. И дабы увериться, что та ее вполне правильно поняла, добавила старую поговорку торговцев: – Как ни крути, а чтобы заключить сделку, нужны двое…

– Святые слова, – спокойно кивнула Янни. – Но разве не жестоко со стороны Давада искушать Ладлаков столь щедрыми денежными посулами? Он ведь наверняка знает, в каких стесненных обстоятельствах они сейчас пребывают!

– Большинство старинных семей последнее время чувствуют себя ущемленными. В том числе и Вестриты… Вот мы и цепляемся друг за дружку, какими бы странными ни казались порой наши союзы. К примеру, Давад сегодня зашел предложить мне заимообразно своих слуг, ибо знал, что в нашем доме не прислуга, а слезы, оставшиеся от прежнего штата.

«Вот так, – сказала она себе. – Все прямо и без утайки. Если Рэйн в своем ухаживании рассчитывает на сокровища, которыми Вестриты более не располагают, пусть он скорее все поймет да и отправляется восвояси…»

Но когда Янни ответила, Ронике пришлось убедиться, насколько она недооценила благородство своей собеседницы.

– Мне известно, что вы испытываете определенные денежные затруднения, – сказала жительница Чащоб. – И я довольна, что мой Рэйн взялся ухаживать за девушкой, для которой необходимость жить по средствам – не пустой звук. Бережливость и скромность всегда были и останутся добродетелями… И конечно, слуги, которых мы с собой привезли, предназначены вовсе не для того, чтобы поставить тебя в неловкое положение. Просто затем, чтобы все мы могли провести некоторое время вполне беззаботно, не мучаясь мыслями о делах.

Насколько понимала Роника, сказано это было вполне искренне.

И она ответила откровенностью на откровенность.

– С Давадом очень непросто дружить, – сказала она. – Иногда я и сама думаю, насколько без него было бы проще. Но все-таки я его не гоню, ибо нахожу такой поступок неправедным. Я, например, никогда не уважала людей, способных отречься от детей или иных родственников, чем-либо не угодивших семье. Мне-то всегда казалось, долг семейства – вновь и вновь пытаться подсказать и поправить… как бы больно это порою ни было. Так почему надо с иными мерками подходить к старинным друзьям? Тем более что мы во многих отношениях сами стали Даваду вроде родной семьи… Он ведь, как тебе, вероятно, известно, потерял жену и сыновей во время Кровавого мора…

Ответ Янни застал Ронику абсолютно врасплох.

– Так, значит, – спросила жительница Чащоб, – это неправда, что ты будто бы выгнала Альтию из дому за неподобающее поведение?..

Вот это и называется – сразить наповал! «Неужели именно так считают в городе?.. – ошарашенно подумала Роника. – И слухи успели распространиться до самых Чащоб?..» Какое счастье, что именно в этот момент служанка поднесла им блюдо нежнейшего печенья – неужели того самого, что напекли вчера они с Кефрией?.. Роника рассеянно взяла кусочек печенья, и другая служанка немедленно предложила ей фигурный бокал с каким-то вином из Чащоб. Роника, поблагодарив, взяла бокал и пригубила.

– Прелесть какая! – совершенно искренне похвалила она вино, обращаясь к Янни.

– Как и печенье, – ответила та. И отвела глаза, задержав взгляд на Рэйне и Малте; девушка как раз что-то сказала ему, отчего он рассмеялся. Янни наклонила голову, и Роника поняла, что она улыбается.

Она хотела было воспользоваться случаем и не поднимать более тему, от которой их так счастливо отвлекли. Но потом решила проявить душевную твердость, ибо знала: слухи надлежит душить в зародыше, сразу, как только о них узнаешь. А сколь долго циркулировала в Удачном нелепица об Альтии – знала только Са, Великая Мать Сущего. Быть может, с самого прошлого лета…

И Роника решительно произнесла:

– Я отнюдь не выдворяла Альтию из дому. Скорее, даже наоборот, она ушла отсюда наперекор моей воле. Она была очень угнетена тем, как распределилось наследство. Она ведь полагала, что непременно унаследует «Проказницу», но этого не случилось, и к тому же ей не нравилось, как Кайл управляется с кораблем. Произошла жестокая ссора, и она ушла… – Говорить было очень трудно, но Роника заставила себя прямо смотреть в непроницаемое кружево, скрывавшее лицо Янни, и добавила: – Я не знаю, где она теперь и чем занимается. Но если бы прямо сейчас она постучала в эту дверь, я от всего сердца раскрыла бы ей объятия…

Ей показалось, будто она ощутила ответный взгляд Янни, полный сочувствия.

– Кажется, я задала неуместный вопрос… Не обижайся, прошу тебя. Я всегда так: предпочитаю говорить без обиняков… Я совсем не хотела задеть тебя. Просто мне всегда казалось, что честные речи не должны оставлять места для недопониманий!

– Вполне разделяю твои чувства… – Роника посмотрела туда же, куда и ее гостья, – на Рэйна с Малтой. Малта, опустив головку, отвела глаза; на щеках у нее цвели розы, но глаза были веселые. Рэйн явно разделял ее веселье. Он все пытался рассмотреть выражение ее опущенного лица…

– Тем более, – добавила Янни, – внутри семьи никаких секретов быть не должно, так ведь?

…Все было замечательно и чудесно. Гораздо замечательней и чудесней, чем Малта когда-либо отваживалась воображать! «Вот, значит, как оно, когда с тобой по-человечески обращаются!..» Именно такого жаждала ее душа, сколько она себя помнила. И теперь сполна упивалась сладостью каждого мгновения. Воздух кругом был пропитан ароматами цветов. Ее угощали всеми видами дивных лакомств, какие только она была способна вообразить. А уж Рэйн!.. Само внимание и утонченность. Малта пыталась придумать хоть что-нибудь, что могло бы еще более украсить этот счастливый день… и не могла. Ну разве только присутствие двух-трех подружек, которые тихо помирали бы от зависти, наблюдая ее торжество… Оставалось воспользоваться воображением. Они могли бы сидеть во-он там – Дейла, Киттен, Карисса и Полья, – и Малте предлагали бы все новые подносы с едой и питьем, а она, выбрав питье или лакомство по вкусу, отсылала бы остальное своим подружкам. Потом, попозже, она тепло извинилась бы перед ними за то, что у нее совсем не нашлось для них времени, – ах, ей так стыдно, но что поделаешь, если она была так занята, так занята… с Рэйном! Но, ах, ведь они понимают, что за существа эти мужчины!.. И тут она этак по-свойски им улыбнется: мы-то, мол, знаем! И вскользь упомянет некоторые комплименты из тех, что он ей расточал, повторит одну-две остроты…

– Позволено ли мне будет спросить, чему ты так мило сейчас улыбаешься? – вежливо осведомился Рэйн. Он стоял на таком расстоянии от ее кресла, которое можно было назвать вполне почтительным, но которое в то же время не мешало оказывать ей всяческое внимание. Малта предлагала ему сесть, но он ее предложением не воспользовался.

Она подняла глаза к его закрытому вуалью лицу… Вот это было нечто, определенно портившее ее сбывшуюся мечту. Ибо кто знал, что за кошмарная рожа могла обнаружиться под этой вуалью?.. Может, и не зря ворочался у нее глубоко в животе маленький червячок страха и беспокойства?.. Конечно, она не позволила ничему подобному проявиться в выражении своего лица. И ее голос остался выверенно-веселым.

– Я просто подумала, как было бы славно, если бы нескольким моим подругам разрешено было разделить со мной нынешний праздник!

И Малта грациозным жестом обвела замечательно разукрашенную комнату.

– А я, признаться, думал о прямо противоположном… – ответствовал он. Голос у него, кстати, был очень приятный. Очень культурный и… до невозможности мужественный. И когда он говорил, дыхание слегка шевелило вуаль на лице.

– О противоположном? Как это? – спросила она. И даже подняла бровь, чтобы подчеркнуть свое изумление.

Он ни на йоту не сдвинулся с места, где стоял, лишь понизил голос, как будто они с нею остались с глазу на глаз:

– Я думал о том, как будет славно, когда я заслужу твое полное доверие и нам позволено будет видеться наедине.

Увы, Малте приходилось руководствоваться лишь его голосом и осанкой. Ни тебе движения бровей, ни застенчивой улыбки, сопровождающей эти слова. Ей и прежде доводилось разговаривать с мужчинами… даже слегка флиртовать, если поблизости не было ни бабки, ни матери… но никогда прежде мужчина не бывал с нею так откровенен. Это и пугало, и пьянило, словно игристое вино! И вот она сомневалась и медлила с ответом, сознавая в то же время, как пристально он изучает ее ничем не прикрытое лицо. Как бы она ни старалась совсем стереть с него всякое выражение – увы, невозможно. Но как прикажете улыбаться и заигрывать, если не знаешь, какого рода лицо светится ответной улыбкой – обычная физиономия… или покрытая бородавками звериная морда?!

Может быть, именно поэтому в ее голосе прозвучал едва ощутимый холодок.

– Мне думается, прежде всего нам надо решить, следует ли вовсе начинать это ухаживание… Разве не этому должна быть посвящена наша первая встреча? Ведь мы, кажется, должны понять, подходим ли мы друг дружке?..

Он негромко фыркнул: ее слова рассмешили его.

– Госпожа моя Малта, – сказал он, – давай оставим это развлечение нашим матерям, твоей и моей! Это их игра; смотри, как они кружатся, ну прямо борцы на ринге! Они ждут, чтобы другая хоть как-то открылась, чтобы продемонстрировала слабость… Ведь это им заключать сделку, которая нас с тобой свяжет. И право же, она будет очень выгодной для обеих семей…

И он кивнул ей – еле заметно, впрочем, – туда, где стояли Янни Хупрус и Роника Вестрит. И правда – выражения лиц (по крайней мере, у Роники, не носившей вуали) были заученно-радушные, но в позах обеих чувствовалась некая внимательная напряженность. Здесь явно происходило какое-то словесное состязание.

– Это моя бабушка, а вовсе не мать, – заметила Малта. – И я не понимаю, почему ты говоришь о нынешней встрече как о какой-то игре? Я-то думала, происходит нечто серьезное… По крайней мере, для меня это именно так! А для тебя, значит, это все пустяки?

– Я никогда не сочту за пустяк ни одно мгновение, проведенное в твоем обществе. В этом ты можешь не сомневаться… – Он помолчал, но потом решил говорить прямо: – С того мгновения, как ты открыла сновидческую шкатулку и мы вместе погрузились в мир твоего воображения, я знал: никто и ничто не удержит меня от нынешнего сватовства. Твоя семья пыталась приглушить мои надежды, заявив, что ты еще ребенок, а не взрослая женщина… Смешно, право же! Но в этом и заключается игра, о которой я говорил, – игра, которую затевают все семьи, чьи дети выказывают намерение пожениться. Придумываются всевозможные препятствия, нагромождаются отговорки… Которые затем благополучно исчезают, будучи уравновешены достаточным количеством подарков и деловых преимуществ… Впрочем, к лицу ли нам обсуждать проблемы столь меркантильного свойства? Эти дела касаются кошелька, но ни в коей мере не сердца. Они ничего общего не имеют с моим влечением к тебе, Малта… – Он говорил быстро, уже не заботясь ни о каких правилах светского обхождения. – Я жажду быть с тобой, Малта. Обладать тобой… разделять с тобой каждую тайну своего сердца… И чем скорее моя мать согласится со всеми требованиями, выдвигаемыми твоей семьей, тем и лучше. Так и передай своей бабушке… Скажи ей: пусть требует все, что захочет, а уж я прослежу, чтобы Вестриты все получили… Только чтобы мне довелось как можно скорее прижать тебя к сердцу!

Услышав такое, Малта даже ахнула и чуть отшатнулась. Это не было наигранным жестом, но Рэйн неверно рассудил о причине. Он отступил прочь и с величайшей серьезностью наклонил голову, покрытую капюшоном:

– Прости меня, умоляю. – Его голос прозвучал хрипловато. – Мое проклятие – слишком длинный язык, который выбалтывает все, что у меня на сердце, прежде чем разум успевает вмешаться… Я, наверное, показался тебе грубияном… пыхтящим самцом, идущим по твоему следу… Уверяю тебя – это не так! С того мгновения, как я увидел тебя возле Зала Торговцев, я понял: во мне обитает не только рассудок… но и душа! Ведь прежде того я был всего лишь умным орудием, служившим по мере сил процветанию и выгодам моего семейства. Когда мои братья и сестры принимались рассуждать о страстной привязанности, я не мог взять в толк, о чем это они говорят… – Он помолчал, переводя дух, потом негромко рассмеялся. – Если ты хоть что-нибудь знаешь о нас, жителях Чащоб, тебе, должно быть, известно: мы выказываем сердечную склонность в весьма раннем возрасте и не медлим со свадьбами. Так вот, с точки зрения обычаев моего народа я всегда был паршивой овцой. Кое-кто даже говорит, будто меня слишком околдовала моя работа, что я вовсе не способен испытать любовь к человеческому существу… – В голосе Рэйна прозвучало презрительное отвращение. Он тряхнул головой и продолжал: – Некоторые шепчутся, что я будто бы евнух, не знающий мужской страсти. Я слышал эти слова, но они меня не беспокоили… Я-то знал: у меня есть сердце, способное гореть и пылать, но оно пока спит, и что толку без дела будить его?.. Я читал и разгадывал древние письмена, я разбирал и постигал непонятные механизмы, и это в достаточной мере занимало все мои помыслы… Как я был недоволен, когда моя мать потребовала, чтобы я сопровождал ее на собрание в Удачный! И куда только подевалось все мое раздражение в тот самый миг, когда я набрался решимости заговорить с тобой!.. Прикосновение пробуждает джидзин, и он начинает светиться… Точно так и твой голос пробудил мое сердце, и во мне проснулось желание. Неуправляемая мальчишеская надежда побудила меня подсунуть тебе сновидческую шкатулку… Я был уверен, ты не откроешь ее. Я был уверен, такая, как ты, развеет мою мечту еще прежде, чем я успею ее с тобой разделить… Но ты поступила совсем не так! Ты открыла послание моей души… И поделилась видением такой колдовской силы… ты прошла со мной по моему городу, и твое присутствие оживило его! Ибо я всегда представлял свое сердце городом – холодным, молчаливым, туманным… Теперь ты понимаешь, что все это значило для меня?

…Малта слушала его страстные речи едва ли вполуха. Ее разум и чувства были заняты тем, что́ он произнес перед этим. Все, чего она пожелает!!! Он проследит, чтобы его семья согласилась!!! Все, что угодно!!! Было от чего прийти в замешательство и сладостный, но испуг!.. «Я не должна просить слишком многого: он решит, что я жадная, и это может охладить его страсть. Но нельзя и претендовать на слишком малое: он решит, будто я дурочка или что моя семья совсем не ценит меня. Нет… Тут надо хорошенько подумать, за которую ниточку дергать…»

И такая ниточка подвернулась немедля. Малта вспомнила об отце: был бы он дома, уж он дал бы ей верный совет, как не проторговаться в пух и прах, но и не продешевить!.. И само собой явилось решение: ей следовало просто тянуть переговоры до тех пор, пока не вернется отец.

– Молчишь… – заметил Рэйн удрученно. – Я обидел тебя.

Малта немедленно ухватилась за предоставленную возможность. Пусть он мучится, пусть сомневается, но не теряет надежды! Она изобразила робкую, боязливую улыбку:

– Я просто… совсем не привыкла… я имею в виду, что до сих пор никто не говорил со мной о подобном… – И замолкла с видом полной растерянности. Потом вздохнула, как бы собираясь с мыслями. – Как бьется сердце… Иногда, когда я пугаюсь, я… Не мог бы ты мне принести немного вина?..

Она подняла руки и чуть похлопала себя кончиками пальцев по вискам, словно борясь с нахлынувшими чувствами. «Тот сон, что мы с ним видели вместе, – думала она в это самое время. – Поверит он после этого, будто я до того уж нежная и утонченная, что едва в обморок не падаю от его откровенного признания?.. Или не поверит?..»

Он поверил. Он поспешил за вином, и было что-то в напряжении его плеч, что безошибочно сказало ей: Рэйн близок к панике. Он подхватил с ближайшего буфета стакан и так торопливо наклонил над ним бутылку вина, что напиток едва не перелился через край. Когда же он принес и протянул ей вино, Малта чуть отстранилась, словно бы страшась принять стакан из его рук. Рэйн, кажется, едва слышно охнул, а у Малты (каких усилий это ей стоило!) возникла на губах трепетная улыбка. Кто угодно мог бы сказать по ее виду, что она призвала на помощь все свое мужество, дабы взять стакан, поднести его к губам и отпить деликатный глоток. Вино, кстати, было великолепное. Малта опустила стакан и тихо вздохнула:

– Спасибо… Мне уже лучше…

– Я заставил тебя так разволноваться, а ты еще меня же и благодаришь!..

Она старательно округлила глаза и подняла на него взгляд:

– О, нет-нет, это я сама во всем виновата, – выговорила она со святым простодушием. – Наверное, я показалась тебе такой глупенькой, начала дрожать от самых простых слов!.. Мама, видно, не зря предупреждала меня: я совсем еще толком не понимаю, что это значит – быть женщиной… Наверное, она и это имела в виду… – Малта сделала легкий жест, обводя рукой комнату. – Ты сам видишь, мы тут ведем тихую и скромную жизнь… Я выросла под крылом у мамы и бабушки, плохо зная жизнь, и, наверное, это сказывается. Я слишком привыкла к тому, что моя семья вынуждена жить очень просто, по средствам… Хотя это и лишило меня определенных возможностей… – Она еле заметно передернула плечами и продолжала тоном исповеди: – Я настолько не привыкла беседовать с молодыми людьми… Я могу не так что-нибудь истолковать… – Она сложила руки на коленях и скромно потупилась. – Я буду старательно учиться, а до тех пор, боюсь, мне придется просить тебя о терпении и снисхождении. – И на него был брошен взгляд сквозь опущенные ресницы. Добивать так добивать! – Я лишь надеюсь, что не покажусь тебе тупой и скучной… что ты не разочаруешься, будучи вынужден наставлять меня в самых простых вещах… Не сочтешь меня такой уж безнадежной простушкой… Жалеть ли мне, что у меня никогда не было другого поклонника? Я почти жалею: ведь тогда я хоть что-нибудь знала бы о путях мужчин и женщин… – Опять движение плечика, тихий вздох. Малта на несколько мгновений задержала дыхание, надеясь, что к щекам прильет кровь. А потом прошептала, ни дать ни взять задыхаясь от собственной дерзости: – Признаться, в ту ночь, когда я открыла сновидческую шкатулку и увидела сон… я почти ничего в нем не уразумела. – И, не поднимая глаз, обратилась к нему с милой мольбой: – Ты не мог бы объяснить мне, что и как следует понимать?

Ей не было никакой нужды видеть его лицо. Ей не потребовалось даже оценивать его осанку и поворот головы. Она уверилась в своей полной и окончательной победе, когда Рэйн ответил:

– Для меня нет большего удовольствия, нежели быть твоим наставником в этих вещах, Малта…