Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава LVII. Розбери и Ньюком

Друзья, ждавшие нас в Англии, были не кто иные, как Флорак и его супруга, принцесса де Монконтур, которые надумали провести Рождество в поместье ее высочества. Впервые со времени своего примирения эти титулованные супруги принимали гостей в упомянутом поместье. Оно было расположено, как то известно читателю, в пяти милях от города Ньюкома, вдали от его дыма и гари, в приятной лесистой местности, где разбросаны тихие деревеньки и тянутся в небо серые церковные шпили и старинные коньки фермерских домов, все еще хранящие мирный облик тех дней, когда Ньюком был старомодным провинциальным городом, берега реки еще не застроили фабриками, а ее воды не замутили зола и краска. Еще двадцать лет назад дом сэра Брайена был единственным большим зданием в округе, а теперь десятки прелестных вилл появились между городом и Ньюком-парком. Новый Ньюком, как все знают, раскинулся у самых ворот парка, и гостиница "Новый Город" (что у железнодорожной станции) — величавое строение в стиле Тюдоров — кажется с виду более древней, нежели дубы в парках; со всех сторон гостиницы маленькие, старинного типа виллы с островерхими крышами, множеством причудливо изогнутых труб и зеркальными окнами, глядящими на подстриженные лужайки; возле каждого домика — яркая изгородь из вечнозеленого кустарника, аккуратные, усыпанные гравием дорожки и каретник в духе елизаветинских времен. Под сводами большого железнодорожного моста вьется тихая стародавняя дорога на Лондон, некогда запруженная нарядными каретами и укатанная бесчисленными колесами; но уже в нескольких милях от вокзала эта дорога, по ней никто не ездит, — заросла травой; а Розбери, усадьба принцессы де Монконтур, стоит на краю деревеньки, теперь еще более пустынной, чем сто лет назад.

Когда мадам де Флорак купила этот дом, он вряд ли мог претендовать на звание усадьбы; сама же новая хозяйка — сестра фабрикантов из Ньюкома и Манчестера, — разумеется, и не думала тогда водить знакомство с окрестными дворянами. Маленькая заурядная особа, жена какого-то француза, не жившего с ней, она при желании имела возможность творить богоугодные дела в своей деревеньке, разводить цветы и получать призы на фруктовых и цветочных выставках Ньюкома, однако была слишком ничтожной фигурой, чтобы притязать на какое-то положение в столь аристократической местности, как Н… графство. В Ньюкоме у нее были друзья и родные, по большей части квакеры и лавочники. Она даже посещала сектантскую молельню в Розбери-Грин; а преподобный доктор Поттер, глава прихода, знал ее только по благотворительной деятельности и рождественским доброхотным даяниям. Наше сельское духовенство, как известно, всегда водит дружбу с местной знатью. Глава розберийской паствы сочувствовал и покровительствовал доброй мадам де Флорак, однако супруга его и дочки, которых принимали в лучших домах графства, откровенно третировали соседку. Даже когда умер ее богатый брат и она получила свою долю наследства, миссис Поттер по-прежнему очень одобряла то, что бедная мадам де Флорак не рвется в общество (сама миссис Поттер была дочерью разорившегося шляпного фабриканта из Лондона и в свое время жила гувернанткой в одном благородном семействе, откуда вышла за мистера Поттера, в те дни частного репетитора). Так что правильно поступает мадам де Флорак, повторяла пасторша, что держится своей среды — местная знать никогда ее не примет! Том Поттер, пасторский сын, с которым мне посчастливилось вместе учиться в колледже Святого Бонифация в Оксбридже — шумливый, развязный и, прямо сказать, весьма вульгарный молодой человек — спрашивал меня, уж не является ли Флорак бильярдным маркером, и был столь предусмотрителен, что посоветовал сестрам не заводить речь о бильярде в присутствии владелицы Розбери. Том прямо остолбенел, услышав, что мосье Поль де Флорак — дворянин из рода куда более древнего, чем большинство английских семей, за исключением двух или трех (к каковым, разумеется, принадлежит и ваша, мой любезный и уважаемый читатель, если вам очень дорога ваша родословная). По чести говоря, союз с Хиггами из Манчестера был, с точки зрения геральдики, первым мезальянсом в семействе Флораков за многие десятилетия. Я отнюдь не хочу этим сказать, будто какой-нибудь иноземный дворянин может равняться с нашим, британским, а тем паче, будто наш английский сноб, который только вчера купил себе герб, а то, глядишь, прямо заимствовал его из геральдического справочника или заказал его себе за деньги у какого-нибудь умельца, не имеет права смотреть свысока на всех этих заезжих графов.

И тут однажды из Ньюкома в Розбери-Грин торжественно прибыла коляска четверней с лакеями в строгих, хорошо всем знакомых ливреях Ньюком-парка и подкатила к воротам пасторского дома, где в это время миссис Поттер и ее дочки торговались по обыкновению с Рокинсом, продавцом рыбы, развозившим свой товар на осле. Дамы были в заношенных платьях и несвежих истрепанных чепчиках. Ни минуты не сомневаясь при появлении коляски, что владельцы Парка пожаловали именно к ним, они бросились в дом одеваться, покинув разносчика Рокинса в самый разгар спора по поводу трех макрелей. Маменька выхватила из картонки новый чепец, а Лиззи и Лидди понеслись в спальню надевать платья, в которых были на завтраке в "Атенеуме", когда там читал лекцию лорд Леверет; не успели они всунуть в платья свои прелестные плечики, как с ужасом вспомнили, что маменька как раз перекраивала в гостиной один из папенькиных фланелевых жилетов и оставила его там, когда послышались выклики Рокинса и из-за изгороди вынырнула пара ослиных ушей. Подумать только — к ним гости из Ньюком-парка, а в гостиной такой беспорядок!

Но когда они сбежали вниз, в комнате не было господ из Парка злосчастный жилет преспокойно валялся на столе (как они ринулись на него, как зашвырнули его в шифоньерку!), а единственный гость — разносчик Рокинс стоял с широкой ухмылкой в дверях веранды, держа в руках трех макрелей и продолжая кричать: "Шесть пенсов за три штуки, барышни, "пять" это не цена! Я же бедняк, мэм, у меня жена и детишки!.."

Тогда девицы завопили: "Какая наглость!", "Идите прочь, невежа, дерзкий нахал!", "Ступайте на черный ход, сэр!", "Еще что вздумали!" — и все такое прочее, боясь что вот-вот войдут леди Анна Ньюком, мисс Этель и Барнс и услышат это неприличное препирательство.

Но владельцы Ньюком-парка так и не появились. Вот диво-то! Они проехали мимо пасторской усадьбы и остановились у ворот мадам де Флорак. Туда они и свернули. Они пробыли у виконтессы с полчаса, а покуда коляска медленно ездила перед домом по усыпанной гравием дороге. Миссис Поттер поспешила с дочками на верхний этаж и из окна комнаты, где спали служанки, увидела, как леди Анна, Этель и Барнс гуляют по саду с мадам де Флорак, заходят в оранжереи, потом выходят оттуда, провожаемые садовником Маквиртом и неся в руках огромные кисти винограда и охапки цветов; увидели они и то, как Барнс почтительно беседует с мадам де Флорак; когда же они спустились в гостиную и чинно уселись за работу — Лидди раскрыла золотообрезный нотный альбом, Лиззи принялась вышивать покров для алтаря, а маменька шить алую накидку для неимущей старушки, — то с болью в сердце узрели, как мимо ограды промчалась коляска: внутри сидели дамы из Парка, а правил четверкой Барнс Ньюком.

Это было в ту самую пору, когда Барнс надумал взять под свое покровительство мадам де Флорак и затеял помирить ее с мужем. Вопреки всем пророчествам миссис Поттер, местная знать сама явилась на поклон к дочери фабриканта. А уж после того как мадам де Флорак превратилась в принцессу де Монконтур и в округе стало известно, что она намерена провести в Розбери Рождество, (об этом, как вы легко догадаетесь, сообщили и "Ньюком сентинел" и "Ньюком индепендент"), высокородных соседей посетил преподобный Г. Поттер, доктор богословия, с супругой. Нетрудно догадаться и о том, что от глаз почтенной дамы не укрылись перемены, произведенные в Розбери-Хаус мастерами от Вайнира из Ньюкома: строгий желтый атлас и позолота в гостиной, резной дуб в столовой, набивной ситец в спальнях, апартаменты принца и принцессы, комнаты для гостей, курительная (господи помилуй!) и конюшни — этими особенно интересовался Том Поттер. ("А еще, можете себе представить, рассказывал он потом, — настоящая бильярдная!")

Весь дом сверху донизу был удобнейшим образом переоборудован; и теперь вам ясно, что чете Пенденнисов предстояло весьма уютно провести Рождество 184.. года.

Том Поттер был столь любезен, что пришел ко мне с визитом на третий день после нашего прибытия; накануне он приветствовал меня в церкви, увидав на одной из скамей принцессы. Прежде чем высказать желание быть представленным моей жене, он попросил меня по всей форме представить его моему другу, принцу, коего величал "его высочеством". А его высочество, который вел себя с примерной серьезностью и только разок ахнул, когда мисс Лидди на хорах затянула с детьми гимн и те запели, кто в лес, кто по дрова, похвалил Тому проповедь, прочитанную его родителем. Том проводил нас до ворот Розбери.

— А не зайдете ли вы сразиться со мною на бильярде, — говорит его высочество. — Ах да, простите, я забыл, что у вас не принято играть на бильярде по воскресеньям!

— В любой другой день с восторгом, ваше высочество, — отвечает Том, нежно пожимая на прощание руку его высочества.

— Он ваш товарищ по колледжу? — спрашивает Флорак. — Странные же у вас товарищи по колледжу, душа моя! И вообще вы, англичане, странный народ!.. Клянусь, я встречал таких, которые, скажи я им: "Почистите мне сапоги", пошли бы и вычистили! А заметили вы, как "преподобный отец" ел нас глазами на проповеди? Он все поглядывал на нас поверх молитвенника, клянусь честью.

Мадам де Флорак со своей стороны лишь выразила пожелание, чтобы ее супруг пошел послушать мистера Джейкоба в сектантской молельне. Мистер Поттер вообще неважный проповедник.

— Savez-vous qu'elle est furieusement belle, la fille du Reverend! [58]А у "преподобного", знаете ли, чертовски хорошенькая дочка! (франц.). — шепнул мне его высочество. — Я не сводил с нее глаз во время проповеди. Прелесть, что за соседочки! — Вид у Поля при этом был весьма победоносный и плутовской. Моей жене, надо сказать, принц де Монконтур выказывал беспредельную учтивость, почтение и любезность. Он восхищался ею. Сыпал ей бесчисленные комплименты и, без сомнения, искренне поздравлял меня с приобретением такого сокровища. Конечно, он был уверен, что и над ней, как над всякой дочерью Евы, он может одержать победу. Но я был его другом в дни ненастья, его гостем, и он щадил меня.

Я в жизни не видел никого забавнее, эксцентричнее и милее Флорака, каким он был в этот период своего процветания. Как уже сообщалось в сем правдивом жизнеописании, мы приехали в субботу вечером. Нас проводили в отведенные нам уютные комнаты, где в каминах пылал огонь и все дышало теплом и гостеприимством. Флорак весь сиял благодушием. Он беспрестанно тряс мою руку, хлопал меня по плечу и называл не иначе как "голубчик" или "дружище". Он кричал своему дворецкому:

— Мосье здесь все равно что хозяин, помни это, Фредерик! Предупреждай каждое его желание. Угождай ему по мере сил. Он был добр ко мне во дни моих бедствий. Слышишь, Фредерик? Смотри, чтобы мистер Пенденнис не нуждался ни в чем, а также мадам, его прелестная супруга, ее ангелочек-сын и их няня. Никаких солдатских выходок с этой молодой особой, Фредерик, vieux scelerat! Garde-toi de la, Frederic; si non, je t'envoie a Botani Bay; je te traduis devant le Lord Maire.

— En Angleterre je me fais Anglais, vois-tu, mon ami, — продолжал его высочество. — Demain c'est dimanche et tu vas voir [59]Старый мошенник! Смотри у меня, Фредерик, не то я сошлю тебя в Ботани-Бей, ты у меня предстанешь перед лордом-мэром! Как видишь, мой друг, в Англии я англичанин. Завтра воскресенье, и ты убедишься сам (франц.).. — Ага, звонят к обеду! Идите и переоденьтесь, мой друг! — И этот душа-человек еще раз крепко сжал обеими руками мою руку. — Всем сердцем рад видеть вас у себя. — Он заключил гостя в объятия. В глазах его стояли слезы, и весь он был несколько комичен в своем сердечном порыве. Принцесса де Монконтур, не столь экспансивная и склонная к объятьям, была, на свой лад, не менее любезна с моей супругой, как я узнал об этом в конце первого дня нашего пребывания в их доме, когда мы с женой стали обмениваться впечатлениями. Маленькая принцесса заходила и в спальню, и в детскую поглядеть, все ли есть у ее гостей, что нужно. Она присутствовала при купании и укладывании ребенка (в жизни она не видала такого херувимчика!) и принесла ему чудесную игрушку. Поначалу она и ее мрачнолицая старушка-горничная пугали малютку, однако скоро он к ним привык. С утра пораньше принцесса уже появилась в детской почти одновременно с матерью малыша.

— Ах, — вздыхала бедняжка, — как, должно быть, вы счастливы, имея дитя!

Словом, моя супруга была совершенно покорена ее добротой и радушием.

И вот наступило воскресное утро, и мы действительно узрели Флорака в обличий какого-то невиданного британца. На нем были лосины и сапоги с отворотами; после завтрака, отправляясь в церковь, он надел пальто из толстой белой шерсти и маленькую шапочку, в каковом одеянии, очевидно, полагал себя точной копией английского джентльмена. Разговаривая с конюхами и слугами, он щедро пересыпал свою речь проклятьями, не потому что привержен был к божбе, а потому что считал сквернословие отличительным свойством английского сквайра. Он не обедал без ростбифа и всегда требовал, чтобы мясо было недожаренным, "как любите вы, англичане"; посещал боксерские состязания и держал, бойцовых петухов. Он с восторгом приобщался к спортивному лексикону, как заправский охотник "травил лису" и перехватывал ее на скаку, был поистине ослепителен, отправляясь в отъезжее, в своей бархатной шапочке и бонапартовских сапогах, а потом угощал всю охоту у себя в Розбери, где его маленькая добродушная супруга так же любезно принимала джентльменов в красных куртках, как, бывало, тучных сектантов в черном, которые распевали гимны и читали проповеди на лужайках ее сада. Эти господа, напуганные переменами в жизни принцессы, сокрушались об ее душе; однако в графстве популярность Монконтуров все возрастала, да и в самом Ньюкоме их теперь почитали не меньше, ибо принцесса не знала устали в своих добрых делах, а приветливость ее мужа была предметом всеобщего восхищения. "Ньюком индепендент" и "Ньюком сентинел" наперебой расхваливали его высочество, причем первая особо подчеркивала его несходство с сэром Барнсом, их депутатом. Любимым развлечением Флорака было, усадив жену в коляску четверней, прокатить ее в Ньюком. Когда он проезжал по городу, уличные мальчишки бежали за ним и кричали "ура!". В витрине одной галантерейной лавки был выставлен галстук желтого цвета под названием "Монконтур"; в другой лавке красовался розовый, и название его было "Принц", что звучало, наверно, особенно соблазнительно для местных щеголей.

И вот однажды коляска четверней доставила нас в расположенный неподалеку Ньюком-парк, куда по просьбе принцессы ее сопровождала и моя супруга, разумно решившая не открывать ее высочеству своей неприязни к леди Кларе. Сколько раз, возвращаясь домой из какого-нибудь великолепного особняка, мы с Лорой, преисполненные эгоистического счастья, благодарили небо за то, что обитаем в скромном жилище. Долго ли еще будут существовать на свете эти хоромы? Разве уже сейчас их владельцы не предпочитают селиться в небольшой брайтонской квартирке или в мансарде на Парижских бульварах, покидая свои пустынные родовые замки и парки, отгороженные от мира сугробами снега? Уезжая из Ньюком-парка, мы вздохнули с облегчением, точно вырвались из тюрьмы. Наши дамы уселись в экипаж и, едва за нами затворились ворота, принялись делиться впечатлениями. Что, владеть таким поместьем? Но ведь тогда бы пришлось в нем жить! И мы согласились на том, что крохотный уголок земли, именуемый "Фэрокс", милее нашему сердцу, чем это громоздкое сооружение эпохи Тюдоров. Помещичий дом был обставлен во времена Георга IV, и в нем господствовал так называемый "псевдоготический стиль". Нам пришлось пройти через мрачную анфиладу готических обеденных залов, давно не видавших гостей, и миновать несколько гостиных с мебелью под холщовыми чехлами, прежде чем мы попали в маленькую комнату, где проводила время леди Клара, иногда одна-одинешенька, а иногда в обществе нянек и детей. Мрачность окружающей обстановки словно придавила бедняжку. Даже когда Лора завела речь о детях (добрая принцесса де Монконтур расписывала нашего, как чудо из чудес), леди Клара нисколько не оживилась. Ее собственных отпрысков привели, показали и увели. Точно какая-то тяжесть лежала на плечах этой женщины. Мы заговорили о свадьбе Этель. Она сказала, что, кажется, свадьба должна состояться в Новый год. Она не знает, отделывали Гленливат заново или нет. Столичного дома лорда Фаринтоша она не видела. Сэр Барнс приезжал в поместье раза два на воскресенье, несколько дней охотился и развлекался, как, наверно, положено всем мужчинам. Скоро ли он опять приедет, ей неизвестно. Когда мы поднялись и начали прощаться, она вялым движением дотронулась до звонка и снова опустилась на диван, где лежала груда французских романов.

— Неплохие книжечки она себе подобрала, — говорит Поль, пока мы катим по темным аллеям мрачного парка, мимо грустных прудов, над которыми вьются туманы, и сбившихся в кучу овец, тут и там образующих грязные пятна на траве; ни одна из множества труб на оставшемся позади нас здании не дымилась, если не считать слабой беленькой струйки, что тянулась, как мы знали, из камина, у которого сидела одинокая владелица Ньюкома.

— Уф! — произнес Флорак и щелкнул бичом, когда за нами замкнулись ворота парка и его упряжка с веселым грохотом понеслась по дороге. — Какое счастье выбраться из этого склепа! Что-то роковое есть в этом доме… в этой женщине. В доме атмосфера надвигающейся беды.

Во время своих наездов в город Ньюком наш друг Флорак всегда останавливался в "Королевском Гербе", и вот однажды, когда мы входили с ним в это заведение, в сенях нам встретился какой-то постоялец, и принц кинулся к нему, чтобы, по своему обыкновению, заключить в объятия, весьма дружески и сердечно назвав его "Джеком".

Но Джек, казалось, был не особенно доволен встречей с нами и даже попятился на шаг от француза.

— Мой милый Джек, любезнейший Хайгет, как рад я вас видеть! продолжает Флорак, не замечая ни холодности приезжего, ни любопытства хозяина гостиницы, который тут же дожидался в почтительной позе, желая проводить его высочество в лучшую комнату.

— Здравствуйте, мосье де Флорак, — мрачно бросает новоприбывший и уже хочет после этого краткого приветствия пройти мимо, но, очевидно, передумав, поворачивает назад и следует за Флораком в отведенные нам апартаменты.

— A la bonne heure! [60]Вот и хорошо! (франц.). — И Флорак возобновляет свои сердечные приветствия. — А я-то думаю, какая муха вас укусила, mon bon [61]Мой милый (франц.)., - говорит он милорду. Стоящий тут же хозяин, потирая руки, кланяясь и ухмыляясь, осведомляется, не хочет ли его высочество чем-нибудь подкрепиться с дороги. Мне, как другу и спутнику принца, тоже перепадала толика его безмерного радушия. В отсутствие его высочества хозяин оказывал мне особое внимание, хотя и не без некоторой фамильярности.

Лорд Хайгет подождал, пока мистер Тэплоу удалился, и тогда сказал Флораку:

— Пожалуйста, не называйте меня здесь по имени, Флорак. Я здесь инког.

— Plait-il [62]Простите (франц.)., что значит — инког? — спрашивает Флорак. Когда же ему объяснили это слово, он разразился смехом. Потом лорд Хайгет обратился ко мне:

— Прошу прощения, мистер Пенденнис, я никого не хотел обидеть, но я здесь по одному делу и предпочел бы, чтобы в этом городе не знали моего полного титула. На провинциалов это так действует, понимаете ли. Минуты покоя не дадут. А какие вести от нашего друга Клайва?

— С титулом или без оного, вы всегда для меня желанный гость, Джек. А что это за дело? Ох, старый ловелас! Держу пари…

— Нет, нет, совсем не то, — с жаром говорит Джек. — Честное слово! Я… я просто задумал… раздобыть денег, то есть вложить их здесь в одно предприятие, чертовски выгодное предприятие! Между прочим, если хозяин будет спрашивать, я — мистер Хэррис, гражданский инженер, дожидаюсь прибытия из Америки в Ливерпуль парохода "Канада" и ужасно беспокоюсь о своем брате, который находится на борту.

— Что он тут плетет?! Приберегите свои сказки для трактирщика, Джек, а для нас не старайтесь. Почему же вы до сих пор не заглянули к нам в Розбери, милейший мистер Хэррис? Принцесса разбранит меня, если вы не приедете. И непременно захватите своего милого брата, когда он тоже сюда прибудет. Слышите? — Последняя часть этой тирады предназначалась для мистера Тэплоу, вновь вошедшего в наш номер с вином и печеньем.

Вскоре владелец Розбери и мистер Хэррис отправились на конюшню поглядеть лошадь, которую хотел купить принц. Хозяин гостиницы, под предлогом, что ему почудился мой звонок, опять вторгся в комнату и принялся выспрашивать у меня о неизвестном постояльце, уже вторую неделю живущем в его доме. Знаю ли я эту особу? Мистер Пенденнис ответил, что, разумеется, он знает эту особу.

— Весьма почтенная особа, не так ли? — не унимается наш Бонифэйс.

— А разве принц де Монконтур стал бы водить знакомство с какой-нибудь непочтенной особой? — в свою очередь, спрашивает мистер Пенденнис. Вопрос этот поверг нашего хозяина в конфузное молчание, и он удалился, чтобы разузнать о мистере Хэррисе у Флораковых конюхов.

Какое дело привело сюда Хайгета? Моя ли то была забота? Возможно, у меня возникли кое-какие подозрения, но стоило ли давать им волю, или делиться ими с кем-нибудь: не лучше ли было держать их при себе? Возвращаясь домой, мы с Флораком и словом не обмолвились о появлении Хайгета, хотя по взглядам, которыми обменялись, каждый понял, что другой догадывается о тайне этого несчастного джентльмена. Дорогой мы вспомнили о герцогине Д'Иври, а затем, по контрасту, разумеется, обратились к английским нравам, ко всяким любовным историям, побегам в Гретна-Грин и прочему такому.

— Чудной вы народ, — заявляет Флорак, — для полноты страсти вам непременно необходимо бегство в почтовой карете, а потом публичный скандал. Если бы мы, французы, улаживали подобные дела на большой дороге, нам потребовалась бы целая армия форейторов.

Я промолчал. В облике Джека Белсайза было что-то такое, что рождало мысль о несчастье и обмане, опозоренных детях и разрушенном семейном очаге, словом, о печальной судьбе, уготованной всем участникам и жертвам этой роковой истории. Когда мы воротились домой, Лора сразу уловила мое беспокойство. Она даже угадала его причину и выпытала ее у меня, когда вечером мы вдвоем сидели у камина в гардеробной, распрощавшись на ночь с нашими любезными хозяевами. Припертый к стене, я поведал Лоре все, что знал: лорд Хайгет в Ньюкоме, живет под вымышленным именем. Но, может быть, это пустое.

— Пустое?! Боже правый! Ужели нельзя как-нибудь помешать этому несчастью, предотвратить преступление!

— Наверно, уже поздно, — печально ответил ее муж, поникнув головой и не сводя глаз с огня.

Какое-то время она тоже молчала. Я понял, что помыслы ее там, куда уносятся душой все набожные женщины в минуты сомнений, скорби, боли, разлуки и даже радости, то есть любого жизненного испытания. Стоит им пожелать, и вкруг них возникает невидимый храм, где душа их припадает к алтарю в присутствии одного лишь великого, милосердного и недремлющего Советника и Утешителя. Самая близость смерти не устрашила бы Лору.

Я не раз был свидетелем того, как утешала она страждущих и сносила боль — не только свою, но даже детей и мужа — с удивительной внешней выдержкой и спокойствием. Но мысль об этом преступлении, которое совершается рядом и ему нельзя помешать, — приводила ее в ужас. Она, верно, провела без сна всю ночь и встала поутру бледная и измученная горькими думами, лишавшими ее покоя.

В это утро она с особой нежностью обнимала своего малютку и даже всплакнула над ним, называя сотней ласковых имен, подсказанных ей материнской любовью.

— Разве бы я оставила тебя, моя душечка!.. Бросила бы когда, мое счастье, мое сокровище!

Несмышленый малыш прижимался к матери и, напуганный ее печальным видом и голосом, обнимал ее за шею и плакал. Надо ли говорить о тех чувствах, какие владели мужем Лоры, когда он созерцал эту трогательную любовь и великую нежность, составлявшие благословение его жизни. Из всех небесных милостей, дарованных человеку, подобное счастье — превыше и полнее всего. Душа моя трепетала от страха, что я могу утратить его и остаться сирым в этом пустом, холодном мире.

Едва покончив с завтраком, Лора попросила заложить шарабан, говоря, что ей необходимо нанести визит одной особе. Она взяла с собой малыша и няню. От нашего общества она отказалась и сообщила кучеру, куда ехать, лишь очутившись за воротами парка. Я полагал, что догадываюсь о цели ее путешествия. Мы с Флораком не говорили об этом. Воспользовавшись ясным зимним утром, мы поехали на охоту. В другой день меня, наверно, немало позабавил бы мой хозяин — его великолепный охотничий костюм, изящная бархатная шапочка, блеск его начищенных сапог, веселые и бодрые возгласы, обращенные к собакам и людям; божба и гиканье этого Нимрода, заглушавшие лай всей своры и шум всей охоты; но в то утро мысли мои были заняты лишь происходившей по соседству трагедией, и я, рано возвратившись из отъезжего, застал жену уже дома, в Розбери.

Лора, как я и подозревал, ездила к леди Кларе. Она и сама толком не знала, зачем. Приехав туда, она едва ли понимала, что надобно говорить и как выразить томившие ее мысли.

— Я надеялась, Артур, что какое-то высшее откровение подскажет мне нужные слова, — шептала Лора, склонив голову мне на плечо. — Когда вчера ночью я лежала без сна и все думала о ней, а вернее сказать — молилась, я надеялась, что найду утешение для этой бедной женщины. Знаешь, по-моему, она в жизни не слышала доброго слова. Она так и сказала; она очень растрогалась, поговоривши со мной немного.

Сначала она была совершенно безучастна, холодна и высокомерна; спросила, едва я вошла, чему обязана удовольствием меня видеть: в сторожке меня не пускали, говорили, будто миледи нездорова и вряд ли кого примет. Я сказала леди Кларе, что хочу показать ей нашего мальчика, что надо же познакомить детей, — словом, плела всякий вздор. В ее взгляде читалось все большее и большее удивление, и тут вдруг — сама не знаю как — я сказала:

— Леди Клара, я нынче видела во сне вас и ваших малюток и так растревожилась, что пришла рассказать вам об этом. — И действительно, мне приснился сон. Я вспомнила его, пока говорила с ней.

На лице ее отразился испуг, но я продолжала рассказывать ей свой сон.

— Я видела вас, дорогая, — сказала я, — вместе с этими малютками, вы были такая счастливая.

— Счастливая?! — повторила она. Трое детей играли в зимнем саду, примыкавшем к ее гостиной.

— И будто явился злой дух и отторгнул их от вас и умчал вас во мрак. А потом мне снилось, что вы, одинокая и несчастная, бродите вокруг и заглядываете в сад, где играют ваши дети. Вы просите и умоляете, чтобы вас пустили к ним, а привратник отвечает вам: "Нет, никогда!" Потом… потом мне почудилось, будто они прошли мимо и не признали вас.

Леди Клара тяжело вздохнула.

— А потом мне почудилось еще, как бывает, знаете, во сне, что это не ваш, а мой малыш разлучен со мной и не признает меня, и сердце мое сжалось от боли. Страшно подумать! Будем же молить господа, чтобы то был лишь сон. Но еще страшнее было другое: когда не то вы, не то я молили о свидании с ребенком, а тот человек отвечал: "Нет, никогда!" — мне привиделось, что прилетел ангел и унес дитя на небо. Вы просили: "Возьмите же и меня! О, возьмите, я так несчастна". Но ангел ответил: "Никогда, никогда!"

Леди Клара стала бледнее смерти.

— Как мне понимать вас? — спросила она меня.

— О, дорогая моя, ради этих малюток, ради создателя, призывающего их к себе, не разлучайтесь с ними. Никогда, никогда не покидайте их! Падите к его стопам и молите о защите.

Я взяла ее за руки и продолжала в том же духе, Артур, а что именно, мне не нужно и не должно повторять. Когда же я поцеловала ее, она была вконец растрогана и сказала, что я очень добра к ней, — еще никто не был так добр к ней, — и что она — одна-одинешенька в целом свете и некому подать ей руку помощи. Она пригласила меня приехать к ней погостить, и я согласилась. Нам надо поехать, мой милый. Мне кажется, тебе следует отправиться в Ньюком и повидать этого человека… увидеться с ним и предостеречь его! — вскричала Лора, постепенно одушевляясь все больше и больше. Будем просить бога вразумить и укрепить его и уберечь от этого соблазна. Постарайся уговорить его оставить это бедное, слабое, испуганное и трепещущее существо; если он настоящий джентльмен и мужчина, он так и поступит.

— Ну конечно, он не стал бы противиться, душенька, если б только услышал такого адвоката, — отвечал я. Щеки Лоры пылали, глаза горели, в голосе звучала та глубокая, страстная нежность, которая потрясала мою душу. Казалось, само зло должно отступить, а дурные помыслы исчезнуть перед этой безгрешной женщиной.

— И почему нет около нее, бедняжки, кого-нибудь из близких? продолжала моя жена. — Она погибает в этом одиночестве. Наверно, муж против, ведь он… О, я достаточно его знаю, чтобы догадываться о его образе жизни. Меня пробирает дрожь, Артур, когда я вижу, как ты подаешь руку этому мерзкому, себялюбивому человеку. Вам надо порвать с ним, слышите, сэр?!

— До или после того, как мы погостим в его доме? — спрашивает мистер Пенденнис.

— Бедняжка, она просто ожила при мысли, что к ней кто-то приедет. Побежала показывать мне комнаты, в которых мы будем жить. Это, конечно, очень глупо и тебе не по сердцу. Но ведь ты и там можешь писать свою книгу и ездить сюда охотиться с нашими друзьями. И еще надо как-то устроить, чтобы леди Анна Ньюком вернулась к ним жить. Сэр Барнс поссорился с матерью в прошлый ее приезд и выгнал ее от себя — ты только подумай! Это знает даже прислуга. Марта пересказала мне всю историю со слов здешней ключницы. Право же, Артур, сэр Барнс Ньюком — ужасный человек! Я рада, что с первого взгляда почувствовала к нему отвращение.

— И в эту-то людоедскую пещеру вы тащите меня и мое семейство, сударыня, — замечает ее муж. — Куда только я не пойду по вашему приказанью! Так кто будет укладывать мой чемодан?

Флорак и его супруга были страшно огорчены, когда за обедом мы сообщили им о нашем решении уехать, и куда — к их соседям в Ньюком! Поистине, это просто необъяснимо!

— И кой черт несет тебя на эту галеру? — спрашивает мой хозяин, когда мы остаемся с ним вдвоем за стаканом вина.

Впрочем, намерению моей жены погостить у леди Клары не суждено было осуществиться, поскольку в тот же вечер, пока мы еще сидели за десертом, прибыл посыльный из Ньюкома с запиской к миссис Пенденнис от тамошней хозяйки.

Это письмо было вручено моей жене за обедом, и она протянула его мне, выходя из комнаты вместе с другими дамами.

Я сказал Флораку, что Ньюкомы не могут принять нас, а посему, коли он не возражает, мы еще немножко погостим у них. Добряк был только рад возможности не расставаться с нами.

— Жена бы до смерти тосковала по малютке, — сказал он. — Она прямо помешана на нем.

К счастью, доброй старушке не пришлось пока разлучаться с невинным предметом своей страсти.

Мой хозяин, как и я, хорошо знал, каковы отношения между сэром Барнсом и его женой. Об их ссорах говорила вся округа; одни упирали на его плохое обхождение с ней и распутство вне дома, заявляя, что честным людям даже знаться не тоже с таким мерзавцем. Другие же винили во всем леди Клару и утверждали, что она — вялое, глупое, слабое и легкомысленное существо; она день и ночь льет слезы; замуж за сэра Барнса пошла, как известно, только ради его денег, а в сердце-то у нее другой. По совести говоря, правы были обе стороны. Бессердечный эгоист взял в жены девушку ради ее титула; это слабое и недалекое создание продали ему за его деньги; и вот союз, который мог бы держаться на благопристойном равнодушии, не удался и обернулся бедой, жестокостью, взаимными попреками, горькими и одинокими слезами жены, бранью и проклятьями мужа, откровенными яростными стычками и даже побоями, каковые происходили на глазах у слуг и были на языке у всей округи. Изо дня в день мы заключаем подобные браки, покупаем и продаем красоту, титулы, богатство; мы скрепляем эти сделки святыми обрядами в храмах, где супруги дают небу обеты, а мы, зная, что слова эти — ложь, подтверждаем их именем Божьим. "Я, Барнс, обещаю любить и чтить тебя, Клара, пока смерть не разлучит нас". "Я, Клара, обещаю любить тебя, Барнс…", и так далее, и тому подобное. Кто не слышал этой древней формулы, и сколь многие произносили ее, зная, что лгут; и нашелся ли когда-нибудь хоть один епископ, который отказался бы осенить эту ложь мановением своих батистовых рукавов и произнести "аминь" над головами преклонивших колени клятвопреступников?

— А мистер Хэррис знает о приезде Ньюкома? — спросил Флорак, когда я сообщил ему эту новость. — Се scelerat de Highgate — va! [63]Ох уж этот негодяй Хайгет! (франц.).

"А знает ли Ньюком, что здесь лорд Хайгет?" — думал я про себя, мысленно восхищаясь простодушием и честностью своей жены и стараясь вместе с этим чистым и беспорочным созданием верить, что еще не поздно спасти несчастную леди Клару.

— Надо бы предупредить мистера Хэрриса, — сказал я Флораку. — Может быть, вы напишете ему записочку — мы отправим ее с посыльным в город.

Сперва Флорак сказал: "Parbleu, нет!" — это не его дело; он всегда знал, что семейная жизнь леди Клары сложится именно так. В свое время в Баден-Бадене он даже предсказывал это Джеку, когда у них происходили там все эти сцены, достаточно трагичные и одновременно комичные, ma foi. Так зачем ему снова во все это впутываться?

— Но подумайте, какой это будет позор для детей, — сказал я, — какое несчастье для двух почтенных семейств. Ради бога, Флорак, попробуем, если можно, помешать беде. — Я говорил с жаром, исполненный желания, пока не поздно, предотвратить катастрофу и глубоко тронутый рассказом, слышанным перед обедом от невинного существа, которое, в чистоте душевной, уже восстало за справедливость и попыталось спасти несчастную, отчаявшуюся сестру, дрожащую на краю пропасти.

— Если вы не напишете ему, — сказал я, начиная сердиться, — если вашим конюхам неохота ехать из дому на ночь глядя (таков был один из его доводов), — то я пойду туда пешком.

Разговор наш происходил запоздно, когда дамы уже удалились в свои спальни и разъехались гости, которых в тот вечер принимали наши гостеприимные хозяева и в присутствии которых я, естественно, не решался заводить речь об этом опасном предмете.

— Parbleu! Вы ходячая добродетель, мой друг! Просто Иосиф Прекрасный! восклицает Флорак, пуская в воздух клубы дыма. — По всему видно, что жена прочла вам целую проповедь. Бедный мой Пенденнис! Вы же подкаблучник, mon pauvre bon! [64]Бедняжка! (франц.). Одно слово — примерный муж. Правильно писала моя матушка: ваша супруга настоящий ангел!

— Худо ли подчиняться женщине, если она направляет меня на добрые дела, — ответил я и действительно помчался бы исполнять просьбу моей жены, не сыщись тут другого посыльного. Обычно, когда в Розбери давали обеды, хозяин "Королевского Герба" в Ньюкоме присылал нескольких подсобных слуг; как раз для того, чтобы вызвать их и еще заказать рыбу, дичь и прочие припасы, ездил принц де Монконтур в Ньюком в тот самый день, когда мы повстречали лорда Хайгета, сиречь мистера Хэрриса, в сенях гостиницы. Пока происходил вышеописанный разговор, в комнату вошел слуга и объявил:

— Ваша светлость, Дженкинс и другой лакей отъезжают в своей тележке в Ньюком, так не будет ли каких приказаний?

— Само небо послало его, — восклицает со смехом Флорак, оборачиваясь ко мне. — Вели Дженкинсу обождать пять минут, Роберт; мне нужно послать в "Королевский Герб" записку одному джентльмену.

Флорак тут же набросал коротенькую записочку, показал ее мне, запечатал и адресовал мистеру Хэррису в "Королевском Гербе". Тележка с запиской и подсобными лакеями покатила в Ньюком. Флорак предложил мне со спокойной совестью лечь спать. В самом деле, это был наилучший способ предостеречь Хайгета, к тому же записка от Флорака должна была возыметь большее действие, нежели мои увещания. Впрочем, мне бы и в голову никогда не пришло вмешиваться во все это, если бы не настоятельная просьба одной дамы, чьими советами, признаюсь, я склонен руководствоваться во всех трудных случаях.

Лошадь мистера Дженкинса, без сомнения, шла хорошим шагом, как и положено идти морозным вечером всякой доброй лошадке, когда хозяин ее сытно поужинал и изрядно нагрузился вином и элем. Помню, во дни моей холостой жизни лошади всегда шли подо мной быстрее, если я возвращался с веселого обеда; шампанское непонятным образом подбадривало их, а кларет сообщал быстроту их копытам. Еще до полуночи письмо, адресованное мистеру Хэррису, было передано в собственные руки мистера Хэрриса в "Королевском Гербе".

Как уже сообщалось, распивочная "Герба" служила своего рода клубом для нескольких веселых джентльменов из Ньюкома, как-то: аукционщика Пэррота, Тома Поттса, даровитого репортера, а ныне редактора "Индепендента", аптекаря Вайдлера и некоторых других.

Впервые мы познакомились с этой компанией где-то в первой части нашей истории, задолго до того, как у Клайва Ньюкома отросли его восхитительные усы. Уже тогда аптекарь Вайдлер был стар и немощен, а теперь постарел еще лет на десять; конечно, у него есть разные подручные, один из которых с недавнего времени сделался его компаньоном, но на вывеске по-прежнему стоит старинное и почитаемое имя Вайдлера. Развеселый парень был этот компаньон заводила "веселых бриттов", с которыми он просиживал почти что до петухов, чтобы быть под рукой, если ночью в нем случится кому-нибудь нужда.

Итак, "бритты" сидели себе, попивали, покуривали и шутили свои шутки в распивочной, как вдруг входит Дженкинс с запиской и, не задумываясь, подает ее компаньону мистера Вайдлера.

— Из Розбери? Верно опять плохо с принцессой, — говорит лекарь, довольный возможностью показать своим приятелям, что он пользует принцессу. — Не могла старушка занедужить днем! Черт возьми, что это?! — восклицает он и уже читает вслух: "Newcome est de retour. Bon voyage, mon ami. F." [65]"Ньюком вернулся. Счастливого пути, мой друг. Ф." (франц.).. — Это как понимать?

— A я полагал, вы знаете по-французски, Джек Хэррис, — замечает Том Поттс. — Вы же без конца потчуете нас своими французскими песенками.

— Ну конечно, я знаю французский, — отвечает его собеседник, — но что это за чертовщина?

— Хрюком вернулся с пятичасовым поездом. Я ехал с ним вместе, только его королевское высочество едва удостоил меня словом. А со станции он покатил в Брауновой пролетке. Впрочем, Браун не очень-то разбогатеет от этой поездки, — добавляет мистер Поттс.

— Да, но мне-то какое дело?! — восклицает Джек Хэррис. — Мы его не пользуем, отчего не терпим больших убытков. Его пользует Хоуэлл, с тех пор как они разругались с Вайдлером.

— Постойте, не иначе вышла ошибка! — вмешивается мистер Тэплоу, покуривавший в своем кресле. — Эта записка, должно быть, для той особы, что занимает большой номер. Принц, когда прошлый раз был здесь, разговаривал с ним и звал его Джеком. Хорошенькое же дело, скажу я вам: записка вскрыта и все такое прочее. А что, Джон, джентльмен в большом номере уже лег спать? Снеси-ка ему эту записку.

Джон, ничего не ведавший о записке и ее содержании, ибо он только что вошел в комнату с ужином для мистера Поттса, понес записку в указанный номер, откуда тут же вернулся к хозяину с перепуганным видом. Он объявил, что постоялец из большого номера — страсть какой сердитый. Он чуть было не придушил Джона, когда прочел записку — ну сами посудите, приятно, что ли?.. Когда же Джон высказал предположение, что письмо, наверное, вскрыл мистер Хэррис в распивочной — ну, наш Джек Хэррис, — господин принялся так кричать и браниться — жуткое дело!

— Поттс, — сказал Тэплоу в припадке откровенности, находившей на него, когда он чрезмерно угощался своим бренди с содовой, — уж поверьте моему слову: этот господин такой же Хэррис, как и я сам. Я отдавал его белье в стирку — гляжу, на двух носовых платках метка "X" и корона.

На следующий день мы прибыли в Ньюком, надеясь, что лорд Хайгет, предупрежденный нами, уже покинул город. Однако нас ждало разочарование. Он разгуливал перед гостиницей, где, кроме нас, его могли видеть сотни людей.

Мы зашли к нему в номер и здесь попеняли ему за появление на улице, где Барнс Ньюком и любой из прохожих могли узнать его. Тут-то он и рассказал нам о вчерашней неудаче с запиской.

— Теперь уже поздно уезжать — время упущено; этому подлецу известно, что я здесь. Если я уеду, он объявит, что я испугался его и сбежал. Ох, как бы мне хотелось, чтобы он пришел сюда и застал меня здесь! — И он разразился свирепым хохотом.

— А лучше было бы сбежать, — грустно заметил один из нас.

— Пенденнис, — сказал он, и в голосе его послышалась необычная нежность, — ваша супруга — добрая душа. Да благословит ее бог! И пусть бог воздаст ей за все, что она сказала и сделала и сделала бы еще, не помешай ей этот подлец. Ведь у бедняжки, знаете ли, нет ни единого друга на свете, ни единого, не считая меня и той девушки, которую они продают Фаринтошу, да только что она может?! Он разогнал ее друзей; все теперь против нее. И уж конечно, родственники; эти не упустят случая толкнуть несчастного, если он оступился. Бедная женщина! Маменька, которая продала ее, приходит и читает ей нотации: жена лорда Кью дерет перед ней нос и осуждает ее. А Кочетт, тот, видите ли, высоко взлетел; он теперь женат, проживает в Шантеклере и требует от сестры, чтобы она избегала меня, коли дорожит его дружбой. Если хотите знать, ей только и была защитой эта карга с клюкой, старая ведьма Кью, которую они схоронили четыре месяца назад, после того, как забрали все ее денежки для своей красавицы. Старуха не давала ее в обиду, да благословит небо эту старую ведьму! Где она сейчас ни есть, а доброе слово ей не во вред, ха-ха! — Смех его было жутко слушать.

— Зачем я явился? — продолжал он в ответ на наши невеселые расспросы. Зачем явился, говорите? Да затем, что ей было очень тяжко и она меня позвала. Будь я даже на краю света, а она скажи: "Джек, приди!" — я бы пришел.

— Ну, а если бы она попросила вас уйти? — спросили его друзья.

— Я бы ушел. Я ведь и ушел. Да если б она велела мне кинуться в море, думаете, я бы отказался? Я-то ушел, а он, знаете, что делает, когда остается с ней вдвоем? Бьет ее. Бьет эту бедняжечку! Сам признавался. Она уже убегала от него и пряталась у старухи, что померла. Может, он и сейчас ее бьет. И зачем я только подавал ему руку! Ведь такое унижение, правда? Но она велела; а я, кабы она того потребовала, стал бы чистить ему сапоги, будь я проклят! Он, видите ли, желает держать мои деньги в своем окаянном банке, а так как он знает, что может полагаться на ее и на мою честь, то предпочитает подавать мне руку — мне, которого ненавидит пуще тысячи чертей, и не зря! Неужели на земле нет такого места, где бы мы с ним могли встретиться как положено мужчинам и покончить с этим делом! Пусть я даже получу пулю в лоб, не велика беда, ей-богу! Я сам близок к тому, чтобы застрелиться, Пенденнис. Вам этого не понять, виконт!

— Конечно, — сказал Флорак, пожимая плечами. — Мне так же непонятна мысль о самоубийстве, как и о бегстве в почтовой карете. Что поделаешь? Я еще недостаточно англизирован, мой друг. В нашей стране тоже заключают браки по расчету, черт возьми, ну и всякое бывает, однако — никакого скандала! Задумав перенять наши обычаи, вы остановились на полпути, мой друг! Vous ne me comprenez pas non plus, mon pauvre Jack! [66]Вы ведь тоже меня не понимаете, мой бедный Джек! (франц.).

— По-моему, есть еще один выход, — проговорил третий участник этой сцены. — Пусть лорд Хайгет переселится в Розбери под своим настоящим именем и не станет больше изображать из себя мистера Хэрриса. Если сэр Барнс Ньюком пожелает встретиться с вами, он легко вас там сыщет. Если же вы захотите уехать (а так-то бы лучше, и бог в помощь!), то можете преспокойно отбыть и притом — под своим собственным именем.

— Parbleu, c'est ca! [67]А верно, черт возьми! (франц.). — восклицает Флорак. — Он говорит, как пишет, этот романист!

По чести говоря, мне хотелось устроить так, чтобы одна добрая женщина могла поговорить с ним и смягчить его мужественное, чуждое лжи сердце, где сейчас шла страшная борьба между добром и злом.

— Итак, едем! Пусть подают коляску! Джек, дружище, ты едешь с нами! кричит Флорак. — Мадам Пенденнис, этот ангел, эта прелестнейшая квакерша будет наставлять тебя своим нежным голоском, мой друг. А супруга моя обласкает тебя, как родная мать, а вернее сказать — бабушка. Ступай, укладывай вещи!

Лорд Хайгет казался вполне успокоенным и умиротворенным. Он пожал нам руки и объявил, что никогда, никогда не забудет нашей доброты. В действительности наши уговоры заняли куда больше времени, чем могло показаться читателю; но вот наконец Хайгет дал обещание приехать в Розбери нынче вечером — сейчас он не поедет с нами, нет-нет, спасибо; у него еще осталось одно дело: надо написать несколько писем. Когда он с этим покончит, то не заставит себя ждать и к обеду прибудет в поместье.