Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
XIX. ДВОРЯНИН, КАРДИНАЛ И КОРОЛЕВА

В то время, когда г-н де Бретейль входил к королю, г-н де Шарни, бледный и взволнованный, попросил аудиенции у королевы.

Она одевалась и из окна своего будуара, выходившего на террасу, увидела, как Шарни настаивал, чтобы его провели немедленно.

Мария Антуанетта приказала ввести его, прежде чем он успел договорить свою просьбу.

Она следовала потребности своего сердца; она говорила себе с благородною гордостью, что такая чистая и возвышенная любовь, как его, имеет право проникнуть во всякое время даже во дворец королевы.

Шарни вошел, с трепетом прикоснулся к руке, протянутой ему королевою, и проговорил глухим голосом:

— Ах, ваше величество, какое несчастье!

— В самом деле, что с вами? — воскликнула королева, невольно бледнея при виде своего друга без кровинки в лице.

— Знаете ли, ваше величество, что я узнал сейчас? Знаете ли вы, что говорят? Знаете ли вы то, что, быть может, уже известно королю или будет известно завтра?

Она вздрогнула, вспомнив о той ночи невинного блаженства, когда, быть может, ревнивый или враждебный взор видел ее с Шарни в версальском парке.

— Говорите все, у меня хватит сил, — ответила она, приложив руку к сердцу.

— Говорят, ваше величество, что вы купили ожерелье.

— Я его вернула, — с живостью сказала она.

— Говорят, вы только сделали вид, что вернули его; вы рассчитывали заплатить за него, но король лишил вас этой возможности, отказавшись подписать ассигновку, испрашиваемую господином де Калонном, и тогда вы обратились к одному лицу с целью достать денег, а это лицо… ваш любовник.

— И вы! — воскликнула королева в порыве безграничного доверия. — Вы! Пусть говорят это другие. Бросить обидное слово «любовник» не доставляет им столько сладости, сколько доставляет нам слово «друг», отныне единственное слово, выражающее наши действительные отношения.

Шарни был пристыжен мужественным и пылким красноречием королевы, которое являлось следствием истинной любви и исторглось из великодушного женского сердца.

Но королеву встревожило, что он медлил с ответом.

— О чем вы хотите говорить, господин де Шарни? — воскликнула она. — Клевета пользуется языком, которого я никогда не понимала. Выходит, вы его поняли?

— Ваше величество, соблаговолите внимательно выслушать меня: обстоятельства очень серьезны. Вчера я пошел со своим дядей, господином де Сюфреном, к придворным ювелирам Бёмеру и Боссанжу. Дядя мой привез из Индии бриллианты и хотел, чтобы их оценили. Разговор велся обо всем и обо всех. Ювелиры рассказали господину бальи ужасную историю, подхваченную врагами вашего величества. Я в отчаянии, ваше величество… Скажите мне, правда ли, что вы купили ожерелье? Правда ли, что вы не заплатили за него? Скажите мне, но не вынуждайте меня думать, что господин де Роган заплатил за него вместо вас.

— Господин де Роган! — воскликнула королева.

— Да, господин де Роган, которого называют любовником королевы, у кого она занимает деньги и кого один несчастный, по имени Шарни, видел в версальском парке улыбавшимся королеве, стоявшим на коленях перед королевой, целовавшим руки королевы; тот, кто…

— Сударь, — воскликнула Мария Антуанетта, — если вы этому верите за глаза, значит, вы меня не любите и тогда, когда я с вами.

— О, — возразил молодой человек, — опасность велика! Я пришел не затем, чтобы просить у вас откровенности или ободрения, а чтобы умолять об услуге.

— Но прежде всего, — сказала королева, — скажите, пожалуйста, в чем заключается опасность?

— Опасность! Ваше величество, было бы безумием не предвидеть ее! Если кардинал ручается за королеву, платит за нее, то он этим ее губит. Я не говорю о том смертельном огорчении, которое вы причиняете господину де Шарни, выказывая подобное доверие господину де Рогану. Нет, от такого горя умирают, но не жалуются на него.

— Вы с ума сошли! — сказала Мария Антуанетта.

— Я не сошел с ума, ваше величество, но вы несчастны, вы погибли. Я вас видел сам в парке… Я не ошибся, говорю я вам. Сегодня открылась ужасная, убийственная истина… Господин де Роган, быть может, хвастает…

Королева схватила руку Шарни.

— Безумец! Безумец! — повторяла она с невыразимой скорбью. — Доверяйте ненависти, следите за призраком, верьте невозможному; но ради самого Неба, после всего, что я вам сказала, не подозревайте, что я виновна… Виновна! Это слово может меня заставить броситься в пылающий костер… Виновна… Я, которая, думая о вас, каждый раз молит Бога простить ей эту мысль, считая ее преступлением! О господин де Шарни, если вы не хотите, чтобы я погибла сегодня или умерла завтра, не говорите мне никогда, что вы подозреваете меня, или бегите как можно дальше, чтобы не слышать, как я упаду в минуту смерти!

Оливье с тоской ломал себе руки.

— Выслушайте меня, — сказал он, — если хотите, чтобы я оказал вам действительную услугу.

— Вы — услугу! — воскликнула королева. — Принять услугу от вас, когда вы более жестоки ко мне, чем мои враги… потому что они только обвиняют меня, тогда как вы подозреваете! Услугу от человека, который меня презирает?.. Никогда, сударь, никогда!

Оливье подошел и взял руку королевы в свои руки.

— Вы увидите, — сказал он, — я не такой человек, чтобы стонать и плакать. Минуты дороги; сегодня вечером будет поздно сделать то, что нам остается. Хотите ли вы спасти меня от отчаяния, дав мне спасти вас от позора?

— Сударь!

— О, теперь, перед лицом смерти, я не стану более взвешивать своих слов. Я вам говорю, что если вы меня не послушаете, то мы оба сегодня вечером умрем: вы от стыда, а я оттого, что увижу вас мертвой. Встретимся лицом к лицу с врагом, ваше величество, как на войне! Встретимся лицом к лицу с опасностью и смертью! Пойдем навстречу ей вместе: я на своем посту как простой солдат, но, как вы увидите, обладающий мужеством; а вы — в бою, под самым сильным огнем, во всеоружии величия и мощи. Если вы погибнете, то не одна. Ваше величество, представьте себе, что я ваш брат… Вам нужны… деньги… чтобы заплатить за это ожерелье?

— Мне?

— Не отрицайте.

— Я вам говорю…

— Не говорите, что у вас нет ожерелья.

— Клянусь вам…

— Не клянитесь, если хотите, чтобы я продолжал вас любить.

— Оливье!

— Вам остается одно средство, чтобы разом спасти и свою честь и мою любовь. Ожерелье стоит миллион шестьсот тысяч ливров. Из них вы уплатили двести пятьдесят тысяч. Вот полтора миллиона, возьмите их.

— Что это?

— Не раздумывайте; возьмите и уплатите.

— Ваши поместья проданы! Отняты мною и проданы! Оливье! Вы разоряетесь ради меня! У вас доброе и благородное сердце, и перед такой любовью я не буду дольше таить признания. Оливье, я вас люблю.

— Возьмите это.

— Нет, но я вас люблю!

— Значит, заплатит господин де Роган? Подумайте, ваше величество, это уже не великодушие с вашей стороны, а жестокость, которая меня убивает… Вы принимаете от кардинала?..

— Я? Полноте, господин де Шарни. Я королева, и если дарю своим подданным любовь или состояние, то сама никогда ничего не принимаю.

— Что же вы будете делать?

— Вы сами укажете мне, как я должна поступить. Что, по-вашему, думает об этом господин де Роган?

— Он думает, что вы его любовница.

— Вы жестоки, Оливье…

— Я говорю так, как говорят перед лицом смерти.

— А что, по-вашему, думают ювелиры?

— Что, так как королева не может заплатить, то господин де Роган заплатит за нее.

— А что, по-вашему, думают в обществе об этом ожерелье?

— Что оно у вас, что вы его спрятали, что вы в этом сознаетесь только тогда, когда за него будет заплачено либо кардиналом из любви к вам, либо королем из боязни скандала.

— Хорошо. Ну, а вы, Шарни… Теперь я смотрю вам прямо в глаза и спрашиваю: что думаете вы о виденном ночью в версальском парке?

— Я думаю, ваше величество, что вам надо доказать мне вашу невинность, — решительно и с достоинством ответил Шарни.

— Принц Луи, кардинал де Роган, великий раздаватель милостыни Франции! — произнес придверник в коридоре.

— Он! — прошептал Шарни.

— Ваше желание исполняется, — сказала королева.

— Вы его примете?

— Я собиралась послать за ним.

— Но я…

— Войдите в мой будуар и оставьте дверь приотворенной, чтобы лучше слышать.

— Ваше величество…

— Идите скорее, вот кардинал.

Она толкнула г-на де Шарни в указанную ею комнату, прикрыла дверь, как нужно, и велела просить кардинала.

Господин де Роган показался на пороге комнаты. Он был великолепен в своем священническом облачении. За ним, на некотором расстоянии, стояла его многочисленная свита в не менее великолепных одеяниях.

Среди этих склонившихся в поклоне людей можно было заметить Бёмера и Боссанжа, чувствовавших себя несколько неловко в парадных платьях.

Королева пошла навстречу кардиналу с подобием улыбки, которая быстро исчезла с ее уст.

Луи де Роган был серьезен, даже печален. Это было спокойствие мужественного человека, идущего в бой, неуловимая угроза пастыря, которому быть может, придется прощать чужой грех.

Королева указала на табурет; кардинал остался стоять.

— Ваше величество, — сказал он, поклонившись королеве с заметной дрожью, — мне надо было поговорить с вами о многих важных вещах, но вы задались целью избегать моего присутствия.

— Я?! — сказала королева. — Я не только не избегаю вас, но только что собиралась послать за вами.

Кардинал бросил взгляд на дверь в будуар.

— Одни ли мы с вашим величеством? — тихо спросил он. — Имею ли я право говорить свободно?

— Совершенно свободно, господин кардинал, не стесняйтесь, мы одни.

Она произнесла это твердым голосом, желая, чтобы эти слова были расслышаны Шарни, спрятанным в соседней комнате. Она наслаждалась и гордилась своею смелостью и радовалась, что после первых же слов ее разговора с кардиналом у внимательно слушавшего Шарни должна явиться полная уверенность в ее невиновности.

Кардинал решился. Он придвинул свой табурет к креслу королевы, чтобы находиться возможно дальше от двустворчатой двери.

— Сколько предосторожностей! — сказала королева, притворяясь веселой.

— Дело в том… — начал кардинал.

— В чем? — спросила королева.

— Король не придет? — спросил г-н де Роган.

— Не бойтесь ни короля, ни кого другого.

— О, я боюсь вас, — сказал кардинал взволнованно.

— Тем более нет оснований опасаться: я не особенно страшна вам. Скажите все в немногих словах, громко и понятно; я люблю откровенность, и если вы будете меня щадить, то я подумаю, что вы непорядочный человек. О, без жестов, пожалуйста… Мне сказали, что вы имеете что-то против меня? Говорите, я люблю войну: во мне течет кровь, не знающая страха. В вас также, я это знаю. В чем вы хотите меня упрекнуть?

Кардинал вздохнул и встал, точно желая полнее вдохнуть воздух этой комнаты. Затем, совладав со своим волнением, он заговорил.