Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
III. МАРИЯ АНТУАНЕТТА — КОРОЛЕВА, ЖАННА ДЕ ЛAMОТТ — ЖЕНЩИНА

Курьер, отправленный в Париж за г-жой де Ламотт, нашел графиню — или, вернее, не нашел ее — у кардинала де Рогана. Жанна поехала к его высокопреосвященству. Она там обедала, потом ужинала, беседуя о злосчастном платеже, в то время, когда курьер спросил, нет ли графини у г-на де Рогана.

Швейцар, будучи человеком ловким, ответил, что его высокопреосвященство отсутствует и что г-жи де Ламотт в особняке нет, но сообщить ей о поручении королевы будет чрезвычайно просто, так как графиня, вероятно, пожалует сегодня вечером.

— Пусть она едет как можно скорее в Версаль, — сказал курьер.

Он отбыл, чтобы распространить то же сообщение во всех предполагаемых местах пребывания кочующей графини.

Как только посланный удалился, швейцар тут же исполнил поручение. Он послал свою жену предупредить г-жу де Ламотт, которая сидела у г-на де Рогана, где оба союзника на досуге философствовали по поводу превратностей, случающихся с большими деньгами.

Графиня с первых же слов поняла, что нужно ехать немедленно. Она попросила у кардинала пару хороших лошадей, он сам усадил ее в берлину без гербов; и пока он пытался обдумать это известие, графиня мчалась так быстро, что за час добралась до дворца.

Ее ждали и без задержки провели к Марии Антуанетте.

Королева сидела в своих покоях. Все приготовления для отхода ко сну были закончены, и ни одной женщины не было около нее, кроме г-жи де Мизери, которая сидела за книгой в маленьком будуаре.

Мария Антуанетта вышивала или делала вид, что вышивает, беспокойно ловя малейший звук извне, когда Жанна возникла на пороге.

— А, — воскликнула королева, — вот и вы! Тем лучше! Есть новость, графиня.

— Хорошая новость, ваше величество?

— Судите сами. Король отказал в пятистах тысячах ливров.

— Господину де Калонну?

— Всем. Король не хочет больше выдавать мне денег. Такие вещи случаются только со мной.

— Боже мой! — прошептала графиня.

— Это невероятно, не правда ли, графиня? Отказать, вычеркнуть уже сделанное представление! Ну, не будем больше говорить о том, чего уже не воротишь. Возвращайтесь как можно скорее в Париж.

— Хорошо, ваше величество.

— И скажите кардиналу, который с такой преданностью готов был доставить мне удовольствие, что я принимаю от него пятьсот тысяч ливров сроком до следующей ассигновки за три месяца. Это эгоистично с моей стороны, графиня, но так нужно… Я злоупотребляю его преданностью.

— Ах, ваше величество, — прошептала Жанна, — мы погибли: у кардинала нет больше денег.

Королева вскочила как от удара или оскорбления.

— Нет… денег!.. — пробормотала она.

— Ваше величество, господин де Роган получил вексель, о котором перестал уже думать. Это был долг чести, и он заплатил.

— Пятьсот тысяч ливров?

— Да, ваше величество.

— Но…

— Это последние его деньги. У него нет больше никаких источников.

Королева застыла, оглушенная несчастьем.

— Ведь я не сплю, не правда ли? — сказала она наконец. — Ведь это на меня обрушились все эти разочарования? Откуда вы знаете, графиня, что у кардинала нет больше денег?

— Он мне рассказывал об этом несчастье полтора часа назад. Оно тем более непоправимо, что эти пятьсот тысяч ливров были остатками его состояния.

Королева опустила голову на руки.

— Надо решиться, — сказала она.

«Как-то теперь поступит королева?» — подумала Жанна.

— Видите, графиня, это страшный урок. Это наказание за то, что я втайне от короля совершила сомнительный по своему значению поступок ради столь же сомнительного тщеславия или жалкого кокетства. У меня ведь, согласитесь, не было никакой необходимости в этом ожерелье.

— Это правда, ваше величество, но королева считается только со своими потребностями и склонностями.

— А я хочу прежде всего считаться со своим спокойствием, со счастьем моего семейного очага. Достаточно этой первой неудачи, чтобы понять, скольким неприятностям я себя подвергла и как полон несчастьями был избранный мною путь. Я отрекаюсь от него. Пойдем теперь открыто, свободно, просто.

— Ваше величество!

— А для начала принесем наше тщеславие в жертву на алтарь долга, как сказал бы господин Дора.

Потом, вздохнув, она прошептала:

— А все-таки ожерелье это было прекрасно!

— Оно и теперь так же прекрасно, ваше величество… Ведь это те же деньги.

— С этой минуты оно для меня только груда камешков; а с камешками, когда ими наиграются, поступают так же, как дети это делают после игры в мельницу: выбрасывают и забывают о них.

— Что королева желает этим сказать?

— Королева хочет сказать, дорогая графиня, что вы возьмете футляр, принесенный господином де Роганом… и возвратите его ювелирам Бёмеру и Боссанжу.

— Возвратить его им?

— Да, именно.

— Но ведь ваше величество дали двести пятьдесят тысяч ливров задатка?!

— Я все же выиграю двести пятьдесят тысяч ливров. У меня такие же расчеты, как и у короля.

— Ваше величество, ваше величество! — воскликнула графиня. — Потерять таким образом четверть миллиона! Ведь может случиться, что ювелиры не захотят вернуть задатка, который они уже могли израсходовать.

— Я с этим считаюсь и отказываюсь от задатка с условием, что сделка будет расторгнута. С тех пор как я нашла этот выход, графиня, я чувствую себя так легко. С этим ожерельем здесь поселились заботы, печали, страхи, подозрения. В этих бриллиантах никогда не хватило бы огня, чтобы осушить слезы, которые, как тучи, гнетут меня. Графиня, унесите сейчас же этот футляр. Ювелиры будут в барыше. Двести пятьдесят тысяч ливров сверх условленной цены — это прибыль, которую они наживут на мне, разве это не выгодно? И эту выгоду они получат, а кроме того, у них остается ожерелье. Я думаю, что они не будут жаловаться и никто ничего об этом не узнает.

Кардинал действовал только с целью доставить мне удовольствие. Вы скажете ему, что мое удовольствие состоит в том, чтобы не иметь этого ожерелья; если он человек умный, то он поймет меня; если это добрый пастырь, он одобрит меня и укрепит в самоотречении.

Говоря это, королева протянула Жанне закрытый футляр, но та тихонько отстранила его.

— Ваше величество, — сказала она, — почему не попробовать добиться новой отсрочки?

— Просить?.. О нет!

— Я сказала — добиться, ваше величество.

— Просить — значит унижаться, графиня. Добиться — значит быть униженной. Я, может статься, поняла бы унижение ради любимого человека, ради того, чтобы спасти живое существо, скажем, свою собаку; но ради того, чтобы иметь право сохранить эти камни, которые жгут, как раскаленный уголь, хоть блеск их не ярче и не долговечнее, — о графиня, ничей совет не убедит меня согласиться на это. Никогда! Унесите футляр, дорогая моя, унесите!

— Но подумайте, ваше величество, какой шум поднимут эти ювелиры хотя бы из вежливости и из сочувствия к вам! Ваш отказ так же будет компрометировать вас, как и ваше согласие. Все общество будет знать, что бриллианты были в вашем распоряжении.

— Никто ничего не узнает. Я больше ничего не должна ювелирам; я их больше не буду принимать; они будут молчать, по крайней мере, ради моих двухсот пятидесяти тысяч ливров; а мои враги, вместо того чтобы говорить, что я покупаю на полтора миллиона бриллиантов, скажут только, что я бросаю деньги на поощрение торговли. Это уже не так неприятно. Унесите футляр, графиня, унесите и сердечно поблагодарите господина де Рогана за его милую любезность и доброе желание.

И повелительным жестом королева передала футляр Жанне, которая не без некоторого волнения ощутила в руках эту тяжесть.

— Вам нельзя терять времени, — продолжала королева, — чем меньше будут беспокоиться ювелиры, тем больше будет у нас уверенности в сохранении тайны; отправляйтесь скорее, чтобы никто не увидел этого футляра. Вы сперва заедете домой, чтобы визит к Бёмеру в такой час не возбудил подозрения полиции, интересующейся, разумеется, всем, что происходит у меня; затем, когда ваше возвращение запутает соглядатаев, вы поедете к ювелирам и привезете мне от них расписку.

— Да, ваше величество… Все будет исполнено, раз вы этого желаете.

Она заботливо спрятала шкатулку с футляром под плащ так, чтобы ничего не было заметно, и вскочила в карету со всем рвением, какого требовала августейшая соучастница ее действий.

Прежде всего, согласно приказанию, Жанна велела отвезти себя домой и отослала карету г-ну де Рогану, чтобы кучер, который привез ее, не мог проникнуть в тайну. Потом она приказала раздеть себя, чтобы облачиться в платье попроще, более подходящее для предстоящей ночной поездки.

Горничная быстро одела ее, заметив про себя, что хозяйка была задумчива и рассеянна во время этой процедуры, хотя обычно относилась к ней со всем вниманием придворной дамы.

Жанна в самом деле не думала о своем туалете, позволяя делать с собой что угодно; все ее размышления были направлены сейчас к одной странной идее, внушенной ей новыми обстоятельствами.

Она спрашивала себя, не совершит ли кардинал большой ошибки, допустив, чтобы королева отдала это украшение, и не повредит ли эта ошибка тому положению, о котором мечтал г-н де Роган, льстя себя надеждой скоро достичь его, раз он принимал участие в маленьких тайнах королевы.

Повиноваться приказанию Марии Антуанетты, не посоветовавшись с г-ном де Роганом, — не будет ли это изменой первейшему долгу товарищества? Пусть кардинал исчерпал все свои ресурсы; разве не предпочтет он продать себя, чем позволить королеве лишиться предмета, который она страстно желала?

«Я не могу поступить иначе, — сказала себе Жанна, — как посоветоваться с кардиналом.

Миллион четыреста тысяч ливров! — добавила она мысленно, — никогда у него не будет миллиона четырехсот тысяч ливров!»

Потом внезапно повернувшись к горничной, она сказала:

— Ступайте, Роза.

Горничная повиновалась, и г-жа де Ламотт продолжала свой безмолвный монолог:

«Какая сумма, какое состояние! Какая лучезарная жизнь! И все это счастье, весь блеск, связанный с такой суммой, олицетворены в маленькой бриллиантовой змейке, которая сверкает в этом футляре!»

Она открыла футляр, и вид этих струящихся огней ожег ей глаза. Она вынула из атласа ожерелье, обвила его вокруг пальцев и спрятала в своих маленьких ладонях, говоря:

— Вот они, миллион четыреста тысяч ливров, ибо это ожерелье стоит миллион четыреста тысяч ливров наличными деньгами, и ювелиры заплатили бы мне эту цену сегодня же.

Странная судьба, позволившая маленькой Жанне де Валуа, нищей и безвестной, дотрагиваться своей рукой до руки первой во всем мире королевы и держать в своих руках, хотя бы на один только час, миллион четыреста тысяч ливров, сумму, которая в этом мире никогда не путешествует одна, а всегда в сопровождении вооруженных стражников или с гарантиями высокопоставленных лиц — во Франции не ниже кардинала или королевы.

«И все это я держу в своих руках! Как это тяжело и как легко! Чтобы увезти золотом, драгоценным металлом, то, что стоит этот футляр, мне бы понадобилась пара лошадей. Чтобы увезти ценными бумагами… А эти бумаги разве всегда превращаются в золото? Необходимы подписи, контроль… Да притом это все-таки только бумага: огонь, воздух, вода — все может уничтожить ее. Эта бумага не имеет хождения по всей стране; она выдает свое происхождение, она раскрывает имя своего автора, имя своего предъявителя. Через некоторое время она теряет часть своей стоимости или вовсе обесценивается. Бриллианты же, наоборот, вещество прочное, способное противостоять всему; каждый их знает, ценит, любит и покупает — в Лондоне, Берлине, Мадриде, даже в Бразилии. Все понимают, что такое бриллиант, особенно бриллиант такого размера и такой воды, как эти! Как они прекрасны! Как восхитительны! Как хороши они и все вместе, и каждый сам по себе! Если их разрознить, они с учетом их размера, может быть, будут стоить дороже, чем стоят собранные вместе!»

— Но о чем же я думаю? — вдруг сказала она. — Решим скорее, идти к кардиналу или возвратить ожерелье Бёмеру, как мне поручила королева.

Она поднялась, продолжая держать горевшие тысячью огней бриллианты, которые вспыхивали и сияли у нее в руке.

«Итак, они вернутся к бесстрастному ювелиру, который их взвесит и примется чистить своей щеточкой. А они могли бы красоваться на шее Марии Антуанетты… Бёмер сначала запротестует, а потом успокоится, сообразив, что он наживет на этой операции, не выпуская из рук товара… Ах, я забыла самое главное — в каких выражениях должна быть написана расписка ювелира? Это очень важно; да, для того чтобы составить ее надлежащим образом, нужно немало дипломатии. Необходимо, чтобы текст не налагал никакого обязательства ни на Бёмера, ни на королеву, ни на кардинала, ни на меня.

Я никогда не сумею составить такую бумагу. Мне необходим совет…

Кардинал… О нет! Если бы он меня любил сильнее или был богаче и дарил мне бриллианты…»

Она уселась на софу; бриллианты обвивали ее руку; голова ее горела, в мозгу проносились какие-то неясные мысли, порой приводившие ее в ужас, так что она их отгоняла с лихорадочной энергией.

Но вот взгляд ее стал спокойнее и неподвижнее; он, казалось, был сосредоточен на какой-то неизменной мысли; она не замечала, что время бежит; что в ней зарождается непоколебимая смелость; что, подобно пловцам, поставившим ногу на тинистое дно, всяким движением, которое она делала, желая освободиться, она погружается еще глубже. В таком безмолвном и глубоком созерцании таинственной цели прошел целый час.

Наконец она поднялась, побледнев, как жрица в минуту экстаза, и позвонила горничной.

Было два часа ночи.

— Найдите мне фиакр, — сказала она, — или ручную тележку, если нет экипажа.

Служанка разыскала фиакр, сонно застывший на старой улице Тампля. Госпожа де Ламотт села в экипаж одна, отослав горничную.

Через десять минут фиакр остановился у двери сочинителя памфлетов Рето де Вилета.