Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
XXXV. ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА ПОТЕРЯНА

Как видим, при том обороте, который Жанна придала делу, узнать истину становилось невозможным.

Неопровержимо уличенная в краже бриллиантов показаниями двух десятков лиц, заслуживающих доверия, Жанна не могла примириться с ролью заурядной воровки. Ей нужен был чей-то позор рядом с ее собственным. Она убеждала себя, что огласка версальского скандала затмит преступление графини де Ламотт, что если даже она будет осуждена, то этот приговор ударит прежде всего по самой королеве.

Однако ее расчет не удался. Согласие королевы на открытое судебное разбирательство этого двойного дела и покорное подчинение кардинала допросам, суду и огласке — все это лишило их противницу того ореола невинности, который она так любовно старалась позолотить своими лицемерными недомолвками.

Но странное дело! Обществу предстояло стать свидетелем судебного дела, в котором никто не должен был оказаться невиновным, даже те, кого оправдает правосудие.

После бесчисленных очных ставок, во время которых кардинал выказывал неизменное спокойствие и учтивость даже по отношению к Жанне, между тем как она выходила из себя и старалась вредить всем, общественное мнение и, главным образом, точка зрения судей оказались непоколебимы.

Всякие неожиданности стали почти невозможны, все разоблачения были исчерпаны. Жанна заметила, что ей не удалось произвести никакого впечатления на судей.

В тиши тюремной камеры она стала рассчитывать, каковы ее силы и надежды.

Все окружавшие г-на де Бретейля или подчиненные ему советовали ей выгораживать королеву и без всякой жалости обвинять кардинала.

Те, кто принадлежал к партии кардинала: его могущественная семья, судьи, пекущиеся об интересах народа, духовенство, имевшее к своим услугам всевозможные средства, — весь этот синклит советовал г-же де Ламотт говорить всю правду, раскрыть все интриги двора и поднять такой шум, от которого коронованные лица почувствовали бы смертельное головокружение.

Эта партия старалась устрашить Жанну; она указывала ей на то, что та слишком хорошо знала сама: большинство судей склоняются на сторону кардинала и она падет в бесплодной борьбе… При этом ей говорили, что для нее, так как она уже и без того наполовину погибла, быть может, лучше было бы дать себя обвинить по делу о бриллиантах, чем поднимать вопрос о виновности в оскорблении величества, будить этот кровавый призрак, таящийся в основе всех феодальных кодексов, так как его, как ил со дна реки, нельзя тревожить в судебных делах, не вызывая вместе с ним и призрак смерти.

Эта партия казалась уверенной в победе и действительно была в ней уверена. Народ был с ней заодно, высказывая восторженную симпатию кардиналу. Мужчины удивлялись его терпению, а женщины — его скромности. Для многих Олива́, живой человек, не существовала вовсе, несмотря на ее признания и сходство с королевой; если же и существовала, то ее изобрела сама королева исключительно для этого случая.

Жанна все это обдумывала. Даже ее защитники покидали ее, судьи не скрывали своего отвращения к ней; семья Роганов возводила на нее тяжелые обвинения, и общественное мнение относилось к ней с презрением. Она решила нанести последний удар, чтобы встревожить судей, устрашить друзей кардинала и усилить всеобщую ненависть к Марии Антуанетте.

Она избрала следующее средство: попытаться убедить судей, что она постоянно ограждала честь королевы, но если ее доведут до крайности, то она расскажет все.

Что касается кардинала, то надо было уверить всех, что она хранит молчание, единственно подражая его деликатности; но как только он заговорит, то, сочтя себя также свободной, она заговорит в свою очередь, и они оба разом обнаружат истину и свою невиновность.

Это в сущности, было лишь повторением всей ее системы самозащиты и всего поведения во время следствия. Но ведь известно, что приевшееся блюдо можно выдать за новое с помощью другой приправы. Вот что придумала графиня, чтобы освежить две свои стратагемы.

Она написала королеве письмо, сами выражения которого недвусмысленно говорили о его характере и значении:

Как видим, Жанна все рассчитала.

Либо это письмо дойдет до королевы и напугает ее тем упорством, которое графиня проявляла после стольких неудач, и королева, должно быть утомленная борьбой, решится покончить дело, освободив Жанну, так как тюремное заключение и процесс ни к чему не привели.

Либо, что гораздо вероятнее и что доказывается заключительными словами письма, Жанна не возлагала никаких надежд на письмо, что очень понятно: решившись на это судебное дело, королева не могла его прекратить, не произнеся тем самым приговор сама себе. Итак, нет сомнения: Жанна вовсе не рассчитывала, что ее письмо будет передано королеве.

Она знала, что вся тюремная стража предана коменданту Бастилии, то есть в конечном счете г-ну де Бретейлю. Она знала, что вся Франция пользовалась этим делом об ожерелье для политических спекуляций, чего не было со времен парламентов г-на де Мопу. Она была уверена, что тот, кому она вручит письмо, либо отдаст его коменданту, либо оставит у себя и покажет тем судьям, которые были одних с ним воззрений. Поэтому Жанна приняла все меры к тому, чтобы это письмо, в чьи бы руки оно ни попало, вызвало в сердцах ростки ненависти, недоверия и неуважения к королеве.

Одновременно с этим письмом к Марии Антуанетте она составила другое — к кардиналу:

Это искусно составленное письмо она передала кардиналу во время их последней очной ставки в большой приемной Бастилии, и все увидели, как кардинал покраснел, побледнел и содрогнулся от такой дерзости. Он вышел, чтобы взять себя в руки.

Что же касается письма к королеве, то графиня тут же передала его аббату Лекелю, священнику Бастилии, сопровождавшему кардинала в приемную и преданному семье Роганов.

— Сударь, — сказала она ему, — взяв на себя исполнение этого поручения, вы можете содействовать изменению участи господина де Рогана и моей. Ознакомьтесь с содержанием письма. Ваш сан обязывает вас уметь хранить тайну. Вы убедитесь, что я стучусь в единственную дверь, откуда мы — господин кардинал и я — можем ожидать помощи.

Духовник отказался.

— Я единственное духовное лицо, которое вы видите, — сказал он. — Ее величество подумает, что вы написали ей по моему совету и что вы мне во всем сознались… Я не могу сознательно губить себя.

— В таком случае, — сказала Жанна, отчаявшись в успехе своей хитрости, но желая запугать кардинала, — скажите господину де Рогану, что у меня осталось средство доказать свою невиновность — дать прочесть его письма королеве. Мне было противно воспользоваться этим средством, но я решусь на него для нашей общей пользы.

Видя, что священник испугался этой угрозы, она еще раз попыталась передать ему в руки свое ужасное письмо к королеве.

«Если он возьмет письмо, — говорила она себе, — я спасена, потому что тогда я во время заседания суда спрошу у него, что он сделал с письмом, отдал ли его королеве и просил ли ответа? Если окажется, что он его не отдал, королева погибла: колебание Роганов докажет ее преступление и мою невиновность».

Но аббат Лекель, едва прикоснувшись к письму, возвратил его, точно оно жгло ему руку.

— Обратите внимание, — сказала, бледнея от злости, Жанна, — что вы ничем не рискуете, так как я вложила письмо к королеве в конверт на имя госпожи де Мизери.

— Тем более! — воскликнул аббат. — Два лица узнали бы тайну. Двойной повод для гнева королевы. Нет, нет, я отказываюсь.

И он отстранил руку графини.

— Заметьте, — сказала она, — вы толкаете меня на то, чтобы употребить в дело письма господина де Рогана.

— Хорошо, — ответил аббат, — употребляйте их в дело, сударыня.

— Но, — продолжала Жанна, дрожа от ярости, — я вам заявляю, что доказательство тайной переписки с королевой повлечет за собой для кардинала смертную казнь на эшафоте. Вы вольны говорить «хорошо». Я вас предупредила.

В эту минуту открылась дверь и на пороге показался кардинал, полный величия в своем гневе.

— Пусть по вашей вине один из Роганов сложит на эшафоте голову, сударыня, — ответил он. — Бастилия не в первый раз увидит подобное зрелище. Но если так, то я вам объявляю, что ничего не буду иметь против эшафота, на котором упадет моя голова, если только увижу тот эшафот, у которого над вами будет совершена позорная казнь как над воровкой, совершившей подлоги! Идемте, аббат!

После этих уничтожающих слов он повернулся спиной к Жанне и вышел с духовником, оставив в ярости и отчаянии это несчастное создание, при каждом движении все глубже вязнувшее в гибельной тине, которая вскоре должна была засосать и покрыть ее всю.