Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
IV. РАСПИСКА БЁМЕРА И ПИСЬМО КОРОЛЕВЫ

Результат этого ночного посещения памфлетиста Рето де Вилета сказался только на другой день, и вот каким образом.

В семь часов утра г-жа де Ламотт переслала королеве письмо, в которое была вложена расписка ювелиров. Этот важный документ гласил:

Королева, успокоившись относительно дела, так долго тревожившего ее, спрятала расписку в шифоньерку и перестала о ней думать.

Но странным противоречием этой расписке стал два дня спустя визит к ювелирам Бёмеру и Боссанжу кардинала де Рогана, который по-прежнему с некоторым беспокойством думал о взносе первого платежа согласно договоренности королевы с ювелирами.

Господин де Роган нашел Бёмера в его доме на Школьной набережной. Утром истекал срок первого взноса, и в случае задержки или отказа королевы в стане ювелиров должна была царить тревога.

Но все в доме Бёмера, наоборот, дышало спокойствием, и г-н де Роган был счастлив увидеть приветливые лица слуг и ластившуюся к нему, виляющую хвостом собаку.

Бёмер принял своего высокого клиента с пространными изъявлениями приветствия, указывавшими на полное внутреннее удовлетворение.

— Ну, — сказал кардинал, — сегодня срок платежа. Значит, королева уплатила?

— Нет, монсеньер, — ответил Бёмер. — Ее величество не могла дать нам денег. Вы знаете, что король отказал господину де Калонну. Все об этом говорят.

— Да, Бёмер, все об этом говорят, и именно этот отказ привел меня сюда.

— Но, — продолжал ювелир, — ее величество исполнена великодушия и доброй воли. Не будучи в состоянии заплатить, она дала нам гарантию уплаты, а большего нам и не надо.

— А, тем лучше, — воскликнул кардинал, — она дала вам гарантию, говорите вы? Это очень хорошо, но… как?

— Самым простым, деликатным и истинно королевским способом, — ответил ювелир.

— Может быть, через посредство этой хитроумной графини?

— Нет, монсеньер, нет. Госпожа де Ламотт даже не появилась, и мы, Боссанж и я, очень польщены такой деликатностью ее величества.

— Не появилась! Графиня не появилась?.. Но будьте уверены тем не менее, что она во многом причастна к этому, господин Бёмер. Все удачные решения наверняка исходят от графини. Вы понимаете, что я не умаляю достоинств ее величества…

— Монсеньер, вы можете судить, насколько ее величество поступила деликатно и великодушно по отношению к нам. Когда распространился слух об отказе короля подписать ассигновку в пятьсот тысяч ливров, мы написали госпоже де Ламотт.

— Когда?

— Вчера, монсеньер.

— Что же она ответила?

— Вашему преосвященству ничего об этом не известно? — спросил Бёмер с неуловимым оттенком почтительной фамильярности.

— Нет, вот уже три дня, как я не имел чести видеть госпожу графиню, — тоном истинного вельможи ответил принц.

— Так вот, монсеньер, госпожа де Ламотт ответила единственным словом: «Подождите!»

— Письменно?

— Нет, монсеньер, устно. В нашем письме мы просили госпожу де Ламотт испросить нам аудиенцию у вас и предупредить королеву, что срок платежа приближается.

— Слово «подождите» было вполне естественным, — заметил кардинал.

— Поэтому мы и стали ждать, монсеньер, и вчера вечером получили письмо от королевы через весьма таинственного посланного.

— Письмо? Вам, Бёмер?

— Или скорее, расписку по всей форме, монсеньер.

— Покажите мне ее, — сказал кардинал.

— О, я показал бы ее вам, если бы мы, мой компаньон и я, не дали друг другу клятвенного обещания никому ее не показывать.

— Почему же?

— Потому что эта скромность вменена нам в обязанность самой королевой, монсеньер: поймите, ее величество просит нас хранить это в тайне.

— Это дело другое. На вашу долю, господа ювелиры, выпало большое счастье: получать письма от королевы.

— За миллион триста пятьдесят тысяч ливров, монсеньер, — посмеиваясь, сказал ювелир, — можно получить и…

— Некоторые вещи, сударь, не оплатить ни десятью, ни ста миллионами, — сурово возразил прелат. — Итак, вы получили гарантию?

— Насколько это возможно, монсеньер.

— Королева признает долг?

— Вполне и по всей форме.

— И обязуется уплатить…

— Через три месяца пятьсот тысяч ливров; остальное в течение полугодия.

— А… проценты?

— О, монсеньер, они обеспечены нам одной фразой ее величества: «Пусть это дело останется между нами», — милостиво пишет ее величество. «Между нами»; ваше высокопреосвященство несомненно понимает такую просьбу? «Вы не раскаетесь в этом». И ее подпись! Отныне, вы видите, монсеньер, это дело становится для меня и для моего компаньона делом чести.

— Теперь я в расчете с вами, господин Бёмер, — сказал обрадованный кардинал. — Надеюсь вскоре вновь иметь с вами дело.

— Как только монсеньер соблаговолит почтить нас своим доверием.

— Но не забывайте, что милая графиня приложила руку к этому делу…

— Мы весьма признательны госпоже де Ламотт, монсеньер, и господин Боссанж и я, мы уже условились отблагодарить ее за доброту, когда полная стоимость ожерелья будет уплачена нам наличными деньгами.

— Замолчите, замолчите! — воскликнул кардинал. — Вы меня не поняли.

И он сел в карету, сопровождаемый выражениями почтения всего дома.

Теперь можно сбросить маску. Ни для кого из читателей уже не осталось покрывала на статуе Тайны. Умысел Жанны де Ламотт против своей благодетельницы понял каждый, видя, что она прибегла к перу памфлетиста Рето де Вилета. Нет больше беспокойства у ювелиров, нет больше сомнений у королевы, нет больше подозрений у кардинала. Три месяца отпущены на совершение кражи и преступления; за эти три месяца зловещие плоды достаточно созреют, чтобы злодейская рука сорвала их.

Жанна возвратилась к г-ну де Рогану, который спросил ее, как удалось королеве настолько смягчить требования ювелиров.

Госпожа де Ламотт отвечала, что королева посвятила ювелиров в свои частные дела, обязав их хранить тайну; что королева должна избегать огласки, даже когда расплачивается за что-нибудь, тем более когда она просит открыть ей кредит.

Кардинал признал, что она права, и тут же спросил, помнит ли еще королева о его благих намерениях.

Жанна в таких ярких красках изобразила ему признательность королевы, что г-н де Роган пришел в восторг, польщенный скорее в своих чувствах поклонника, чем верноподданного, польщенный скорее в своей гордости, чем в своей преданности.

Придав разговору нужный оборот, Жанна затем решила мирно вернуться домой, вступить в переговоры с каким-нибудь торговцем драгоценностями, продать бриллиантов на сто тысяч экю и уехать в Англию или Россию — свободные страны, где она могла бы на эту сумму жить богато в течение пяти или шести лет; после этого, не опасаясь преследований, она начала бы выгодно продавать в розницу оставшиеся камни.

Но не все вышло по ее желанию. В первый же раз, как она показала бриллианты двум знатокам камней, удивление и сдержанность этих аргусов испугали графиню. Один предлагал ничтожную сумму, а другой слишком восторгался камнями, говоря, что он никогда не видал подобных бриллиантов, кроме как в ожерелье Бёмера.

Жанна задумалась. Еще один шаг, и она выдаст себя. Она поняла, что в подобном случае неосторожность означала крушение, а крушение — позорный столб и пожизненную тюрьму. Спрятав бриллианты в самый глубокий из своих тайников, она решила запастись таким верным орудием для обороны, таким грозным оружием для нападения, чтобы в случае войны ее противники были повержены, даже не вступив в бой.

Лавировать между желанием кардинала все знать, с одной стороны, и откровенностью королевы, которая всегда гордилась бы тем, что отказалась от ожерелья, — с другой, представляло страшную опасность. Стоило королеве и кардиналу обменяться двумя словами — и все бы раскрылось. Жанна успокаивала себя мыслью, что у кардинала, влюбленного в королеву, была, как и у всех влюбленных, повязка на глазах, и, следовательно, он непременно попадет во все ловушки, которые расставит ему хитрость под видом любви.

Но такую ловушку надо было поставить искусной рукой, чтобы захватить в нее обе заинтересованные стороны. Нужно было устроить так, что, если бы королева раскрыла кражу, она не посмела бы жаловаться, а если бы кардинал открыл обман, то почувствовал бы себя погибшим. Надо было направить удар против двух противников, на стороне которых уже заранее были симпатии зрительного зала.

Жанна не отступила. Она принадлежала к числу тех неустрашимых натур, которые в своих злодеяниях доходят до героизма и самое добро могут обратить во зло. Отныне она исключительно была занята одной мыслью: как помешать встрече королевы с кардиналом.

Пока она, Жанна, будет между ними — ничто не потеряно; если же за ее спиной они обменяются хотя бы одним словом, оно погубит благоденствие ее будущего, основанное на безгрешности ее прошлого.

— Они больше не увидятся, — сказала она. — Никогда.

«Однако, — возражала она себе, — кардинал захочет увидеться с королевой, станет делать к тому попытки.

Не будем дожидаться этого, — думала хитрая графиня, — внушим ему эту мысль. Он должен пожелать ее увидеть… Пусть попросит ее принадлежать ему, пусть скомпрометирует себя этой просьбой.

Да, но если скомпрометирован будет только он один?»

Мысль эта возбуждала в ней мучительную растерянность.

Если будет скомпрометирован он один, то у королевы останется выход: ведь ее голос звучит так громко, она так прекрасно умеет срывать личину с обманщиков!

Что делать? Чтобы королева не могла обвинять, надо устроить так, чтобы она не смела открыть рта; чтобы закрыть эти смелые и благородные уста, надо замкнуть их обвинением.

Не смеет обвинять перед судом своего слугу в краже тот, кто может быть уличен этим же слугой в преступлении, столь же порочащем, как и кража. Пусть только г-н де Роган будет скомпрометирован в глазах королевы, и можно почти наверное поручиться, что и королева будет скомпрометирована в глазах г-на де Рогана. Лишь бы случайность не свела вместе эти два лица, заинтересованные в том, чтобы раскрылась истина.

Сначала Жанна отступила было перед громадностью скалы, которую сама воздвигала над своей головой. Жить с замирающим в груди дыханием, в вечном страхе, ожидая, что скала обрушится! Да, но как избегнуть этого ужаса? Бежать, скрыться в изгнании, увезти в чужие страны бриллианты ожерелья королевы?

Бежать! Это легко. Хороший экипаж доедет за десять часов — время, нужное Марии Антуанетте, чтобы хорошенько выспаться; промежуток, отделяющий ужин кардинала с друзьями от его утреннего пробуждения. Лишь бы раскинулась перед Жанной широкая дорога, лишь бы помчались по ней в бесконечную даль горячие лошади — больше ничего не нужно. Десять часов — и Жанна будет свободной, здоровой, спасенной.

Но какой скандал! Какое бесчестье! Сбежавшая, хотя свободная; в безопасности, хотя изгнанная, — Жанна уже не знатная дама, а воровка, осужденная заочно; правосудие не настигло ее, но обличило; железо палача не выжгло на ней клейма, но общественное мнение треплет и уничтожает ее.

Нет. Она не убежит. Высшая дерзость и высшая ловкость подобны двум вершинам Атласа, похожим на близнецов. Одна ведет к другой, одна стоит другой. Кто видит одну, видит и другую.

Жанна решила выбрать дерзость и остаться. Это решение особенно окрепло в ней, когда она увидела возможность создать угрозу как для королевы, так и для кардинала на тот случай, если бы тому или другому вздумалось заметить, что в их тесном кругу была совершена кража.

Жанна задала себе вопрос: сколько могут принести ей за два года милость королевы и любовь кардинала? И оценила доход от этих двух удач в пятьсот или шестьсот тысяч ливров; а затем на смену милостям, известности и расположению придут отвращение, опала и забвение.

«На моем плане я выиграю семьсот-восемьсот тысяч ливров», — сказала себе графиня.

Мы увидим далее, как эта непостижимая душа проложила извилистый путь, который должен был провести ее к позору, а других к отчаянию.

Остаться в Париже, подвела итог графиня, и держаться стойко, помогая игре обоих актеров; заставлять их играть лишь те роли, которые полезны для ее интересов; выбрать среди удачных моментов наиболее благоприятный для бегства, будь то какое-нибудь поручение королевы, будь то подлинная немилость, которой надо будет немедленно воспользоваться.

Помешать кардиналу когда-либо увидеться с Марией Антуанеттой.

В этом-то особенная трудность: ведь г-н де Роган влюблен, он принц, он имеет право являться к ее величеству много раз в году; а королева кокетлива, жаждет поклонения и к тому же признательна кардиналу; она не станет уклоняться от встречи, если тот будет ее искать.

Средство разъединить две высокие особы дадут обстоятельства. Помочь этим обстоятельствам.

Самым удачным и ловким было бы возбудить в королеве гордость — этот венец целомудрия. Нет никакого сомнения, что несколько пылкая попытка кардинала оскорбит чуткую и обидчивую женщину. Такие натуры, как королева, любят поклонение, но боятся энергичного нападения и всегда отвергают его.

Да, это средство верное. Посоветовав г-ну де Рогану свободно объясниться в любви, вызвать в Марии Антуанетте отвращение, антипатию, которые навсегда отдалят не принца от принцессы, но мужчину от женщины, самца от самки. Таким способом приобрести оружие против кардинала и парализовать все его маневры в великий день начала военных действий.

Пусть так. Но еще раз: вызвать у королевы отвращение к кардиналу — значит нанести удар только по кардиналу; это значит предоставить добродетели королевы сиять по-прежнему, то есть отпустить на волю эту принцессу, предоставить ей ту свободу высказываний, которая облегчает любое обвинение, подкрепляя его весомостью власти.

Что нужно — так это улику против г-на де Рогана и против королевы; нужен обоюдоострый меч, разящий направо и налево; разящий, едва его выхватят из ножен; разящий, рассекая сами ножны.

Что нужно — так это обвинение, которое заставило бы побледнеть королеву, которое заставило бы покраснеть кардинала; обвинение, которое, распространившись, оградило бы от чьих угодно подозрений Жанну, наперсницу двух главных виновников.

Что нужно — так это комбинацию, под защитой которой Жанна могла бы при случае сказать: «Не обвиняйте меня, или я обвиню вас; не губите меня, или я погублю вас. Сохраните мне мое богатство — я сохраню вам честь».

«Да, тут стоит постараться, — подумала коварная графиня, — и я постараюсь. Мое время отныне оплачено».

И в самом деле, г-жа де Ламотт зарылась в мягкие подушки, подвинулась ближе к окну, нагретому ласковым солнцем, и перед лицом Бога и его светила углубилась в размышления.