Онлайн чтение книги Вернувшиеся The Returned
Глава 4

При таком количестве людей и малых объемах воздуха в помещении все понемногу начали осознавать возможность трагедии. Шум толпы затих, и молчание, сформировавшееся у дверей церкви, распространилось по проходам и рядам, словно вирус.

Пастор стоял перед кафедрой – высокий и массивный, как гора Синай, подумала Люсиль. Сложив руки в молитвенном жесте, он кротко ожидал прибытия официальных лиц. Миссис Питерс притаилась за его спиной. Люсиль привстала и выгнула шею, чтобы осмотреть людей, стоявших в задней части церкви. Там возникло небольшое волнение. Возможно, дьявол тоже устал ждать.

Послышались новые приветствия и извинения.

– Здравствуйте. Не могли бы вы подвинуться? Извините. Прошу прощения. Привет. Я бы вас попросил… Извините. Прошу прощения.

Эти слова напоминали заклинания, растворявшие плотность толпы. Поначалу они отвергались утрамбованными массами людей, но постепенно их воздействие начинало приносить плоды.

– Извините. Чуть-чуть в сторону. Я протиснусь между вами? Вы не против? Прошу прощения. Извините.

Это был приятный голос – многозначительный и вежливый. Он стал громче, или просто тишина в помещении усилилась. Ритм произносимых слов сдвигал людей с мест, словно магическая мантра.

– Простите. О, привет! Я пройду тут бочком? Спасибо. Прошу прощения.

Несомненно, это был хорошо поставленный голос правительственного чиновника.

– Добрый вечер, пастор, – сказал агент Беллами, пробив, наконец, брешь в океане людей.

Люсиль с облегчением вздохнула, возобновив нормальное дыхание, которое она неосознанно сдерживала.

– Мое почтение, дамы.

Его прекрасно скроенный серый костюм почти не отличался от прежнего, в котором он был во время первого визита к Харгрейвам. Люсиль заметила, что эта вещь шилась на заказ – такую не увидишь у чиновников в обычных конторах. Она была достойна Голливуда, популярных ток-шоу и прочих светских представлений.

– Как поживает ваш мальчик? – спросил он, кивнув на Джейкоба.

Казалось, что его ровная рельефная улыбка была высечена из черного мрамора.

– Я в порядке, сэр, – сказал Джейкоб.

Леденец пощелкивал в его зубах.

– Приятно это слышать.

Беллами поправил галстук, хотя тот был в идеальном состоянии.

– Это очень приятно слышать.

В церковь вошли солдаты. Двое из них были так молоды, что выглядели подростками, игравшими в войну. Люсиль нисколько бы не удивилась, если бы они начали бегать друг за другом у кафедры, как это однажды делали Джейкоб и мальчик из семейства Томпсонов. Но пистолеты, дремавшие на их бедрах, не были игрушками.

– Спасибо, что пришли, – сказал пастор, пожимая руку Беллами.

– Не мог пропустить такого события. Спасибо, что подождали меня. У вас тут собралась целая толпа людей.

– Это из-за любопытства, – ответил пастор Питерс. – Мы все любопытствуем. Может быть, Бюро или правительство собираются сообщить нам какие-то новости?

– Правительство? – с улыбкой переспросил Беллами. – Вы переоцениваете меня. Я просто обычный гражданский служащий. Чернокожий парень…

Он нарочито понизил голос.

– …из Нью-Йорка.

Как будто все прихожане церкви, а также жители города уже не слышали это признание из его собственных уст. Но он не хотел держать в рукаве лишние козыри. Наверное, он знал, что Юг был странным местом.

Собрание началось.

– Как вы знаете, мы живем в удивительное время, – встав перед кафедрой, произнес пастор Питерс. – Бог даровал нам благость, и мы можем свидетельствовать невиданные чудеса и удивительные события. Не совершайте ошибку и не слушайте тех, кто отрицает эти чудеса и знамения.

Он расхаживал вдоль кафедры, как, впрочем, поступал всегда, когда чувствовал неуверенность в своих словах.

– Нынешние времена достойны эры Ветхого Завета. Но только наш Лазарь, выходя из могилы, взял с собой еще кое-кого!

Пастор сделал паузу и вытер пот с затылка. Его жена закашляла в платок.

– Все мы видим, что происходят необычные явления, – продолжил пастор так громко, что напугал немало прихожан. – На то была причина, которую мы еще не осознали.

Он раскинул руки в стороны.

– И что же нам теперь делать? Как реагировать? Бояться или радоваться? Наступил неопределенный период, а людям свойственно пугаться неоднозначных вещей. Что нам делать с этими страхами?

Он подошел к переднему ряду, где сидели Люсиль и Джейкоб. Его туфли с твердыми подошвами слегка скользили на старом красном ковре. Он вытащил из кармана носовой платок и, вытирая брови, улыбнулся мальчику.

– Мы одолеем наши страхи терпением, – сказал пастор. – Вот что мы сделаем!

Он считал своим долгом напомнить пастве о достоинствах терпения. Священник взял руку Джейкоба, зная, что об этом вскоре расскажут даже тем, кто толпился в задней части церкви. Произнося речь, он держал руку мальчика, который полвека был мертвым, а теперь сидел под сенью распятия и мирно сосал леденец. Взгляд пастора перемещался по помещению, и толпа, следившая за ним, понимала, что он выискивал других «вернувшихся». Прихожане могли оценить, насколько сложной стала ситуация. Хотя первоначально мертвым не полагалось приходить сюда, «вернувшиеся» были реальным фактом. Неоспоримым! И было важно, чтобы люди осознали это.

Пастор знал, что терпение являлось одной из труднейших аксиом для понимания. Еще труднее было использовать его на практике. Он сам с трудом практиковал терпение. Ни одно произнесенное им слово не казалось для него осмысленным, но он заботился о пастве и выполнял свою роль. К сожалению, он не мог забыть о той девушке, которую любил.

Выбросив ее образ из ума, он вновь обрел былую уверенность.

– В такие неопределенные времена у нас возникает много возможностей для опрометчивых мыслей и необдуманного поведения. Вам нужно лишь включить телевизор, и вы увидите, как сильно напуган каждый из нас. Вы увидите, как некоторые люди из-за необузданного страха совершают возмутительные вещи. Нам не хочется признавать, что мы боимся. Но мы боимся! Мне не хочется говорить, что мы можем быть опрометчивыми. Но иногда мы бываем такими. Мне не хочется говорить, что мы готовы к злым нечеловеческим поступкам, но это абсолютная правда.

Образ девушки снова возник в его уме. Она, словно дикая кошка, распростерлась на толстой нижней ветви дуба. Он, тогда еще подросток, стоял на земле и смотрел на ее руку, которую она протянула к нему. Он был напуган. Он боялся высоты. Боялся ее и тех чувств, которые она пробуждала в нем. Боялся самого себя, как это часто бывает у мальчиков. Боялся…

* * *

– Пастор?

Люсиль пыталась вывести его из краткого оцепенения.

Огромный дуб и пятна солнца, кипевшие в его кроне, влажная зеленая трава и юная девушка – все это исчезло. Пастер Питерс вздохнул и посмотрел на свои ладони.

– Что же нам делать с ними? – прокричал Фред Грин, стоявший в среднем проходе.

Все прихожане повернулись к нему. Он снял с головы потрепанную кепку и поправил рубашку цвета хаки.

– Они ненормальные! – продолжил Грин.

Его рот, растянутый в усмешке, походил на щель в почтовом ящике. Шишковатый череп, с которого давно сбежали волосы, большой нос и опустошенные глаза придавали его лицу пугающий и диковатый вид.

– Что нам делать с «вернувшимися»?

– Мы должны проявлять к ним терпение, – ответил пастор.

Он хотел упомянуть о семействе Уилсонов, которое стояло у входных дверей. Но их прошлая смерть обрела для жителей Аркадии суеверный смысл, и поэтому не стоило сейчас привлекать к ним всеобщее внимание.

– Терпение?

Глаза Фреда расширились. Его тело содрогнулось от возмущения.

– Вы хотите, чтобы мы ничего не делали, когда дьявол стоит у нашего порога? Какое может быть терпение в конце времен?

Фред не смотрел на пастора Питерса. Он медленно поворачивался по кругу, обращаясь ко всей аудитории. Он привлекал толпу к себе и давал каждому увидеть яростный гнев, который пылал в его глазах.

– Неужели церковь призывает нас к трусости?

– Ну-ну, успокойтесь, – примирительно сказал пастор. – Давайте не будем говорить о Конце времен. И давайте не будем называть этих бедолаг ужасными дьяволами. Пока они остаются загадкой для нас. Кто-то даже считает их чудом. Сейчас слишком рано делать выводы. Мы почти ничего не знаем о них, но нам не нужно паниковать из-за этого. Вы слышали о том, что случилось в Далласе, о тех пострадавших людях – «вернувшихся» и местных жителях. Они погибли. Мы не можем допустить, чтобы здесь произошли подобные события. Только не в Аркадии.

– А на мой взгляд, люди в Далласе поступили правильно, – ответил Грин.

Прихожане оживились. Все, кто сидел на церковных скамьях, стоял вдоль стен или толпился в задней части помещения, оспаривали Фреда или, наоборот, соглашались с его непримиримым мнением. Пастор Питерс поднял руки, призывая собравшихся людей к спокойствию. Толпа притихла на миг, но шум тут же возобновился.

Люсиль обняла Джейкоба и притянула его к себе, содрогаясь от внезапного воспоминания тех сцен, которые показывали по телевизору; сцен, где окровавленные убитые «вернувшиеся» – взрослые и дети – лежали на солнечных улицах Далласа. Она пригладила волосы ребенка и напела ему мелодию, названия которой уже не помнила. Она чувствовала взгляды людей, направленные на ее сына. Чем дольше они смотрели на него, тем более грубыми становились их лица. Брови хмурились, губы растягивались в злой усмешке. А в это время мальчик находил покой под ее верной рукой и думал о таких пустяках, как глазированные персики.

Все было бы проще, размышляла Люсиль, если бы никто не знал, что он являлся одним из «вернувшихся». Если бы он мог сойти за другого ребенка. Но даже если бы весь город не знал ее личной истории – не знал о трагедии, случившейся с ней и Харольдом 15 августа 1966 года, – им не удалось бы скрыть того, кем был Джейкоб. Живые всегда узнавали «вернувшихся».

Фред Грин говорил об искушении человечества – о том, что людям нельзя было доверять ходячей нежити. Пастор перебирал в уме цитаты из Писания, различные притчи и канонические случаи, которые всегда служили ему весомыми контраргументами. Но это не был церковный сход. Это не было воскресной службой. Люди пришли на городское собрание. Их сбила с толку глобальная эпидемия, которая, будь в мире справедливость, могла бы миновать их маленький город. Она могла бы пронестись через цивилизованный мир по большим городам – через Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Токио, Лондон, Париж – по тем местам, где случались большие и важные события.

– Я думаю, что мы должны запереть их где-то, – сказал Фред, помахав квадратным морщинистым кулаком. – Возможно, в школе или в этой церкви. До тех пор, пока, как пастор говорит, Господь не разберется с ними.

Вокруг него уже роилась группа молодых парней, которые кивали головами и шумно похрюкивали, выражая согласие.

И тогда священник сделал нечто абсолютно несвойственное ему. Он закричал. Он закричал так громко, что все прихожане съежились в напуганном молчании, а его маленькая хрупкая жена отступила на несколько крохотных шажочков назад.

– И что тогда? – спросил он. – Что потом случится с ними? Допустим, мы запрем их в каком-нибудь здании, и что будет дальше? Как долго мы будем держать их взаперти? Пару дней? Неделю? Две недели? Месяц? Пока все не закончится? Но когда это закончится? Когда они перестанут возвращаться? Или когда Аркадия переполнится ими? А вдруг к нам вернутся все, кто когда-то жил в этом городе? Сейчас наша община состоит примерно из ста пятидесяти человек, не так ли? Город существует около сто семидесяти лет. Сколько мертвых может к нам вернуться? Скольких нам придется держать взаперти? Какое время мы сможем кормить их и поить?

Люди в церкви напряженно молчали.

– Причем многие «вернувшиеся» не будут прежними жителями нашего города, – продолжил пастор. – Вы знаете, как это происходит. Иногда им бывает трудно возвращаться в те места, где они жили прежде. Открывая двери, мы находим не только своих умерших родственников, но и совершенно незнакомых людей, которые просят нас указать им путь домой. Они одинокие. Неприкаянные – даже среди других «вернувшихся». Помните японца, появившегося в Блэдене? Где он теперь? Он не уехал в Японию. Он по-прежнему в Блэдене. Живет с семьей, которая, по доброте душевной, приютила его. А почему он не вернулся домой? Какой бы ни была его жизнь, когда он умер, ему всегда хотелось чего-то другого. И по милости людей, проявивших к нему доброту, он наконец исполнил свою заветную мечту.

Священник посмотрел на группу бунтарей.

– Фред Грин! Я заплатил бы хорошие деньги тому, кто объяснил бы вам это! Только не начинайте свою болтовню об «узкоглазых», чей разум отличается от нашего в худшую сторону. Нам и так известно, что вы расист и старый идиот!

Он видел в глазах прихожан не только одобрение, но и понимание – готовность проявлять терпение.

– Так что произойдет, когда им некуда будет идти? Что случится с нашим городом, когда количество мертвых превысит численность живых людей?

– Вот об этом я и говорю, – ответил Фред Грин. – Что случится, когда мертвых станет больше, чем живых? Что они сделают с нами? В кого мы превратимся, когда окажемся в их власти?

– Пока у нас нет повода говорить о такой возможности. Но если это произойдет, мы будем надеяться, что они последуют примеру милосердия, проявленному нами.

– Дурацкий ответ! Пусть Господь простит меня, что я говорю такие слова в церкви. Но это правда. Вы дали чертовски дурацкий ответ!

Люди в церкви снова зашумели. Негодуя, фыркая и слепо веря в свои доводы, пастор Питерс посмотрел на агента Беллами. Там, где Бог упустил поводья, правительство могло исправить ситуацию.

– Все нормально! – повернувшись лицом к толпе, прокричал Беллами. – Прошу вас успокоиться!

Агент провел рукой по лацкану безупречного костюма. Из всех людей, собравшихся в церкви, он единственный, казалось, не потел и не страдал от спертого воздуха. Это как-то успокаивало публику.

– Не сомневаюсь, что все началось по вине правительства! – сказал Фред Грин. – Я ничуть не удивлюсь, если «вернувшихся» создали спецслужбы. Очевидно, их проект пошел не так, и они умыли руки. Похоже, правительство уже не может вернуть все назад. Но парни в Пентагоне получили бы большую выгоду, клепая армии солдат из мертвецов.

Фред сжал губы в «трубочку», шлифуя языком аргументы. Мужчина раскинул руки в стороны, словно приглашал людей в поезд своих размышлений.

– Неужели вы не понимаете? Они посылают армию на войну. Тут, бац, один из солдат получает пулю в сердце. Вы нажимаете на кнопку или суете в него какую-то иглу, и он поднимается на ноги! Мертвый парень бежит с оружием в руках на того придурка, который убил его! Это чертовское оружие Судного дня!

Люди закивали головами, словно он убедил их или, по крайней мере, открыл путь к истине. Агент Беллами позволил его словам укорениться в толпе.

– Действительно, оружие Судного дня, мистер Грин, – сказал темнокожий мужчина. – Но оно создано вашими кошмарами. Сами подумайте! Человек был мертвым, потом ожил, через минуту получил в сердце пулю и умер. Кто из вас поверит в эту чушь? Лично я не буду в их числе. Нет, мистер Грин! Наше правительство, каким бы величественным и грозным оно ни казалось, не имеет отношения к «вернувшимся». Оно не контролирует их, как не контролирует луну и солнце. Мы просто стараемся оставаться на плаву, вот и все. Мы пытаемся наладить прогресс в работе с «вернувшимися».

Это было хорошее слово: «прогресс». Безопасное слово, к которому вы уютно прижимаетесь, когда вас что-то беспокоит. То слово, которое вы несете домой, чтобы поделиться с родственниками.

Прихожане снова посмотрели на Фреда Грина. Он не дал им такого комфортного слова, как «прогресс». Он стоял в центральном проходе и выглядел сердитым маленьким стариком.

Пастор Питерс находился рядом с Беллами. Его массивная фигура придала весомость всем словам государственного агента.

Беллами относился к худшей категории чиновников. Он был честным служащим. Представители правительства никогда не говорят народу, что они разбираются в ситуации примерно так же, как и любой другой человек. Но если правительство не имеет нужных ответов, то кто тогда поможет людям? Поэтому чиновникам приходится лгать – по крайней мере, чтобы соблюсти какое-то приличие. Они притворяются, что у них все под контролем. Что в момент опасности они придут к нам с чудесным лекарством или нанесут решительный удар по врагу. А в случае с «вернувшимися» это будет просто телеобращение, где президент, одетый в свитер, присядет у камина, закурит трубку и скажет народу терпеливым мягким голосом: «У меня имеются необходимые ответы. Все будет хорошо».

Агент Беллами тоже знал не больше каждого, но он не стыдился этого.

– Чертов идиот, – проворчал Фред Грин.

Он повернулся на каблуках и направился к выходу. Толпа с трудом расступалась, пропуская его.

Когда Фред ушел, атмосфера собрания успокоилась – во всяком случае, по южным меркам. Люди по очереди задавали вопросы человеку из Бюро и пастору. Вопросы были ожидаемыми. Их задавали везде: в любой стране, в каждой церкви и городском зале, в аудиториях, на форумах и чатах. Одни и те же незамысловатые вопросы. Их задавали столько раз, что людям становилось скучно от этого бессмысленного повторения.

Ответы на вопросы были в равной степени скучными: мы не знаем; дайте нам время; пожалуйста, сохраняйте терпение . В своих усилиях священник и человек из Бюро создавали идеальную команду. Один призывал к гражданскому долгу, другой – к духовным устремлениям людей. Если бы они не проявили такую абсолютную слаженность, то трудно представить, что сделал бы город, когда в помещении появилось семейство Уилсонов.

Они вышли из трапезной, расположенной в задней части церкви. Их семья жила там около недели. Незаметные и отверженные. Те, о ком почти никто не говорил. Джим и Конни Уилсоны, а также их дети – Томми и Ханна – являлись величайшим стыдом и печалью Аркадии, потому что раньше здесь не было убийств.

И вот это случилось. Годы назад в одну жуткую ночь все семейство Уилсонов перестреляли в их собственном доме. Причем преступник не был найден. Тогда ходило много слухов. Больше всего говорили о бродяге по имени Бен Уотсон. Бездомный мужчина странствовал от города к городу, словно мигрирующая птица. Обычно он появлялся в Аркадии зимой – находил пустой амбар и жил там, сколько мог. Но никто не считал его преступником. К тому же, когда Уилсонов убили, Бен Уотсон находился за два штата к северу – сидел в тюрьме за пьянство в общественном месте.

Имелись и другие версии, но их правдоподобие оставляло желать лучшего. Например, распространялся слух о тайной любовной измене. Иногда обвиняли Джима, иногда – Конни. Но этому никто не верил, потому что для Джима существовали только работа, церковь и семья, а Конни выходила из дома только в церковь, да и то с детьми. Поговаривали, что Джим и Конни были влюблены друг в друга со школьных лет, и Бог связал их навеки семейными узами. Всякие интрижки и «прогулки налево» не имелись в ДНК их любви.

Люсиль часто заходила к ним в гости. Джим, не будучи любителем фамильных исследований, всецело полагался на ее слова, когда она говорила об их родстве через тетю (имя которой никогда не упоминалось). Уилсоны тоже навещали Харгрейвов, если Люсиль приглашала их на обед или ужин. Всем нравится общаться по-семейному.

Люсиль заботливо присматривала за жизнью Джима и Конни. Многие годы после их гибели она запрещала себе думать об этом, но на самом деле ей доставляло удовольствие следить за бытом скромной семьи, за ростом детей, за всем тем, что могло бы быть и у нее, если бы не смерть Джейкоба. Как она могла не считать их семьей, когда они были частью ее мира?

Через несколько лет после убийства Уилсонов многие люди постепенно сошлись в одном мнении – в той молчаливой невыразимой манере, в которой жители маленьких городов согласуют важные вопросы, – что преступник был не из Аркадии. Не местный. Казалось, что грубый мир, ответственный за это преступление, нашел на карте тайную область, где провинциалы наслаждались тихой жизнью, и, проникнув туда, разрушил их покой и счастье.

Когда прихожане заметили Уилсонов, церковь погрузилась в меланхоличную тишину. Сначала из трапезной вышли Джим и Конни. За ними последовали Томми и Ханна. Толпа раздвинулась перед их семейством, словно трещина, пробежавшая по высохшей глине.

Джиму Уилсону было около тридцати пяти лет – молодой, белокурый, с широкими плечами и квадратным подбородком. Он выглядел как человек, который всегда что-то строил. Всегда участвовал в каком-то производстве. Всегда способствовал настойчивому росту человеческого развития в противовес извечному голоду вселенской энтропии. Вот почему при жизни он был всеобщим любимцем. Джим воплощал в себе пример для жителей Аркадии: вежливый трудолюбивый южанин с хорошими манерами. Но теперь, став одним из «вернувшихся», он напоминал им о темной стороне их природы.

– Вы подошли к серьезному вопросу, – сказал Джим низким голосом. – К вопросу, который был поднят, но остался без ответа. О том, что делать с нами.

Пастор Питерс тут же перебил его:

– Ну-ну, не надо так драматизировать. Мы ничего не будем делать с вами. Вы такие же люди, как и мы. Вам нужно место для жизни. Поэтому всем вам дадут приют.

– Они не могут оставаться здесь вечно, – сказал кто-то в толпе.

Прихожане снова заспорили друг с другом.

– С ними нужно что-то делать.

– Я просто хотел поблагодарить вас за вашу доброту, – произнес Джим Уилсон.

Он планировал сказать нечто большее, но теперь это желание прошло. Жители Аркадии вдруг стали для него чужими. Они пугали его. Некоторые из них смотрели на Джима с неприкрытой злобой.

– Я просто… – повторился Уилсон. – Я хотел сказать вам «спасибо».

Он повернулся и, взяв детей за руки, увел свое семейство в церковную трапезную. После этого собравшиеся люди уже с трудом находили темы для споров и обсуждений. Они какое-то время перемалывали прежние вопросы, ворчали, ругались и обвиняли «вернувшихся». Но реальных выводов по-прежнему не было. Каждый чувствовал себя измотанным пустыми словами.

Когда прихожане начали выходить из церкви, агент Беллами переместился к двери. Пока жители Аркадии проходили мимо него, он давал им заверения, с улыбкой жал руки и, отвечая на вопросы, говорил, что сделает все возможное для понимания происходящего. Он обещал им, что останется в городе до улучшения ситуации.

«Улучшение ситуации» как раз и было тем, что люди ожидали от правительства. Поэтому они на время забывали о своих опасениях и подозрениях.

Вскоре в церкви остались только пастор с женой и семейство Уилсонов, которое, не желая привлекать к себе излишнее внимание, тихо сидело в маленьком флигеле – подальше от глаз и памяти горожан, словно каждый из них вообще не возвращался из чертогов мертвых.

– Я так понял, что Фред честно высказал вам свое мнение, – произнес Харольд, когда Люсиль устроилась в кабине грузовика.

Она, пыхтя и взмахивая руками, сражалась с ремнем безопасности Джейкоба.

– Эти люди… такие… такие непорядочные!

Пряжка ремня щелкнула, акцентируя ее слова. Люсиль нажала на кнопку стеклоподъемника. Механизм сработал только с третьей попытки. Старуха с недовольным видом сложила руки на груди. Харольд включил зажигание. Мотор завелся с грозным ревом.

– Я смотрю, Джейкоб, твоя мама снова прикусила язык. Наверное, отсидела все собрание и рта не раскрыла, верно?

– Да, сэр, – ответил Джейкоб.

На лице мальчика засияла улыбка.

– Замолчите! – огрызнулась Люсиль. – Оба замолчите!

– Наверное, ей не дали возможность использовать ее забавные слова. А ведь ты знаешь, как это злит ее, верно?

– Да, сэр.

– Я не шучу! – сказала Люсиль, хотя ее уже распирало от смеха. – Вот сейчас выйду, и вы больше меня никогда не увидите.

– А кто-нибудь там использовал забавные слова?

– Да, Судный день, – ответил мальчик.

– О, действительно необычная фраза. Судный день! Это то, что случается, когда ты проводишь в церкви слишком много времени. Поэтому я туда не хожу.

– Харольд Харгрейв!

– Как поживает пастор? Он хороший парень, хотя и родился где-то в Миссисипи.

– Он дал мне леденец, – сказал Джейкоб.

– Как мило с его стороны, – фыркнул Харольд.

Грузовик, одолев подъем, помчался по темной дороге к дому.

– Он хороший человек.

Церковь затихла. Пастор Питерс вошел в небольшой кабинет и устроился за темным деревянным столом. Откуда-то издалека донесся приглушенный рев грузовика. Мир снова стал простым и знакомым. И это было хорошо.

Письмо лежало в ящике стола под стопкой документов, ожидавших его подписи. Рядом находились тексты проповедей на различных стадиях готовности. Бумаги и письменные принадлежности, разбросанные на столе, вполне соответствовали тому уровню общего беспорядка, который царил в кабинете. В дальнем углу комнаты стояла старая лампа. Ее тусклый янтарный свет подсвечивал шкафы, заполненные под завязку книгами. К сожалению, в эти дни литература не доставляла ему удовольствия. Одно письмо разрушило работу многих фолиантов, отняв комфорт, который предлагали книги.

Письмо гласило:

Уважаемый мистер Роберт Питерс.

Международное бюро «вернувшихся» информирует вас, что вами активно интересуется одна из наших подопечных. Ее зовут Элизабет Пинч. Обычно мы, руководствуясь нашей политикой, не предоставляем посторонним людям никакой информации о «вернувшихся». Во многих случаях эти персоны ищут свои семьи, в чем мы помогаем им. Но мисс Пинч пытается найти ваш адрес. Для детального ознакомления с нашей нормативной политикой в отношении подобных ситуаций мы просим вас ознакомиться с пунктом 17 статьи 21.

Пастор Питерс посмотрел на письмо и так же, как при первом прочтении, почувствовал глубокую неуверенность в правильности прожитой жизни.

Джин Ридо

– Ты должен развлекаться с молодыми поклонницами, – сказала она. – Хотя бы равными тебе по возрасту.

Она, пыхтя, развернулась на небольшой железной кровати.

– Ты теперь известная личность. А я просто старуха.

Молодой скульптор пересек комнату и опустился перед ней на колени. Он положил голову на бедра возлюбленной и поцеловал ее ладонь, что заставило женщину осознать морщинки и старческие пятна, появившиеся на этой руке в последние годы.

– Всеми достижениями я обязан тебе, – прошептал пылкий скульптор.

Он был ее кумиром тридцать лет. Она следила за его творчеством, сначала обучаясь в колледже, затем работая в музее. Однажды ароматным летним вечером в Париже – в 1921 году – он попал под колеса машины и умер. А теперь он снова был с ней. Она обладала им полностью – его любовью, чувствами и плотью. Это пугало ее.

Наконец, на улице стало тихо. Полицейские разогнали толпу зевак.

– Если бы такая слава пришла ко мне в прошлые годы, то, возможно, моя жизнь была бы другой, – сказал он.

– Великие скульпторы получают признание только после смерти.

Она улыбнулась и пригладила его волосы.

– Никто не ожидал, что вы начнете возвращаться и пользоваться своей известностью.

Она потратила годы, изучая его творения и биографические данные. Она представить себе не могла, что окажется с ним в одной постели, вдыхая его запах и чувствуя колючий подбородок. (Он всегда хотел вырастить бороду, но обстоятельства не позволяли этого.) Они сидели по ночам и говорили обо всем на свете – обо всем, кроме его искусства. Искусство в достатке освещалось прессой. Одним из самых популярных заголовков в газетах стал слоган: «Джин Ридо – «вернувшийся» великий скульптор».

В статьях говорилось, что он был первым из надвигавшейся лавины старых мастеров. «Вернулся гениальный скульптор! Вскоре мы встретим и других маститых корифеев искусства!»

Теперь он стал всемирно известным. Шедевры, созданные им почти столетие назад – работы, которые продавались лишь за несколько сотен франков, – сейчас расходились за миллионы долларов. У него появились фанаты. Но ему была нужна только Марисса.

– Ты сохранила меня для истории, – сказал он, словно кот, прижимаясь щекой к ее коленям. – Ты восхваляла мои скульптуры, когда никто другой не знал меня.

– Считай, что я твоя прислуга, – ответила женщина. – Хранительница твоего творчества.

Она запястьем убрала с лица длинные пряди волос – волос, которые ежедневно становились все более седыми и тонкими.

– Разве это не так?

Он смотрел на нее синими глазами. Даже разглядывая зернистые черно-белые фотографии, которые она собирала годами, Марисса знала, что его глаза были такими синими и прекрасными.

– Меня не волнует наш возраст, – сказал он. – Я всего лишь скульптор среднего уровня. Но теперь я знаю, что мое искусство вело меня к тебе.

Он вновь поцеловал ее.