Онлайн чтение книги Восход Эндимиона The Rise of Endymion
8

В то время, когда происходила передислокация войск, в то время, когда армады матово-черных звездолетов дырявили пространственно-временной континуум, в тот самый миг, когда Великого Инквизитора отправили на терзаемый Шрайком Марс, а исполнительный директор Гильдии торговцев летел на тайное рандеву в открытом космосе, я лежал беспомощный в постели, мучимый дикой болью в спине и животе.

Боль – штука любопытная и обескураживающая. Мало что на свете способно столь бесцеремонно и столь решительно завладеть вашим вниманием, и мало о чем столь же скучно слушать или читать.

Боль всепоглощающа. Поразительно неумолимая, она обладает всеподчиняющей силой. В часы агонии – и тогда, и потом – я пытался сосредоточиться на окружающем, думать о других вещах, говорить с людьми, даже повторял в уме таблицу умножения, но боль проникала во все уголки сознания, точно расплавленное железо – в трещины плавильного тигля.

Я смутно осознавал происходящее – я на планете, которую комлог определил как Витус-Грей-Балиан Б; набирал воду из колодца, когда меня скрутила боль; подошла женщина в синем одеянии, синие ногти, открытые сандалии, и позвала на помощь других – в синих одеяниях, – они перенесли меня в дом, и я продолжал сражаться с болью на мягкой кровати. Там были и еще люди – женщина в синем платье и платке, молодой мужчина в синем костюме и в тюрбане и по крайней мере двое детей, тоже в синем. Эти добрые люди не только удовлетворились моими нечленораздельными извинениями и маловразумительными жалобами – они разговаривали со мной, клали на лоб влажные компрессы, успокаивали, сняли с меня ботинки, носки, жилет, заботились обо мне, ободряюще шепча что-то на своем странном языке, пока я пытался сохранить хоть крохи собственного достоинства, сражаясь с приступами боли.

Прошло несколько часов – небо за окнами стало по-вечернему розовым, – и женщина, та, что первой подошла ко мне, сказала:

– Гражданин, мы попросили местного священника-миссионера о помощи, и он отправился за доктором с имперской военной базы в Бомбасино. У военных почему-то не оказалось ни свободных скиммеров, ни других летательных аппаратов, поэтому священник и доктор… если доктор приедет… поедут вниз по реке – это пятьдесят пулов. Если повезет, они будут здесь еще до рассвета.

Я понятия не имел, сколько в одном пуле метров – или километров – и сколько надо времени, чтобы проделать путь в пятьдесят пулов, я не знал даже, сколько в этом мире длится ночь, но от одной лишь мысли, что скоро настанет конец моим мучениям, на глаза мне навернулись слезы… и я прошептал:

– Пожалуйста, мэм, не надо имперских врачей…

Женщина положила мне на лоб холодную ладонь.

– Так надо. В Лок Чайлд-Ламонде больше нет своего доктора. Вы можете умереть без медицинской помощи.

Я застонал и перекатился на бок. Боль пронзила меня раскаленной проволокой. Я понимал, что доктор с базы сразу поймет, что я не отсюда, сообщит обо мне полиции или военным – если этого уже не сделал их «священник-миссионер», – и меня наверняка задержат и допросят. На сем моя миссия и закончится – полным провалом. Четыре с половиной стандартных года назад, отправляя меня в эту одиссею, старый поэт Мартин Силен поднял бокал шампанского и предложил тост за героев. Если бы он только знал, чем это обернется в действительности! А может, знал?

Ночь тянулась с леденящей медлительностью. То ко мне заглядывали две женщины – посмотреть, как я, – то дети в голубых платьицах (наверное, в ночных рубашках) таращились на меня из полутемного коридора. У девочки светлые волосы… и прическа совсем как у Энеи в ту пору, когда мы встретились, и ей было двенадцать, а мне – двадцать восемь стандартных лет. Мальчик – он младше девочки – очень бледный, голова выбрита. Всякий раз, заглядывая ко мне, он робко махал ручонкой. Когда боль отступала, я вяло махал в ответ.

Уже рассвело, а врача все не было. Соленой мутью накатило отчаяние. Я не в силах выносить эту ужасающую боль еще час. Интуитивно я знал, что такие люди, как мои хозяева, давным-давно дали бы мне болеутоляющее, если б оно у них было. Я всю ночь пытался вспомнить, не осталось ли чего-нибудь подходящего в каяке. Нет, единственное, что я захватил из лекарств, – аспирин и средства дезинфекции. А против такой сокрушающей волны боли аспирин не поможет.

Я решил, что, пожалуй, смогу продержаться еще десять минут. Они сняли браслет комлога и положили на полку у кровати. Можно попробовать скоротать время за разговором с комлогом. Я потянулся к полке, задыхаясь от накатившей боли… еще немного – получилось! – Нацепив браслет на запястье, я прошептал:

– Биомонитор включен?

– Да.

– Я умираю?

– Показатели жизнедеятельности критические, – сообщил комлог неизменно спокойным тоном. – Вы в шоке. Кровяное давление… – Он пустился перечислять технические подробности и перечислял их до тех пор, пока я не велел ему заткнуться.

– Ты не выяснил, что со мной случилось?

За приступами боли волнами накатывала тошнота. В желудке уже ничего не осталось, но позывы на рвоту не прекращались.

– Состояние напоминает приступ при воспалении аппендикса.

– Аппендицит… – Такие бесполезные придатки, как аппендикс, были давным-давно генетически удалены из человеческого организма. – Разве у меня есть аппендикс?

Наступило утро… Шелест одежд в тишине дома… женщины уже несколько раз заглядывали ко мне.

– Ответ отрицательный, – сообщил комлог. – Такого не бывает, если только это не генетические отклонения, в данном случае вероятность…

– Помолчи, – прошипел я. В комнату вошли две женщины в голубом, а с ними – третья, выше, тоньше, явно не местная. В черном комбинезоне с крестом и кадуцеем – значком медицинских частей Имперского Флота на левом плече.

– Доктор Молина, – представилась она, распаковывая маленький черный саквояж. – На базе все скиммеры на маневрах, мне пришлось добираться по реке на катере. – Она приложила одну присоску к моей груди. Вторую – к животу. – Вы, наверное, считаете, что я проделала этот путь исключительно ради вас. Так вот, вынуждена вас разочаровать: один из наших скиммеров потерпел аварию близ Кероа-Тамбат, в восьмидесяти километрах к югу отсюда, и мне нужно оказать раненым первую помощь. Ничего серьезного, синяки и ушибы да одна сломанная нога. Не отзывать же скиммер с маневров из-за такой ерунды. – Доктор Молина достала из саквояжа небольшой приборчик и подключила к присоскам. – А если вы из тех, что сбежали несколько дней назад с грузовика Гильдии, то ограбить меня все равно не удастся. Вы не получите ни денег, ни наркотиков. Снаружи, у двери, двое охранников. – Она надела наушники. – Итак, что с вами стряслось, молодой человек?

Я покачал головой, заскрежетал зубами от очередного приступа боли и, когда смог, ответил:

– Не знаю, доктор… Спина… И тошнит…

Не обращая на меня внимания, доктор Молина изучала показания прибора. Внезапно она резко наклонилась и надавила мне слева на живот.

– Больно?

Я чуть не заорал.

– Да, – сказал я, когда смог говорить.

Она кивнула и повернулась к моей спасительнице в голубом.

– Скажите священнику, который меня привез, чтоб принес большую сумку. Организм полностью обезвожен. Нужно подключить искусственное питание. А потом я введу ему ультраморф.

И тут я понял: есть только боль, она над всем, превыше всего – превыше идеологий, честолюбивых устремлений, мыслей, эмоций; я знал это с детства, я видел, как умирала от рака моя мать. Есть только боль. И спасение от боли. Я готов сделать что угодно для этой разговорчивой и грубоватой женщины-врача.

– Что со мной? Откуда эта боль?

У доктора Молины был старинный шприц, в который она набрала из пузырька приличную дозу ультраморфа. Если бы даже она сказала мне, что я подхватил инфекцию и жить мне осталось несколько часов, – это не важно, все хорошо, только бы мне дали болеутоляющее.

– Камень в почках. – Должно быть, на моем лице отразилось полнейшее непонимание, потому что доктор Молина пояснила: – Маленький камешек… Но слишком крупный, чтобы выйти самостоятельно… Возможно, кальциевый… У вас были в последние дни какие-нибудь проблемы с мочеиспусканием?

Я постарался вспомнить. Да, иногда возникала боль и определенные затруднения, но я приписывал это тому обстоятельству, что слишком мало пью.

– Были, но…

– Камень в почках, – повторила доктор Молина, потирая мне левое запястье. – Так, укольчик сюда… – Укола я практически не почувствовал – что эта боль по сравнению с главной? Она подсоединила иглу к бутылке, в которой плескался физраствор. – Подействует через минуту. Потерпите, скоро ваши неудобства останутся позади.

Неудобства?.. Я закрыл глаза – не хотелось, чтобы видели, что я плачу. Женщина, которая спасла меня, взяла мою руку в свои ладони.

Боль начала отступать. Никогда в жизни ничего меня так не радовало, как это отсутствие боли. Словно приглушили наконец невыносимо громкий звук, и я обрел способность думать. Я снова стал собой, когда боль опустилась до привычного уровня ножевых ран и сломанных ног. С этим я мог справиться, не теряя достоинства. Женщина в голубом держала меня за руку.

– Спасибо, – прошептал я растрескавшимися губами, сжимая ее ладонь. – И вам спасибо, доктор Молина.

Врач наклонилась надо мной и легонько потрепала по щеке.

– Вам нужно поспать, но сначала я хотела бы кое-что выяснить. Не засыпайте, пока не ответите на мои вопросы.

Я кивнул, перед глазами все плыло.

– Как вас зовут?

– Рауль Эндимион. – Я вдруг понял, что не могу ей лгать. Должно быть, она подмешала в раствор «правдосказ».

– Откуда вы, Рауль Эндимион? – Она держала свой диагностический прибор так, словно это был рекордер.

– С Гипериона. Континент Аквила. Мой клан…

– Как вы попали в Лок Чайлд-Ламонд на планете Витус-Грей-Балиан Б, Рауль? Вы – один из тех, кто бежал в прошлом месяце с грузовика Гильдии?

– На каяке, – словно издалека услышал я свой голос. По телу разлилось приятное тепло. – Приплыл по реке на каяке. Через портал. Нет, я ниоткуда не сбегал…

– Через портал? – озадаченно переспросила доктор Молина. – Что вы хотите сказать, Рауль? Что вы просто проплыли под ним, сначала вверх по реке, а затем вниз?

– Нет. Я проплыл сквозь него. Из другого мира.

Доктор Молина обменялась взглядом с женщиной в голубом.

– Вы проплыли через портал из другого мира? То есть портал действует? И он перебросил вас сюда?

– Да.

– Откуда? – Левой рукой доктор считала мой пульс.

– Со Старой Земли. Я прибыл с Земли.

На мгновение я словно воспарил, блаженно-свободный от боли, а доктор тем временем вышла в коридор, поманив за собой женщину в голубом. До меня доносились обрывки разговора:

– …явно не все в порядке с головой… он не мог пройти через… галлюцинации… Старая Земля… Наверное, накачался наркотиками… один из беглецов… – Это говорила Молина.

– Мы рады приютить его… – отвечала женщина в голубом. – Мы позаботимся о нем…

– Здесь останется священник и один охранник… Когда в Кероа-Тамбат прибудет медскиммер, мы остановимся здесь, заберем его и доставим на базу… завтра или послезавтра… Не отпускайте его… Возможно, военная полиция…

Пребывая наверху блаженства потому лишь, что боль ушла, я перестал сопротивляться и погрузился в ультраморфные сны.

Мне снился наш разговор с Энеей несколько месяцев назад. Прохладная летняя ночь в пустыне, мы сидим под навесом у ее дома, пьем из кружек и смотрим, как на небе зажигаются звезды. Говорили мы об Ордене, и на все, что я ставил ему в упрек, у Энеи находилось, что возразить. Наконец я рассердился:

– Тебя послушать, так это вовсе и не Орден тебя ловил и пытался убить. Можно подумать, что не имперские корабли гонялись за нами по спиральному рукаву и не они подстрелили наш звездолет на Возрождении-Вектор. Не окажись там портал…

– Орден не гнался за нами, не стрелял в нас и не пытался нас убить, – тихо сказала девочка. – Всего лишь элементы Ордена. Мужчины и женщины, выполняющие приказы из Ватикана… или откуда-то еще, откуда там они их получают.

– Ладно, – сказал я, все еще не в силах успокоиться, – пусть всего лишь элементы этого стреляли в нас и убивали… Секундочку… Что ты имела в виду? Что значит «из Ватикана или откуда-то еще»? По-твоему, есть еще другие, кто отдает приказы? Другие, не Ватикан?

Энея передернула плечами. Движение грациозное, но меня это всегда приводило в бешенство. Одна из ее наименее приятных подростковых привычек.

– Разве есть другие? – спросил я требовательно и куда более резко, чем имел обыкновение говорить с моим юным другом.

– Всегда есть другие, – спокойно сказала Энея. – Рауль, они были правы, когда пытались отловить меня. Или убить.

И во сне – как и наяву – я поставил чашку с чаем на пол и уставился на нее.

– Ты говоришь, что ты… и я… что нас нужно поймать… или убить? Как зверей? И что они правы?

– Конечно, нет. – Энея скрестила руки на груди. В холодном ночном воздухе от чашек поднимался пар. – Я хочу сказать, Орден был вправе – с их точки зрения – прибегнуть к экстраординарным мерам, чтобы остановить меня.

Я покачал головой:

– Что-то я не помню, чтобы ты говорила что-нибудь этакое, ради чего за тобой следовало высылать в погоню целую эскадру звездолетов. Знаешь, детка, самым еретическим твоим высказыванием была фраза, что любовь – движущая сила Вселенной, как гравитация или электромагнитное взаимодействие. Но это просто…

– Чушь? – спросила Энея.

– Демагогия, – поправил я.

Энея улыбнулась и взъерошила свои короткие волосы.

– Рауль, друг мой, не того, что я говорю, они страшатся. А того, что делаю. Чему учу… делая… прикасаясь…

Я посмотрел на нее. Я уже почти забыл всю чепуху о Той-Кто-Учит в «Песнях» – эпической поэме Мартина Силена. Энея – и есть тот самый мессия, чей приход описан в пророчествах старого поэта двести лет назад… или даже больше. Пока вроде бы ничто не указывало на то, что в Энее исполнится пророчество о новом мессии… ничто – или почти ничто… она ведь вышла из Сфинкса в Долине Гробниц Времени на Гиперионе, и с чего бы вдруг Ордену неотступно преследовать и пытаться убить ее… и меня – того, кто оберегал ее на тернистом пути к Старой Земле.

– Что-то я не слышал в твоих поучениях ничего такого еретического или уж очень опасного, – мрачно сказал я. – Впрочем, я также не заметил, что ты делала что-либо, представляющее угрозу этой их Священной Империи.

Я всматривался в далекие огоньки Талиесинского братства. Пустыня кругом – пустыня и темнота ночи. И сейчас, в ультраморфном сне – и не во сне даже, а в воспоминании, – я словно видел себя со стороны, из темноты ночи наблюдая за происходящим в освещенной хижине.

Энея покачала головой и отпила глоток чая.

– Ты, может, и не видишь, Рауль, а они – видят. Они уже относятся ко мне как к заразе. И они правы… именно это я и есть – для Церкви я именно вирус, как в древности вирус иммунодефицита на Старой Земле или Красная Смерть, прокатившаяся после Падения по Окраине… Вирус, который проникает в каждую клетку организма и репрограммирует ДНК этих клеток… или хотя бы достаточное количество клеток, чтобы организм сбился с толку, стал слабеть… и погиб.

В моем сне я парил над шатром Энеи, как ястреб в ночи, кружа в вышине среди чужих звезд над Старой Землей, и видел нас – девочку и мужчину, – сидящих при свете керосиновой лампы, как заблудшие души в затерянном мире, как, впрочем, оно и было.

Еще два дня боль то захватывала, то отступала от меня, и я безвольно плыл по течению, то погружаясь в беспамятство, то приходя в себя, как лодка в океане. Я пил очень много воды – женщины в голубом приносили мне воду в стеклянных бокалах.

Я брел до туалета и мочился через фильтр – хотел поймать камень, вызывающий эту дикую пульсирующую боль. Камня не было. И каждый раз я был вынужден возвращаться в кровать и ждать следующего приступа. И мне не приходилось ждать напрасно. Даже тогда я сознавал, что в этом весьма мало героики настоящего приключения.

Перед уходом – доктор отправилась к месту аварии скиммера дальше по реке – мне дали понять, что и у охранника, и у приходского священника есть комы и что, если со мной возникнут проблемы, они немедля сообщат на базу. Доктор Молина уведомила, что мне будет очень плохо, если командованию Флота придется снять с маневров скиммер, чтобы экстренно доставить арестованного. Кроме того, она велела мне пить как можно больше воды и почаще мочиться. Если камень так и не выйдет, она поместит меня в тюремный лазарет на базе и разрушит камень ультразвуком. Она оставила четыре дозы ультраморфа женщине в голубом и ушла не попрощавшись. Охранник – лузианин средних лет, вдвое тяжелее меня, с игольником в кобуре и нейростеком на поясе – заглянул в комнату, сердито глянул и вернулся на пост у входной двери.

Пора уже перестать называть главу дома «женщиной в синем». Первые несколько часов боли она была для меня только женщиной в синем – кроме того, что была моей спасительницей, конечно, – но уже в первый день я узнал, что зовут ее Дем Риа. Я узнал также, что ее главный брачный партнер – другая женщина, Дем Лоа, и еще есть молодой мужчина, третий в их брачной триаде, Алем Микайл Дем Алем; и что девочка-подросток, Сес Амбре, дочь Алема от предыдущего брака, а бледный мальчик, совсем лысый – которому на вид около восьми стандартных лет, – дитя этого союза, хотя я так и не выяснил, кто его биологическая мать… Его звали Бин Риа Дем Лоа Алем, и он умирал от рака.

– Наш деревенский доктор, старейшина… он умер в прошлом месяце, и замены ему не нашлось… прошлой зимой отправил Бина в нашу больницу в Кероа-Тамбат, но они только назначили лучевую и химиотерапию и посоветовали надеяться на лучшее, – рассказывала Дем Риа, сидя у моей постели.

В тот день Дем Лоа пристроилась рядом, на другом стуле с прямой спинкой. Я спросил о мальчике, чтобы не обсуждать собственные проблемы. Солнечный свет ложился густыми, красными как кровь мазками на глинобитные стены, и изысканные одежды женщин переливались всеми оттенками глубоких тонов кобальтовой сини. Кружевные занавеси дробили лучи на свет и тени, создавая диковинный узор. Мы болтали в промежутках между приступами боли. Спина болела так, словно по ней врезали тяжелой дубинкой, но это было еще вполне терпимо, если сравнивать с резким, пронизывающим ожогом боли, когда камень сдвигался. Доктор сказала, что боль – хороший признак, когда так болит, значит, камень движется. Постепенно основной очаг боли переместился в низ живота. Но доктор еще сказала, что, чтобы камень прошел, могут потребоваться месяцы, и это еще в том случае, если камень окажется достаточно маленьким, чтобы выйти самостоятельно. А многие камни, подчеркнула она, приходится распылять или удалять хирургическим путем… Я заставил себя переключиться и дальше обсуждать здоровье ребенка.

– Лучевая и химиотерапия, – повторил я. Почему-то эти слова вызвали у меня отвращение. Словно Дем Риа сказала, что врач прописал мальчику пиявки. В Гегемонии знали, как лечить рак, но почти все генные технологии были утрачены после Падения. А что не было утрачено, стало чересчур дорогостоящим для повсеместного применения, когда Великая Сеть канула в небытие. Имперский торговый Флот возил грузы и товары между звездами – но это было медленно, дорого и слишком мало. Медицина была отброшена на несколько веков назад. Моя мать умерла от рака – она отказалась от лучевой и химиотерапии, которые ей предложили в клинике.

Но зачем лечить смертельный недуг, если есть крестоформ? Можно умереть и воскреснуть здоровым. Крестоформ излечивал даже некоторые наследственные болезни. А смерть, как неустанно повторяла Церковь, – таинство, столь же сакральное, как и воскресение. Об этом можно молиться. Теперь любой может преобразить боль и отчаяние болезни и смерти в торжество искупительной жертвы Христа. До тех пор, разумеется, пока этот любой носит крестоформ.

Я прокашлялся.

– Э… у Бина нет… Ну, я хотел сказать… – Ночью, когда мальчик махал мне рукой, его рубашка распахнулась, приоткрыв хилую грудь без крестоформа.

Дем Лоа покачала головой. Капюшон ее одеяния был из мерцающей переливчатой как шелк ткани.

– Никто из нас еще не принял крестоформ. Но отец Клифтон… э-э-э… убеждает нас…

Я мог только кивнуть. Боль в спине и в паху вернулась, пробежав как электрический ток по нервам.

Пожалуй, мне следует разъяснить, что означали разные цвета в одежде жителей Лок Чайлд-Ламонда на планете Витус-Грей-Балиан Б. Дем Риа рассказывала, что сто лет назад те, кто сейчас живет по берегам реки, переселились из звездной системы 9352-й Лакайля. Их мир, когда-то называвшийся Горечь Сибиату, был реколонизирован имперскими религиозными фанатиками. Новые колонизаторы дали ей другое название – Неизреченная Милость – и принялись обращать местные культуры, пережившие Падение. Культура Дем Риа – миролюбивая, философская, ориентированная на взаимодействие всех членов сообщества, – предпочла обращению эмиграцию. Двадцать семь тысяч человек пожертвовали свое состояние и рискнули жизнью, чтобы снарядить древний ковчег и доставить всех – мужчин, женщин, детей, домашних животных и все-все-все после сорока девяти лет холодного сна на Витус-Грей-Балиан Б, где после Падения не выжил никто.

Народ Дем Риа называл себя Спектральной Спиралью Амуа, по названию эпической философской симфонической голопоэмы Хэлпула Амуа. В поэме Амуа цвета спектра метафорически символизировали человеческие ценности. Спиральные сочленения, наслоения, синергии и столкновения служили зримым выражением конфликтов, этими ценностями создаваемых. Спиральная симфония Амуа исполнялась с музыкой, стихами и голографическими изображениями, все вместе олицетворяло философское взаимодействие. Дем Риа и Дем Лоа объяснили, что их культура заимствовала значения цветов у Амуа: белый – цвет чистоты, интеллектуальной честности и физической любви; красный – страсть, искусство, политические убеждения и храбрость; синий – интроспективные откровения музыки, математики, индивидуальная терапия помощи другим; изумрудно-зеленый – созвучие с природой, контакт с техникой, сохранение вымирающих видов; черный – цвет мистерий, и так далее. Тройной брак, непротивление и другие особенности культуры возникли частично из философии Амуа и в большей степени – из богатой общинной культуры народа Спирали, созданной на Горечи Сибиату.

– Значит, отец Клифтон убеждает вас прийти в Церковь? – спросил я, когда боль немного отступила.

– Да, – сказала Дем Лоа.

Их супруг, Алем Микайл Алем, вошел в комнату и сел на подоконник. Он внимательно слушал, но говорил мало.

– Ну а вы что? – Я осторожно повернулся. Я не просил дать мне ультраморф уже несколько часов. Скажу честно, мне страшно хотелось его попросить.

– Если мы все примем крест, маленького Бина Риа Дем Лоа Алема отправят на базу в Бомбасино. Даже если они не смогут его вылечить, Бин вернется к нам… после… – Дем Риа опустила голову и спрятала руки в складках одежды.

– Они не позволят принять крест только Бину? – догадался я.

– Конечно… Они всегда стоят на том, что обратиться должна вся семья. Впрочем, это можно понять… Отец Клифтон очень расстроен, но он надеется, что мы примем Иисуса Христа и примем не слишком поздно…

– А ваша дочь, Сес Амбре – ей бы хотелось стать христианкой? – спросил я и тут же понял: это слишком личное, о таком не спрашивают. Но мне было интересно, да и размышления об этой мучительной дилемме отвлекали от моей вполне реальной, но куда менее значимой боли.

– Сес Амбре хочет стать возрожденной христианкой и полноправной гражданкой Священной Империи, – ответила Дем Лоа, поднимая голову. – Тогда ей позволят посещать церковную академию в Бомбасино или в Кероа-Тамбат. Она считает, что там ее ждут интересные брачные перспективы.

Я раскрыл было рот, передумал, а потом все-таки сказал:

– Но ведь тройной брак не… Разве Церковь позволит…

– Нет, – сказал Алем. Он нахмурился, серые глаза смотрели грустно. – Церковь не допускает ни однополых, ни полигамных браков. Наша семья погибнет.

Я заметил, как все трое обменялись взглядами… и в этих взглядах была такая любовь и такой страх потери, что это на долгие годы останется со мной.

Дем Риа вздохнула:

– В любом случае это неизбежно. И отец Клифтон прав… мы должны сделать это сейчас, ради Бина, а то дождемся: он умрет истинной смертью, мы потеряем его навсегда… и только потом примем крест. Уж лучше водить нашего мальчика на воскресную мессу и слушать, как он смеется, чем ходить в собор, чтобы поставить свечу за упокой его души.

– Почему неизбежно? – удивился я.

Дем Лоа пожала плечами.

– Наше общество Спектральной Спирали зависит от всех его членов… Все витки и составляющие Спирали должны быть на своем месте, чтобы взаимодействовать, работать ради прогресса и добра. Но все больше и больше людей Спирали оставляют свои цвета и принимают крестоформ. Ядро долго не продержится.

Дем Риа коснулась моего локтя, как бы желая подчеркнуть то, что скажет дальше:

– Все-таки они не сумели нас принудить. – Ее голос звучал как шелест ветра в кружеве занавесей за ее спиной. – Мы способны оценить и чудо воскрешения, но… – Она замолчала.

– Но это очень тяжело, – договорила Дем Лоа, и ее ровный голос вдруг сорвался.

Алем Микайл Дем Алем поднялся с подоконника, подошел к своим супругам и, опустившись на колени, невыразимо нежно коснулся запястья Дем Лоа, а другой рукой обнял Дем Риа. На мгновение они забыли все, и меня тоже, в своей любви и скорби.

А потом вернулась боль, пронзила раскаленным копьем, проникая как лазер в спину и пах. Я громко застонал, не в силах удержаться.

Трое разомкнули объятия, и Дем Риа протянула руку за шприцем с очередной дозой ультраморфа.

Сон был все тот же – я лечу в ночи над Аризоной, внизу пустыня, я смотрю на себя и Энею: мы пьем чай и болтаем под навесом у ее домика, на этот раз разговор ушел далеко от воспоминания о нашем реальном разговоре той ночью.

– Это как ты – вирус? – спросил я. – Как это так получается, что то, чему ты учишь, чему бы ты ни учила, – угроза для огромной могущественной Империи?

Энея смотрела прямо перед собой, в черную пустоту, вдыхая ночные ароматы. И она не повернулась ко мне.

– Знаешь, в чем главная ошибка в «Песнях» дяди Мартина, Рауль?

– Нет, – сказал я. За прошедшие годы она уже сообщала о выявленных ошибках, пропусках и неверных предположениях – да и вместе мы обнаружили несколько во время путешествия на Старую Землю.

– Их две, – тихо сказала Энея. В ночной пустыне раздался крик ястреба. – Первая – он верил тому, что сообщил моему отцу Техно-Центр.

– Насчет того, что они – те, кто похитил Землю? – уточнил я.

– Насчет всего, – поправила Энея. – Уммон лгал кибриду Джона Китса.

– Почему? – удивился я. – Ведь они собирались уничтожить его.

Наконец Энея повернулась ко мне:

– Там была моя мать, чтобы записать разговор. И Центр знал, что она расскажет все старому поэту.

Я задумчиво кивнул:

– А он приведет это как достоверный факт. Но с какой стати им было лгать?..

– Вторая ошибка более серьезна, – не повышая голоса, перебила Энея. Небо на северо-западе по-прежнему чуть светилось. – Дядюшка Мартин верил, что Техно-Центр – враг человечества.

Я поставил чашку на камень.

– Ошибка? А что, ИскИны нам не враги? – Энея не ответила. Я принялся загибать пальцы. – Во-первых, из «Песней» следует, что Центр стоял за нападением на Гегемонию – за той атакой, которая привела к Падению. Не Бродяги, а именно Центр. Церковь это отрицает и винит во всем Бродяг. Ты хочешь сказать, что Церковь права, а старый поэт – нет?

– Нет. Атаку спланировал Центр.

– Миллиарды погибших… – Я чуть не плюнул от возмущения. – Гегемония уничтожена. Великая Сеть уничтожена. Мультилинии уничтожены…

– Техно-Центр не обрубал мультилиний.

– Ладно. – Я перевел дыхание. – Их обрубили некие загадочные сущности… Скажем, твои медведи, тигры и львы. Но ведь атаку-то организовал Центр…

Энея кивнула и подлила себе чая.

Я загнул второй палец.

– Второе. Техно-Центр использовал порталы как каких-то космических пиявок, паразитирующих на человеческих нейронных сетях для их этого самого чертова проекта Высшего Разума – да или нет? Всякий раз тот, кто телепортировался… использовался… этими… этими самыми ИскИнами. Так или не так?

– Именно так, – сказала Энея.

– Третье. – Я загнул следующий палец. – В поэме Рахиль – дочь паломника Сола Вайнтрауба, которая пришла из будущего сквозь Гробницы Времени, – говорит о том времени, которое придет… – я процитировал: – «разразится последняя война между создателем Техно-Центра – Высшим Разумом – и человеческим духом». Это ошибка?

– Нет.

– Четвертое, – сказал я, начиная чувствовать себя последним идиотом, демонстрирующим упражнения по загибанию пальцев, но к этому моменту я уже был достаточно зол, чтобы продолжить. – Разве Центр не признался твоему отцу, что создал его… создал кибрид Джона Китса… только как приманку для – как они это называли? – эмпатической составляющей человеческого Высшего Разума, который, как предполагалось, возникнет когда-нибудь в будущем?

– Так они говорили, – согласилась Энея, потягивая чай. Похоже, все это ее забавляло. А я еще больше озлился.

– Пять. – Я загнул последний палец на правой руке, теперь я показывал ей кулак. – Разве не Центр – о черт!.. – не Центр приказал Ватикану поймать и убить тебя на Гиперионе, на Возрождении-Вектор, на Роще Богов… половину пути по спиральному рукаву?

– Да, – спокойно сказала Энея.

– И разве не Центр, – сердито продолжал я, напрочь забыв про счет на пальцах и про то, что мы, собственно, говорим об ошибках старого поэта, – создал эту особь женского пола… эту… эту тварь… ведь она отрубила бедному А.Беттику руку на Роще Богов и, не вмешайся тогда Шрайк, унесла бы твою голову в сумке? – Я погрозил неизвестно кому кулаком, так я был зол. – Разве не этот сраный Центр пытался прикончить меня заодно с тобой и, наверное, таки прикончит, если у нас хватит дури когда-либо опять сунуться в пространство Ордена?

Энея кивнула.

Я почти задыхался, как после спринтерской дистанции.

– Ну и? – неубедительно закончил я, разжимая кулак.

Энея коснулась моего колена – и, как всегда, меня словно током дернуло.

– Рауль, я не утверждала, что Центр не замышляет всякие пакости. Я всего лишь сказала, что дядюшка Мартин ошибался, изображая его врагом человечества.

– Но если все это правда… – Я в ошалении замотал головой.

– Это элементы Техно-Центра напали на Гегемонию перед Падением, – пояснила Энея. – Мы знаем – ведь мой отец побывал там с Уммоном, – что Техно-Центр не пришел к согласию по многим вопросам.

– Но… – начал я.

Энея подняла руку, и я умолк.

– Они использовали наши нейронные сети для создания своего проекта Высшего Разума, но ни из чего не следует, что это повредило людям.

Ну и ну! Вот это объяснение – при мысли о том, что ИскИны используют человеческие мозги как нейронную пузырьковую память, меня чуть не вывернуло наизнанку.

– Они не имеют права!

– Конечно, нет, – согласилась Энея. – Им бы следовало спросить разрешения. И что бы ты сказал?

– Что?! Трахнуть себя в задницу! Вот что! – завопил я, тут же осознав всю абсурдность подобного пожелания применительно к ИскИнам.

Энея улыбнулась.

– Ты должен помнить, что мы использовали их ментальную энергию для наших собственных целей больше тысячи лет. Не думаю, что мы спрашивали позволения их предков, когда создали первый кремниевый ИскИн… или первый магнито-пузырьковый… или на основе ДНК.

– Это совсем другое. – Я сердито отмахнулся.

– Ну да, конечно. Группа ИскИнов, носящая прозвище Богостроителей, создала для людей немало проблем в прошлом и еще создаст в будущем – включая попытку убить нас с тобой, – но они всего лишь часть Техно-Центра.

Я покачал головой.

– Не понимаю, детка, – сказал я уже немного мягче. – Ты действительно утверждаешь, что есть плохие ИскИны и хорошие ИскИны? Ты что, забыла – они же на самом деле рассматривали вариант полного уничтожения человеческой расы! И они ведь это сделают, даже если мы попробуем им помешать. Ну так и что, по-твоему, они не враги человечества?

Энея опять коснулась меня. В темных глазах читалась тревога.

– Не забывай, Рауль, человечество уже было близко к самоуничтожению. Капиталисты и коммунисты готовы были взорвать Землю, а ведь тогда была только одна планета. И ради чего?

– Ну да, – вяло согласился я, – но…

– А Церковь и сейчас готова уничтожить Бродяг. Это геноцид… и мало того – геноцид в невиданных доселе масштабах.

– Ну… Церковь… да и многие другие… не считают Бродяг человеческими существами.

– Ерунда! – возразила Энея. – Они человеческие существа. Они эволюционировали из людей со Старой Земли, как и ИскИны Техно-Центра. Все три расы – сироты в грозу.

– Все три расы… – повторил я. – Господи Боже, Энея, ты что, причисляешь Техно-Центр к человечеству?

– Мы сами создали их, – кротко сказала она. – Поначалу мы применяли человеческие ДНК для увеличения вычислительной мощности ИскИнов. Мы привыкли к роботам. Они создали кибридов из ДНК человека и ИскИнов. И сейчас у власти человеческое сообщество – и вся слава, вся власть принадлежит ему, потому что оно установило завет с Богом… – человеческим Высшим Разумом. Быть может, в Техно-Центре аналогичная ситуация – я имею в виду власть Богостроителей.

Я ошарашенно уставился на нее. Я ничего не понимал.

Энея положила обе руки на мое колено. Я чувствовал заряд ее прикосновения через ткань брюк.

– Рауль, ты помнишь, что сказал ИскИн Уммон второму кибриду Китса? Этот фрагмент «Песней» достоверен. Уммон говорил буддийскими коанами… или по крайней мере это звучит так в интерпретации дядюшки Мартина.

Я закрыл глаза, припоминая эту часть эпической поэмы. Давно, очень давно мы с бабушкой сидели у костра и по очереди читали поэму наизусть.

Энея начала произносить слова, едва они всплыли в моей памяти.

– Вот что сказал Уммон второму кибриду Китса:

Я потер щеку и задумался. Ночной ветерок шевелил брезентовый полог шатра и доносил дурманящие запахи пустыни. Чужие звезды светили у горизонта над старыми горами Старой Земли.

– Эмпатия, по общему мнению, исчезнувшая составляющая человеческого ВР, – медленно проговорил я, словно разгадывая загадку. – Часть нашего эволюционировавшего сознания, вернувшаяся назад во времени. – Энея посмотрела на меня. – Под гибридом разумелся кибрид Джона Китса. Сын Человека и Машины.

– Нет, – тихо возразила Энея. – Это вторая ошибка дядюшки Мартина. Кибриды Китса не были созданы, чтобы стать прибежищем для Сопереживания в этот период. Они были созданы, чтобы стать орудием слияния Техно-Центра и человечества. Короче, чтобы появился ребенок.

Я посмотрел на ее маленькие детские руки.

– Значит, ты – «сознание почти божественное, какое только могли предложить тридцать человеческих поколений»? – Энея пожала плечами. – И у тебя есть «воображение, свободно странствующее сквозь пространство и время»?

– Оно у всех людей есть, – сказала Энея. – Разница в том, что я – в мечтах или в воображении – вижу то, что действительно случится. Помнишь, я сказала тебе, что помню будущее?

– Угу.

– Вот сейчас я вспомнила, что через несколько месяцев тебе приснится наш разговор. Ты будешь лежать в постели – с ужасной болью – на планете с очень сложным названием, и вокруг тебя будут люди в голубом…

– Чего-чего?

– Не бери в голову. Это обретет смысл, лишь когда наступит. Все не-вероятности исполняются, когда волны вероятности коллапсируют в событие.

– Энея, – услышал я собственный голос, поднимаясь над пустыней все выше и выше, и увидел далеко внизу маленькие фигурки – себя и девочку, – скажи мне, в чем твой секрет?.. Что делает тебя мессией, этой «связью между мирами»?..

– Хорошо, Рауль, хорошо, любимый… – Она вдруг превратилась во взрослую женщину – за мгновение до того, как я поднялся слишком высоко на крыльях сна, чтобы различать детали или слышать. – Я скажу тебе. Слушай.