Онлайн чтение книги «Морская волшебница», или Бороздящий Океаны The Water-Witch: or the Skimmer of the Seas
Глава XXVII

Разговор, описанный в конце предыдущей главы, происходил во время первой ночной вахты. А теперь мы должны посвятить читателя в тайну другого разговора, состоявшегося несколько часов спустя, когда над головами жителей Манхаттана занялась заря.

Около одной из деревянных пристаней, на берегу узкого залива, вблизи которого так удачно расположен город, стоял дом, хозяин которого, по всем признакам, промышлял розничной торговлей, по тем временам очень бойкой в Америке. Несмотря на ранний час, окна дома были распахнуты настежь, и чье-то озабоченное лицо то и дело выглядывало на улицу — видно было, что хозяин ожидает посетителя по какому-то важному делу, которое, вероятно, заставило его подняться раньше обычного. Услышав громкий стук в дверь, он вздохнул с облегчением, поспешил самолично открыть ее и впустил гостя в дом с подобострастной любезностью, рассыпавшись в изъявлениях преданности.

— Такая честь, милорд, не часто выпадает на долю ничтожного человека вроде меня, — затараторил хозяин дома с развязностью торгаша. — Но я решил, что милорду будет приятнее принять этого… м-м… этого человека здесь, а не в том доме, в котором милорд в настоящее время изволит жить. Не угодно ли вашей милости присесть и отдохнуть после прогулки?

— Благодарю, Карнеби, — покровительственно отозвался гость, непринужденно усаживаясь. — Ты, как всегда, благоразумно выбрал место встречи, однако я сомневаюсь, следует ли мне вообще с ним видеться. Он уже здесь?

— Ну конечно же, милорд! Разве посмел бы он заставить вас дожидаться? А уж я и подавно не допустил бы такой продерзости. Он с радостью станет ждать, сколько вашей милости будет угодно!

— Пусть ждет, мне не к спеху. Он, верно, рассказал тебе что-нибудь о цели этого неожиданного визита, Карнеби. Говори же, я готов тебя выслушать.

— Мне очень жаль, милорд, но этот парень упрям, как мул. Я не хотел допускать его до встречи с вашей милостью, но он уверял, что его дело вас глубоко заинтересует, милорд, и я не мог взять на себя такую смелость — самому решить, какова будет воля вашей милости, а поэтому позволили себе послать вам записку.

— И это была очень толковая записка, мастер Карнеби. Со времени моего приезда в колонию я не получал донесения, которое было бы лучше составлено.

— Похвала вашей милости всякому лестна. Я лишь об одном мечтаю, милорд, — исполнять как следует свой долг и относиться к тем, кто стоит выше меня, с должным почтением, а к тем, кто ниже, — с разумной строгостью. Если мне будет позволено высказать свое мнение, милорд, то я полагаю, что эти колонисты не умеют написать порядочное письмо да и вообще не знают толку в обращении.

Благородный гость пожал плечами и бросил на лавочника ободряющий взгляд, как бы приглашая его продолжать.

— Это всего только мое личное мнение, милорд, — продолжал он осклабясь. — Но и впрямь, — добавил он сочувственным и покровительственным тоном, — откуда им знать это? Ведь Англия — лишь небольшой остров. Не могли же все люди родиться и получить воспитание на таком клочке земли.

— Это было бы по меньшей мере затруднительно, Карнеби, чтоб не сказать хуже.

— Вот поверите ли, милорд, не далее как вчера я то же самое, почти слово в слово, говорил миссис Карнеби, только, конечно, вы выразились гораздо лучше. «Было бы затруднительно, миссис Карнеби, — сказал я, — пустить другого жильца, потому что не всякий может жить в таком доме, как наш», — а это, так сказать, выражает мысль вашей милости. Должен добавить в защиту бедной женщины, что она не замедлила высказать глубочайшее сожаление по поводу того, что вскоре милорд покидает нас и возвращается в старую добрую Англию.

— Ну, тут не плакать надо, а радоваться. Ведь здесь я все равно что в тюрьме: мне, ближайшему родственнику королевы, шагу не дают ступить, а столь возмутительное нарушение приличий чревато неприятными последствиями.

— Это просто ужасно, милорд! Какое кощунственное попрание закона! Стыд и позор парламентской оппозиции, которая проваливает столько полезных законопроектов, направленных на благо подданных.

— Право, у меня нет уверенности, что я не буду вынужден сам примкнуть к этим людям, хоть они и оставляют желать лучшего, Карнеби, ибо такое пренебрежение, чтобы не сказать хуже, к королевским советникам может толкнуть человека и на более ужасный поступок.

— Я уверен, что никто не осудит вашу милость, если вы примкнете к кому угодно, кроме французов! Так я и говорил миссис Карнеби не один раз, когда между нами заходила речь о том неприятном положении, в котором очутилась ваша милость.

— Вот уж не думал, что подобные дела могут вызвать столько разговоров! — заметил милорд, поморщившись.

— Смею вас заверить, милорд, что разговор шел в самом пристойном и почтительном тоне. Ни миссис Карнеби, ни я сам никогда не позволяем себе подобных разговоров, кроме как соблюдая все приличия в истинно английском духе.

— Такая деликатность может извинить и более серьезное заблуждение. Это слово «пристойный» в высшей степени благоразумное, им можно выразить все что угодно. Я и не думал, что ты такой умный и проницательный человек, мастер Карнеби; что в делах ты неглуп, я знал и раньше, но такого благоразумия и здравости суждений я, признаться, не ожидал. Итак, ты даже не догадываешься о том, что привело этого человека ко мне?

— Нисколько, милорд. Я внушал ему, что личная встреча просто неприлична, потому что хотя он и намекал на какое-то дело, не знаю уж, какое у него может быть дело, а только он говорит, что оно имеет касательство до вашей милости, так что я ничего не мог понять и чуть было его не выгнал без всяких разговоров.

— Раз так, я не приму этого человека.

— Как будет угодно вашей милости. Я уверен, что теперь, после того как через мои руки прошло столько мелких дел, на меня можно бы смело положиться и в этот раз; так я ему и сказал, но только он наотрез отказался вести дело через меня и все твердил, что это в интересах вашей милости, я и подумал, милорд, что, может, как раз теперь…

— Ладно, зови его сюда.

Карнеби поклонился чуть ли не до полу, отставил в сторону стулья, пододвинул стол поближе к гостю, чтобы тот мог облокотиться, и вышел из комнаты.

— Где тот человек, которому я велел ждать в лавке? — спросил торговец грубо и властно, выйдя за порог и обращаясь к кроткому, тихому пареньку, служившему у него в приказчиках. — Ручаюсь, что он сидит один в кухне, а ты все это время без толку околачивался во дворе! Во всей Америке не найти второго такого лоботряса и бездельника, — ведь не проходит дня, чтобы я не пожалел о том, что взял тебя в свою лавку! Ты мне за это ответишь, ты…

Появление человека, которого он искал, заставило подобострастного холопа и домашнего тирана прекратить угрозы. Он открыл дверь, пропустил незнакомца и снова закрыл дверь, оставив гостей с глазу на глаз.

Хотя этот презренный человек, потомок великого Кларендона, без зазрения совести пользовался своим положением, чтобы прикрывать тайную и противозаконную торговлю, которая так бойко шла у берегов Америки, он был подвержен сентиментальной, но широко распространенной слабости, заставлявшей его всячески избегать личных встреч с такого сорта людьми. Огражденный от них своим официальным положением и личным авторитетом, он хотел верить, что алчность менее отвратительна, когда пути ее сокрыты, и что, оберегая себя от непосредственного соприкосновения с ее посредниками, он исполнял важный и для человека в его положении необходимый долг. Лишенный добродетели, он полагал, что сделал достаточно, притворившись, по крайней мере, добродетельным. Хотя при иных обстоятельствах он и не подумал бы отдать эту малую дань благопристойности, его достоинство губернатора заставляло его в делах столь низменных соблюдать внешние условности, которых его положение отнюдь не требовало. Среди тех, с кем он снисходил до личного общения, Карнеби был человеком самого низкого звания, но, даже встречаясь с ним, он чувствовал бы себя униженным, если бы необходимость не вынуждала его принимать деньги от лавочника, которого он презирал и терпеть не мог.

Поэтому, когда дверь отворилась, лорд Корнбери встал и решил поскорее отделаться от неприятного разговора. Он повернулся к вошедшему, всем своим видом выказывая ему свое превосходство и высокомерие, какие считал приличествующими случаю. Но моряк в индийском шарфе был нисколько не похож на льстивого и подобострастного лавочника, который только что стоял на его месте. Они поглядели друг другу в глаза; властный взгляд лорда встретил столь же твердый, но еще более равнодушный взгляд моряка. Красивая, мужественная осанка этого человека не оставляла сомнений в его благородном происхождении. Достойный лорд от удивления забыл свою роль, и в голосе его было не меньше восхищения, чем властности, когда он заговорил:

— Так, значит, передо мной сам Бороздящий Океаны!

— Да, так меня зовут люди, и, если жизнь, прожитая на океане, дает право на титул, то я честно его заслужил.

— Ваша слава… я хотел сказать, кое-какие факты вашего прошлого мне небезызвестны. Бедняга Карнеби, этот достойный и работящий человек, отягощенный большой семьей, для которой он добывает пропитание тяжким трудом, упросил меня принять вас, иначе я бы никогда не позволил себе этого. Человека высокопоставленного, сэр Бороздящий Океаны, положение обязывает ко многому, а поэтому я полагаюсь на вашу скромность.

— Я имел дело и с более высокопоставленными лицами, милорд, и разница столь невелика, что у меня нет желания кичиться. Знакомство со мной было выгодно некоторым особам, в чьих жилах течет королевская кровь.

— Разумеется, знакомство с вами в высшей степени полезно, сэр; я лишь позволил себе напомнить вам о благоразумии. Между нами, кажется, был заключен некий негласный союз — так, по крайней мере, объяснил мне Карнеби, потому что сам я редко вникаю в подобные мелочи, — и, стало быть, вы, вероятно, чувствуете себя вправе включить меня в число своих клиентов. Конечно, люди, занимающие высокое положение, должны уважать закон, однако для них не всегда удобно или даже полезно отказывать себе в тех удовольствиях, которые государство запрещает простому народу. Человек с таким жизненным опытом, как вы, не нуждается в объяснениях по этому поводу, и я не сомневаюсь, что наш сегодняшний разговор окончится к обоюдному удовольствию.

Моряк едва счел нужным скрыть презрение, заставившее его губы скривиться в усмешке, пока благородный лорд пытался оправдать свою жадность. Когда лорд умолк, он выразил свое согласие простым кивком головы. Бывший губернатор увидел, что попытка его не увенчалась успехом, и сбросил маску, решив, что, уступая своим естественным, склонностям и вкусам, он скорее добьется успеха.

— Карнеби верный агент, и, судя по его донесениям, я не обманулся в человеке, которому доверял. Если молва говорит правду, в мире нет более искусного мореплавателя в прибрежных водах, чем вы. Надеюсь, что и вам не пришлось разочароваться в своих клиентах на этих берегах — надо полагать, недостатка в них не было.

— Человеку, который продает задешево, не приходится искать покупателей. Надеюсь, у вашей милости нет оснований сетовать на цены.

— Все точно, как по компасу! Ну ладно, сэр, поскольку я здесь больше не хозяин, разрешите мне полюбопытствовать, какова цель вашего посещения.

— Я пришел просить вас заинтересоваться судьбой человека, который попал в руки слуг королевы.

— Гм!.. Вероятно, крейсер, стоящий в заливе, поймал неосторожного контрабандиста. Но все мы смертны, а арест — смерть лишь в глазах закона для человека с вашими взглядами на торговлю. Интерес — понятие растяжимое. Один человек заинтересован дать деньги взаймы, другой — получить их, кредитор заинтересован взыскать долг, а должник — уклониться от уплаты. Существуют интересы и при дворе и в суде, — одним словом, выскажитесь откровеннее, и тогда я решу, как быть с вашей просьбой.

— Для меня не тайна, что королеве было угодно назначить в эту колонию другого губернатора, равно как и то, что ваши кредиторы, милорд, сочли благоразумным предъявить векселя ко взысканию. Но все же я смею думать, что тому, кто так близок к королеве по крови и рано или поздно обретет высокое положение и богатство у себя на родине, не будет отказа в той незначительной просьбе, с которой мне самому бесполезно обращаться куда бы то ни было. Вот почему я предпочитаю иметь дело с вами.

— Столь ясному объяснению мог бы позавидовать самый искусный казуист! Я восхищен вашей краткостью и вашей идеальной учтивостью. Советую вам, когда вы наживете состояние, вращаться в придворных кругах. Губернаторы, кредиторы, королева и тюрьма — все так сжато высказано в нескольких фразах, словно это ваше кредо, уместившееся на ногте большого пальца! Ну, сэр, допустим, я начинаю испытывать тот интерес, которого вы так жаждете. Кто же таков преступник?

— Его зовут Бурун, это весьма полезный человек и милый юноша, который был посредником между мной и моими покупателями. Веселый, легкомысленный, он пользуется общей любовью на моей бригантине за испытанную верность и живой ум. Мы отдали бы всю прибыль от последнего плавания, только бы освободить его. Я не могу обойтись без его помощи, так как он знает толк в дорогих тканях и прочих предметах роскоши, которыми я торгую. Сам же я гожусь лишь на то, чтобы привести судно в гавань, благополучно миновать мели, бороться с бурями, и не способен торговать всякими пустяками, которые тешат суетных женщин.

— Да, такой искусный посредник не примет таможенника за покупателя. Но как же это случилось?

— Ему встретился вельбот с «Кокетки» в самое неудачное время, так как незадолго перед тем крейсер преследовал нас в открытом море, и они тут же арестовали его.

— Гм! Положение довольно затруднительное. Этот мистер Ладлоу, когда вобьет себе что-нибудь в голову, уж шутить не будет. Я не знаю человека, который отдавал бы более недвусмысленные приказы; он воображает, что каждое слово имеет лишь один совершенно определенный смысл, и не знает разницы между идеалами и суровой действительностью.

— Он моряк, милорд, и понимает устав с простодушием моряка. В моих глазах он нисколько не упал оттого, что его не заставишь уклониться от исполнения долга; потому что каковы бы ни были наши понятия о справедливости, а раз уж поступил на службу, надо служить не за страх, а за совесть.

На мгновение лицо наглого Корнбери покрылось красными пятнами. Но тут же, устыдившись своей слабости, он деланно рассмеялся и продолжал разговор.

— Ваша снисходительность и милосердие могли бы украсить любого священника, — сказал он. — Не подлежит сомнению, что наш век — век моральных истин, о чем свидетельствует протестантская церковь. Мужчина в наше время должен действовать, а не проповедовать. Этот парень вам действительно так нужен, что вы не можете бросить его на произвол судьбы?

— Я люблю свою бригантину так, как немногие из мужчин любят женщину, но готов скорее отдать ее в королевскую казну, чтобы это чудесное судно стало жалким каботажником, чем допустить такую мысль! Однако я надеюсь, что он скоро будет освобожден, так как люди далеко не бессильные уже дружески заботятся о нем.

— Так, значит, вы сумели обойти бригадира! — воскликнул лорд, забывая в порыве торжества о той сдержанности, соблюдать которую он считал необходимым. — Значит, и этот безупречный, неустанно искореняющий зло ставленник моей августейшей кузины попался на золотой крючок и в конце концов оказался настоящим губернатором колонии!

— Вы ошибаетесь, виконт. Чего можно ждать от вашего преемника, будь он хорош или плох, для меня тайна.

— Так осыпьте его посулами, разожгите в нем золотые мечты; ослепите его глаза блеском золота, и успех обеспечен! Я готов прозакладывать графский титул, который надеюсь получить, что он не устоит перед соблазном! Сэр, эти дальние колонии подобны полулегальному монетному двору, где знай себе чекань денежки, и единственный фальшивомонетчик на этом дворе — так называемый представитель ее величества. Вскружите ему голову золотыми мечтами; если он не святой, то ему не устоять!

— Однако, милорд, мне приходилось встречать людей, предпочитающих золоту и унижению нищету и верность своим идеалам.

— Дураки — это насмешка природы! — воскликнул алчный Корнбери, окончательно забыв о сдержанности, что куда больше соответствовало той славе, которую он приобрел. — Их надо бы посадить в клетку и показывать за деньги любопытным. Прошу вас, не поймите меня превратно, сэр, если я буду с вами откровенен. Право же, я не хуже всякого другого знаю разницу между джентльменом и уравнителемnote 166Уравнители (левеллеры) — демократическая партия в Англии в эпоху буржуазной революции XVII века, состоявшая из представителей мелкой буржуазии., но поверьте мне, этот мистер Хантер — такой же человек, как и все, и он не выдержит, если пустить в ход надлежащие средства; а вы хотите, чтобы я…

— Чтобы вы использовали свое влияние, поскольку в этом случае успех обеспечен. Среди людей, занимающих определенное положение, существуют светские условности, заставляющие их в своей среде смотреть сквозь пальцы на предосудительные поступки. Родственник королевы Анны может добиться освобождения того, чье самое тяжкое преступление состоит в беспошлинной торговле, хотя он, быть может, не в силах удержать свой высокий пост.

— Вы правы, на столько моего слабого влияния еще хватит, если только этот парень не объявлен официально вне закона. Я охотно завершу свою деятельность в этом полушарии подобным актом милосердия, если только действительно найду… средства.

— В них не будет недостатка! Я знаю, что закон подобен дорогостоящему товару; говорят, правосудию для того и нужны его весы, чтобы взвешивать доходы. Хотя прибыли от моей опасной и беспокойной торговли сильно преувеличены, я охотно положу на весы правосудия две сотни фунтов, только бы юноша целым и невредимым вернулся в свою каюту на бригантине.

С этими словами Бороздящий Океаны преспокойно, как человек, который не видит пользы в пустых разговорах, завернул полу, достал тяжелый кошель, туго набитый золотом, и, даже не взглянув на это богатство, положил его на стол. Сделав это приношение, он отвернулся, словно бы непреднамеренно, а когда снова взглянул на своего собеседника, кошель исчез.

— Ваша привязанность к этому юноше просто трогательна, — сказал Корнбери. — Жаль было бы погубить такую нежную дружбу. Могут ли быть представлены суду доказательства его виновности?

— Вряд ли. Он имел дело только с самыми благородными из моих клиентов, да и то далеко не со всеми. Моя тревога вызвана скорее любовью к юноше, чем сомнениями в исходе дела. Я буду считать вас; милорд, одним из его покровителей в случае, если дело получит огласку.

— Благодарю за откровенность… Но удовлетворится ли Ладлоу поимкой подчиненного, когда главный преступник так близко? Не грозит ли вашей бригантине конфискация?

— Обо всем прочем я позабочусь сам. Правда, не далее как в прошлую ночь нам с трудом удалось спасти судно — мы стояли на якоре, ожидая возвращения юноши, который тем временем был арестован. Воспользовавшись нашим яликом, капитан «Кокетки» сам подплыл к канату и уже начал перерезать его, когда этот опасный замысел был раскрыт. Такая судьба недостойна «Морской волшебницы» — ее выбросило бы на берег, как щепку, и она попала бы в руки врагов, словно никчемный мусор, прибитый морем к земле!

— Как же вам удалось избежать беды?

— Мои глаза редко бывают закрыты в минуту опасности, виконт. Ялик был замечен вовремя, за ним наблюдали. Ведь я знал, что моего доверенного нет на бригантине. Когда движения ялика стали подозрительны, мы нашли способ, не прибегая к насилию, припугнуть этого мистера Ладлоу и заставить его отказаться от своего плана.

— А я думал, он не такой человек, чтобы струсить при подобных обстоятельствах.

— И вы не ошиблись, я сказал бы, что мы с вами оба не ошиблись в нем. Но, когда его шлюпка стала искать нас на том же месте, птичка уже, упорхнула.

— Вы успели вовремя вывести судно в море? — спросил Корнбери, как видно нисколько не сожалея, что бригантине удалось ускользнуть.

— Что мне было делать? Я не могу бросить своего человека, и у меня были еще кое-какие дела в городе. Мы прошли в залив.

— Ну и ну! Это смелый поступок, но он едва ли делает честь вашему благоразумию!

— Смелость города берет, виконт, — спокойно и, пожалуй, насмешливо возразил моряк. — Капитан крейсера закрыл все выходы, а моя маленькая бригантина тем временем спокойно проплыла под холмами Стэнтона. Еще до начала утренней вахты она миновала три пристани и теперь ждет своего капитана в просторной бухте вон за тем мысом.

— Но ведь это безрассудство! Штиль, перемена течения или какая-нибудь другая превратность, которых так много на море, и вы попадете в руки закона, а это поставит в весьма затруднительное положение тех, кто заинтересован в вашей безопасности.

— Благодарю вас, милорд, за вашу заботу о моей судьбе; но, поверьте, постоянные опасности научили меня всему, что необходимо в подобных случаях. Мы пройдем через Адские Ворота и выйдем в открытое море через Коннектикутский пролив.

— Право, чтобы выслушивать ваши откровенные признания, нужно иметь железные нервы! Общественный порядок зиждется на взаимном доверии; без него нет ни гарантии для капиталов, ни прочной репутации. Это доверие, порой не высказанное, тем не менее подразумевается; и когда люди при некоторых обстоятельствах возглагают надежды на других людей, которые имеют причины соблюдать осторожность, то нужно уважать даже в мелочах условия договора. Сэр, я умываю руки, если окажется, что, подвергнув себя опасности адмиралтейского суда, вы тем самым дадите возможность собрать против нас улики.

— Очень жаль, что вы намерены так поступить, — сказал Бороздящий Океаны. — Сделанного не воротишь, но я все же надеюсь, что это можно поправить. Моя бригантина всего в одной лиге отсюда, и было бы нечестно с моей стороны скрыть это. Поскольку вы, милорд, считаете наш договор расторгнутым, нет смысла скреплять его деньгами, — надеюсь, они еще помогут мне выручить юношу.

— Вы все понимаете так же буквально, как школяр, который вызубрил наизусть Вергилия. В дипломатии, как и в языке, бывают идиомыnote 167Идиома — оборот речи, который невозможно перевести дословно., и тот, кто так мудро ведет переговоры, должен это понимать. Уверяю вас, сэр, предположение так же далеко от окончательной оценки, как обещание — от его исполнения. Предположительная мысль — это всего лишь орнамент в рассуждениях, тогда как ваше золото — довод куда более солидный. Считайте, что сделка состоялась.

Простодушный моряк с сомнением взглянул на благородного казуиста, не зная, согласиться ли с ним без спора или нет; но, прежде чем он решил, как быть, снаружи грянул пушечный выстрел, и окна в доме задребезжали.

— Сигнал, возвещающий восход! — воскликнул Корнбери, вздрогнув, как человек, захваченный за каким-нибудь недостойным делом. — Но как же так? Ведь солнце вот уже целый час как взошло!

Контрабандист не высказал ни малейшего страха, но лицо его стало сосредоточенным, а взгляд пристальным, — должно быть, он сразу понял, что опасность близка. Он взглянул на море и тотчас отошел от окна — видимо, ему все стало ясно с первого взгляда.

— Итак, наша сделка состоялась, — сказал он, быстрыми шагами подходя к виконту, и крепко сжал его руку, хотя лорд недвусмысленно дал понять, что ему неприятна такая фамильярность. — Сделка состоялась. Если вы честно поможете юноше, вам не придется раскаиваться, а если обманете, вам воздадут по заслугам.

Контрабандист еще мгновение не выпускал изнеженной руки Корнбери; потом, приподняв шляпу с учтивостью, которая, казалось, скорее относилась к нему самому, чем к лорду, он повернулся и твердыми, но быстрыми шагами вышел из дома.

Карнеби был тут как тут и увидел, что его гость обуреваем одновременно возмущением, удивлением и тревогой. Однако обычное легкомыслие вскоре взяло верх, и бывший губернатор, убедившись, что он избавился от присутствия моряка, который обращался с ним так бесцеремонно, только покачал головой как человек, привыкший покоряться неизбежному злу, и снова напустил на себя беспечность, по обыкновению свысока поглядывая на подобострастного лавочника.

— Быть может, это коралл, или жемчуг, или еще какой-нибудь из даров океана, Карнеби, — сказал он, машинально вытирая платком руку, которую только что насильно пожал контрабандист, — но морская вода оставила на нем свою соль. Право, я хотел бы надеяться, что меня никогда больше не настигнет или, лучше сказать, в меня не вцепится такое чудовище, ибо фамильярность какого-то боцмана для меня еще ужасней, чем для левиафанаnote 168Левиафан — по библейскому преданию, огромное морское чудище. каверзы его собратьев — морских чудищ. Сколько пробили часы?

— Еще шести нет, милорд, у вашей милости довольно времени, чтобы вовремя вернуться домой. Миссис Карнеби осмелилась высказать надежду, что ваша милость соблаговолит выпить чашку чая под нашим скромным кровом.

— Как ты думаешь, мастер Карнеби, что означает этот пушечный выстрел? Он так встревожил контрабандиста, словно это был вызов в полицию или стон призрака капитана Кидда.

— Я не осмеливаюсь думать, милорд. Должно быть, это развлекаются какие-нибудь офицеры из форта, а если так, то можно не сомневаться, что все делается благопристойно и в чисто английском духе, милорд.

— Черт побери, сэр, в английском духе или в голландском, а только выстрел вспугнул эту птичку, этого кроншнепа или альбатроса, и заставил его сняться с места!

— Ах, милорд, у вашей милости самый острый ум в королевстве ее величества! Но все благородные люди так умны, что слушать их — большая честь и несравненное удовольствие! Если угодно вашей милости, я посмотрю, не видать ли чего.

— Сделай это, Карнеби, — признаться, мне очень любопытно узнать, что встревожило моего морского льва… Ага! Кажется, я вижу мачты над крышами вон тех складов!

— У вашей милости глаз зоркий! И притом вы наблюдательнее всех знатный людей в Англии! Мне пришлось бы глядеть четверть часа, прежде чем я догадался бы взглянуть поверх крыш этих складов, а вы, милорд, сразу сообразили.

— Скажи, Карнеби, это шлюп или бригантина? Тебе удобней смотреть, потому что я не хотел бы, чтобы меня видели… Говори же скорей, болван: шлюп это или бригантина?

— Милорд, это бригантина… или шлюп… Право, я сам должен бы спросить об этом у вашей милости, потому что плохо разбираюсь в таких вещах…

— Но, любезный мастер Карнеби, пошевели же мозгами хоть на секунду: вон и дым вьется над мачтами…

Окна снова задребезжали, и второй выстрел устранил всякие сомнения. А в следующий миг за верфью появился нос военного шлюпа, потом показались пушки и наконец весь корпус «Кокетки».

Виконт не стал больше доискиваться, почему контрабандист так поспешно его покинул. Пошарив в кармане, он вытащил пригоршню золотых монет. Казалось, он хотел положить их на стол; но, как бы по забывчивости, он так и не разжал кулак и, попрощавшись с лавочником, вышел из дома, исполненный самой твердой решимости никогда больше не встречаться с этим презренным негодяем и сознавая собственную слабость и подлость.