Онлайн чтение книги Трое за границей Three Men on the Bummel
Глава II

Тонкое дело. — Что могла бы сказать Этельберта. — Что она сказала. — Что сказала Миссис Гаррис. — Что сказали Джорджу мы. — Мы отправляемся в среду. — Джордж предоставляет возможность расширить наш кругозор. — Мы с Гаррисом сомневаемся. — Кто на тандеме трудится больше? — Мнение человека на переднем сидении. — Мнение человека на заднем сидении. — Как Гаррис потерял жену. — Багажный вопрос. — Мудрость покойного дядюшки Поджера. — Начало истории о человеке с сумкой.

С Этельбертой я приступил к делу в этот же вечер. Я начал с того, что стал как бы раздражаться по пустякам. Расчет был такой, что Этельберта на этот счет выскажется. Я это признáю, и отнесу на счет умственного переутомления. Это естественным образом приведет к разговору о моем здоровье вообще, где возникнет очевидная необходимость принять безотлагательные и энергичные меры. Я подумал, что, с известным тактом, даже смогу повернуть дело так, что Этельберта сама предложит мне куда-нибудь съездить. Я представлял, как она скажет:

— Да нет, дорогой. Тебе просто нужно сменить обстановку. Не спорь со мной, и поезжай куда-нибудь, пусть на месяц. Нет, не проси, я с тобой не поеду. Хотя ты бы, конечно, хотел. Общество тебе нужно мужское. Попробуй уговорить Джорджа и Гарриса. Поверь, такой возбудимый мозг, как твой, временами требует передышки от тягот домашних хлопот. Забудь ненадолго о том, что детям нужны уроки музыки, ботинки, велосипеды, настойка ревеня три раза в день… Забудь, что в жизни есть такие вещи как кухарки, обойщики, соседские псы, счета от мясника. Отправляйся в какой-нибудь зеленый уголок планеты, где для тебя все ново и необычно, где твой перетрудившийся ум обретет мир и свежесть идей. Поезжай на простор, и дай мне время соскучиться по тебе, поразмыслить о твоей добродетели, о твоем целомудрии. Ведь когда они постоянно рядом, я, по свойственным человеку качествам, могу позабыть о них — подобно тому, как кто-либо, погрязнув в рутине, теряет внимание к благодати солнца и очарованию луны. Поезжай, и возвращайся отдохнувший душой и телом, человеком светлее и лучше, если только это возможно, чем ты был, уезжая.

Но даже сбываясь, наши желания никогда не являются в том облачении, которого мы желаем. Для начала Этельберта как бы не заметила, что я стал как бы раздражаться по пустякам. Ее внимание пришлось к этому привлекать.

Я сказал:

— Прости, дорогая. Что-то я сегодня себя чувствую не особо.

Она сказала:

— О! Что-то я ничего не заметила. Что случилось?

— Не могу сказать что, — отвечал я. — Но это уже несколько недель, вроде.

— А все этот виски, — покивала Этельберта. — Сам-то его не трогаешь, а вот у Гаррисов… И знаешь ведь, что не переносишь. Тебе вообще много не выпить.

— Это не виски, — отвечал я. — Это гораздо глубже. Подозреваю, это скорее душевное, чем телесное.

— Опять читал свои критические статьи, — произнесла Этельберта уже с бо́льшим сочувствием. — Почему ты меня не послушаешься и не выбросишь их в огонь?

— И не критические статьи, — отвечал я. — В последнее время отзывы были вполне лестные… Один или два.

— Тогда в чем дело? — удивилась Этельберта. — Должна ведь быть какая-нибудь причина?

— А ее нет, — отвечал я. — Вот это и удивительно. Я только могу назвать это чувством странной неуспокоенности, что меня охватило.

Этельберта оглядела меня с выражением, как мне показалось, некоторого любопытства. Но она ничего не сказала, и я продолжил развивать тему сам.

— Эта саднящая монотонность жизни… Эти дни мирного, лишенного событий блаженства… Они пугают.

— Я бы на них ворчать не стала. Могут наступить другие, которые понравятся еще меньше.

— Я так не уверен, — отвечал я. — Могу представить, что в жизни, сплошь исполненной радости, даже боль появляется как желанное разнообразие. Мне иногда интересно, не считают ли святые в раю неизменную безмятежность подчас обузой? Для меня самого жизнь, исполненная бесконечного счастья, не нарушенная ни единой нотой противоречия, начнет превращаться, я ощущаю, в безумие. Полагаю, — продолжал я, — я человек странный. Иногда я почти не пойму себя сам. Бывают моменты, — присовокупил я, — когда я себя ненавижу.

Небольшая речь подобного рода, намекающая на потаенную глубину смутных переживаний, Этельберту часто, бывало, трогала. Сегодня же Этельберта была странным образом неотзывчивой. Насчет рая и его возможного на меня действия она предложила не беспокоиться (заметив, что забегать навстречу несчастью, которое, возможно, никогда не случится, всегда глупо). Насчет же того, что я человек странный, как она полагает, ничего не поделаешь, и что если люди готовы с этим мириться, то и ладно. А от однообразия жизни, присовокупила она, страдает всякий; в этом она мне посочувствует.

— Ты даже не знаешь, как мне хочется, — сказала она, — куда-нибудь иногда убраться, даже от тебя. Но я знаю, что такого никогда не случится, так что даже и не мечтаю.

Прежде я никогда не слышал, чтобы Этельберта заводила такой разговор. Он удивил и опечалил меня, сверх всякой меры.

— Не очень приятное замечание, — сказал я. — Особенно со стороны жены.

— Не очень. Поэтому раньше я всегда молчала. Вам, мужчинам, никогда не понять, — продолжила Этельберта, — женщина может любить мужчину сколько угодно, но бывают моменты, когда он ей надоедает. Ты даже не знаешь, как мне хочется, чтобы можно было иногда надеть капор и уйти, и чтобы никто не спрашивал, куда я иду, зачем я иду, надолго и когда буду обратно. Ты даже не знаешь, как мне иногда хочется заказать обед, себе по душе и детям, а ты чтобы только посмотрел, напялил шляпу и сбежал в клуб. Ты даже не знаешь, как мне иногда хочется пригласить какую-нибудь подругу, которую я люблю, а ты, я понимаю, не переносишь. Пойти повидаться с людьми, с которыми я хочу повидаться. Идти спать когда устала я , и просыпаться когда хочу просыпаться я . Если двое живут вместе, то обоим приходится постоянно жертвовать собственными желаниями для другого. Так что иногда полезно расслабиться.

Впоследствии, обдумав слова Этельберты, я осознал их мудрость, но тогда, признаюсь, был оскорблен и рассержен.

— Если твое желание, — сказал я, — это отделаться от меня…

— Не петушись, — сказала Этельберта, — я хочу отделаться от тебя совсем ненадолго. Как раз чтобы успеть забыть, что в тебе есть пара острых углов… Как раз чтобы успеть вспомнить, какой ты славный в других отношениях… И ждать твоего возвращения, как ждала обычно в прежние дни. Когда я не видела тебя так часто… Отчего, наверно, стала к тебе слегка равнодушна. Как становишься равнодушен к сиянию солнца только потому, что сияет оно каждый день.

Такой тон Этельберты мне не понравился. В этом с ее стороны проявилось некоторое легкомыслие, не подобающее тому предмету, которого мы коснулись. Женщина, с оптимизмом взирающая на возможность трех- или четырехдневной разлуки с мужем — подобное, на мой взгляд, было полностью некрасиво; совсем не так, как (в моем представлении) было прилично женщине. На Этельберту это было совсем не похоже. Я пришел в беспокойство. Мне расхотелось ехать в эту поездку. Если бы не Джордж и не Гаррис, я бы от нее отказался. (В любом случае, я не представлял, как можно было отказаться, не потеряв достоинства.)

— Отлично, Этельберта, — отвечал я. — Пусть будет так, как ты хочешь. Если тебе нужен отдых от моего присутствия, отдыхай на здоровье. Не будь такое любопытство со стороны мужа наглостью… Я хотел бы узнать, чем ты предполагаешь заняться в мое отсутствие?

— Мы возьмем тот домик в Фолкстоне, — отвечала Этельберта, — и поедем туда с Кейт. И если ты хочешь удружить Кларе Гаррис, — прибавила Этельберта, — то уговоришь Гарриса, чтобы он поехал с тобой, и тогда Клара сможет к нам присоединиться. Когда-то мы очень славно проводили время, втроем, когда вас, мужчин, еще не было, и было бы так здорово теперь тряхнуть стариной! Как ты думаешь, — продолжила Этельберта, — ты сможешь уговорить Гарриса?

Я сказал, что попробую.

— Вот милый! — воскликнула Этельберта. — Уж постарайся! Джордж тоже мог бы с вами поехать.

Я ответил, что в поездке Джорджа особого толка нет; он холостяк, и, таким образом, его отсутствие никому на пользу особо пойти не сможет. Только женщины никогда не понимают сатиры. Этельберта просто заметила, что если мы его не возьмем, это будет невежливо. Я обещал, что скажу ему.

После обеда я встретился в клубе с Гаррисом и спросил, как у него дела. Гаррис сказал:

— О, все нормально. Уехать вовсе не трудно.

Однако, судя по его тону, что-то было не так, и я настоял на подробностях.

— Она была просто лапочка, — продолжил Гаррис. — Сказала, что у Джорджа замечательная идея, и что мне поездка пойдет на пользу.

— Ну и что? — сказал я, — Что здесь не так?

— Все так, — сказал Гаррис, — только это не все. Она завела разговор кое о чем другом.

— Понимаю…

— Этот ее бзик насчет ванной, — продолжил Гаррис.

— В курсе, — покивал я. — Она приставала к Этельберте насчет этого.

— Ну вот, пришлось соглашаться, раз уж начал… Не мог же я спорить, говорю. Она ведь была просто лапочка насчет поездки. Попал на сто фунтов, как минимум.

— Так дорого?

— До последнего пенни, — покивал Гаррис. — Одна ванна шестьдесят.

Мне стало его жалко.

— И еще на кухне плита, — продолжил Гаррис. — Все что последние два года в доме не так, это все плита на кухне.

— Знаю, — сказал я. — Мы, как поженились, переезжали семь раз, и каждый раз плита была еще хуже, чем старая. А та, которая сейчас, не просто не умеет печь, она вообще какая-то сволочь. Угадывает когда у нас гости, и лезет из кожи вон, чтобы подгадить.

— Мы вообще собираемся покупать новую, — сказал Гаррис, но как-то без гордости. — Клара считает, что можно здорово сэкономить, если сделать все сразу. Я уверен, — вздохнул Гаррис, — что если женщина захочет бриллиантовую диадему, она скажет, что ее нужно купить, чтобы сэкономить на шляпке.

— Ты прикинул, во сколько тебе обойдется плита? — спросил я. (Вопрос начал меня интересовать.)

— Без понятия, — отвечал Гаррис. — Еще фунтов двадцать, надо думать. В общем, потом разговор зашел насчет пианино. Ты хоть раз замечал, — спросил Гаррис, — чем одно пианино отличается от другого?

— Некоторые вроде как громче. Но ведь привыкаешь.

— У нашего совсем беда с дискантами, — вздохнул Гаррис. — Кстати, что это за дисканты такие?

— Это то, что свербит в конце справа, — объяснил я. — Часть клавиш, которая визжит, как будто ты наступил ему на хвост. По ним всегда свиристят в конце эффектных вещей.

— Они хотят, чтобы дискантов было больше, — вздохнул Гаррис. — У нашей старушки их не хватает. Ее придется поставить детскую, а в гостиную поставить новое.

— А еще что?

— Все… Больше она, кажется, ничего не смогла придумать.

— Вернешься домой, увидишь, что уже придумала, — успокоил я Гарриса. — Кое-что.

— В смысле?

— Домик в Фолкстоне.

— И зачем ей домик в Фолкстоне, интересно?

— Чтобы там жить, — предположил я, — летом.

— Да, но она же едет к своим в Уэльс? — озадачился Гаррис. — С детьми, на каникулы, ее приглашали?

— Может быть, — предположил я, — она сначала поедет в Уэльс, а потом поедет в Фолкстон. А может быть, в Уэльс заедет на обратной дороге. Но она желает домик в Фолкстоне, и все тут. Я, может быть, ошибаюсь… Надеюсь, ради твоего блага, что ошибаюсь… Только есть у меня дурное предчувствие, что я не ошибаюсь.

— Эта поездка, — произнес Гаррис, — вылетает в копеечку.

— Идиотская затея, — сказал я. — С самого начала.

— Мы были дураками, что его послушались, — кивнул Гаррис. — Мы с ним еще влипнем.

— Он всегда был растыкой, — согласился я.

— Тупоголовый чурбан, — приобщил Гаррис.

В эту секунду мы услышали голос Джорджа в прихожей; он спрашивал, нет ли писем.

— Лучше ему ничего не говорить, — предложил я. — На попятный идти слишком поздно.

— Да и смысла нет, — ответил Гаррис. — Мне так и так теперь делать ванную и покупать пианино.

Вошел Джордж. Он был в отличном настроении.

— Ну как? — спросил он. — Все нормально? Получилось?

Эта его интонация мне не понравилась совершенно (Гарриса, как я заметил, покоробило также).

— Получилось что ? — переспросил я.

— Что что ? Отпроситься.

Я почувствовал, что настала пора объяснить Джорджу все обстоятельства.

— В женатой жизни, — сообщил я, — мужчина делает предложение, женщина его принимает. Таков ее долг. Вся религия учит ему.

Джордж сложил руки и заморозил взгляд на потолке.

— Над такими вещами можно и пошутить, и поиздеваться, — продолжил я, — но когда оно происходит, оно происходит так. Мы известили своих жен, что уезжаем. Естественно, они огорчились. Они бы хотели поехать с нами. За невозможностью этого, они просили бы нас остаться. Но мы разъяснили им свою волю на этот счет и… И хватит об этом.

Джордж сказал:

— Извиняюсь, но я что-то не понял. Я всего лишь холостяк. Люди мне говорят одно, другое, третье, а я слушаю.

Я сказал:

— Вот это и плохо. Когда захочешь что-то узнать, приходи к Гаррису, или ко мне. По всем этим вопросам мы сообщим тебе правду.

Джордж поблагодарил нас, и мы перешли к делу.

— Когда выезжаем? — спросил Джордж.

— Что касается меня, — ответил Гаррис, — чем скорее, тем лучше.

Я понимаю, Гаррис предполагал убраться прежде, чем Миссис Г. придумает еще что-нибудь. Мы назначили следующую среду.

— Так что за маршрут? — спросил Гаррис.

— Есть идея, — сообщил Джордж. — Я полагаю, друзья, вы, естественным образом, горите желанием совершенствовать свои умственные способности?

— Монстрами интеллекта нам становиться не нужно, — сказал я. — В разумной степени, да, если этого можно добиться без особых затрат и не сильно себя беспокоя.

— Можно, — сказал Джордж. — Голландию и Рейн мы знаем. Вот и отлично, и мое предложение таково. Берем пароход до Гамбурга, смотрим Берлин и Дрезден, там двигаем в Шварцвальд, через Нюрнберг и Штутгарт.

— В Месопотамии, как мне говорили, есть совершенно милые уголки, — пробурчал Гаррис.

Джордж сказал, что Месопотамия нам несколько не по пути, а вот маршрут Берлин-Дрезден вполне реален. К счастью или к несчастью, но он убедил нас.

— Велосипеды, я полагаю, — продолжил Джордж, — берем те же. Я с Гаррисом на тандеме, Джей…

— Ну уж нет, — решительно перебил Гаррис. — Ты с Джеем на тандеме, а я на одиночке.

— Мне без разницы, — согласился Джордж. — Я с Джеем на тандеме, Гаррис…

— Я не против того, что мне причитается, — перебил я. — Но тащить Джорджа всю дорогу я не собираюсь. Груз следует распределить.

— Ну что ж, — согласился Гаррис, — мы распределим его. Но при четком условии, что он будет работать .

— Что он что ? — поинтересовался Джордж.

— Что он будет работать , — повторил Гаррис сурово. — Во всяком случае, в гору.

— Черт возьми! — воскликнул Джордж. — Вы хоть как-то собираетесь растрясти жир?

Этот тандем всегда является предметом размолвки. Человек на переднем сидении полагает, что человек на заднем ничего не делает. Равным образом, человек на заднем сидении полагает, что движущей силой является он один, а человек на переднем сидении главным образом просто пыхтит. Тайна размолвки не раскроется никогда. Когда в одно ухо Благоразумие нашептывает не перетруждаться и не зарабатывать себе порок сердца, в другое ухо Справедливость замечает: «Почему ты должен делать все сам? Это не кеб, а он не твой пассажир», он же ворчит: «Что случилось? Потерял педали?» — это бесит и раздражает.

Гаррис, на заре супружеской жизни, как-то раз попал в серьезную неприятность, оттого что таким образом невозможно знать, чем занимается человек на заднем сидении. Они с женой путешествовали по Голландии. Дорога была каменистой, и велосипед здорово прыгал.

— Держись! — сказал Гаррис, не оборачиваясь.

Миссис Гаррис показалось, что он сказал «Прыгай!». (Почему ей показалось, что он сказал «Прыгай!», когда он сказал «Держись!», никто из них объяснить не может. Миссис Гаррис считает, что «Если бы ты сказал «Держись», то зачем бы я стала прыгать?». Гаррис считает, что «Если бы я хотел, чтобы ты прыгнула, то зачем бы я стал говорить «Держись»?». Горечь тех дней миновала, но на этот счет они спорят по сегодняшний день.)

Как бы то ни было, факт остается фактом — Миссис Гаррис спрыгнула, а Гаррис продолжил усердно давить на педали, полагая, что супруга по-прежнему находится у него за спиной. Сначала ей даже вроде как показалось, что он помчался таким образом в гору, чтобы просто порисоваться. Они оба, в те времена, были молоды, и он, бывало, вытворял подобные вещи. Она думала, что наверху он спрыгнет на землю, и, облокотившись на велосипед в изящной небрежной позе, будет ее дожидаться. Когда она увидела, как он, миновав вершину подъема, помчался, наоборот, дальше, по долгому и крутому спуску, она сперва удивилась, потом возмутилась и, наконец, испугалась.

Она забежала наверх и стала кричать, но он так и не обернулся. Она посмотрела, как он исчез в роще, на расстоянии полутора миль, опустилась на землю и расплакалась. Утром они немного поспорили, и она подумала: может быть, он обиделся по-настоящему, и решил ее бросить?! Денег у нее не было, голландского она не знала. Подошли люди и стали ее жалеть; она попыталась объяснить им, что случилось. Они поняли, что она что-то потеряла, но что именно, понять не смогли. Они привели ее в ближайшую деревеньку и привели полицейского. Полицейский, руководствуясь жестикуляцией, пришел к заключению, что какой-то человек угнал ее велосипед. К операции привлекли телеграф, и в какой-то деревне, на расстоянии четырех миль, был обнаружен молодой горемыка, управляющий дамским велосипедом допотопной конструкции. Его доставили к ней на телеге; но так как никакого интереса ни к велосипеду, ни к мальчику девушка не проявляла, голландцы его отпустили и пришли в замешательство.

Между тем Гаррис, с большим наслаждением, продолжал давить на педали. Ему показалось, что он стал вдруг сильнее; вообще куда более совершенным велосипедистом. Он сказал, обращаясь к воображаемой миссис Гаррис:

— На этом велосипеде мне уже несколько месяцев не было так легко. Я думаю, это все здешний воздух. Он идет мне на пользу.

Потом он сказал, чтобы она не боялась, и что сейчас он покажет как быстро умеет ездить. Он пригнулся к рулю и нажал от души. Велосипед полетел по дороге как птица; фермы и церкви, собаки и цыплята так и мелькали мимо. Старики останавливались и глазели вслед. Дети хлопали ему в ладоши.

Таким образом он несся вперед миль пять. Затем, как он сообщает, ему стало казаться, что что-то неладно. Молчание его не удивляло; ветер свистел в ушах, велосипед гремел. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты. Он протянул руку назад, но там ничего не было. Он спрыгнул, вернее, даже свалился с велосипеда и оглядел дорогу. Белой прямой лентой она протянулась по темному лесу, и на ней — ни души. Он снова вскочил в седло и помчался обратно. Через десять минут он оказался на перекрестке, где дорога разделялась на четыре ветви. Он спешился и попытался припомнить, каким рукавом спускался.

Пока он соображал, появился голландец, сидевший на коне по-женски. Гаррис остановил его и стал объяснять, что потерял жену. Тот не проявил не удивления, ни сочувствия. Пока они говорили, появился другой фермер, которому первый изложил дело так, будто произошел не несчастный случай, а смешная история. Второго фермера больше всего, как видно, удивил тот факт, что Гаррис устраивал такой шум по таким пустякам. Гаррис не смог добиться толку ни от первого, ни от второго. Проклиная их, он взобрался на свою машину снова, и выбрал, наудачу, средний рукав дороги.

На середине подъема ему встретилась компания — две молодые барышни и, между ними, один молодой человек (причем дамы, похоже, решили использовать этакий шанс до конца). Гаррис спросил их, не видели ли они его жену. Они спросили: как она выглядит. Он не знал голландского так чтобы объяснить как следует; он мог только сообщить, что это очень красивая женщина среднего роста. Понятно, что такое их не удовлетворило (описание слишком обычное); так может заявить любой мужчина, намереваясь, возможно, таким образом вступить во владение не принадлежащей ему женой. Они спросили: во что она была одета. Хоть убей, но он этого не помнил.

Я сомневаюсь, что существуют мужчины, которые могут сказать, как была одета женщина, с которой они расстались десять минут назад. Он припомнил, что на ней была синяя юбка, и еще что-то сверху, от талии и до шеи. Может быть, это была блузка. Ему вроде как запомнился пояс, но какая блузка? Была она зеленая, желтая, или голубая? С воротником, или крепилась лентой? Что было на шляпке, перья или цветы? И вообще, была ли это шляпка? Он не рискнул отвечать, опасаясь, что ошибется, и его зашлют неизвестно куда совсем не по адресу. Обе молодые барышни хихикали, что, в текущем расположении духа, привело Гарриса в раздражение. Молодой человек, который, как видно, стремился от него поскорее избавиться, посоветовал в ближайшем городке обратиться в полицию.

Гаррис направился в полицейский участок. Полиция выдала ему клочок бумаги и заставила дать полное описание своей жены, вместе с подробностями, где и когда он ее потерял. Он не знал, где и когда он ее потерял. Все что он смог сообщить — название деревни, где они завтракали. Там она еще имел ее при себе, и выезжали они оттуда вместе.

Полиция стала что-то подозревать. Они пришли в сомнение по поводу трех вещей. Во-первых, была ли это его жена на самом деле? Во-вторых, потерял ли он ее на самом деле? В-третьих, почему он ее потерял? С помощью хозяина гостиницы, который немного говорил по-английски, Гаррис, тем не менее, щепетильность полиции приструнил. Они пообещали, что работой займутся, и вечером привезли ее в крытом фургоне, в сопровождении счета. Встреча была не сладкой. Миссис Гаррис актриса никудышная, и скрывает чувства всегда с большим затруднением. В этом же случае, как она искренне признает, скрыть их она даже не попыталась.

Когда колесный вопрос разрешился, возник неизбывный вопрос багажный.

— Список обычный, я полагаю, — сказал Джордж, приготовившись писать.

Этой мудрости научил их я. А сам я много лет назад научился ей у дядюшки Поджера.

— Всегда, — говорил, бывало, мой дядюшка, — перед тем, как паковать вещи, составь список!

Он был человек методичный.

— Возьми лист бумаги, — всегда начинал он, — и запиши туда все, что тебе только может потребоваться. Потом пройди его заново, и посмотри, чтобы там не осталось ничего такого, без чего можно обойтись. Представь что ты в кровати, что на тебя надето? Записывай, и добавь смену белья. Ты встаешь, что ты делаешь? Умываешься. Умываешься чем? Мылом, записывай мыло. И так до конца. Потом берешь одежду. Начинаешь с ног, что ты надеваешь на ноги? Ботинки, туфли, носки, записывай их. И так до головы. Что тебе нужно еще, кроме одежды? Немножко бренди, его тоже записывай. Штопор, записывай. Записывай все, тогда ничего не забудешь.

Этого плана он придерживался неукоснительно. Составив список, он внимательно перечитает его, как всегда советовал — чтобы убедиться, что ничего не забыто. Потом он перечитает его еще раз, чтобы вычеркнуть то, без чего можно и обойтись.

Потом список он потеряет.

Джордж сказал:

— На велосипедах с собой будем брать только то, чтобы хватило на пару дней. Основной багаж из города в город будем пересылать.

— Нужно быть осторожным, — сказал я. — Я однажды знал человека, который…

Гаррис посмотрел на часы.

— Про него послушаем на пароходе, — сказал он. — Мне через полчаса нужно встречать Клару на Ватерлоо.

— Полчаса не потребуется. Это случилось на самом деле, и…

— Вот и прибереги, — сказал Джордж. — Мне говорили, там в Шварцвальде по вечерам дождливо, вот, может, как раз развлечемся. А сейчас нам нужно закончить список.

Я сейчас вспоминаю, что так и не смог выложить эту историю. Кто-нибудь меня обязательно перебивал. А ведь она случилась на самом деле!