Онлайн чтение книги Том 17. Избранные публицистические статьи
Комментарии к произведениям

О жизни . Философский трактат «О жизни» был отпечатан в 1888 г. московской типографией А. И. Мамонтова, но книга была запрещена и уничтожена цензурой. Уцелело лишь три экземпляра.

Сам Толстой считал «О жизни» одной из главных своих книг. В октябре 1889 г. на вопрос географа и литератора В. В. Майнова он ответил: «Вы спрашивали, какое сочинение из своих я считаю более важным? Не могу сказать, какое из двух: «В чем моя вера?» или «О жизни» (т. 64, с. 317).

Подобно тому как «Исповедь» и «В чем моя вера?» воплотили принципы религиозно-нравственного учения Толстого, как оно сложилось после перелома в мировоззрении, а трактат «Так что же нам делать?» — социальные и эстетические его взгляды, в трактате «О жизни» сформулированы философские основы миросозерцания. Первоначально сочинение было озаглавлено «О жизни и смерти»; по мере развития общей концепции Толстой пришел к убеждению, что для человека, познавшего смысл жизни в исполнении высшего блага — служении нравственной истине, смерти не существует. Человека освобождает от смерти духовное рождение. Он вычеркнул слово «смерть» из названия трактата.

Истоки книги — в тех напряженных размышлениях о жизни и смерти, которые всегда занимали Толстого и обострились во время тяжелой болезни осенью 1886 г. Тогда же он получил письмо на эту тему от А. К. Дитерихс (ставшей вскоре женой В. Г. Черткова). 4 октября 1886 г. Толстой сообщил Черткову: «От Анны Константиновны давно уже получил длинное хорошее письмо и вместо того, чтобы коротко ответить, начал по пунктам на все ее мысли. А так как одна из мыслей была о жизни и о смерти, то, о чем я так много заново думал, то и начал об этом и до сих пор все пишу, т. е. думаю и записываю» (т. 85, с. 389).

Писание трактата «О жизни» превратилось в продолжительный, напряженный и увлеченный труд (сохранилось восемь папок, включающих 2237 листов рукописей и корректур).

В марте 1887 г. Толстой прочитал свой философский реферат в московском Психологическом обществе, где председательствовал знакомый ему молодой профессор — Н. Я. Грот. В то же время он заметил в одном из писем: «Хочется и надеюсь выразить совсем просто и ясно, что жизнь есть совсем не та путаница и страдания, которые мы себе представляем под этим словом, а нечто очень простое, ясное, легкое и всегда радостное» (т. 64, с. 28). «Месяца полтора ни о чем другом не думаю ни днем ни ночью… — написал Толстой тогда Черткову. — Работаю для себя и для других: себе наверное многое уяснил, во многом себя утвердил и потому надеюсь, что хоть немного также подействует и на некоторых других» (т. 86, с. 42). Он надеялся, что его книга «прибавит счастья людям»: «Видите, какие гордые мысли. Что делать, они есть и они-то поощряют к работе» (т. 64, с. 32).

Уехав в 1887 г., раньше обычного, 31 марта, из Москвы в Ясную Поляну, Толстой продолжал работать над трактатом, уже решив, что будет печатать его не в журнале, а отдельной книгой. Много заботится он об изложении, его простоте — «чтобы Тит понял. И как тогда все сокращается и уясняется. От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общения с мужиками сжатость, красота языка и ясность» (т. 84, с. 25).

В апреле с рукописью Толстого познакомился художник Н. Н. Ге. Толстому он написал: «Я прочел о жизни и смерти, все там до того верно, что я иначе не мог думать и многое буквально говорил сам. Это у вас восторг! Это сама правда! Не думать так нельзя» («Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка». М. — Л., 1930, с. 99). Такое же сильное впечатление произвели мысли Толстого на И. Е. Репина, посетившего Ясную Поляну 9-16 августа 1887 г.: «Как бы я желал прочесть ваши мысли «О жизни». Я тогда только разохотился перед самым отъездом… Как какой-то необыкновенно чистый, разительный сон…» («И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей». М. — Л., 1949, с. 14).

Работа над книгой «О жизни» приносила Толстому душевное спокойствие и удовлетворение. 20 мая он написал H. H. Страхову: «Человек обязан быть счастлив. Если он не счастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения. Неудобство главное в том, что если человек несчастлив, то не оберешься неразрешимых вопросов: и зачем я на свете, и зачем весь мир? и т. п. А если счастлив, то «покорно благодарю и вам того же желаю», вот и все вопросы» (т. 64, с. 48). Оказавшись летом 1887 г. в Ясной Поляне, H. H. Страхов тоже прочитал рукопись книги и затем поделился впечатлением со своим другом, поэтом А. Н. Майковым: «Писание Л. Н. привело меня в восхищение; оно не только важно по мыслям, не только написано с тою заразительною задушевностию и простотою, с которою только он умеет писать, но и свободно от преувеличений, беспорядка, непоследовательности, которые так у него обыкновенны в его прозе. В сентябре он думает его напечатать, разогнав на требуемые 10 печатных листов;[38]Книга более десяти печатных листов освобождалась от предварительной цензуры. в нем нет ничего нецензурного — но тут наверное рассчитывать, конечно, трудно» («Русская литература 1870–1890 годов». Свердловск, 1977, с. 138–139).

Против обыкновения, Толстой работал над трактатом все лето. 3 августа 1887 г. — дата окончания, проставленная в рукописи.

Работа над корректурами заняла еще три месяца, но уже в сентябре возникли опасения, что книгу не пропустят. Так оно и случилось, хотя в корректуре Толстой смягчил некоторые выражения. Духовную цензуру не удовлетворил главный смысл трактата «О жизни»: утверждение законов разума, совести — взамен религиозных доктрин. В апреле 1888 г. синод подтвердил решение московского духовно-цензурного комитета. Архиепископ херсонский Никанор, читавший книгу по поручению синода, написал в частном письме Н. Я. Гроту: «Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему… Толстому» («Н. Я. Грот в очерках, воспоминаниях и письмах». СПб., 1911, с. 330).

«Жизнь есть любовь, и нет другой жизни, стоящей этого названия, — какая тема! А они — запретили вашу книгу», — огорчался Н. H. Страхов в письме к Толстому («Переписка Л. Н. Толстого с H. H. Страховым». СПб., 1914, с. 372).

Еще в ноябре 1887 г. С. А. Толстая начала переводить «О жизни» на французский язык; издание появилось в Париже в 1889 г. Переведенная Изабеллой Хэпгуд, книга была напечатана в 1888 г. в Нью-Йорке, а затем появилась на датском, немецком, чешском и других языках. В России отрывки (с изъятием мест о Христе, тюрьмах, бомбах и т. п.) удалось напечатать в № 1–6 за 1889 г. петербургской газеты «Неделя». Полное русское издание выпустил в Женеве М. Элпидин (1891). В Собрание сочинений Толстого трактат вошел лишь в 1913 г. (т. XIII, изд. П. И. Бирюкова).

Благодаря книге «О жизни» Толстой познакомился с известным американским общественным деятелем и литератором Эрнестом Кросби. Служа в Александрии (Египет) представителем Соединенных Штатов Америки в международном суде, Кросби прочел французский перевод, написал Толстому взволнованное письмо, а в 1894 г. посетил его в Ясной Поляне. «Книга «О жизни» помогла ему жить», — отмечено в Дневнике Толстого 27 мая 1891 г.

Пора опомниться! Статья явилась заключением к брошюре американского священника, бывшего профессора химии Л. П. Пакина «О вреде спиртных напитков», изданной «Посредником» в самом конце 1888 или начале 1889 г.

Борьба с пьянством — и в народе, и в интеллигентной среде — составляла одну из важных задач в программе изданий «Посредника». В 1887 г. по инициативе Толстого было создано общество трезвости. Тогда же Толстой составил обращение к желающим вступить в общество — «Согласие против пьянства» (т. 90, с. 132) и первым подписал его.

Перевод брошюры Пакина (сделанный с французского языка) Толстой изменял, дополнял в рукописи и корректурах. В письмах к В. Г. Черткову от 8 и 9 февраля 1888 г. он рассказывал об этой работе. Написанное Толстым заключение потом перепечатывалось в виде отдельной статьи — в составе других сборников (например, «Грех и безумие пьянства». М., 1890).

Работая над брошюрой о вреде пьянства, Толстой писал художникам — И. Е. Репину и H. H. Ге, прося о рисунках: «…хочется под корень взять. Вот огромной важности предмет» (т. 64, с. 145–146).

В начале 1889 г. с призывом отказаться от вина Толстой обратился к студенческой молодежи, напечатав статью «Праздник просвещения 12-го января» (появилась в так называемый Татьянин день, отмечавшийся ежегодно как день основания Московского университета).

5 ноября 1889 г. в Дневнике Толстой отметил: «Хотел еще написать к Татьяниному дню статью о том, чтобы празднующие отпраздновали бы учреждением общества трезвости с забранием в свои руки кабаков и трактиров, как в Швеции» (т. 50, с. 173). Этот замысел осуществлен не был, но в 1891 г. написана статья «Для чего люди одурманиваются?» — предисловие к книге доктора П. С. Алексеева «О пьянстве».

О голоде . В 1891 г. многие губернии России поразил голод. Уже летом стали появляться тревожные вести о надвигающемся бедствии. Однако ни правительство, ни земство, ни официальная печать не проявляли беспокойства. В одной из статей августовской книжки консервативного журнала «Русский вестник» сообщалось: «Теперь недород хлебов поразил более десяти губерний, и никому не приходит в голову мысль о непосильности для государства борьбы с голодом… Печать исполняет свою обязанность, спокойно обсуждая меры необходимой помощи». Либерально-народническая «Русская мысль» так же «спокойно обсуждала меры необходимой помощи» и все свои упования и надежды возлагала на «чуткость» правительства. «Русские ведомости», в свойственном им тоне «умеренности», тоже старались не «пугать» общественное мнение надвигающимся голодом и горячо протестовали против запрещения вывоза хлеба за границу. Даже в ноябре 1891 г., когда многие губернии охватил жесточайший голод, «Русская мысль» оптимистически утверждала: «Итак, нет причины отчаиваться и опускать руки; пусть только пойдут широким руслом частные пожертвования — и наиболее острый кризис без особого труда будет осилен».

У Толстого первое упоминание о голоде — в Дневнике 25 июня: «Все говорят о голоде, все заботятся о голодающих, хотят помогать им, спасать их. И как это противно! Люди, не думавшие о других, о народе, вдруг почему-то возгораются желанием служить ему. Тут или тщеславие — высказаться, или страх; но добра нет» (т. 52, с. 43).

Земства, взявшиеся за организацию помощи голодающим, возглавлялись помещиками и интеллигентами, настроенными либерально, а часто и консервативно. Они не только не требовали от правительства серьезной помощи, но в своих статистических сведениях всеми способами сокращали «едоков» — число крестьян, нуждающихся в продовольственной и денежной ссуде. А губернская администрация находила обычно преувеличенными или излишними и эти урезанные требования и часто уменьшала размеры помощи, а то и вовсе отказывала в ней.

Эти бесполезные разговоры о помощи голодающим, малозначащие средства помощи и вызвали возмущение Толстого. Зная глубоко и точно жизнь русской деревни, он понимал, что голод — не случайность, произошедшая от неурожая, а неизбежное и, в сущности, постоянное бедствие, что хищническим хозяйничаньем: помещиков и капиталистов крестьяне доведены до крайней нужды и разорения.

В 1902 г. в статье «Признаки банкротства» В. И. Ленин писал: «Хищническое хозяйство самодержавия покоилось на чудовищной эксплуатации крестьянства. Это хозяйство предполагало, как неизбежное последствие, повторяющиеся от времени до времени голодовки крестьян той или иной местности… С 1891 года голодовки стали гигантскими по количеству жертв, а с 1897 г. почти непрерывно следующими одна за другой… Государственный строй, искони державшийся на пассивной поддержке миллионов крестьянства, привел последнее к такому состоянию, при котором оно из года в год оказывается не в состоянии прокормиться» (В. И. Ленин . Полн. собр. соч., т. 6, с. 278–279).

В июле, отвечая Н. С. Лескову на его вопрос, что ему делать для борьбы с голодом, Толстой советовал: «…написать то, что тронуло бы сердца богатых». Сам он уже тогда мечтал «написать такое» (т. 66, с. 12). В сентябре он отправился по голодающим деревням, пришел к несомненному убеждению, что надо спасать народ, устраивая бесплатные столовые, а 26 сентября, вернувшись в Ясную Поляну, начал обличительную статью «О голоде». Работа продолжалась, с небольшими перерывами, всю первую половину октября. 8 октября в одном из писем о статье сказано так: «…выходит совсем не о голоде, а о нашем грехе разделения с братьями. И статья разрастается, очень занимает меня и становится нецензурною» (т. 66, с. 52). 15 октября рукопись была отправлена Н. Я. Гроту для помещения в журнале «Вопросы философии и психологии». 24 октября на номер журнала, где была набрана статья, московская цензура наложила арест.

Резко критикуя социальный строй, обрекающий деревенских тружеников на голод и вымирание, нарисовав потрясающие картины народных бедствий (позднее они будут повторены в романе «Воскресение»), Толстой и эту статью закончил морализаторским обращением к богатым людям: добровольно отказаться от своих кастовых привилегий, прийти к своим «братьям» с раскаянием и любовью, выдвинув вновь проповедь нравственного самоусовершенствования как средство решения общественных проблем.

17 ноября Н. Я. Грот сообщил С. А. Толстой, что во все газеты разослан приказ от Главного управления по делам печати не публиковать ни одной статьи Толстого. Сам Толстой находился в это время в Бегичевке Рязанской губернии, занимаясь организацией помощи голодающим. Тот же Грот написал 21 ноября в Бегичевку о «мерзостях», творящихся в Петербурге вокруг дела о голоде, и называл Толстого «духовным царем», на которого возлагаются все надежды лучших людей России в это трудное время.

Попытку напечатать хотя бы отрывки из статьи «О голоде» предпринял редактор газеты «Неделя» П. А. Гайдебуров. В январском номере «Книжек Недели» за 1892 год они появились под названием «Помощь голодным».

Полностью статья напечатана впервые на английском языке-в лондонской «Daily Telegraph» 14(26) января 1892 г. под заглавием «Почему голодают русские крестьяне». Для перевода на английский, французский и датский языки Толстой просил отдать статью еще 25 ноября, надеясь, что, опубликованная за границей, она будет в обратном переводе перепечатываться русскими газетами.

Реакционные «Московские ведомости» перепечатали 22 января 1892 г. выдержки из статьи, но сопроводили их своим «комментарием», обвинив Толстого в пропаганде социализма (см. выше, с. 256).

Советник при министре иностранных дел В. Н. Ламздорф отметил в эти дни в своем дневнике, что газеты получили распоряжение не перепечатывать статьи Толстого из «Московских ведомостей» и не помещать никаких комментариев: «Со всех сторон просят этот номер на прочтение; его нельзя приобрести ни за какие деньги; говорят, в Москве за номер этой газеты предлагают до 25 рублей». 31 января тот же Ламздорф записал, что «прокламации, захваченные на днях, находились в прямой связи с мыслями, высказанными Толстым. Это доказало действительную опасность письма. В связи с этим в городе было произведено несколько обысков» (В. Н. Ламздорф . Дневник. М. — Л., 1934, с. 248, 254, 261).

Либерально настроенный Н. Я. Грот, собиравшийся раньше печатать в редактируемом им журнале статью Толстого, написал ему 30 января, что «весь Петербург уже целую неделю только и говорит», что про статью о голоде: «Все богатые тунеядцы раздражены против вас донельзя». «Но надо сказать, — добавлял Грот, — что и вы виноваты немножко. Ваши письма все-таки полны раздражения, злобы и презрения к богачам… Вы… когда пишете то не спокойны вполне и даете направо и налево пощечины» (ГМТ).

Вынужденный послать письмо в «Правительственный вестник» (об искажениях в тексте его статьи вследствие двукратного перевода), Толстой просил ничего не изменять в этом обращении. «Всякое слово я обдумал внимательно и сказал всю правду и только правду», — писал он 12 февраля 1891 г. (т. 84, с. 118).

Глубокой правдой статьи «О голоде» восхищался В. В. Стасов, представитель передовых кругов русского общества: «В статье были такие чудные картины крестьянского житья-бытья, крестьянских бед, нехваток и т. д., что я был в великом восхищении» (письмо Стасова к С. А. Давыдовой. — «Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову». Сборник воспоминаний. СПб., 1906, с. 105).

Ходившая по рукам запрещенная статья, другие статьи Толстого о голоде, печатное обращение С. А. Толстой вызвали большой приток пожертвований: до весны 1892 г. была получена 141 тысяча рублей, а также продовольствие, одежда.

Пожертвования шли не только из разных концов и от разных лиц России, но также из-за границы. 4 ноября 1891 г. было отправлено благодарственное письмо издателю Ануину Фишеру, который просил Толстого быть доверенным лицом и посредником между руководителями сбора пожертвований в Англии и организациями в России, оказывающими помощь голодающим: «Я очень тронут тою симпатией, которую выражает английский народ к бедствию, постигшему ныне Россию. Для меня большая радость видеть, что братство людей не есть пустое слово, а факт» (т. 66, с. 76).

В Соединенных Штатах Америки также был организован сбор средств, деятельное участие в нем принимала переводчица Изабелла Хэпгуд. 19 ноября Толстой сообщил В. В. Рахманову, что из Америки отправлены в Россию семь пароходов, груженных кукурузой. 13 (25) января 1892 г. Мак Рив, секретарь Комитета мировой торговли штата Миннесота, сообщал Толстому об организации среди мукомолов Америки сбора пожертвований мукой.

Стыдно . Статья напечатана (с большими искажениями и сокращениями) 28 декабря 1895 г. в петербургской газете «Биржевые ведомости». Полностью — в «Листках Свободного слова», 1899, № 4 (Лондон). В 1911 г. вошла в Собрание сочинений Толстого.

В последние 25 лет жизни к Толстому часто обращались разные люди — из России и многих стран мира — за нравственной и материальной поддержкой, с рассказами о невзгодах и духовных сомнениях, с просьбами о заступничестве. Многие публицистические выступления Толстого явились откликами на эти обращения.

22 апреля 1895 г. сельские учителя Каневского уезда Киевской губернии В. Ю. Шимановский, С. Т. Губернарчук и Д. Е. Гунько направили Толстому возмущенное письмо о телесных наказаниях людей «крестьянского сословия». Сам Толстой не раз выражал в печати негодование тем, что трудовые люди, крестьяне подвергаются позорному наказанию — за любую провинность и в особенности за неповиновение властям. В сентябре 1892 г., по дороге в Бегичевку, на станции Узловая он встретился с экстренным поездом карательной экспедиции тульского губернатора, ехавшей «усмирять» крестьян села Бобрики. Крестьяне воспротивились порубке их леса помещиком, и теперь 400 солдат в боевом снаряжении и с розгами направлялись в село. Встреча произвела на Толстого мучительно тяжелое впечатление, и он выразил свое гневное чувство в XII главе трактата «Царство божие внутри вас», над которым тогда работал. О позорности и преступности самого права телесного наказания он писал в статьях о голоде, в частности — в 1893 г. в «Заключении к последнему отчету о помощи голодающим». Вопрос для него был ясен, отношение много раз высказано. Но 7 декабря 1895 г. в Дневнике отмечено: «Вчера написал статейку о сечении…Лег спать днем и только забылся, как будто толкнул кто, поднялся и стал думать о сечении и написал» (т. 53, с. 72). В этом первом варианте статья была озаглавлена «Поругание человеческого достоинства». Потом заглавия менялись: «Возвращение к звериному образу», «Озверение русского общества», «Странный вопрос», «Одичание», «Декабристы и мы», пока, наконец, не появилось «Стыдно». Начиная с первого и до самого последнего варианта статья открывалась воспоминанием о Семеновском полке, о декабристах. Нет никакого сомнения в том, что работа над статьей началась потому именно в декабре 1895 г., что Толстой вспомнил о «лучших русских людях», которые семьдесят пять лет тому назад в своих полках отказались от телесного наказания солдат, заслужили их уважение и любовь, а в декабре 1825 г. вышли вместе с ними на Сенатскую площадь. 14 декабря 1895 г. — дата окончания, проставленная автором; но, судя по сохранившимся рукописям, работа продолжалась и во второй половине декабря. Своей статьей Толстой напоминал о годовщине декабрьского восстания.

Статья произвела большое впечатление на читающую Россию. Толстой получал благодарственные письма. 28 декабря (в день публикации статьи) бывший студент Харьковского ветеринарного института И. Ф. Лебединский (раньше писавший Толстому об истязаниях, которым он подвергся в полиции) благодарил за статью «Стыдно». Толстой ответил: «Я ненавижу так же, как и вы, то устройство, при котором возможны те насилия, которым вы подверглись, и все силы свои употребляю, не скажу — на борьбу с ним — это цель слишком частная, — а на деятельность, долженствующую разрушить это устройство и заменить его новым… Средство уничтожить это и всякое другое зло — в том, чтобы общественное мнение казнило презрением людей, подающих руку правительству в таких делах» (т. 69, с. 38–39).

В печати на статью откликнулся писатель А. И. Эртель. Он полагал, что Толстой не прав, когда пишет о нравственном падении русского общества сравнительно с началом XIX века и отрицает в борьбе со злом «путь прошений, заявлений и адресов». Вместе с тем Эртель утверждал, что толстовское «авторитетное слово, к которому привык прислушиваться весь цивилизованный мир, возымеет в деле освобождения русского народа от развращающего влияния телесного наказания отнюдь не меньшую силу, чем многочисленные ходатайства комитетов и земских собраний» («Неделя», 1896, № 3, 21 января).

Голод или не голод . Статья напечатана (с многочисленными сокращениями) в газете «Русь», 1898, № 4 и 5 от 2 и 3 июля. Отрывки появились в периодическом сборнике «Свободное слово», 1898, № 1 (издаивался в Англии В. Г. Чертковым и П. И. Бирюковым); полный текст — в № 12 того же сборника.

В 1898 г. в России вновь разразился голод. Снова повторилось то, что было в 1891–1892 гг., лишь с той разницей, что царское правительство, напуганное ростом революционного движения, особенно настойчиво пыталось доказать, что голода нет, и усилило преследование тех, кто пытался организовать помощь народу. Голод 1898 года особенно наглядно доказал «одну старую истину», о которой в 1901 г. В. И. Ленин писал в статье «Борьба с голодающими»: «…полицейское правительство боится всякого соприкосновения с народом сколько-нибудь независимой и честной интеллигенции, боится всякого правдивого и смелого слова, прямо обращенного к народу, подозревает — и подозревает совершенно справедливо, — что одна уже забота о действительном (а не мнимом) удовлетворении нужды будет равносильна агитации против правительства, ибо народ видит, что частные благотворители искренне хотят ему помочь, а чиновники царя мешают этому, урезывают помощь, уменьшают размеры нужды, затрудняют устройство столовых и т. д.» (В. И. Ленин . Полн. собр. соч., т. 5, с. 283).

Именно эти вопросы: хронически бедственное положение народа, взаимоотношения сочувствующей народу части общества и царской администрации — главные в статье «Голод или не голод?».

Работа над статьей проходила в мае — июне 1898 г., после того как завершилась практическая деятельность Толстого и его помощников по организации помощи голодующим. Толстой очень хотел, чтобы статья появилась в «Санкт-Петербургских ведомостях», — «государь, говорят, читает их» (т. 71, с. 370). Он сознательно не заострял текст (в одном из писем статья названа «слишком робкой»), но все равно появиться в официальном органе статья не могла ни в каком виде и с большим трудом В. П. Гайдебурову удалось поместить отрывки из нее в своей умеренно-либеральной газете «Русь».

Царю и его помощникам . Статья была опубликована в Лондоне в «Листках Свободного слова» (1901, апрель, № 20).

Заметки к задуманному обращению «Царю и его помощникам» Толстой начал делать еще в сентябре 1900 г. В конце ноября того же года ему довелось прочитать рукопись статьи М. П. Новикова «Голос крестьянина». В Дневнике записано: «…получил сильное впечатление: вспомнил то, что забыл:-жизнь народа: нужду, унижение и наши вины. Ах, если бы бог велел мне высказать все то, что я чувствую об этом» (т. 54, с. 65). Тогда же в записной книжке появились новые заметки к обращению.

В марте 1901 г. возникли крупные студенческие волнения, на площади у Казанского собора в Петербурге произошло избиение демонстрантов. Толстой написал приветственный адрес «Союзу писателей», закрытому за протест против этой расправы, отправил сочувственное письмо кн. Л. Д. Вяземскому, пытавшемуся остановить действия полиции и высланному из Петербурга. В письме того времени к В. Г. Черткову он так расценил совершающиеся события: «Самое замечательное в этом движении то, что народ на стороне студентов, или, скорее, на стороне выражения неудовольствия» (т. 88, с. 226). Верный своему учению о непротивлении злу насилием, Толстой полагал, что «надо соединяться не во имя вражды, а во имя взаимной любви» (там же); но требования студентов и угнетенного народа считал справедливыми, а расправу правительства с ними — бесчеловечной и бессмысленной. Более того: он считал, что обязан сформулировать и со своей стороны предъявить эти требования: в одной из рукописей статья озаглавлена «Желания народа».

В Дневнике 19 марта 1901 г. отмечено, что именно «студенческие истории, принявшие общественный характер», заставили «написать обращение к царю и его помощникам и программу» (т. 54, с. 90). Противоречия Толстого-публициста, гневно бичующего пороки социального строя, и Толстого-философа, ищущего всеобщего примирения, выразились в его утопической надежде, что «царь и его помощники» поймут безысходность существующего положения, справедливость народных требований и удовлетворят их добровольно, без кровопролития и борьбы. 15 марта 1901 г. — дата, проставленная под обращением «Царю и его помощникам». На другой день была начата статья «Чего желает прежде всего большинство людей русского народа» (осталась неоконченной, но была использована для обращения и послужила истоком другого публицистического выступления 1901 г. — статьи «Единствепное средство», которую Толстой называл «Народной программой»).

26 марта обращение «Царю и его помощникам» было направлено Николаю II, великим князьям и министрам. Ответа не последовало, а публикация письма-статьи в России была строго запрещена. Но широкое распространение получили литографированные и гектографированные списки. Толстой отметил по этому поводу с удовлетворением в записной книжке: «Напечатано сотни «Царю» (т. 54, с. 244). С одного из таких списков П. И. Бирюков напечатал обращение в Женеве, в приложении к журналу «Свободная мысль». Включенное в 1911 г. в Собрание сочинений, оно было изъято из уже отпечатанного тома. В России статья появилась лишь в 1917 г. (книгоиздательство «Звезда»), а затем перепечатано в книге «Лев Толстой и русские цари» (М., изд-во «Свобода и Единение», 1918).

Отмечая в статье «Карл Маркс и Лев Толстой» (1911) «огромную гражданскую заслугу» Толстого-публициста, Г. В. Плеханов ссылался на обращение «Царю и его помощникам», хотя критически цитировал заключительные строки, где содержится обращение «ко всем лицам, имеющим власть», не как к людям другого лагеря, а как «к невольным единомышленникам, сотоварищам нашим и братьям». «Это была правда, всей глубины которой не подозревал сам гр. Толстой». По мнению Плеханова, Толстой «был не только сыном нашей аристократии, он долго был ее идеологом, — правда, не во всех отношениях» (Г. В. Плеханов . Литература и эстетика, т. 2. М., 1958, с. 406). Лишь в статьях В. И. Ленина были указаны действительные корни исторических иллюзий Толстого: «В нашей революции меньшая часть крестьянства действительно боролась, хоть сколько-нибудь организуясь для этой цели, и совсем небольшая часть поднималась с оружием в руках на истребление своих врагов, на уничтожение царских слуг и помещичьих защитников. Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала «ходателей», — совсем в духе Льва Николаича Толстого!» (В. И. Ленин . Полн. собр. соч., т. 17, с. 211).

Ответ на определение синода от 20–22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма . Статья была опубликована в «Листках Свободного слова» (1901, № 22, Лондон). С пропуском резких мест перепечатана церковным журналом «Миссионерское обозрение» (1901, № 6, Петербург).

«Определение святейшего синода» об отлучении Толстого от церкви появилось в «Церковных ведомостях» 24 февраля 1901 г., а на другой день почти все газеты вышли с полным текстом этого определения на первых полосах.

Причина отлучения кроется не только в том, что всевластный обер-прокурор синода Победоносцев узнал себя в мрачной фигуре Топорова из романа «Воскресение».

В течение двух десятилетий, предшествующих отлучению, звучал обличительный голос Толстого.

Православная церковь вступила в единоборство с Толстым именно из-за того, что сам он был отважным борцом за права угнетенного народа, за освобождение его от всякого рабства. Актом отлучения верховные служители церкви едва ли надеялись запугать и усмирить писателя. «Святейший синод» рассчитывал, что удастся подорвать авторитет Толстого, унизить его и тем ослабить его мощное воздействие на умы современников. Рассчитывали скомпрометировать личность защитника, чтобы подорвать его дело.

Начиная с 1899 г. в стране возникла революционная ситуация. Россия и ее народ быстро шли к первой своей революции. Страх перед революцией заставлял царское правительство совершать один безумный акт за другим: отлучать всемирно известного писателя, гордость русской литературы от церкви, начинать бессмысленную войну на Дальнем Востоке и т. п.

Впрочем, отлучение было проведено с некоторой робостью и неуверенно. Как свидетельствуют документы, торжественное анафемствование Толстого не провозглашалось с амвонов православных церквей ни в 1901 г., ни позднее. Прежде всего потому, что личная анафема, т. е. упоминание имен «грешников», была отменена в России задолго до 1901 г. Кроме того, с редактированием и публикацией текста отлучения церковники намеренно медлили и пропустили тот день (единственный в году), когда полагалось возглашать анафему (см.: Г. И. Петров . Отлучение Льва Толстого от церкви. М., «Знание», 1978). В рассказе А. И. Куприна «Анафема» некоторые эпизоды следует отнести, таким образом, к области художественного вымысла.

Но «Определение синода» существовало. Оно было напечатано и действовало, оно читалось с амвонов, входило в церковные проповеди. Оно было рассчитано на то, что пробудит ненависть к Толстому не только у кучки мракобесов, но и у множества простых русских людей. Когда в последующие после 1901-го годы анафема (общая, всем грешникам) возглашалась в церквах, в числе отступников подразумевался и Лев Толстой.

Но злобные выпады черносотенцев потонули в море сочувственных откликов.

В Петербурге, на XXIV Передвижной выставке, около портрета Толстого (работы И. Е. Репина) было множество цветов и собиралось особенно много людей. 25 марта «студент стал на стул и утыкал букетами всю раму… Потом стал говорить хвалебную речь, затем поднялись крики «ура», с хор посыпался дождь цветов; а следствием всего этого то, что портрет с выставки сняли и в Москве он не будет, а тем более в провинции» (С. А. Толстая . Дневники в 2-х томах, т. 2. М., 1978, с. 18).

Присутствовавшие на выставке послали «отлученному» приветственную телеграмму с 398 подписями (доставлена она не была; впоследствии Толстой получил ее по почте). Киевляне направили «величайшему и благороднейшему писателю нашего времени» адрес, где находилось более тысячи подписей. В Полтаве, где шла «Власть тьмы», публика устроила шумную овацию в честь Толстого.

В Музее Л. Н. Толстого до сих пор хранится глыба зеленого стекла, на которой рабочие Мальцевского стекольного завода написали крупными золотыми буквами: «Вы разделили участь многих великих людей, идущих впереди своего века, глубокочтимый Лев Николаевич. И раньше их жгли на кострах, гноили в тюрьмах и ссылке. Пусть отлучают вас как хотят и от чего хотят фарисеи — первосвященники. Русские люди всегда будут гордиться, считая Вас своим великим, дорогим, любимым».

В передовой статье № 3 газеты «Искра» (апрель 1901 г.) говорилось: «На обе безумные выходки зарвавшегося правительства — отдачу студентов в солдаты и торжественное отлучение Толстого — пролетариат громко ответил выражением своей солидарности и с «бунтующими» студентами, и с отлученным писателем».

Свой ответ синоду Толстой начал спустя месяц после публикации отлучения — 24 марта, побуждаемый не столько сочувственными, сколько «увещательными» письмами. 30 марта он известил В. Г. Черткова: «Письма ко мне увещательные от лиц, считающих меня безбожником, вызвали меня к тому, чтобы написать ответ на постановление синода» (т. 88, с. 230). Свой «Ответ» Толстой наполнил новыми обличениями церкви, ее ложного учения, и в то же время он, отрицая всякую борьбу, призывал следовать истинам «очищенного» от церковных обманов христианства. Статья несколько раз дополнялась и переделывалась, закончена была 4 апреля, а на другой день отправлена в Англию Черткову для публикации. В России «Ответ на определение синода» появился в полном виде лишь в 1905 г. — в книге Е. Соловьева (Андреевича) «Л. Н. Толстой». СПб., изд. А. Е. Беляева.

[ Воспоминания о суде над солдатом ]. Статья написана в 1908 г. — в ответ на просьбу П. И. Бирюкова, работавшего над вторым томом «Биографии Л. Н. Толстого» (первый том уже был издан «Посредником» в 1906 г.). Биографа интересовал, важный факт: защита Толстым в 1866 г. рядового Василия Шабунина, ударившего офицера. Защитительная речь Толстого к тому времени уже неоднократно печаталась (см. т. 37, с. 473–477). Позднее Толстой вспоминал, что расплакался во время этой речи («У Толстого. 1904–1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковидкого». — «Литературное наследство», т. 90, кн. 1. М., 1979, с. 308).

Еще в 1889 г., читая в рукописи воспоминания очевидца казни Шабунина, Н. П. Овсянникова, Толстой отметил в Дневнике: «Написано дурно, но эпизод ужасен в простоте описания — контраста развращенных полковника и офицеров, командующих и завязывающих глаза, и баб и народа, служащего панифиды и кладущего деньги» (т. 50, с. 64).

Работа над статьей начата Толстым 1 мая и закончена 24 мая 1908 г. Бирюков смог напечатать ее во втором томе биографии (М., «Посредник», 1908) лишь с цензурными пропусками. Полностью «Воспоминания о суде над солдатом» напечатаны в 1917 г. в брошюре: Л. Н. Толстой. «Не могу молчать» — и другие статьи о смертной казни, издательством «Единение».

Незаконченное, наброски

[ Николай Палкин ]. Первый набросок статьи сделан в записной книжке, когда Толстой в начале апреля 1886 г. отправился, вместе с молодыми своими друзьями — М. А. Стаховичем и H. H. Ге-сыном, пешком из Москвы в Ясную Поляну. Однажды они ночевали у 95-летнего бывшего солдата, который рассказал, как истязали, прогоняя сквозь строй, солдат во времена царя Николая I, прозванного в народе Палкиным. Сам Толстой никогда не видел наказания шпицрутенами; рассказ николаевского солдата потряс Толстого (в ту же ночь он записал его в своей книжечке) и помнился долго: почти двадцать лет спустя был создан рассказ на ту же тему — «После бала». Работа над статьей продолжалась до начала 1887 г. Во всех черновых редакциях она заканчивалась обращением: «Опомнитесь, люди!»

Напечатать статью в России, конечно, было невозможно. Как сообщает биограф Толстого и его друг П. И. Бирюков, в начале 1888 г. он предложил Толстому издать статью подпольно или за границей. Толстой вначале согласился, но потом раздумал (П. И. Бирюков . Мои два греха. — «Толстой. Памятники творчества и жизни», вып. 3. М., 1923, с. 50–53).

Без ведома Толстого копия «Николая Палкина» попала к студенту Московского университета М. А. Новоселову и была нелегально отгектографирована. Новоселов был арестован. Узнав об этом, Толстой отправился к начальнику московского жандармского управления и заявил ему, что преследования за распространение статьи должны быть прежде всего направлены против него как автора. В ответ жандармский генерал Слезкин сказал: «Граф! Слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить» (Л. П. Никифоров . Воспоминания о Л. Н. Толстом. — «Л. Н. Толстой». Юбилейный сборник. М. — Л., 1928, с. 220). Новоселов был вскоре освобожден, хотя находился год под гласным надзором полиции. С одобрения царя московскому губернатору В. А. Долгорукову было отправлено распоряжение «пригласить к себе гр. Толстого и, сделав ему должное внушение, предложить вместе с тем представить немедленно все имеющиеся у него экземпляры этого издания». Одновременно департамент полиции направил начальнику московского жандармского управления бумагу, где предписывалось, что «никаких следственных действий» по отношению к Толстому как автору статьи «Николай Палкин» «принимать не следует». Через несколько дней последовало уже «совершенно конфиденциальное сообщение» московского генерал-губернатора министру внутренних дел, что он пытался исполнить приказание «через посредство» В. К. Истомина (управляющий канцелярией генерал-губернатора, знакомый с Толстым лично), но Толстой «прибыть добровольно для объяснений» отказался. От себя Долгоруков добавил: «Думаю, помимо высокого значения его таланта, что всякая репрессивная мера… окружит его ореолом страданий и тем будет наиболее содействовать распространению его мыслей и учения». Министр в свою очередь доложил дело Александру III, после чего пометил: «Высочайше поведено принять к сведению» («Дело департамента полиции о писателе гр. Л. Н. Толстом». — «Былое», 1918, № 9, с. 212–215).

Первым печатным изданием «Николая Палкина» оказалось женевское издание М. К. Элпидина, выпущенное в 1891 г. В 1899 г. В. Г. Чертков издал статью в Англии, открыв ею антимилитаристский сборник, куда вошли еще рассказы «Работник Емельян и пустой барабан» и «Дорого стоит».

В России попытка напечатать статью была сделана в 1906 г., но октябрьскую книжку журнала «Всемирный вестник» конфисковали. Та же участь постигла брошюры, отпечатанные в том же году московской типографией Вильде и петербургским книгоиздательством «Обновление». Первым русским изданием стала брошюра, выпущенная в Петрограде в 1917 г. (издание подготовлено В. И. Срезневским по последней авторской рукописи).

Уже после Октябрьской революции статью «Николай Палкин» упомянул (в разговоре с В. Д. Бонч-Бруевичем) В. И. Ленин. Прочитав «Причитания Северного края», собранные Е. В. Барсовым, Ленин сказал о «Плачах завоенных, рекрутских и солдатских»: «Так и вспоминается «Николай Палкин» Толстого и «Орина, мать солдатская» Некрасова. Наши классики несомненно отсюда, из народного творчества, нередко черпали свое вдохновение» (В. Д. Бонч-Бруевич . В. И. Ленин об устном народном творчестве. — В кн.: «В. И. Ленин в воспоминаниях писателей». М., 1980, с. 282).

Памяти И. И. Раевского . При жизни Толстого статья напечатана не была; опубликована в 1924 г.: «Огонек», № 17 (58) и «Красный архив», т. VI.

И. И. Раевский, один из главных организаторов и ближайших помощников Толстого в деле помощи голодающим крестьянам, умер 26 ноября 1891 г. На другой день Толстой начал некролог. В ночь с 27 на 28 ноября он написал С. А. Толстой в Ясную Поляну: «Ты уж знаешь страшное событие. Мне ужасно жалко его. Я очень, очень его полюбил. И не могу простить себе, что я так не понимал его прежде. Но зато как нам радостно, молодо, восторженно было часто последнее время вместе быть и работать. Я начал было нынче несколько слов о нем написать и хотел напечатать, и потом раздумал. Впрочем, не знаю» (т. 84, с. 105–106).

[ Бессмысленные мечтания ]. Статья начинается с указания на вызвавшее ее событие: речь вступившего на престол Николая II, обращенная к представителям земства. Толстой в Дневнике 29 января 1895 г. отметил: «Событие важное, которое, боюсь, для меня не останется без последствий, это дерзкая речь государя» (т. 53, с. 4). Выступление царя, отклонившего в резкой форме даже робкие предложения об участии земцев (как представителей народа) в управлении, было расценено Толстым как «необдуманный, дерзкий, мальчишеский поступок».

В те дни к Толстому приезжал прогрессивный журналист и редактор В. А. Поссе — с адресом, составленным группой либеральных ученых и литераторов. Они просили царя о «принятии русской литературы под сень закона… дабы русское печатное слово могло послужить главе, величию и благоденствию России». Прочитав адрес, Толстой сказал: «Такого адреса я подписать не могу… Хуже написать было трудно… Он ничего не может. Так ему и следует написать: «Ты ничего не можешь сделать, пока ты царь. Единственное, что сможешь сделать для народа и для себя, это — отказаться от престола, перестать быть царем» (В. А. Поссе . Мой жизненный путь. М. — Л., 1929, с. 181).

Когда либерально настроенная московская интеллигенция собралась для обсуждения протеста по поводу дерзкой речи царя, Толстой 26 января 1895 г. участвовал в этом совещании. Но совещание не пришло ни к каким решениям и представилось Толстому «напрасным» (т. 53, с. 4).

Единственным публичным протестом стало упомянутое в статье «Бессмысленные мечтания» анонимное открытое письмо к царю. Оно было напечатано на гектографе в Петербурге и затем распространилось в России и за границей. Когда немецкий журналист Карл Грунский спросил Толстого, не он ли автор, 12 марта был послан ответ: «Письмо Николаю II написано не мною. Письмо очень хорошее. Оно очень верно было передано в немецких газетах. Я не знаю автора письма. Автор же его не я уже потому, что я всегда подписываю то, что пишу» (т. 68, с. 45).

Но мысль о протесте не оставляла Толстого. В тот же день, 12 марта, он сообщал Д. А. Хилкову: «Недавно я совсем было хотел написать письмо Николаю по случаю его речи земствам, но почувствовал, что руководило мною не доброе чувство, а, с одной стороны, раздражение, а с другой, желание вызвать на гонение, — и оставил… Может быть, так и не нужно, а может быть, придет случай и время, когда потребуется» (там же, с. 46).

Мысль о письме царю скоро была оставлена и 27 марта в Дневнике намечен замысел статьи о взаимоотношениях русского общества и царя: «Наследственность царей доказывает то, что нам не нужны их достоинства… Безумие наследственности властителей подобно тому, чтобы вручить управление кораблем сыну или внучатному племяннику хорошего капитана» (т. 53, с. 17–18). Статья была начата 7 мая, но осталась неоконченной.

Впервые опубликована в 1917 г. в газете «Утро России», № 134 и 136 от 1 и 3 июня, под заглавием «Бессмысленные мечтания», данным В. Г. Чертковым (в рукописях Толстого не озаглавлена).