Онлайн чтение книги Том 20. Избранные письма 1900-1910
1901

21. С. H. Толстому

1901 г. Января 24. Москва.

Да, было время, что я надеялся побывать у вас, и очень радовался этому. Мне так душой хорошо у тебя и Маши^*. Но теперь и не мечтаю. С того времени — 4-й месяц, как поехал к Тане в Кочеты^* и прищемил палец дверью вагона, так что ноготь сошел и до сих пор не вырос, — чувствую, что вдруг опустился сразу ступени на три старости; кроме маленьких физических недугов, главное то, что нет охоты писать, и я, к стыду своему, нет-нет да и пожалею об этом. Так я привык к этой работе. И иногда кажется, что нужно еще что-то сказать. Но это все вздор. И без меня всё скажут, и людей много, и времени впереди много.

Читаю много газет и книг. Но рекомендовать ничего не могу: нешто Мопассан «Les dimanches d'un bourgeois de Paris»^*. Хорошо написано и забавно. Постараюсь прислать тебе, а из так называемого серьезного: «Буддийские Сутты», перевод Герасимова^*. Для возбуждения желчи читаю Ничше^*. Стоит прочесть, чтобы ужаснуться перед тем, чем восхищаются.

Я рад, что Верочка^* с вами. Маша мне немножко пишет про нее. Целую ее и очень жалею, что не пришлось повидаться. Таню ждем к свадьбе или скоро после. Свадьба (Мишина) будет 31-го. Смотрю на них, на всю их глупость молодую и стараюсь вспоминать свою глупую молодость, чтобы не осуждать их.

Мне хорошо в своей внутренней жизни, и все становится лучше и лучше, все больше и больше научаешься не осуждать людей и во всем, что случается, видеть для себя урок испытания и приготовления. Далеко до лета, а очень хотелось бы повидаться с тобой. Это одна из радостей моей жизни.

Привет Марье Михайловне. Надеюсь, она не сердится на меня. Прощай.

Л. Толстой.

24 января 1901.

Не верь газетчикам. Они печатают известия о здоровье и болезни, чтобы наполнить столбцы, а добрых людей тревожить^*.

22. Д. Ф. Трепову

1901 г. Января 24. Москва.

Дмитрий Федорович,

Передаст вам это письмо князь Илья Петрович Накашидзе, мой приятель и человек, пользующийся всеобщим уважением и потому заслуживающий внимания к своим словам. С его братом, прекрасным юношей, чистым, нравственным, ничего никогда не пьющим*, случилась ужасная, возмутительнейшая история, виновниками которой полицейские чины^*.

* Говорю об этом потому, что его обвинили в пьянстве.

Судя по тому, что случилось с молодым Накашидзе, каждый из нас, жителей Москвы, должен постоянно чувствовать себя в опасности быть осрамленным, искалеченным и даже убитым (молодой Накашидзе теперь опасно болен) шайкой злодеев, которые под видом соблюдения порядка совершают безнаказанно самые ужасные преступления.

Я вполне уверен, что совершенное полицейскими преступление будет принято вами к сердцу и что вы избавите нас от необходимости давать этому делу самую большую огласку и сами примете меры к тому, чтобы все полицейские знали, что такие поступки некоторых из них не одобряются высшим начальством и не должны повторяться.

Пожалуйста, потрудитесь прочесть описание, сделанное пострадавшим. Оно носит такой характер правдивости, что, и не зная лично этого молодого человека, нельзя сомневаться в истинности его показаний.

Желаю вам всего хорошего.

Лев Толстой.

Москва, 24 января 1901.

23. И. Е. Конкину

1901 г. Февраля 24. Москва.

24 февраля 1901. Москва.

Мне так нездоровится, что просил моего помощника написать вам^*. Теперь же чувствую себя настолько бодрым, что хочется написать вам несколько слов, любезные братья и сестры.

Пожалуйста, пишите мне почаще и извещайте о вашей жизни. До сих пор ничего еще нет об освобождении вас в Канаду, но я не теряю надежду и пользуюсь всяким случаем, чтобы напоминать правительству о вашем положении^*. Недавно было письмо из Канады, что 9 жен и две матери желают приехать к вам в Якутскую область. Я воспользовался этим случаем и писал властям, что не лучше ли было бы вас отпустить. До сих пор не получил ответа, но все-таки надеюсь. Если ничего не будет и сестры будут настаивать на переезде, постараемся их переправить летом. О Петре Васильевиче ничего не знаю уже давно. Посылал ему письма — недавно послал одно, но ответа не получал^*. Про канадских слышно, что живут хорошо, отказались от помощи, которую им давали квакеры, и вернули Коншину деньги, которые он давал им. Боюсь только, что вещественным достатком они богатеют, а духовным беднеют. Мало осталось среди них людей сильных духом, а соблазнов много.

Не скучайте, любезные братья и сестры, что жизнь ваша проходит в тяжелых условиях, а постарайтесь наилучшим образом жить в этих условиях, и скорбь ваша в радость обратится. Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всякими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было и помянуть свою жизнь. Казалось, как несчастны были приговоренные и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и ясно стало, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя было счастье, а генеральство и богатство и свобода были великие бедствия. Так-то и вы, милые братья: не живите кое-как до тех пор, пока выпустят, а живите во всю свою духовную силу, любя друг друга, любя врагов, во всем с радостью покоряясь воле бога, и в Якутской области жизнь будет рай, и поминать ее будете с радостью. Простите.

Брат ваш

Лев Толстой.

24. В. Г. Черткову

1901 г. Марта 7. Москва.

Сведения в «Vorwärts»^* совершенно справедливы за исключением артиллерии. Но то, что боевые патроны были выданы войскам — справедливо. Самое замечательное в этом движении то, что народ на стороне студентов, или, скорее, на стороне выражения неудовольствия. Ко мне ходят рабочие и пишут мне, также и студенты, и я говорю всем одно: для блага людей нужно прежде всего их единение между собой, и потому чем больше общения, взаимного сочувствия, тем лучше. Но надо соединяться не во имя вражды, а во имя взаимной любви; если же это единение кажется опасным и вредным некоторым людям, то тем хуже для них. Мы и их призываем к тому же общению.

Мне страшно за то сочувствие, которое мне выражают, — боюсь дурно или вовсе не воспользоваться им^*.

Я чувствую себя физически гораздо [лучше]. Духовно желал бы быть лучше.

Письма ваши и Ames’a получил;^* буду отвечать после.

7 марта 1901 г.

О том, что люблю вас, повторяю, хотя это не нужно.

25. Л. Д. Вяземскому

1901 г. Марта середина. Москва.

Уважаемый князь Леонид Дмитриевич!

Мужественная, благородная и человеколюбивая деятельность ваша 4-го марта перед Казанским собором известна всей России^*.

Мы надеемся, что вы так же, как и мы, относите выговор, полученный вами от государя^* за эту деятельность, только к грубости и жестокости тех людей, которые обманывают его. Вы сделали доброе дело, и русское общество всегда останется вам благодарным за него.

Вы предпочли отдаться чувству негодования против грубого насилия и требованиям человеколюбия, а не условным требованиям приличия и вашего положения, и поступок ваш вызывает всеобщее уважение и благодарность, которые и мы выражаем вам этим письмом^*.

Лев Толстой.

26. В редакции газет

1901 г. Марта середина. Москва.

Господин редактор,

Не имея возможности лично поблагодарить всех тех лиц, от сановников до простых рабочих, выразивших мне, как лично, так и по почте и по телеграфу, свое сочувствие по поводу постановления Святейшего синода от 20–22 февраля^*, покорнейше прошу вашу уважаемую газету поблагодарить всех этих лиц, причем сочувствие, высказанное мне, я приписываю не столько значению своей деятельности, сколько остроумию и благовременности постановления Святейшего синода^*.

Лев Толстой.

27. В. Г. Черткову

1901 г. Марта 30. Москва.

Сейчас получил ваше письмо № 16, милый друг Владимир Григорьевич, и устыдился за то, что мало писал вам, и за друзей. Буду настаивать, чтобы они писали вам еженедельно^*. Пусть это письмо, 30-го старого стиля, будет началом.

У нас происходит вот что. Назначенный Ванковский^* действует неопределенно; одни думают, что к хорошему, другие — обратно. Я ничего не знаю. В Петербурге, говорят, большое возбуждение в обществе. В Москве, мне кажется — тоже. Гектографированной литературы, ходящей по рукам, масса, но мало интересного. Мое обращение к «Царю и его помощникам» послано, кажется, 26-го ему и великим князьям и министрам^*. О судьбе его ничего не знаю. Письмо Софьи Андреевны напечатано с письмом Антония^*. Письма ко мне увещательные от лиц, считающих меня безбожником, вызвали меня к тому, чтобы написать ответ на постановление Синода. Эти дни писал, кажется кончил. Прежде всего пошлю вам^*.

Здоровье мое хорошо. Письма, полученные по случаю отлучения, все нельзя копировать. Их сотни, но попрошу Дунаева или Буланже сделать выборку и послать вам.

Спасибо за письмо, целую вас. Сейчас поправил редакцию обращения к петербургским писателям. Посылаю, хоть, может быть, еще изменится^*. Целую вас, потому что люблю. Мне на душе большей частью твердо хорошо. Дай бог вам того же. Получил начало «О смысле жизни»^*. Кажется, хорошо.

Л. Т.

28. М. Л. Оболенской

1901 г. Апреля 8. Москва.

Спасибо, милая Машенька, за письмо. Взял пол-листика, а может, распишусь. Прекрасно, чудесно, что ты так недовольна собой. Не утешайся и не переставай быть недовольна и за себя и за Колю^*. Так и надо, так и надо. Недавно записал себе в дневник, что, перебирая свою длинную жизнь, как острова выдаются те места, где вся жизнь была направлена на служение другим. Началось это с моего первого школьного учительства и потом было несколько раз и хорошие острова и полуострова^*. В твоей короткой жизни уже были эти острова, и потому ты всегда к ним будешь примеривать свою жизнь. То, что ты противуполагаешь семью, желание иметь детей жизни служения, это несправедливо. Надо соединить, подчинив, или стараясь подчинить, сколько можно, семью служению. Посылаю тебе письмо Евгения Ивановича из Ялты об этом самом, посылаю потому, что получил его одновременно с твоим^*. Жалко, что ты не приедешь, да теперь уж не к чему. Я очень занят современностью, кажется, что в ней есть и вечное. Успокоюсь, когда приеду к вам, на что надеюсь и чего желаю. Здоровье все нехорошо, все боли в мускулах: руки, ноги, шея и вроде лихорадочного состояния. Очень неприятно это, потому что мешает поездке к вам, а хочется, ужасно хочется видеть тебя и Сережу^*, особенно теперь. Очень уж мы с ним близки к большому путешествию^*.

Здесь мне хорошо по тому, как люди добры ко мне. Написал я письмо «Царю и его помощникам»^*, которое вы, верно, знаете, а потом письма, которые я получал по случаю отлучения, вызвали меня на то, чтобы ответить Синоду^* и этим письмам^*. Этот ответ Жюли^* пошлет вам. Он переписывается.

Письмо мама очень хорошо подействовало на нее^*. Ничего нельзя предвидеть. У нас, мужчин, мысль влияет на поступки, а у женщин, особенно женских женщин, поступки влияют на мысль. Она теперь иначе судит и иначе принимает многие суждения. Вчера получил напечатанное в французской газете письмо Жози Дидрихса к Победоносцеву^*. Очень сильное, резкое и умное письмо. Сообщим при случае. Прощайте, целую вас вместе с пироговскими^*.

Л. Т.

29. Комитету Союза взаимопомощи русских писателей

1901 г. Апреля начало. Москва.

В комитет Союза русских писателей

С искренним сочувствием узнали мы о протесте петербургских писателей против зверских поступков полиции 4 марта и о последовавшем от Союза русских писателей заявлении. Заявление это повлекло за собой закрытие Союза^*. Мы думаем, что закрытие это будет скорее полезно, чем вредно для тех целей, которые дороги русским писателям. Закрытием Союза администрация признала себя виновною и, не будучи в состоянии оправдать свои незаконные поступки, совершает еще новый акт насилия, тем самым еще более ослабляя свое и усиливая нравственное влияние борющегося с ней общества. И потому мы от всей души благодарим вас за то, что вы сделали, и надеемся, что деятельность ваша, несмотря на насильственное закрытие Союза, не ослабнет, а окрепнет и продолжится в том же направлении свободы и просвещения, в котором она всегда проявлялась среди лучших русских писателей.

Лев Толстой [ и другие ].

30. В. Г. Черткову

1901 г. Апреля 12? Москва.

Посылаю вам, любезный друг, доставленные мне сведения о событии 4-го марта^*. Может быть, вы найдете нужным воспользоваться ими. Если да, то я могу засвидетельствовать добросовестность лиц 1-го, 7-го и 8-го показаний^*. Впрочем, как эти, так и все остальные говорят сами за себя. Одно могу сказать от себя, что явление это — доведение русских людей: городовых, казаков и солдат, до такого зверского состояния, в котором они совершают дела, противные и их характеру, и их религиозным верованиям, очень важно, и нельзя [не] достаточно серьезно отнестись к нему, стараться исследовать, оглашать и понять его причины.

Л. Толстой.

31. П. Д. Святополк-Мирскому

1901 г. Мая 6. Москва.

Ваше сиятельство,

Ко мне обратились жена^* и друзья А. М. Пешкова (Горького), прося меня ходатайствовать, перед кем я могу и найду возможным, о том, чтобы его, больного, чахоточного, не убивали до суда и без суда содержанием в ужасном, как мне говорят, по антигигиеническим условиям нижегородском остроге^*. Я лично знаю и люблю Горького не только как даровитого, ценимого и в Европе писателя, но и как умного, доброго и симпатичного человека. Хотя я и не имею удовольствия лично знать вас, мне почему-то кажется, что вы примете участие в судьбе Горького и его семьи и поможете им, насколько это в вашей власти.

Пожалуйста, не обманите моих ожиданий и примите уверения в совершенном уважении и преданности, с которыми имею честь быть вашим покорным слугою

Лев Толстой.

1901. 6 мая.

32. Принцу П. А. Ольденбургскому

1901 г. Мая 6. Москва.

Ваше высочество,

Тот самый писатель Горький (настоящее имя его Алексей Максимович Пешков), о котором мы в прошлом году говорили с вами^* и писания которого вам особенно нравились, находится теперь в ужасном положении: он вырван из семьи, от находящейся в последней степени беременности жены, и, больной туберкулезом легких, посажен без суда в нижегородский, ужасный по своим антигигиеническим условиям, острог.

Его жена и друзья, зная, что я его люблю и как человека и как писателя, обратились ко мне, чтобы я, как могу, помог его и их горю, а я обращаюсь к вам с твердой надеждой, что вы сделаете, что можете, чтобы избавить его и его семью от того ужасного положения, в котором они находятся.

Я уверен, что вы не упустите случая сделать доброе дело^*.

С совершенным уважением и преданностью

вашего высочества покорный слуга

Лев Толстой.

6 мая 1901.

* 33. В тульскую городскую больницу

1901 г. Июня 11. Ясная Поляна.

Горбатый мальчик, спрыгнув с поезда на станции Козловка, приполз ко мне с страшно разбитым коленом. Надеюсь, что Тульская больница не откажется принять его. Прошу передать мое почтение и просьбу А. М. Рудневу^*.

Лев Толстой.

1901, 11 июня.

34. А. С. Суворину

1901 г. Июня 22. Ясная Поляна.

Дорогой Алексей Сергеевич,

Письмо это вам передаст мой молодой друг — в настоящем смысле этого слова — H. H. Ге, сын моего покойного друга и великого художника Ге, которого вы, верно, знали. Смерть Солдатенкова затормозила издание полного собрания произведений Ге, уже начатого. Колечка Ге, как я привык звать его в отличие от отца, расскажет вам, в чем дело, а мне думается, что вы, о чем я очень прошу вас, не откажетесь помочь делу^*. Очень благодарю вас за напечатание прекрасной статьи Трегубова^* и очень сожалею, что вы не исполнили вашего намерения, о котором мне говорил Лева^*,— заехать к нам. Сделайте это на обратном пути; очень буду рад.

Желаю вам и вашей жене, которой прошу передать мой привет, здоровья и, главное, душевного спокойствия.

Лев Толстой.

22 июня 1901.

Ясная Поляна.

35. Л. А. Сулержицкому

1901 г. Июня 28. Ясная Поляна.

Я болен сейчас^*, милый Суллер, но все-таки не могу пропустить без приписки^*. Хорошо вы живете, как мне рассказал Павел Александрович^*. Вы всегда найдете оригинальный образ жизни и хороший^*. А я, как ни слаб телом, духом очень спокоен и радостен. Целую вас.

Л. Толстой.

36. А. М. Эндаурову

1901 г. Августа 1. Ясная Поляна.

Г-ну А. Эндаурову.

Я получил ваш прекрасный подарок, в котором особенно дорога мне надпись, и прошу вас передать мою живейшую благодарность всем подписавшимся^*.

Лев Толстой.

1 августа 1901.

37. Г. С. Шопову

1901 г. Августа 10. Ясная Поляна.

Любезный друг Георгий,

Письмо ваше я получил уже давно^* и очень был рад и благодарен вам за него, но не отвечал по нездоровью и множеству дел. Пожалуйста, продолжайте извещать меня о своем положении^*. Как вы переносите заключение? Строго ли оно? Допускают ли к вам посетителей, дают ли книги? Еще известите меня о своем семейном положении. Есть ли у вас родители? Кто родные и как они относятся к вашему поступку? Не могу ли я чем-нибудь быть полезен вам? Если есть возможность, то переводите мне свои письма по-русски, а если нельзя, то пишите как можно разборчивее, чтобы можно было прочесть каждую букву. Тогда я добираюсь до смысла. Может быть, вам также трудно читать мои письма, но я думаю, что вы должны лучше понимать по-русски, чем мы по-болгарски. То, что судят вас не за причину отказа, а за неисполнение военных приказаний — это они всегда делают. Им больше делать нечего. И я истинно жалею их. И вы, находящийся в их власти и лишенный ими свободы, все-таки должны сожалеть об них. Они чувствуют, что против них истина и бог, и цепляются за все, чтобы спастись, но дни их сочтены. И та страшная революция, которую вы производите, не разбивая бастилию, а сидя в тюрьме, разрушает и разрушит все теперешнее безбожное устройство жизни и даст возможность основаться новому. Я все свои последние силы употребляю на то, чтобы служить в этом богу, и, если можно вам доставить, я бы рад был переслать вам то, что я писал об этом^*.

Братски целую вас.

Лев Толстой.

10 августа 1901.

38. А. Л. Толстому

1901 г. Августа 22–23? Ясная Поляна.

Вчера, проснувшись, я опять стал думать о тебе, Андрюша, и решил, что непременно переговорю с тобой и выскажу тебе все то, что не только думаю про тебя и что чувствую, но и все то, что мы все в один голос говорим про тебя. Думаю, что, если тебе и неприятно будет услышать это, тебе будет полезно. Пожалуйста, Андрюша, выслушай, то есть прочти, что я имею сказать, внимательно и, главное, на минуту перенесись в меня и пойми, что мною руководит только желание тебе добра и что я пишу только потому, что в этом моя обязанность и что я, по всем вероятиям, скоро умру, и будет нехорошо, если умру, не высказав тебе того, что считаю нужным. Так вот вчера я, как встал, пошел наверх в библиотеку — тебя не было, — чтобы поговорить с тобой, но как вошел на лестницу, так услыхал этот дурацкий писк и крик граммофона — средство праздно и скверно убивать время, — и так стало противно в сравнении с тем серьезным и добрым чувством, с которым я шел, что я ушел вниз, надеясь, что ты сойдешь вниз проститься. Но ты пришел вниз вместе с Ольгой^*, и мне при ней не хотелось говорить. Так и осталось. Но в душе у меня набралась такая потребность высказать тебе, что думаю о твоей жизни, что вот пишу.

Дело в том, что уж давно твой образ жизни, твой тон, твои роскошные праздные привычки, твои отношения с женой, твои знакомства, твое, невоздержание в вине — все это очень нехорошо и все это идет хуже и хуже. Не говоря уж про этот дурацкий граммофон, занятие самого дурного вкуса, вчера твое обращение с Ольгой, как с какой-то девчонкой или рабой, в котором ты не стеснялся, при всех, было для всех мучительно. Всем было больно и неловко, но все делали из приличия и жалости к Ольге вид, что не замечают. Твоя веселость тоже такая, что она не только не заражает других, но другим делается совестно. И это я говорю не свое одно мнение, но мнение всех, которых я не называю, чтобы не вызвать в тебе к ним недоброго чувства. Твоя праздная жизнь, вино, табак — главное, вино, — дурное, если и не дурное, то очень низменное духовно и умственно общество заставили тебя потерять ту чуткость, понимание чувств других людей, к которым ты был способен. И теперь твое присутствие в нашем кругу заставляет всех только сжиматься со страхом перед возможностью всякого рода неловкости, грубости даже с твоей стороны. Причина этого всего твоя самоуверенность, самодовольство, основанная на физической силе, подвижности, на имени и, главное, на возможности тратить деньги, которых ты не заработал и не можешь заработать. Только представь себе, что бы ты был и какую роль ты играл бы, если бы у тебя не было денег и имени, — того самого, что не твое, а случайно принадлежит тебе. Только ясно представь себе, что бы ты был без имени и денег, и ты ужаснешься. И потому главное, что тебе нужно, — это жить так, как будто у тебя этого нет, то есть жить так, чтобы хоть сколько-нибудь быть полезным другим, а не быть всем, кроме твоих собутыльников, в тягость. Одним словом, хочу сказать тебе, что ты живешь очень, очень дурно и, для меня совершенно ясно, идешь к полной погибели, заглушая в себе все лучшие человеческие способности, из которых у тебя есть одно самое дорогое — доброе сердце, когда оно не заглушено гордостью, желанием властвовать, вином. Теперь я даже и этого не вижу, а вижу обратное в твоей ужасной жестокости к твоей прекрасной жене, которую ты совсем не понимаешь. Тебе надо не ее учить, как ты это делаешь, а учиться у нее.

Я вижу, что ты погибаешь, и не один, а с семьей, и спасение твое только в одном: в самообвинении, в смирении, в признании того, что ты очень дурно жил и живешь и что тебе надо не то что кое-что изменить в своей жизни, а изменить все и начать все сначала. Перестать пить, курить, цыган, лошадей, собак, прекратить сношения с праздными людьми и найти занятие — полезное для других, а не для себя. Как это сделать? Не могу предписать. Если бы ты — что невозможно почти и чего я, к несчастию, не ожидаю — поверил мне, то ты сам бы нашел, и Ольга помогла бы тебе. Одно могу сказать, что надо найти занятие на пользу других, а не такое, которое себе приятно или выгодно, и отдаться ему. И еще то, что хотя можно изменить свою жизнь и оставаясь в прежних условиях — в Таптыкове^*, но это очень трудно, и поэтому думаю, что полезно бы тебе, если бы ты хотел изменить свою жизнь, оставить Таптыково.

Вообще, надо помнить, что все соображения о Таптыковых, о деньгах имеют, в сравнении с вопросом о твоей душе, которая гибнет и может воскреснуть, имеют так же мало значения, как комариное крылышко на возу.

Прости меня, если недостаточно осторожно и любовно сказал то, что считал нужным. Не умел лучше. Руководила же мною любовь к человеку не только вообще, но и к близкому по сердцу.

Твой отец

Л. Толстой.

39. Пьетро Мадзини

<перевод с французского>

1901 г. Августа 27/сентября 9. Ясная Поляна.

Милостивый государь,

Мой ответ на ваш первый вопрос^* о том, что думает русский народ о франко-русском союзе?  — следующий:

Русский народ, настоящий народ, не имеет ни малейшего понятия о существовании этого союза; но если бы даже он знал об этом союзе, я уверен, что так как все народы для него одинаково безразличны, то его здравый смысл, а также его чувство человечности указали бы ему, что этот исключительный союз с одним народом, предпочтительный перед всяким другим, не может иметь иной цели, как ту, чтобы вовлечь его во вражду, а быть может, и в войны с другими народами, и потому союз этот был бы ему в высшей степени неприятен.

На вопрос: разделяет ли русский народ восторги французского народа?  — я думаю, что могу ответить, что не только русский народ не разделяет этого восторга (если этот энтузиазм существует на самом деле, в чем я сильно сомневаюсь), но если бы народ знал обо всем, что делается и говорится во Франции по поводу этого союза, то он испытал бы скорее чувство недоверия и антипатии к тому народу, который без всякого разумного основания начинает вдруг проявлять к нему внезапную и исключительную любовь.

Относительно вопроса: каково значение этого союза для цивилизации вообще?  — думаю, я вправе предположить, что так как союз этот не может иметь другой цели, кроме войны, направленной против других народов, то влияние его не может не быть зловредным. Что касается значения этого союза для обоих национальностей, заключающих его, то ясно, что как в прошлом, так и в будущем он был и будет огромным злом для обоих народов. Французское правительство, пресса и вся та часть французского общества, которая восхваляет этот союз, уже пошли и будут принуждены идти дальше на еще большие уступки и компромиссы против традиций свободного и гуманного народа для того, чтобы сделать вид или на самом деле быть согласными в намерениях и чувствах с правительством, наиболее деспотичным, отсталым и жестоким во всей Европе. И это было и будет большим ущербом для Франции. Между тем в отношении России этот союз уже имел и будет иметь, если он продолжится, влияние еще более пагубное. Со времени этого злополучного союза русское правительство, некогда стыдившееся мнения Европы и считавшееся с ним, теперь уже более не заботится о нем; чувствуя за собой поддержку этой странной дружбы со стороны народа, считающегося наиболее цивилизованным в мире, оно шествует теперь, высоко подняв голову, среди своих друзей французов под звуки «Марсельезы» и раболепного гимна «Боже, царя храни» (которые должны быть очень удивлены тем, что очутились рядом) и становится с каждым днем все более реакционным, деспотичным и жестоким.

Так что этот странный и несчастный союз не может иметь, по моему мнению, другого влияния, кроме самого отрицательного, на благосостояние обоих народов, так же как и на цивилизацию вообще.

Примите, милостивый государь, уверения в моих лучших чувствах.

Лев Толстой.

9 сентября 1901

40. В. В. Стасову

1901 г. Августа 28. Ясная Поляна.

Очень жаль, дорогой Владимир Васильевич, что не удалось увидаться с вами в Ясной Поляне. А главное, худо, что вы больны^*. Пожалуйста, попросите ваших близких известить меня, как идет ваше здоровье. Это хорошо, что ваша работа подвигается^*. В наши годы это главная радость. Я хвораю, но не перестаю работать, à tort или à raison^* думая, что моя работа нужна^*. Ну, бог даст, увидимся в Крыму. Мы хотим уезжать 5-го сентября^*. Целую вас, вашим близким мой привет и просьба извещать меня о вашем здоровье.

Лев Толстой.

28 авг. 1901.

41. Л. Л. Толстому

1901 г. Сентября 8. Севастополь. 8 сентября.

Пишу тебе, милый Лева, из Севастополя за полчаса до отъезда^*. Мама хотела тебе писать, но она так много хлопочет, что я взялся тебе написать, чему очень рад. В Туле у меня сделался жар, который, к несчастью, очень напугал мама́. У ней сильный грипп, но она бодра, особенно теперь, потому что мне лучше и погода, чудная: ночи теплые и красота необыкновенная. Я немножко оглядел свои знакомые за 46 лет места^*, которые трудно узнать. С нами Маша^*, Коля^*, Буланже и Гольденвейзер. Целуем тебя, мама́ и я. Будь здоров и хорош и целуй за нас Дору^* и Павлушу^*.

Л. Т.

42. Е. В. Тарле

1901 г. Октября 27. Гаспра.

27 октября 1901.

Милостивый государь,

Очень благодарю вас за присылку вашей прекрасной книги «Общественные воззрения Томаса Мора»^*, которую прочел с величайшим удовольствием и пользой.

Лев Толстой.

43. А. Ф. Кони

1901 г. Ноября 11. Гаспра.

Дорогой Анатолий Федорович,

Пишу вам не своей рукой, потому что все хвораю и после своей обычной работы так устаю, что даже и диктовать трудно. Но дело, о котором пишу вам, так важно, что не могу откладывать. Хорошая моя знакомая и сотрудница во время голодного года^*, самое безобидное существо, Вера Величкина, находится в тех тяжелых условиях, которые описаны в прилагаемой выписке письма Чертковой, которое переписано слово в слово. Пожалуйста, remuez ciel et terre^*, чтобы облегчить участь этой хорошей и несчастной женщины^*. Вам привычно это делать и исполнять мои просьбы. Сделайте это еще раз, милый Анатолий Федорович.

Жила Величкина за границей, потому что училась медицине, и имеет докторский диплом.

Любящий вас

Лев Толстой

11 ноября 1901.

Почт. ст. Кореиз,

Таврической губ.

44. Л. Н. Андрееву

1901 г. Декабря 30. Гаспра.

Благодарю вас, Леонид Николаевич, за присылку вашей книги^*. Я уже прежде присылки прочел почти все рассказы, из которых многие очень понравились мне. Больше всех мне понравился рассказ: «Жили-были», но конец, плач обоих, мне кажется неестественным и ненужным.

Надеюсь когда-нибудь увидаться с вами и тогда, если вам это интересно, скажу более подробно о достоинствах ваших писаний и их недостатках^*. В письме это слишком трудно.

Желаю вам всего хорошего.

Лев Толстой.

30 декабря 1901.