Онлайн чтение книги Том 5. Дживс и Вустер
ГЛАВА 11

Я схватился за голову, чувствуя, что земля уходит из-под ног.

— Не бывать?

— Не бывать.

— Твоей свадьбе?

— Моей.

— Не бывать твоей свадьбе?

— Именно так: не бывать.

— Ты в своем уме?

— В своем.

Не знаю, как поступила бы на моем месте Мона Лиза. Наверное, так же, как я.

— Дживс, — сказал я. — Бренди.

— Слушаюсь, сэр.

Дживс улетучился, дабы выполнить миссию по оказанию милосердия ближнему, а я перенес все свое внимание на Гасси, который метался по комнате как слепой, вот-вот начнет рвать на себе волосы.

— Это невыносимо! — простонал он. — Для меня жизнь без Мадлен — не жизнь!

Конечно, от подобных высказываний оторопь берет, однако о вкусах не спорят. Один на девушку молится, а другого от одного ее вида тошнит. Помню, даже моя тетка Агата вызвала когда-то у покойного Спенсера Грегсона роковую страсть.

Бродя по комнате, Гасси наткнулся на кровать и воззрился на лежавшую на ней свитую в жгут простыню.

— Я думаю, — сказал он отрешенно, как бы обращаясь к самому себе, — я думаю, на ней можно повеситься.

Надо как можно скорее отвлечь его от этих мыслей. Я уже более или менее смирился, что мою спальню превратили во что-то вроде залы заседаний Лиги Наций, но позволить людям сводить в ней счеты с жизнью? Ни за что не допущу.

— Здесь ты вешаться не будешь.

— Но где-то же я должен повеситься!

— Только не в моей спальне.

Он поднял брови.

— Можно мне посидеть в твоем кресле, возражать не будешь?

— Сиди.

— Спасибо.

Он сел и уставился в пустоту невидящим взглядом.

— Ну вот что, Гасси, — сказал я, — давай рассмотрим сделанное тобой заявление. Что за бред ты нес по поводу того, что свадьбе не бывать?

— Не бывать, и все.

— Разве ты не показал ей блокнот?

— Да, я показал ей блокнот.

— Она прочла, что ты там написал?

— Прочла.

— И разве она не все поняла?

— Поняла.

— И все простила?

— Простила.

— Тогда ты что-то перепутал. Свадьба должна состояться.

— Говорю тебе, не состоится. По-твоему, я не способен уразуметь, когда дают согласие на свадьбу, а когда не дают? Сэр Уоткин категорически против.

Удара с этой стороны я не ожидал.

— Но почему? Вы что, поссорились?

— Да, из-за тритонов. Ему не понравилось, что я пустил их в ванну.

— А ты действительно пустил их в ванну?

— Пустил.

Я, точно опытный следователь на перекрестном допросе, задал коварный вопрос:

— Зачем?

Его рука затрепыхалась, будто он искал ту самую соломинку, чтоб схватиться.

— Я разбил аквариум. Аквариум стоял в моей спальне. Стеклянный аквариум, в котором я держу тритонов. Я разбил стеклянный аквариум, который стоял в моей спальне, и перенес тритонов в ванну, больше их было некуда посадить. Умывальник слишком маленький, тритоны любят простор. Поэтому я и перенес их в ванну. Потому что аквариум разбил. Стеклянный аквариум, что стоял в моей спальне. Я держу в стеклянном аквариуме…

Все ясно, если его не остановить, он до бесконечности будет ходить по кругу, и, чтобы отвлечь его внимание, я громко стукнул фарфоровой вазой по каминной полке.

— Я понял, понял, продолжай, — сказал я, смахивая осколки в камин. — Как в число действующих лиц попал старый хрыч Бассет?

— Он захотел принять ванну. Разве мог я предположить, что кому-то взбредет в голову принимать ванну в такой поздний час? Я был в гостиной, и вдруг он врывается туда и вопит: «Мадлен, этот проклятый Финк-Ноттл напустил в мою ванну головастиков!» Кажется, я немного вышел из себя. Закричал: «Ах вы, старый осел, не смейте прикасаться к моим тритонам! И близко не подходите! Я провожу чрезвычайно важный опыт!».

— Ясно. Что потом?

— Я стал объяснять ему, что хочу установить, влияет ли полнолуние на любовные игры тритонов. На его лице появилось странное выражение, он замялся, а потом возьми и брякни, что вынул из ванны пробку и спустил моих тритонов вместе с водой в канализацию.

Наверное, ему сейчас хотелось броситься на кровать и повернуться лицом к стене, но я заставил его продолжать. Я должен узнать все до конца.

— И что ты сделал потом?

— Не оставил от него камня на камне. Обозвал всеми оскорбительными словами, какие только пришли в голову. Я и сам не подозревал, что мне известны такие ругательства. Они выскакивали откуда-то из подсознания. Сначала меня немножко сдерживало присутствие Мадлен, но скоро папаша приказал ей идти спать, и тут я развернулся во всю. На миг умолк, чтобы перевести дух, а он тогда и объявил, что никакой свадьбы не будет, он запрещает, и пулей вылетел вон. А я позвонил дворецкому и попросил его принести мне стакан апельсинового сока.

Что за бред?

— Апельсинового сока?

— Я хотел как-то поддержать себя.

— Апельсиновым соком? В такое время?

— Мне был нужен именно апельсиновый сок. Я пожал плечами.

— Сок так сок, — отозвался я.

Вот вам еще одно доказательство, что все люди разные, я всегда это говорю.

— Кстати, сейчас я бы с удовольствием выпил чего-нибудь покрепче.

— Рядом с тобой зубной эликсир.

— Спасибо… Именно то, что нужно!

— Пей, не стесняйся.

— Спасибо, я свою меру знаю. Так что вот, Берти, какое сложилось положение. Он запретил Мадлен и думать обо мне, а я пытаюсь найти какой-нибудь способ умиротворить его. Боюсь, такого способа в природе не существует. Конечно, я его называл всякими нехорошими словами, но это еще не все…

— Как ты его называл?

— Ну, например, гнидой, я помню… вонючкой… Да, точно, я назвал его косоглазой вонючкой. Но это бы ладно, это он мог бы простить. Скверно другое: я поносил его серебряную корову.

— Серебряную корову! — вырвалось у меня.

А ведь это идея! Моя мысль заработала. Я уже достаточно долго взывал к выдающимся умственным способностям Вустеров с просьбой помочь мне распутать этот узел, и обычно мои призывы находят отклик. Когда Гасси помянул серебряную корову, мой ум вдруг, словно собака, взял след и побежал по полю, не отрывая носа от земли.

— Да. Зная, как он восхищается ею и дорожит, я стал искать слова, которые обидят его особенно больно, и назвал корову дешевой подделкой. Судя по дифирамбам, которые он пел в ее честь вчера за ужином, худшего оскорбления для коллекционера не сыскать. «Вы считаете вашу корову изделием восемнадцатого века! — крикнул я. — Тешьте себя иллюзиями, тешьте! На самом деле это дешевая современная подделка!» Я попал точно в цель. Папаша Бассет побагровел и заорал, что никакой свадьбы.

— Послушай меня, Гасси, — сказал я. — Кажется, я придумал.

Его лицо посветлело. Надежда воскресла прямо на глазах и готова была пуститься в пляс. Мой друг Финк-Ноттл всегда был большим оптимистом. Те, кому я рассказывал о его обращении к ученикам классической школы в Маркет-Снодсбери, вероятно, помнят, что он убеждал этих юных оболтусов никогда не терять надежды.

— По-моему, я знаю, как надо действовать. Гасси, ты должен украсть корову.

Он открыл рот, я думал, он сейчас скажет: «А, что?» — но он и этого не сказал. Издал какой-то квакающий звук и замолчал.

— Это первый и самый важный шаг. Умыкнув и спрятав корову, ты сообщишь ему, что вещь находится у тебя, и спросишь: «Ну-с, что скажете теперь?» Я уверен: чтобы вернуть себе эту мерзкую тварь, он примет любые твои условия. Ты ведь знаешь коллекционеров. Сумасшедшие, все до единого. Представляешь, мой дядя Том до такой степени жаждет заполучить эту корову, что готов уступить в обмен на нее своего превосходного повара, Анатоля.

— Это не он творил чудеса в «Бринкле», когда я там гостил?

— Он самый.

— И это он делал nonettes de poulet Agnes Sorel?[40]Фрикасе из цыплят «Агнесса Сорель».

— Он, этот маг и кудесник.

— И твой дядя готов расстаться с Анатолем, только бы получить эту безобразную корову? Ты это серьезно?

— Слышал от тети Далии из ее собственных уст. Он глубоко вздохнул.

— Ну, тогда ты прав. Этот план, без сомнения, решит все затруднения. Если, конечно, в глазах сэра Уоткина корова и в самом деле такая великая ценность.

— Ты и не представляешь себе — какая. Верно, Дживс? — обратился я за подтверждением к Дживсу, который в эту минуту появился с бренди. — Сэр Уоткин Бассет запретил Мадлен выйти замуж за Гасси, — объяснил я, — а я его убеждаю, что выход один: если он хочет, чтобы старый хрыч переменил решение, он должен стащить корову и не отдавать, пока не вынудит папашу благословить жениха и невесту. Вы согласны?

— Разумеется, сэр. Если мистер Финк-Ноттл станет обладателем вышеупомянутого objet d'art,[41]Произведение искусства (фр.). он получит возможность диктовать условия. Очень тонкий ход, сэр.

— Спасибо, Дживс. По-моему, неплохо, учитывая, что времени почти не было и я разработал стратегическую линию в считанные минуты. На твоем месте, Гасси, я бы начал действовать немедленно.

— Прошу прощения, сэр.

— Вы что-то сказали, Дживс?

— Я хотел предупредить, что сначала необходимо устранить препятствие, только потом мистер Финк-Ноттл сможет приступить к выполнению операции.

— Что за препятствие?

— Желая защитить свои интересы, сэр Уоткин выставил полицейского Оутса охранять гостиную, где хранится коллекция.

— Не может быть!

— Увы, сэр.

Свет, сияющий на лице Гасси, померк, он издал жалобный стон — было похоже на пластинку, когда у патефона кончается завод.

— Я думаю, что, проявив остроту ума, мы без труда уберем эту помеху. Помните случай в «Чафнел-Холле», сэр, когда сэр Родерик Глоссоп оказался запертым в теплице, а все ваши попытки его вызволить терпели неудачу, потому что возле двери стоял полицейский Добсон?

— Отлично помню, Дживс.

— Я осмелился высказать предположение, что можно побудить его покинуть пост, если он узнает, что в кустах малины с ним желает встретиться горничная Мери, с которой он обручен. Так мы и поступили, и все прошло как нельзя более успешно.

— Верно, Дживс. Однако я не представляю, как что-то подобное можно провернуть сейчас, — с сомнением проговорил я.

— Вы, конечно, помните, что полицейский Добсон был молод, пылок, влюблен, такие не рассуждая бегут в малину, если им шепнуть, что там их ждет девушка. Юстас Оутс не романтический Добсон. Он в возрасте, наверняка давно женат, на свидание не побежит, ему бы за чашкой чая посидеть.

— Да, сэр, вы совершенно правильно заметили, что полицейский Оутс — солидный семейный человек. Я лишь предлагаю применить в нынешних чрезвычайных обстоятельствах тот же принцип. Оутса следует сманить тем, что согласуется с психологией данного индивидуума. Я бы высказал мысль, что мистер Финк-Ноттл должен довести до сведения полицейского, будто он видел его каску у вас.

— Вот это мысль!

— Да, сэр.

— Я все понял. Потрясающе! Именно то, что нужно. Судя по остекленевшим глазам Гасси, он ничего не понял, и я принялся объяснять.

— Не так давно, Гасси, невидимая рука похитила головной убор этого служителя закона, тем самым плюнув ему в душу. Дживс считает, что, если ты сообщишь ему, будто видел означенный убор в моей комнате, он примчится сюда, как разъяренная тигрица, у которой украли детеныша, предоставив тебе полную свободу действий. Такова ведь суть вашего замысла, верно, Дживс?

— Совершенно верно, сэр. Гасси на глазах оживал.

— Теперь дошло. Хитро придумано!

— Еще бы. Хитрейший ход, и с каким тонким знанием психологии. Великолепно, Дживс.

— Благодарю вас, сэр.

— Гасси, он сразу же клюнет. Скажешь ему, что каска у меня, выбьешь стекло и хвать корову. Проще простого. Маленький ребенок справится. Об одном я жалею, Дживс: мы лишаем тетю Далию всякой надежды заполучить сливочник. Ужасно досадно, что на него сейчас такой спрос.

— Согласен, сэр. Но, может быть, миссис Траверс поймет, что мистеру Финк-Ноттлу он нужнее, чем ей, и отнесется к потере философски.

— Может быть. А может быть, и нет. Но все равно ничего не поделаешь. В таких случаях, как нынешний, когда сталкиваются интересы индивидуумов, кто-то неизбежно терпит поражение.

— Совершенно справедливое наблюдение, сэр.

— Не бывает в жизни, чтобы всегда все хорошо кончалось, — я хочу сказать, у всех без исключения.

— Не бывает, сэр.

— Сейчас главное — устроить судьбу Гасси. Поэтому не теряй времени, Гасси, и да поможет тебе небо в твоих трудах.

Я закурил сигарету.

— На редкость здравая мысль, Дживс. Как вы до нее додумались?

— Меня натолкнул на нее сам полицейский, сэр, когда я с ним болтал. Из его слов я заключил, что он и в самом деле подозревает вас в похищении своей каски.

— Меня? Но почему, черт подери? Ведь я его почти не знаю. Я думал, он подозревает Стиффи.

— Сначала он действительно подозревал мисс Бинг, сэр. И до сих пор считает ее вдохновительницей преступления. Однако, по его мнению, у барышни был соучастник, который выполнил черную работу. Как я мог заключить, эту версию поддерживает и сэр

В памяти всплыло начало моего разговора с папашей Бассетом в библиотеке, и я наконец-то понял, чего он добивался. В словах, которые казались мне тогда пустым сотрясением воздуха, я уловил зловещую подоплеку. Я-то думал, мы просто сплетничаем о волнующих событиях, которые только что произошли, а он на самом деле прощупывал меня и даже допрашивал.

— Но почему он решил, что соучастник — я?

— Когда полицейский встретил вас сегодня перед вечером на дороге, он обратил внимание, что между вами и мисс Бинг существуют теплые, сердечные отношения. А когда он нашел на месте преступления перчатку, его подозрения усилились.

— Дживс, я вас не понимаю.

— Он считает, сэр, что вы влюблены в мисс Бинг и носили ее перчатку у сердца.

— Если бы я носил ее у сердца, как бы я умудрился ее уронить?

— По его представлению, сэр, вы достали ее, чтобы прижать к губам.

— Ну, это уж слишком, Дживс. Чтобы я стал прижимать к губам перчатки в тот самый миг, когда готовлюсь умыкнуть у полицейского каску?

— Вероятно, так поступил мистер Пинкер, сэр.

Я хотел было объяснить Дживсу, что в любой ситуации Пинкер поступит совсем не так, как обыкновенный нормальный человек, у которого в голове чуть больше мозгов, чем у выскакивающей из часов деревянной кукушки, но мне помешал вновь появившийся Гасси. Он был окрылен, я понял, что дела идут неплохо.

— Берти, Дживс оказался прав, он будто прочел мысли

Юстаса Оутса.

— Его заинтересовало твое сообщение?

— В жизни не видел, чтобы полицейский пришел в такое волнение. Он чуть не бросил свой пост и не помчался сломя голову сюда.

— Почему же не помчался?

— Не осмелился, ведь сэр Уоткин велел ему стоять на посту у двери.

Я понимал психологию этого человека. Он был в точности как тот парень, который стоял и стоял на горящей палубе, когда все остальные с нее попрыгали.

— В таком случае он, надо полагать, сначала известит папашу Бассета о ставших ему известными фактах и после этого попросит позволения действовать?

— Да. Думаю, он явится с минуты на минуту.

— Гасси, тогда тебе не надо быть здесь. Иди-ка лучше в холл.

— Бегу. Я только пришел сказать.

— Как только он отойдет от двери, ты сразу в гостиную.

— Конечно. Положись на меня. Дело не сорвется. Дживс, это была гениальная мысль.

— Благодарю вас, сэр.

— Представляете, какой камень у меня с души свалился, ведь через пять минут все будет улажено. Об одном я только жалею, — задумчиво произнес Гасси, — зря я отдал старику блокнот.

Он сообщил об этом чудовищном поступке словно бы мимоходом, и я не сразу понял, какими последствиями он чреват. Когда же осознал, ужас проник в каждую клеточку моего тела. Казалось, я сижу на электрическом стуле, и палачи уже включили ток.

— Ты отдал старику блокнот?

— Да. Когда он уже уходил. Я подумал, там есть ругательства, которые я забыл.

Я схватился дрожащей рукой за каминную полку, иначе бы упал.

— Дживс!

— Слушаю, сэр?

— Еще бренди.

— Сейчас, сэр.

— И что вы носите его в маленьких рюмках, как будто это радий? Принесите бутылку.

Гасси вроде бы удивился.

— Берти, что-нибудь случилось?

— И ты еще спрашиваешь! — Я горько засмеялся. — Ха! Ну, ты меня доконал.

— Да о чем ты? Почему доконал?

— Неужели ты не понимаешь, идиот несчастный, что ты натворил? Теперь уже ни к чему красть корову. Если старик Бассет прочел то, что написано в блокноте, он никогда тебя не простит.

— Почему?

— Ты видел, какое впечатление это произвело на Спода? Уж если Спод осатанел, читая о себе горькую правду, неужели ты думаешь, она понравится папаше Бассету?

— Но он уже слышал о себе горькую правду. Я рассказывал тебе, как отделал его.

— Это еще могло сойти тебе с рук. «Пожалуйста, постарайтесь понять меня… я погорячился… вышел из себя», ну и так далее. А вот хладнокровно записывать изо дня в день наблюдения в мельчайших подробностях — о, это совсем другое дело.

Наконец-то он понял. Лицо снова позеленело. Рот открылся, потом закрылся, как у золотой рыбки, которая нацелилась склевать муравьиное яйцо, а другая золотая рыбка ее опередила и перед самым носом слопала.

— Какой же я болван!

— Первостатейный.

— Что делать?

— Не знаю.

— Берти, придумай что-нибудь!

Я принялся напряженно думать, и старания мои увенчались успехом.

— Скажи, что именно произошло в конце этой вульгарной сцены? Ты отдал ему блокнот. Он сразу же воткнулся в него читать?

— Нет, сунул в карман.

— И, судя по его виду, по-прежнему намеревался принять ванну?

— Да.

— Тогда расскажи, в какой карман он его положил? В смысле, в карман чего? Что на нем было надето?

— Халат.

— А под халатом — думай, Финк-Ноттл, хорошо думай, от этого все зависит, — а под халатом были рубашка, брюки и прочее?

— Да, брюки на нем были, я обратил внимание.

— Тогда надежда еще есть. Расставшись с тобой, он наверняка пошел к себе в комнату разоблачиться. Ты говоришь, он здорово разозлился?

— Раскалился докрасна.

— Очень хорошо. Знание человеческой природы дает мне основание предположить, что субъект в столь возбужденном состоянии не станет тратить время, шаря пс карманам в поисках блокнота, который куда-то сунул, и тем более знакомиться со сделанными в нем записями. Он сбросит одежду и поскорее в ванную. Блокнот наверняка все еще в кармане халата, а халат он, без сомнения, кинул на кровать или на спинку стула, и тебе только нужно прокрасться в его комнату и взять блокнот.

Я ожидал, что столь ясное логическое построение вызовет радостный возглас и бурные изъявления благодарности. Но Гасси лишь в сомнении водил ногами по ковру.

— Говоришь, надо прокрасться в его комнату?

— Да.

— Пропади все пропадом!

— В чем дело?

— Ты уверен, что другого способа нет?

— Конечно, уверен.

— Понятно… Берти, может, ты сходишь туда вместо меня?

— Нет.

— Многие бы пошли, не отказались помочь старому школьному другу.

— Мало ли на свете дураков.

— Берти, неужели ты забыл нашу прекрасную юность, школьные годы?

— Забыл.

— Не помнишь, как я поделился с тобой последней плиткой молочного шоколада?

— Не помню.

— А ведь я отдал тебе половину, и ты сказал, что сделаешь для меня все, если понадобится… Но если эти клятвы — святые клятвы, как назвали бы их некоторые, — ничего для тебя не значат, что ж, говорить нам больше не о чем.

Он потоптался по комнате, как та самая кошка в пословице, потом вынул из нагрудного кармана фотографию Мадлен Бассет и впился в нее взглядом. Наверное, черпал в ней силы. Вот глаза его заблестели. Лицо утратило рыбье выражение. Он вышел с решительным видом и тут же вернулся, да еще дверь за собой захлопнул.

— Берти, послушай, там Спод!

— Ну и что?

— Он бросился на меня.

— Что-о-о, бросился на тебя?

Я нахмурился. Я терпелив, но не надо испытывать мое терпение. Неужели после всего, что я сказал Родерику Споду, он не сдался? Невероятно! Я распахнул дверь и убедился, что Гасси не обманул меня. Спод действительно был в коридоре.

Увидев меня, он стал ниже ростом.

— Спод, вам что-нибудь от меня нужно? — обратился я к нему сурово, ледяным тоном.

— Нет, нет, ничего. Благодарю.

— Иди, Гасси, — сказал я и остался стоять, наблюдая, как он прошел мимо этой гориллы, стараясь держаться как можно дальше, и скрылся за углом. Убедившись, что все благополучно, я обратился к Споду.

— Спод, — произнес я ровным, бесстрастным тоном, — я приказывал вам оставить Гасси в покое или не приказывал?

Весь его вид выразил мольбу.

— Пожалуйста, Вустер, может быть, вы позволите мне хоть как-нибудь его проучить? Ну самую малость: хотя бы дать пинка под зад?

— Никогда.

— Конечно, все будет, как вы скажете. — Он удрученно поскреб щеку. — А вы читали этот блокнот, Вустер?

— Нет.

— Он написал, что мои усы в точности похожи на бледное грязное пятнышко, которое осталось на краю кухонной раковины после того, как там раздавили таракана.

— У него всегда был поэтический склад ума.

— А когда я ем спаржу, перестаешь верить, что человек — венец творения.

— Да, помню, он говорил мне. Кстати, он прав. Я обратил внимание за ужином. Совет вам на будущее, Спод: берите овощи в рот деликатно и беззвучно. Не спешите, не набрасывайтесь на них с чавканьем. Старайтесь помнить, что вы человек, а не акула.

— Ха-ха-ха! Человек, а не акула! Очень остроумно, Вустер. Отлично сказано.

Он снова засмеялся — не скажу, чтоб очень искренне, как мне показалось; и тут подоспел Дживс с графином на подносе.

— Принес бренди, сэр.

— Что-то вы долго, Дживс.

— Да, сэр. Я снова приношу извинения за столь долгое отсутствие. Я задержался с полицейским Оутсом.

— Вот как, опять болтали?

— Не столько болтал, сэр, сколько останавливал ему кровь.

— Что вы сказали — кровь?!

— Да, сэр. С полицейским произошел несчастный случай.

Легкая досада мгновенно улетучилась, ее место заняла жестокая радость. Жизнь в «Тотли-Тауэрсе» закалила меня, благородные чувства притупились, известие, что с полицейским Оутсом приключился несчастный случай, вызвало у меня ликование. Честное слово, только одно могло доставить мне еще большее удовольствие: весть о том, что сэр Уоткин Бассет наступил на кусок мыла и всей своей тушей грохнулся в ванну.

— Что за несчастный случай?

— Его ранили, сэр, когда он пытался отнять серебряную корову сэра Уоткина Бассета у ночного грабителя.

У Спода вырвался крик.

— Но ведь корову не украли?

— Украли, сэр.

Родерик Спод был потрясен. Если вы помните, он с самого начала относился к корове с отеческой нежностью. Больше он слушать не стал, тут же унесся прочь, а мы с Дживсом вошли в комнату. Я сгорал от любопытства.

— Рассказывайте, Дживс, рассказывайте.

— Видите ли, сэр, добиться от полицейского связного повествования не удалось, однако я заключил, что он нервничал и волновался…

— Без сомнения, из-за того, что не может переговорить с папашей Бассетом, который, как мы знаем, принимает сейчас ванну, и получить у него позволения покинуть пост и рвануть ко мне за своей каской.

— Без сомнения, сэр. А поскольку он так сильно нервничал, ему чрезвычайно хотелось покурить трубку. Но это рискованно, ведь его могут застать с трубкой при исполнении обязанностей, да еще в комнате, которую заполнят клубы дыма, потому он вышел в сад.

— Да уж, у этого Оутса ума палата.

— Стеклянную дверь он ставил открытой. А немного погодя его внимание привлекли доносившиеся из комнаты звуки.

— Что за звуки?

— Звуки крадущихся шагов, сэр.

— В комнату кто-то незаметно прокрался?

— Именно, сэр. А потом раздался звон разбитого стекла. Он поспешил в комнату, в которой, естественно, не было света.

— Почему?

— Потому что он его выключил, сэр. Я кивнул. Мне было все ясно.

— Сэр Уоткин дал ему указание охранять коллекцию в темноте, чтобы у грабителя создалось впечатление, будто в комнате никого нет.

Я снова кивнул. Подлый прием, но чего еще ожидать от скудного умишки бывшего мирового судьи.

Он подбежал к горке, где стояла корова, и чиркнул спичкой. Спичка сразу погасла, однако он успел разглядеть, что упомянутое произведение искусства исчезло. Он пытался осмыслить значение страшного открытия, как вдруг уловил какое-то движение, и, оглянувшись, заметил смутную фигуру, которая выскользнула в стеклянную дверь. Он кинулся за ней в сад, почти догнал, вот-вот схватит, как вдруг из темноты выскочила смутная фигура…

— Та же самая?

— Нет, сэр, другая.

— Видно, все смутные фигуры только и дожидались нынешней ночи.

— Похоже на то, сэр.

— Лучше называйте их Пат и Майк, а то мы запутаемся.

— Может быть, А и Б, сэр?

— Пожалуйста, Дживс, если вам так больше нравится. Он почти догнал смутную фигуру А, сказали вы, как вдруг из темноты выпрыгнула смутная фигура Б…

— … и хвать его кулаком по носу.

У меня вырвалось восклицание. Все, тайна разгадана.

— Старина Пинкер!

— Да, сэр. Без сомнения, мисс Бинг забыла его предупредить, что ночная операция отменяется.

— И он притаился поблизости, ждал меня.

— Напрашивается именно такое предположение, сэр.

Я с облегчением вздохнул, представляя себе расквашенную физиономию полицейского. Сложись все иначе, это была бы физиономия Бертрама Вустера.

— Нападение мистера Пинкера отвлекло внимание полицейского от преследуемого им субъекта и позволило тому скрыться.

— А что Пинкер?

— Узнав полицейского, он принес ему извинения, сэр. А потом ушел.

— Я его не виню. Даже остроумно, в каком-то смысле. Не знаю, Дживс, что обо всем этом думать. Эта смутная фигура… Я говорю о смутной фигуре А. Кто это мог быть? У Оутса есть какие-нибудь предположения на этот счет?

— Есть, и весьма определенные, сэр. Он убежден, что это были вы.

Что за чертовщина!

— Я?! Почему все, что творится в этом трижды окаянном доме, навешивают на меня?

— И он намеревается, как только ему удастся заручиться поддержкой сэра Уоткина, прийти сюда и обыскать вашу комнату.

— Так ведь он и без того хотел явиться — каску искать.

— Да, сэр.

Ну как тут не ухмыльнуться. Я от души забавлялся.

— Вот будет потеха, Дживс. Представляете, эти два ничтожества роются повсюду, шарят, вынюхивают, и нигде ничего, чувствуют себя последними дураками, а мы стоим себе и посмеиваемся.

— Да, мы неплохо развлечемся, сэр.

— А когда они закончат обыск и примутся смущенно бормотать извинения, заикаясь и спотыкаясь на каждом слове, я над ними покуражусь. Сложу на груди руки, выпрямлюсь во весь рост…

По коридору словно бы проскакала лошадь, и в комнату ввалилась тетушка Далия.

— Берти, голубчик, спрячь поскорей где-нибудь, — просипела она, едва дыша.

И сунула мне в руки серебряную корову.