Как-то миссис Уоддингтон прочитала рассказ, в котором описывалось, как многочисленные эмоции, а именно страх, ужас, изумление и тошнотворное смятение, «чередовались быстро, один за другим» на лице презренного негодяя, когда он осознал, что злодеяния выплыли наружу. И теперь, рассчитывая увидеть все это на луноподобной физиономии Ферриса, она нажала дверной звонок на девятом этаже.
Но ее ждало разочарование. Феррис, появившийся в ответ на звонок, подрастерял свою напыщенную величавость, но только из-за того, что мы, авторы, после тяжких битв за письменным столом всегда выглядим несколько встрепанными. Волосы у дворецкого стояли дыбом, поскольку он хватался за них в муках творчества, а на кончике носа расплывалось чернильное пятно. Но вообще он был в достаточно хорошей форме и даже не вздрогнул, увидев, что за посетительница пожаловала.
— Мистера Биффена нет дома, мадам, — ровно сообщил Феррис.
— Зачем мне мистер Биффен? — раздулась от праведного гнева миссис Уоддингтон. — Феррис! Я знаю все!
— Вот как, мадам?
— Нет у вас никаких больных родственников! — продолжала она, хотя тон ее намекал, что у человека, связанного с таким негодяем узами родства, есть все основания заболеть. — Вы здесь кропаете статейку о том, что случилось в моем доме, для грязного листка, каких-то «Сплетен»…
— В корпорацию входят также «Шепотом на Бродвее» и «Пересуды на Таймс-сквер», — услужливо подсказал дворецкий.
— Постыдились бы!
— Осмелюсь поспорить с вами, мадам, — вскинул брови Феррис— Профессия журналиста весьма почетна. Многие очень достойные люди писали для прессы. Гораций Грили, например, Делани…
— Что за чушь!
— Мадам?
— Ладно, это мы обсудим позже.
— Слушаюсь, мадам.
— А пока я требую, чтобы вы сопровождали меня на крышу…
— Боюсь, я должен со всей почтительностью отклонить это предложение, мадам. По крышам я с детства не лазил…
— А по лестнице вы еще в состоянии подняться?
— По лестнице? Разумеется, мадам. Буду в вашем распоряжении через несколько минут.
— Нет, идемте сейчас же!
— Извините, мадам, — покачал головой дворецкий. — Я занят заключительным абзацем статьи, про которую вы только что упомянули, а мне очень хочется закончить к возвращению мистера Биффена.
Миссис Уоддингтон прожгла дворецкого тем властным взглядом, перед каким ее супруг скукоживался и потрескивал, точно горящее перо. Но дворецкий отбил его непринужденно, с апломбом человека, который в свое время поглядывал на герцогов, давая им понять, что у них брюки пузырятся на коленках.
— Не желаете ли войти и подождать, мадам?
Миссис Уоддингтон вынуждена была признать, что она побеждена. Она расстреляла все патроны. От циклона ее наглый дворецкий, может, и содрогнется, но взглядом его не пронять.
— Не стану заходить!
— Как угодно, мадам. По какой причине вы желаете, чтобы я сопровождал вас на крышу?
— Хочу, чтобы вы… взглянули кое на что.
— Если на вид города, мадам, то должен заметить, я уже любовался им с крыши Вулворта.
— Нет, не на вид. Я желаю, чтобы вы взглянули на мужчину, который живет в открытом грехе!
— Хорошо, мадам. — Феррис ничуть не удивился, разве что дал понять, что всегда не прочь взглянуть на мужчину, живущего в открытом грехе. — Через несколько минут я в вашем распоряжении.
И он мягко прикрыл дверь, а миссис Уоддингтон, раздуваясь от трусливой ярости, которая осмеливается жечь, но не смеет полыхать, отказалась от намерения лягнуть по двери и осталась стоять на площадке, тихо посапывая. Вскоре до нее с нижних этажей донесся радостный свист.
Появился лорд Ханстэнтон.
— Привет-вет-вет! — весело воскликнул он. — А вот и я! Вот и я! Вот и я! — подразумевая, конечно же, что вот он и пришел.
В наружности его с последнего раза произошла разительная перемена. Теперь вид у лорда был беззаботный и добродушный, как у человека, недурственно пообедавшего. Искорки в глазах кричали о прозрачном бульоне, а улыбка буквально вопила об утке с зеленым горошком. Миссис Уоддингтон, у которой и крошки хлеба во рту не было, он показался преотвратительным субъектом.
— Хорошо пообедали, надеюсь? — ледяным тоном обронила она.
Английский пэр разулыбался совсем уж солнечно, а в глазах у него появилась мечтательная дымка.
— Чудно! Начал с жюльена, потом перешел к омару, потом подали лонг-айлендского утенка, надо сказать, превкуснейшего…
— Замолчите! — потрясенная до самых основ, вскричала миссис Уоддингтон.
— А закончил я…
— Да замолчите вы, пожалуйста! У меня нет желания выслушивать подробности вашей трапезы.
— О, извините! А я думал, вам хотелось…
— Вы отсутствовали так долго, что могли бы за это время съесть десяток обедов. Однако случайно так вышло, что вы не слишком опоздали.
— Отлично! Порок еще цветет?
— Несколько минут назад, — стала рассказывать миссис Уоддингтон, направляясь на крышу, — я заметила, как молодая женщина вошла на веранду рядом с квартирой этого Финча. И сразу же услышала ее голос. Она с ним разговаривала.
— Ай-яй-я-яй! — укоризненно покачал головой его светлость. — Какой разврат!
— Я спустилась сюда за Феррисом, своим дворецким, чтобы привести его как свидетеля, но, к счастью, появились вы. Почему не вернулись полчаса назад, понять не могу!
— Я же вам рассказываю! Начал я с жюльена…
— Замолчите!
В полном недоумении лорд Ханстэнтон последовал за ней; он понять не мог, почему у его спутницы какое-то нездоровое отношение к еде. Они вышли на крышу, и миссис Уоддингтон, подняв остерегающе палец, подкралась к веранде.
— А теперь что? — спросил лорд, когда они остановились под дверью.
Миссис Уоддингтон постучала.
— Джордж Финч!
Ответом ей была мертвая тишина.
— Джордж Финч!
— Джордж Финч! — эхом прокричал пэр, вполне осознавая обязанности хора.
— Финч! — крикнула миссис Уоддингтон.
— Джордж! — подхватил лорд Ханстэнтон.
Миссис Уоддингтон толкнула дверь. Внутри царила кромешная темень. Она щелкнула выключателем. Пусто…
— Так-так! — проговорила миссис Уоддингтон.
— Может, они под кроватью…
— Посмотрите!
— А что, если он кинется на меня?..
Конечно, в таких случаях надо учитывать малейшие случайности, но в данном случае миссис Уоддингтон сочла, что предусмотрительность ее союзника заходит слишком далеко. Досадливо фыркнув, она повернулась… и застыла, уста-вясь на то, что вдруг материализовалось за его спиной.
Материализовался там долговязый, жилистый полисмен. Миссис Уоддингтон встречала его всего раз в жизни, но обстоятельства были таковы, что встреча эта накрепко врезалась в ее память. Узнала она его мгновенно и сразу же сникла, несмотря на сильную свою натуру, словно улитка, которой насыпали соли между глаз.
— Что такое? — осведомился лорд Ханстэнтон и тоже обернулся. — О, вот это да! Констебль!
Офицер Гарроуэй смотрел на миссис Уоддингтон глазами, из которых вечер в нью-йоркском богемном квартале напрочь изгнал доброту. Теперь во взгляде у него бушевала такая злость, что, сверли миссис Уоддингтон два глаза, а не один, она грохнулась бы в обморок. К счастью, второй был выведен из строя, а именно — прикрыт ломтиком сырого мяса и повязкой.
— Ах-ха! — произнес Гарроуэй.
На письме это восклицание не воспринимается во всей его зловещности. Но слышали бы вы, как оно звучит в устах полисмена, особенно после того, как ему в лицо швырнули пригоршню перца! Миссис Уоддингтон, пятившейся в глубь веранды, почудилось, что в восклицании слились воинственный клич индейцев и трубы Судного дня! Нет, еще и вой волчьей стаи! Коленки у нее подогнулись, и она рухнула на кровать.
— Сцапал вас, да?
Вопрос был чисто риторическим, полисмен даже паузы не сделал, чтобы выслушать ответ. Поправив повязку, он продолжал: — Вы арестованы!
Лорду Ханстэнтону все это представлялось крайне непонятным и неправильным.
— Э, послушайте-ка… — начал он.
— И вы арестованы, — перебил Гарроуэй. — Вы тоже, видимо, замешаны. Арестованы оба! Только попробуйте выкинуть новый фортель! — пригрозил он дубинкой. — Палочка эта прогуляется по вашим тыквам. Ясно?
Последовала пауза, столь часто возникающая в разговоре малознакомых людей. Гарроуэй, видимо, свое сказал. У миссис Уоддингтон слов не нашлось. Лорду Ханстэнтону хотелось задать пару вопросов, но от зрелища помахивающей дубинки все слова у него из головы улетучились. На такую дубинку посмотришь только, и уже начинает стучать в висках. Он слабо сглотнул — и промолчал.
Тут откуда-то снизу донесся голос человека, взывавшего: «Бимиш! Эй, Бимиш!» То был голос Сигсби X. Уоддингтона.
Ничто не вызывает такой досады у читателя, как персонаж хроники, который выныривает ни с того ни с сего, а летописец и не думает объяснять, откуда он, собственно, взялся. Добросовестному рассказчику полагается объяснять появления и уходы даже таких малозначительных представителей рода человеческого, как Сигсби X. Уоддингтон. А потому мы сделаем сейчас перерыв и все объясним.
Сигсби, если припоминаете, отправился на розыски полисмена по имени Галлахэр, и Нью-Йорк предоставил ему широкий выбор. Перед взглядом его в изобилии прошли Галлахэры, но так как на самом деле требовался ему Гарроуэй, то даже такой бурный наплыв не произвел на него впечатления. Каких только Галлахэров он ни навидался! Высоких и низеньких, худых и толстых, косых и прыщавых, рыжих и со сломанными носами, совсем кошмарных (их было двое), а под занавес — экземпляр Галлахэра, уж вообще ни на что не похожий! Но человека, которому он продал пакет акций, среди них не отыскалось.
Очень многие в подобной ситуации сдались бы без боя. Сдался и наш герой. Последний из Галлахэров патрулировал в районе Бликер-стрит, и Уоддингтон, свернув на Вашингтон-сквер, доковылял до скамейки, а там — мешком рухнул на нее.
На несколько минут исступленное облегчение вытеснило все другие чувства. Потом он подумал: явись оно раньше, это сберегло бы ему массу энергии. Он вдруг припомнил, что сгинувшего полисмена встретил у Хамилтона Бимиша, и, следуя за течением мысли к логическому выводу, решил, что именно он способен сообщить ему, где полисмен находится.
Ни один тоник, даже самый популярный и широко разрекламированный, не смог бы оказать столь мгновенного эффекта. Разница между Уоддингтоном до посетившего его озарения и после была почти магической. За миг до того он сидел, привалясь к спинке скамейки в измученной позе, которая убедила бы любого наблюдателя, что надо поскорее уведомить городские власти, чтоб останки подобрали и сунули в мусоросжигатель. Но теперь, сбросив безнадежность, как плащ, Уоддингтон, резво вскочив, припустил через площадь к «Шеридану», да так быстро, что упомянутый наблюдатель не успел бы воскликнуть «Ого-го!».
Даже неработающий лифт не сумел сдержать его бодрой рысцы. Он белкой проскакал по лестнице к квартире Хамилтона Бимиша.
— Бимиш! — заорал он у двери. — Эй! Эй! Бимиш!
На крыше офицер Гарроуэй встрепенулся, точно боевой конь при звуках горна. Он узнал голос. Если вас удивит, что узнал он его через несколько дней после одной-единственной беседы, мы готовы объяснить: голосу Уоддингтона были присущи определенные свойства. За скрежет напильника его можно было принять, но спутать с чьим-то еще — невозможно.
— Ах, черт! — Гарроуэй затрепетал, словно осиновый лист на ветру.
Подействовал голос и на миссис Уоддингтон. Она подпрыгнула на кровати, словно та вдруг раскалилась.
— Сидите! — прикрикнул Гарроуэй. Миссис Уоддингтон села снова.
— Мой дорогой констебль… — начал было лорд Ханстэнтон.
— Ти-хо! Лорд умолк.
— Ах, черт! — снова выругался Гарроуэй.
В муках нерешительности он оглядел пленников, разрываясь от желания находиться в двух местах одновременно. Что говорить, положение незадачливое!.. Слететь по лестнице и переговорить с типом, всучившим ему акции? Тогда придется оставить без надзора этих двух арестованных и они, несомненно, дадут деру, чего Гарроуэю хотелось бы меньше всего. Да ведь это — самый значительный арест с начала службы в полиции! Женщина — застигнутая на месте преступления взломщица, да к тому же напавшая на полисмена. А когда он приведет мужчину в управление да проверит по каталогу, то, несомненно, выяснится, что это и есть Пижон Уилли, разыскиваемый в Сиракузах за сбыт фальшивых монет. Упрячешь их за решетку — и продвинешься по службе.
С другой стороны, спуститься и вцепиться в горло типу внизу? Тогда он вернет свои кровные триста долларов… Что же делать?
— О, черт! — терзался Гарроуэй. — О, ч-черт!
Послышались размеренные, неторопливые шаги, и в поле его зрения возник человек с посольской внешностью. Жилет у него топорщился, на носу красовалось чернильное пятно. Увидев его, полисмен издал ликующий вопль.
— Эй! — крикнул он.
— Сэр? — отозвался пришедший.
— Вы меня замените! Ну, как бы заместитель…
— Нет, сэр, я дворецкий.
— Э-эй! Би-и-и-миш! — все надрывался голос внизу.
Это подстегнуло полисмена на стремительные и решительные действия. В более спокойную минуту он, пожалуй, оробел бы под взглядом зеленовато-серых глаз, взиравших на него сурово и невозмутимо, но сейчас ничуть не устрашился.
— Заместитель! — повторил он. — Знаете, что это означает? Я, полицейский офицер, назначаю вас своим заместителем.
— Простите, но я на это не претендую. — Голос прибывшего подзвякнул ледяным колокольчиком. Именно из-за такого звука младший сын маркиза вышел из всех клубов и сбежал в Уганду.
Но на офицера Гарроуэя никакие колокольчики не произвели ни малейшего впечатления. Он был одержим яростью.
— Неважно! — заорал он. — Я назначаю вас заместителем, и вы им будете! Не то угодите за решетку за сопротивление при исполнении. А вдобавок получите по башке этой вот дубинкой! Ну так как?
— В ситуации, какую вы обрисовали, — с достоинством откликнулся дворецкий, — у меня нет иной альтернативы, как только повиноваться вашему желанию.
— Как зовут?
— Руперт Энтони Феррис.
— Где живете?
— Я служу у миссис Сигсби X. Уоддингтон, проживающей в настоящее время в Хэмстеде на Лонг-Айленде.
— У меня тут двое арестованных, ясно? Их разыскивает полиция. Я их запираю. — Офицер захлопнул дверь и повернул ключ. — Вы стоите здесь и караулите, пока я не вернусь. Не такая уж великая просьба, а?
— Вполне в пределах моих сил, и я добросовестно ее выполню.
— Ну так приступайте! — распорядился Гарроуэй. Феррис встал спиной к веранде, уставясь с легкой тоской на луну. Лунными вечерами в нем пробуждалась тоска по дому, потому что Брэнгмарли Холл особенно хорош при луне. Как часто он, беззаботный, легкомысленный лакей, любовался лунными лучами, играющими в водах рва, и под легкие шорохи английской деревни праздно размышлял: а кто же победит в двухчасовом заезде? Счастливые деньки! Да, счастливые деньки!
Голос, бормочущий его имя, вернул его улетевшие мысли в будничный мир. Он с интересом огляделся, и интерес его возрос, когда он увидел, что на крыше никого нет.
— Феррис…
Удивляться дворецкий себе не позволял, но теперь поймал себя на том, что испытывает чувство, весьма близкое к удивлению. Никогда прежде не сталкивался он с бестелесными голосами, нашептывающими его имя. Вряд ли это мог быть кто-то из арестованных; они находились за бетонной стеной и массивной дверью. Чтобы их стало слышно, им надо было кричать, а не шептать.
— Феррис!
«А может, это ангел?» — подумал дворецкий и обратился мыслями к другому миру, когда заметил, что в стене, у которой он стоит, есть маленькое оконце, довольно высоко над ним. Значит, все-таки один из двух арестантов… Едва он заметил оконце, как голос заговорил снова, и так отчетливо, что Феррис узнал свою хозяйку, миссис Сигсби X. Уоддингтон.
— Феррис!
— Мадам?
— Это я, миссис Уоддингтон.
— Очень хорошо, мадам.
— Что вы сказали? Подойдите ближе! Мне не слышно.
Дворецкий, хотя и был не из тех, кто потакает хозяевам, на этот раз сделал исключение и встал на цыпочки. Приблизив рот к оконцу, он повторил ответ.
— Я сказал, очень хорошо, — объяснил современный Пирам.
— Да? Тогда действуйте поскорее.
— Поскорее, мадам?
— Поскорее выпустите нас отсюда!
— Вы желаете, чтоб я освободил вас, мадам?
— Да.
— Хм!
— Что вы сказали?
Дворецкий, посчитавший было, что для ступней тяжеловато без конца напрягаться, приподнялся опять.
— Я сказал: «Хм, мадам»!
— Что он сказал? — послышался голос лорда Ханстэнтона.
— «Хм»! — ответила миссис Уоддингтон.
— Почему?
— Откуда я знаю? По-моему, он пьян.
— Дайте я с ним поговорю! — предложил лорд. Наступила пауза. Тисба мужского рода заняла место у стены.
— Эй!
— Сэр? — отозвался Феррис.
— Вы там, как вас зовут…
— Феррис. Так меня зовут и всегда звали, сэр.
— Значит, так, Феррис. Слушайте меня и сразу примите к сведению — я не из тех, кто терпит всякую чепуху. Так вот, эта добрая леди велела вам выпустить нас, а вы ответили «хм»! Да или нет?
Дворецкий снова привстал на цыпочки.
— Восклицание это я издал, чтобы выразить сомнение, милорд.
— Сомнение? Насчет чего же?
— Насчет того, что я не вижу способа выпустить вас, милорд.
— Не будьте болваном, и идиотом к тому же. Не такие уж тут потемки. Все разглядеть можно.
— Я имел в виду трудности, встающие передо мной из-за того щекотливого положения, в которое я поставлен, милорд.
— Что он говорит? — поинтересовался голос миссис Уоддингтон.
— Что-то о щекотливом положении.
— Чем же оно щекотливое?
— Сам не понимаю.
— Дайте я с ним поговорю.
Послышалось шарканье, тяжелое падение и жалобный вскрик дамы, попавшей в беду.
— Так и знал, что стул сломается, если вы на него встанете, — заметил лорд Ханстэнтон. — Эх, досада! Надо было пари заключить…
— Подвиньте к окну кровать, — попросила неукротимая женщина. Хотя с правой лодыжки у нее содрался кусочек кожи, белый флаг она все-таки не выбросила.
Скрежет возвестил, что кровать передвигают. Скрипнули под тяжестью пружины. Окно в своей функции громкоговорителя объявило, что говорит миссис Уоддингтон.
— Феррис?
— Мадам?
— Почему ваше положение щекотливое?
— Потому что я — заместитель, мадам.
— Что это означает?
— Я, мадам, представляю закон.
— Что? — переспросил лорд Ханстэнтон.
— Закон, — объяснила миссис Уоддингтон. — Он говорит, что представляет закон.
— Дайте я поговорю с этим паршивцем!
Воцарилась новая пауза, воспользовавшись которой, дворецкий стал массировать нывшие ступни.
— Эй!
— Милорд?
— Что за ерунда собачья? Какой-такой закон?
— Меня назначил полицейский офицер, который недавно ушел. Велел караулить вашу светлость и миссис Уоддингтон и следить, чтобы вы не совершили побег.
— Феррис, постарайтесь не говорить лишних глупостей. Соберитесь, напрягите извилины. Надеюсь, вы не предполагаете, что мы с миссис Уоддингтон совершили нечто дурное?
— Не мне судить об этом, милорд.
— Послушайте, Феррис. Давайте займемся суровой практической стороной дела. Если б старый феодальный дух еще не угас, вы бы совершили такой пустяк — выпустили нас отсюда из чистой преданности хозяйке. Но учитывая, что мы живем в коммерческую эпоху, сколько?
— Вы предлагаете мне взятку, милорд? Если я вас правильно понимаю, я должен предать оказанное мне доверие за деньги?
— Именно. Сколько?
— А сколько у вашей светлости есть?
— Что он сказал? — опять не вытерпела миссис Уоддингтон.
— Спрашивает, сколько у нас есть.
— Чего?
— Денег.
— Он хочет вытянуть из нас деньги?
— Похоже на то.
— Давайте я поговорю с этим человеком! Миссис Уоддингтон забралась на кровать.
— Феррис!
— Мадам?
— Постыдились бы!
— Да, мадам.
— Ваше поведение меня изумляет! Оно мне противно… отвратительно…
— Очень хорошо, мадам.
— С этой минуты вы больше не служите у меня!
— Как пожелаете, мадам.
Миссис Уоддингтон отвернулась для короткого совещания.
— Феррис! — снова вернулась она к окну.
— Мадам?
— Все, что у нас есть. Держите! Двести пятнадцать долларов.
— Сумма вполне приемлемая, мадам.
— Тогда будьте добры, поторопитесь и отоприте дверь!
— Слушаюсь, мадам.
Миссис Уоддингтон сердито перебирала ногами. Убегали минуты.
— Мадам!
— Ну, что еще?
— Сожалею, мадам, но должен сообщить, — почтительно проговорил Феррис, — что полисмен унес с собой ключ!
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления