Онлайн чтение книги Том 9. Публицистика
VII

НАКАНУНЕ СРАЖЕНИЯ. — ГУБЕРНСКИЙ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ КОМИТЕТ И УЕЗДНОЕ «ПОПЕЧИТЕЛЬСТВО»


Шестого марта, то есть уже на следующий день после описанного в прошлой главе базара, — я тащился по рыхлой дороге в Лукоянов, с чувством той неопределенности и как будто тоски, которая обыкновенно сопровождает первые шаги в незнакомом месте и по незнакомому делу. На следующий день, в «конспиративной квартире» предстояло заседание, о котором в уезде носились глухие толки. Возвращаясь вчера с базара, я встретил две тройки, увязавшие в снегу. Ямщики были украшены бляхами, обозы торопливо сворачивали с наезженной колеи, и мужики обеими руками сволакивали с голов свои шапки. Мне объяснили, что это местное начальство всяких рангов выезжало на границу уезда встречать губернатора. Тревога оказалась фальшивой: губернатор остановился «на Ваду», недалеко от лукояновской границы, в Арзамасском уезде. Дороги быстро портились, и потому на сей раз все дело ограничилось этой диверсией со стороны губернии. Зато говорили, что со стороны уезда готовится какой-то новый и уже генеральный сюрприз по адресу губернии, имеющий разразиться в ближайшем заседании. Это, конечно, подстрекало в значительной степени мое любопытство, но мое звание «писателя и корреспондента» внушало моим новым знакомым сильные сомнения («неужто допустят?»). Фантасмагория, которую я уже описывал («на границе уезда»), — все еще продолжалась, и это придавало моей поездке в Лукоянов, на склоне зимнего дня, 6 марта, некоторый интерес своего рода «политической» пикантности, которая во мне лично, признаюсь, возбуждала в гораздо большей степени ощущение весьма понятного любопытства, нежели удовольствия. Такие своеобразные упражнения уездных политиков гораздо приятнее наблюдать со стороны, не становясь в то же время лично мишенью для этой политики…

Как бы то ни было, в серый денек, около трех часов, почтовая пара втащила меня на обнажившийся уже из-под снега пригорок, на котором стоят знакомые читателю «номера», и тот же знакомый читателю молодой человек с цветущею физиономией встретил меня с каким-то таинственным видом.

— А ваш номерок угловой-с… занят.

— Кем?

— Члены по продовольственной части-с… Из Москвы, из Петербурга и из Арзамасу…

Как ни было мне досадно, что мой номерок оказался занят, но я очень обрадовался, узнав, кто эти члены: это были Александр Иванович Гучков с братом и на время приехавший из соседнего уезда земский начальник г. Штевен.

А. И. Гучков — сын московского фабриканта, «почетный судья города Москвы», кандидат Московского университета и вольнослушатель университета Берлинского — очутился в дальнем уезде Нижегородского края благодаря случайностям голодного года. Узнав, что в России голод, он приехал из-за границы и обратился к генералу Баранову с просьбой дать ему какую-нибудь работу на месте, в деревне. Долгое время, однако, генерал Баранов удерживал его в Нижнем. Затем он, вместе с статистиком Д. И. Зверевым, принимал участие в объезде по ревизии продовольственного дела в группе И. П. Кутлубицкого, которая впервые и обратила внимание на некоторые своеобразные стороны продовольственной деятельности лукояновской комиссии[29]Любопытно, что в своеобразном стиле лукояновской полемики фамилия г. Зверева стала после этого нарицательной; вместо «господа статистики» лукояновский продовольственный комитет писал в официальных бумагах: «господа Зверевы».. Впоследствии, когда обстоятельства развертывались в своей логической последовательности, — г. Гучков оказался в положении довольно оригинальном: почетный мировой судья города Москвы и вольнослушатель Берлинского университета очутился заведующим продовольственным участком. Сначала генерал Баранов незаконно отнял продовольственное дело у земства и передал его земским начальникам. Теперь он отнимал его у одного из земских начальников и передавал «вольнослушателю Берлинского университета». Обстоятельство это на сей раз оказалось для участка довольно благодетельным, так как земский начальник Ж-в распоряжался очень недобросовестно… Но законных оснований для этих последовательных передач, конечно, не взялся бы разыскать самый тонкий знаток земского положения и продовольственных уставов…

С А. И. Гучковым приехал его брат, уехавший, впрочем, дня через два, и К. Г. Рутницкий, уполномоченный от Особого комитета. Таким образом, мое одиночество кончилось. Я был уже не единственным заезжим представителем «столового принципа» в воюющем уезде, — и в тот же вечер мы смеялись вместе над своим положением накануне объявления войны: если лукояновская держава тотчас же по объявлении независимости пожелает, подобно державе турецкой, заключить нас, бедных посланников благотворительного комитета, в какой-нибудь семи- или четырехбашенный замок, — то, по крайней мере, мы будем в приятной компании…

Бывают такие странные вопросы. Всем кажется до времени, что они давно решены окончательно и бесповоротно и в этом виде, как бы окончательно и навсегда решенных — ни в ком уже не возбуждают они ни сомнений, ни интереса. И так десятки лет они дремлют в глубине нашей и вообще-то не вполне определившейся жизни, пока сила обстоятельств не вызовет их из области теоретических отвлечений на арену практической действительности. А тогда они внезапно пробуждаются, но, к удивлению, не в качестве давно решенных и бесспорных, а, наоборот, во всей первоначальной свежести и неприкосновенности… То, что казалось непререкаемым, встает вновь в виде проблемы и вопроса, около которого вновь закипают давно замолкшие споры, разногласия, раздоры, и это в то самое время, когда уже необходимо действовать, а не спорить и препираться…

Таким, между прочим, явился и вопрос о праве частного благотворения в голодающих местностях: местные начальства решали его самым различным образом, по губерниям и даже по уездам… В одной губернии или уезде все имущие и желающие люди призывались к работе, и частная инициатива встречала одобрение и поддержку; в другом — она только терпелась, в третьем — не допускалась вовсе; наконец, некоторые уголки нашего обширного отечества, как это известно из газет, прославились тем, что частным благотворителям, явившимся туда для непосредственной помощи населению, было предложено «оставить пределы губернии»…

Как уже было сказано, ген. Баранов сначала стоял на той же запретительной точке зрения. Так, например, из журнала губернской продовольственной комиссии от 17 ноября 1891 года мы узнаем, что«…существует в уездах и городах губернии наклонность у отдельных лиц и негласных кружков собирать пожертвования и раздавать их голодающим самостоятельно… Вследствие этого генерал Баранов предполагает (если, впрочем, намерение это будет одобрено комиссией) — сделать распоряжение, чтобы никто без специального разрешения не имел права собирать пожертвования в пользу пострадавших от неурожая и раздавать эти суммы помимо с этой целью организованных учреждений. Вместе с тем он признает необходимым воспретить лицам, желающим получить помощь, обращаться непосредственно в какие бы то ни было учреждения… помимо своего ближайшего и непосредственного начальства» (курсивы наши)[30]См. Журнал Нижегор. губ. продовольств. комиссии от 18 ноября 1891 г., стр. 3. Таким образом, человек, получивший заведомо недостаточную помощь в одном учреждении, лишался права просить помощи в другом. Такова очень часто эта «воспретительная» логика!. Затем первое предложение об открытии столовой на частные средства было встречено очень сухо. Генерал Баранов находил необходимым установить наблюдение, чтобы кормление в столовой было не хуже, но и не лучше выдаваемого остальным нуждающимся казенного пособия. Комиссия с обоими предложениями согласилась, и, таким образом, нижегородское «кустарное законодательство» прибавило к существующим два новые законоположения: отныне в пределах Нижегородского края состоятельные люди лишались права кормить досыта посетителей своих столовых, а сами голодающие не могли обращаться со своей нуждой ни к кому, кроме «своего непосредственного начальства»(?!). Все дело благотворения вгонялось, таким образом, в узкие, чисто бюрократические рамки.

В декабре 1891 года появилось известное сообщение Особого комитета, состоявшего под председательством наследника цесаревича. В нем среди других, порой довольно противоречивых положений, выставлялось, между прочим, начало, что «деятельность лиц, посвятивших себя, по чувству христианской любви к ближним, делу помощи нуждающимся, отнюдь не должна быть стесняема». Положения этого сообщения, разбитые на отдельные параграфы и приведенные в форму устава (впоследствии утвержденного Особым комитетом), легли в основу губернского благотворительного комитета, объединившего в себе деятельность официальных благотворительных учреждений и развязывавшего в то же время руки частной инициативе.

В губернском центре после этого исчезают признаки указанного выше недоразумения, и частная инициатива принимается с доброжелательством. Однако, — характерная черта провинциальной жизни: всякое «воспрещение» и «ограничение» осуществляется у нас быстро, полно и решительно, точно по телеграфу. Наоборот, всякое «разрешение» и «дозволение» ползет на долгих, и даже после того, как оно уже проникает в самые дальние административные закоулки, на него все еще недоверчиво косятся и не спешат с его осуществлением, как бы предчувствуя, что оно просуществует недолго, а «воспрещение», незаконное, неосмысленное и прямо нелепое, воспрянет опять во всей силе живучего факта.

Так именно было, в данном случае, в Лукояновском уезде[31]К сожалению, так именно случилось впоследствии и для всей России с «новым продовольственным уставом», совершенно устранившим фактически всякую частную инициативу в деле помощи голодающим. А теперь, уже к выходу пятого издания этой книги, вся Россия обращена в этом отношении в сплошной Лукояновский уезд.. Проект инструкции, о котором идет речь, напечатан в протоколах губернской комиссии 20 декабря, а 3 января он уже был одобрен Особым комитетом. Между тем, взгляды лукояновского уездного попечительства продолжали определяться в прежнем, совершенно противоположном направлении. «Деятельность частных лиц» устранялась решительно и бесповоротно, а уездное «попечительство» строго замкнулось: состав его определился наличным числом земских начальников, предводителем дворянства и… из уездной земской управы в него был допущен один лишь «свой человек», председатель, дворянин А. В. Приклонский. Постановлением этого комитета от 19 февраля частный благотворитель г. Филатов ставился в известность, что столовые могут быть открываемы только господами земскими начальниками (то есть: не будут открываемы вовсе). Таким образом, изъявив согласие на предложение губернского комитета, выславшего ему и деньги, г. Филатов узнал от уездного попечительства, что он должен вновь просить разрешения у земского начальника, «с изъяснением, по каждой столовой, причины открытия» (как будто голод недостаточная причина!). Господин земский начальник, в свою очередь, обратится с представлением в «уездное попечительство», которое, впрочем, уже заранее (19 февраля) определило, чтобы именно в тех местах (вблизи Лукоянова), где г. Филатов согласился работать, столовых отнюдь не открывать, так как в городе уже есть столовая (на сорок девять человек), что, по-видимому, должно было служить некоторым платоническим утешением жителям окрестных деревень. Наконец, попечительство предоставило еще себе особое право «утверждать» или «не утверждать» помощников господина Филатова, точно заведывание столовыми важная государственная должность!..

Таково было «содействие», которое уездное попечительство оказывало по отношению к лицам, занимавшим в уезде видное положение (не мешает заметить, что г. Филатов — уездный член суда при лукояновском съезде тех же земских начальников). Читатель, вероятно, согласится, что я не имел никаких оснований рассчитывать на большее внимание к моей скромной особе, и вот почему я предпочел сразу же встать под защиту того параграфа утвержденной Особым комитетом инструкции, который гласил о «деятельности частных лиц», не подлежавшей стеснению.

Остановившись на этом решении и наметив первые два селения, в которых предстояло открытие столовых, — я написал о своих намерениях господину земскому начальнику второго участка. Затем я хотел воспользоваться заседанием уездного попечительства, когда господа земские начальники будут в сборе, чтобы сразу в собрании ознакомить их с дальнейшим планом моих действий, — разумеется, только «для сведения», но без всяких, с моей стороны, притязаний на какое бы то ни было «содействие» моим партикулярным предприятиям…


Читать далее

Павловские очерки*
Вместо вступления. Размышления о павловском колоколе 12.04.13
Очерк первый. «На скупке» 12.04.13
Очерк второй. Скупщик и скупщицкая философия 12.04.13
Заключение 12.04.13
В голодный год*
Вместо предисловия 12.04.13
I 12.04.13
II 12.04.13
III 12.04.13
IV 12.04.13
V 12.04.13
VI 12.04.13
VII 12.04.13
VIII 12.04.13
IX 12.04.13
X 12.04.13
XI 12.04.13
XII 12.04.13
XIII 12.04.13
XIV 12.04.13
XV 12.04.13
XVI 12.04.13
XVII 12.04.13
XVIII 12.04.13
Заключение 12.04.13
Приложение 12.04.13
Мултанское жертвоприношение*
Мултанское жертвоприношение 12.04.13
К отчету о мултанском жертвоприношении 12.04.13
Приносятся ли вотяками человеские жертвы? 12.04.13
Решение сената по мултанскому делу 12.04.13
Толки печати о мултанском деле 12.04.13
«Они судили мултанцев…» 12.04.13
Знаменитость конца века* 12.04.13
Дом № 13* 12.04.13
Сорочинская трагедия* 12.04.13
Бытовое явление. Заметки публициста о смертной казни* 12.04.13
Черты военного правосудия* 12.04.13
В успокоенной деревне* 12.04.13
Истязательская оргия* 12.04.13
О «России» и о революции* 12.04.13
Дело Бейлиса* 12.04.13
О суде, о защите и о печати* 12.04.13
Случайные заметки* 12.04.13
Комментарии 12.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть